В блокаду-то, особенно зимой 41-го, много народу померло. Кто с голоду, кто с холоду, всяко бывало.
Вот и у Мишки никого не осталось. От отца с фронта никаких вестей, видать, сгинул там, пропал без вести, как обычно писали в официальных письмах близким. Мама и старенькая бабушка с голоду померли, потому что весь хлеб, всё ему, Мишке отдавали. Чтобы жил.
А как один остался, так сразу понял, что недолго ему ждать. Скоро и он к бабушке с мамой отправится.
Холод на улице лютый, говорят, ниже 40. А при артобстреле дом пострадал, стены порушились, сразу стало так холодно, что лучше и не жить вовсе.
Так что прихватил Мишка из дому одеяло ватное и хлеб, что сберёг, и переселился по соседству, в школу брошенную. Там ничего не было, но он угол нашёл, на бывшей кухне. Притащил пару стульев из класса, и, когда бомбёжки прекращались, тихонько костёр разводил, чтоб хоть как-то согреться, хоть как-то спастись. Пожить ещё немного.
Хлеб кончился когда, он на улицу вышел, думал, где б раздобыть хоть сколько. У него ж ни карточек не было, ничего, а есть-то хочется. Но - повезло, и какая-то сердобольная тётка ему потихоньку четвертушку отдала, а уж откуда у самой столько - Бог весть.
Так что запасся Мишка хлебом и стал ждать. Ждать-то недолго, многие прям на улице помирали, на ходу. Вот идёт дядька, еле ноги передвигает, а у самого лицо синее всё, как у покойника. Мишка его обошёл, а через пару шагов обернулся, - глядь, а тот уж на тумбу опустился, глаза закатились, и на землю сползает медленно. Когда Мишка к нему подошёл, он уже был мёртв. Будто уснул.
Страшно было, конечно. А пуще страшней оттого, что один, и будешь помирать - никто не поможет. Кого-то эвакуировать успели, кого-то не успели, а про старого Федотыча, что сторожем работал в той же школе, и вовсе забыли. Так на второй день помер, околел.
Мишка бы в армию подался - да кто ж его возьмёт, в 12-то лет? Там мальчишки, 15-16, больше одного боя редко проживают, а кто-то со страху бежит - так его дезертиром сразу объявляют, и тут же расстрел. Много расстрелов было, стали они уже чем-то чуть ли обычным, как бомбёжки постоянные.
Страшно… Соседи его бывшие, он слыхал, свою дочку съели. Их, конечно, под трибунал и расстрел, да ведь что с того, коли девчонка так умерла? А славная была девчонка, Аська, и Мишке всегда нравилась.
А теперь нет Аськи, и никого нет, все умерли…
Ели вообще всё, что под руку попадалось: собак ели, кошек; а слухи ходили - так будто кто-то и мертвецов ел, да только Мишка об этом старался не думать, чтобы не спятить со страху.
И вот однажды, случилась такая штука.
Мишка утром проснулся, а тут - тревога, метроном быстро так, быстро: налёт, значит. Мишка одеялом с головой накрылся, к полу прижался; хотя тут прижимайся, не прижимайся, а уж коли достанет - так тут и со святыми упокой, как бабушка говорила.
А потом кончилось.
И вот лежит он, вылезать страшно, и тут слышит, - писк какой-то. Он сперва подумал, что крысы. По его душу пришли. О них тоже разговоры ходили, страшные.
Но вылез. И видит - а в уголке сидит котёнок. Махонький, в чём только душа держится. Дрожит, не то от холода, не то от страха, а скорее и от того, и от другого. Мишка ему покисал - котёнок к нему пошёл, а сам еле держится на ножках, падает. Взял его Мишка на руки, дрожащего, к груди прижал, в одеяло закутался.
Так и сидели. Котёнок согрелся, и Мишке будто теплее стало. А тот мурлычет, слышь, счастливый… Много ли для счастья надо… А потом и вовсе заснул.
Думал Мишка долго, что же ему с ним делать. Маленький, а кормить-то надо чем-то. В голову даже мысль закралась, а не съесть ли, но Мишка ту мысль прогнал с негодованием. Что же это получается? Чем он, Мишка, лучше этого котёнка, почему он жить должен, а котёнок - нет? Нет, не пойдёт.
