Летом 80-го года я несколько дней провёл в Янгиюле - небольшом городке в километрах 30-ти от Ташкента. Там жила экспедиционная группа, работу которой я приехал проверять. На второй день я познакомился с молодым узбеком-милиционером, который хорошо говорил по-русски, хотя и с сильным узбекским акцентом. Имя его не помню. Не помню и откуда он взялся. Кажется этот парень добровольно вызвался оберегать нашу группу от возможных эксцессов. Может быть ему приглянулась какая-то из наших девиц. Помню, что меня удивил его немилиционерский облик, хотя он и был в милицейской форме. Немилицейским было его желание и умение слушать. Он совсем не по-милицейски говорил "я об этом не знал" или "я это совсем не понял, можете мне получше объяснить". Мне же он был интересен тем, что с готовностью и очень толково объяснял все особенности местной специфики, а кроме того совершенно не напрягал. В его присутствии я чувствовал себя свободно и легко. Короче, кончилось тем, что я купил в ближайшем магазине две бутылки водки, немного немудрённой закуски и пару стаканов. Мы с милиционером расположились на берегу реки Чирчик и сразу перешли на "ты".
Мы неторопливо беседовали на самые разнообразные темы. Парню, видимо, очень льстило, что учёный начальник из Москвы говорит с ним абсолютно на равных. После первой поллитровки он заметно опьянел и называл меня уже не иначе, как "брат". Когда я открыл вторую поллитровку, то мы с ним уже разговаривали, как старые друзья, у которых нет никаких секретов друг от друга. Не помню по какому поводу я сказал, что есть люди, которые предпочитают полагаться только на себя, а есть такие, которым очень важно чувствовать поддержку настоящих друзей. Мой милиционер предложил выпить за здоровье настоящих друзей. После очередной порции тёплой водки он лёг на камни и спел мне короткую, очень мелодичную узбекскую песню. Мне нужно было ответить на его душевный порыв чем-то адекватным, и я с выражением продекламировал по-азербайджански стишок, который учил в университете, тем более, что время клонилось к вечеру:
- Гюн чыхды, лале чыхды,
Гызыл пиале чыхды.
Парлады ал шефегляр,
Кулумсэдир чичекляр и т.д.
После моей декламации мы стали уже не просто братьями, а родными братьями.
Некоторое время помолчав, он сказал:
- Вот ты говоришь без друзей... А как в наше время можно вообще жить без друзей и родственников!? Никак жить нельзя, особенно здесь у нас. Даже большие начальники не могут жить без друзей. Смотришь - такой важный, на "чайке" ездил. А завтра приходит и говорит: "Ты не можешь меня отвезти в больницу?" На это я ему ответил, что человек, который очень хочет "чайку", должен быть готовым к тому, что может остатся не только без "чайки", но и без того, что имел до "чайки".
Тут он сел, посмотрел на меня совершенно трезвыми глазами и сказал:
- Потому мы и организовали наше братство.
- Какое-такое ваше братство?
- Нас немногим больше десяти человек. Я, один прокурор, директор медучилища, один повар, один завмаг...
- И что, вы дружите, встречаетесь?
- Дело не в этом. Мы поклялись, что если кому-то будет плохо, то все ему придут на помощь. Если посадят в тюрьму, то будут помогать родственникам. Будут помогать даже, если кто-то из нас умрёт.
- Я понял. Но скажи, почему взяли в друзья именно тебя. Ты же совсем молодой парень. Рядовой. Могли бы взять какого-нибудь важного начальника. Пользы бы было намного больше.
- Ты ничего не понял. У нас же братство. Мы все друг перед другом одинаковы. Во-первых, просто нужен человек в милиции, через которого можно передать то, что нужно передать какому-то другому человеку в милиции. Если ему не умею передать, то могу передать тому, кто сможет ему передать. Во-вторых, если братом будет большой начальник, то скоро он всех нас будет держать за яйца. А мы должны быть все одинаковы. Потому мы стараемся не встречаться, когда есть чужие люди.
Тут у меня вырвалось:
- Да у вас настоящая масонская ложа!
- А что такое мусонская ложа?
Я стал ему в популярной форме объяснять то, что знал из истории масонства. Хотя я всё время говорил "масОн", "масОнство", он упрямо коверкал на свой лад: "мусОн", "мусОнство". Видя, что поправлять его бесполезно, через некоторое время я стал тоже "мусонить". Моя лекция вызывала у милиционера какой-то непропорционально большой с моей точки зрения интерес. Я подумал, что это наверное оттого, что он понял, что они не одни такие на этом свете и что есть даже научное название ихнего братства. Это как если бы Ваньку вдруг стали величать "дорогой Иван Елисеевич". Когда я ему рассказывал про английских и французских мусонов, то сказал, что в первые сто лет мусонства нужно было обязательно верить в Бога. Он прервал меня и сказал, что они верят в Бога, но не сильно. Среди них есть кроме узбеков русский, татарин и кореец.
Уже стемнело, стало довольно прохладно, и я сказал, что пойду в гостинницу спать, на что он очень энергично мне возразил: "Нет, брат, сейчас мы пойдём плов кушать. Не обижай!" Плов - так плов, тем более что я довольно сильно проголодался. День так или иначе был загублен, но мне вообще-то нужно было сделать совсем немного: убедиться, что люди работали правильно. Мы с ним шли совсем недолго и вскоре очутились в бане. Благообразный старик в халате за низким столиком готовил полупродукты для плова. Вооружившись большим острым ножом, он, как настоящий фоксник быстро нарезал морковь. Мой милиционер куда-то пропал и я присел рядом со стариком, глядя, как он управляется с морковью. Я спросил у него можно ли мне ему помогать, на что он безмолвно выразительно показал глазами на другой нож, который лежал на краю стола. Моя попытка резать морковь с такой же как у старика скоростью кончилась тем, что я отхватил кусок кожи на пальце. Старик, не глядя на меня и мой пораненный палец, только слегка улыбнулся. Кончилось тем, что я заснул, сидя на полу: пол литра водки - это не пол литра пива.
Через какое-то время меня разбудил, положив руку на шею, мой новый друг-мусон. Я поднялся, почувствовал, что опьянение почти прошло. Друг-мусон повёл меня, слегка поддерживая под локоть, кушать плов в компании нескольких мужчин. Все мне улыбались, как давнему другу: видимо милиционер рассказал им про меня. Я подумал о том, что в кампании наверняка присутствует один-два мусона. Мой милиционер выглядел совершенно трезвым, а я после первой рюмки водки опять начал пьянеть. Дальше я не очень хорошо помню, что было. Помню, что плов был очень вкусным и что я во всю старался не показаться пьяным, очень изящно воздерживался от выпивки. В гостинницу я добирался в обнимку с другом-мусоном. До отъезда я его больше не видел.