Так что он его хлебом кормил. Отщипнёт малость - а тот и счастлив, лопает за обе щёки, аж за ушами трещит. Наголодался, поди.
Грустно. Хлеба всё меньше, морозы сильнее, и понимает Мишка, что недолго им осталось. Зато, думает, что даже помирать уж коли - так вдвоём оно как-то… Лучше. Хотя…
- Эх, Гришка! (это он так котёнка прозвал) Эх, Гришка, вот ты что думаешь? Думаешь, мы тут околеем и помрём? Нет, друг ты мой, не будет такого. Перекантуемся, выживем. Я, знаешь, о чём мечтаю? Я мечтаю в Красную Армию попасть. Она же, знаешь, всех сильней. А как попаду - буду стараться, буду воевать. Потому что война, Гриш, это ужасно неправильная штука. Не должно такого быть. Никто, понимаешь, такого не заслуживает. Ни ты, ни я, ни все кругом. Люди и звери жить должны и жизни радоваться. Нежели из-за гадины Гитлера нам всем конец? Нет, Гришка. Не будет такого. Я знаю. Мы выживем. Мы победим. И заживём, знаешь как? Ого-го, как заживём. Я вот, знаешь, стану генералом. Да-да, ты во мне не сомневайся. И будет у меня, Гришка… Нет - у нас с тобой, будет у нас с тобой всё. И квартира будет, своя, представляешь? А в ней всегда будет тепло. И будет сколько угодно хлеба. И чая. И колбасы - да, будем с тобой каждый день колбасу есть! Настоящую! А у меня будет автомашина личная, и шофёр, и буду я следить за тем, чтобы моим солдатам хорошо жилось. Но чтобы не было войны. На всякий случай чтобы армия была. Чтобы знали все, что с нами шутки плохи. Что мы любого Гитлера к ногтю прижмём. Как клопа, да! И будем… Эй, ты спишь уже, да?.. Да… А и то верно, надо спать. А то вон всё холоднее, всё темнее… Жить надо, Гриш. Будем жить, обязательно. Ты мне обещаешь? Обещаешь? Вот я тебе обещаю, что будем жить. И колбаса будет… И хлеб… И…
…
А через три дня Гришка помер. Плакал Мишка над ним, замёрзшим, горькими слезами, плакал так, как, наверное, над бабушкой и мамой не плакал даже. Ревел белугой, клял судьбу. И войну эту проклятую, и голод, и холод, за то, что отняли у него единственного друга.
Похоронил его, там, где бомба пол пробила, под кирпичами. Тужась, таскал кирпич, чтобы крысы не достали, чтобы никому его Гришка не достался. Верил, что ему теперь лучше, там. Где бы он ни был.
- Я же тебе обещал. Слышишь ты меня? Я обещал. И я своё обещание сдержу. Выживу. И генералом стану. И…
Душат слёзы, душат, текут по щекам, и сразу же замерзают, сосульками на щеках остаются…
Но надо было жить. Во что бы то ни стало. Потому что обещал. И он…
…
На календаре дата - 12 ноября 2010 года.
Михаил Александрович на неё глянул, и тут сердце прихватило. Заныло, словно ледяной хваткой сжало. Глотнул корвалол, водой запил. Набрал на коммутаторе секретаршу.
- Танюша, скажи Алексею, чтобы машину подавал. Нездоровится мне что-то. Уеду сегодня раньше.
- Конечно, Михаил Александрович, я перезвоню, когда подаст. Вам врача не надо вызвать?
- Нет, Танюша, спасибо, не стоит.
Танюша - умница, всё понимает с первого слова. Спустя пять минут набрала:
- Машина у подъезда.
- Вот спасибо.
Старый генерал не без труда поднялся с кресла. Восемьдесят один год - это вам не шутки. Хотя здоровье получше чем у многих. Старые-то друзья, с кем вместе служили, уже давно померли все, а он остался. Впрочем, сколько ещё-то? Жизнь - штука хрупкая…
Алексей, - шофёр значит, - открывает дверь "мерседеса", услужливо подсаживает. Давненько уже работает у Михаила Александровича Краснова, замначштаба Минобороны Российской Федерации.
И вот, мягко ведёт он машину, и "мерседес" слегка покачивается на волнах асфальта. До Барвихи путь неблизкий, но и машина хороша, добираются быстро.
Тут у генерала дом. Небольшой, а большего и не надо, скромный, в меру. Зато тихо вокруг, и ели голубые растут, хорошо. Михаил Александрович шума не любит, так что хорошо ему здесь, в Барвихе, живётся.
Живёт он один. За годы службы, за годы карьеры семьи генерал не нажил. Впрочем, человек он был всегда молчаливый, даже нелюдимый. А в последние годы это ещё заметней стало. Хотя иной раз и бывает грустно, но он тогда достаёт старые фотокарточки, и вспоминает давно ушедшие годы, и кажется ему, что все, кто был с ним рядом, все, кто ушёл, - теперь собираются вокруг него, незримые, милые сердцу, родные. И он тихонько с ними разговаривает, вспоминает былое, да как было, да что…
Прислугу не держит; хотя к нему раз в день приходит Елена, она что-то вроде уборщицы-экономки. Она и постирает, и уберёт, и цветы польёт. А потом уходит.
Так что заваривает себе генерал чай, сладкий, почти что кипяток. Только горячий пить и может, привычка такая, с детства почти, когда грелся этим чаем, в окопах сидя…
Правда, иной раз вдруг закрадётся в душу страх. Страх, что умирать скоро, и умирать одному. И нет войны, и в доме тепло, и сытно всегда. Да только смерти-то оно всё равно, а кругом никого… Только стены пустые, книги в шкафах за стёклами, да духи ушедших времён…
И накатывает тоска, тяжёлая, как каток. И давит, давит, давит. И никуда от неё не деться, и не помогает ни радио, ни телевидение. Он бы позвонил кому-нибудь, да некому звонить. Последний друг, Пашка Андреев, в прошлом году умер, во сне. Счастливый…
- А ты - несчастлив?
Голос… Генерал подумал сперва, что послышалось.
- Всё случилось в точности так, как ты мечтал, разве нет?
Он обернулся на голос и остолбенел, и смотрел туда, медленно оседая в кресло.
Там, в проёме двери, сидел Гришка. Тот самый котёнок, единственный его друг, умерший страшной зимой 1941 года.
- Но как же… Гришка, ты??
- Я.
- А как это так? Ты же умер? Я же тебя своими руками хоронил? Или я сплю?
- Нет, Мишка, ты не спишь. Просто пришло твоё время, и я пришёл к тебе.
- Стало быть… Умирать?
- Да. Но неужели ты не счастлив? А ведь я исполнил твоё желание. Твоя мечта сбылась.
- Как это - исполнил желание? Ты же просто котёнок.
- Я не просто котёнок. Мы, Кошки, на самом деле Духи. Мы приглядываем за вами, храним вас, людей. Мы Хранители. И у каждого из нас, пока он ещё мал, есть такая возможность. Пожертвовать собой, своей жизнью, ради того, кого мы любим и храним. Я знал, тогда, в 41-м, что тебе недолго осталось. Твоя судьба - она была предрешена. Но ты был добр ко мне. Я полюбил тебя. И я воспользовался своим правом Жертвы, чтобы ты смог изменить свою судьбу, и жить дальше. Жертва дала возможность внести коррективы в твою судьбу. Что мы и сделали; ты со своей стороны, а я - со своей, из Мира, Куда Уходят Кошки.
- Вот оно как… То есть, если бы не ты, я бы умер там, в той школе?
- Да. Но я слушал тебя… Ты мечтал вслух, ты рассказывал мне. Что хочешь стать генералом. Что хочешь иметь машину с шофером. И свой дом. И даже колбасу, - Гришка, казалось, улыбнулся. Генерал улыбнулся тоже:
- Да, недаром я владелец контрольного пакета акций двух мясокомбинатов.
- Вот-вот. Я только одного сделать не мог. Ты мечтал, чтобы не было войн. Но это не в моих силах, я отвечаю только за тебя. Но я сделал всё что мог, чтобы твоя мечта сбылась. И вот я пришёл к тебе, пришёл, чтобы забрать тебя с собой, и спрашиваю тебя: был ли ты счастлив? Или же моя жертва была напрасной?
Генерал молчал. Потом, наконец, промолвил:
- Ты дал мне больше, чем я просил. Ты дал мне возможность прожить долгую жизнь… И её можно было бы без колебаний назвать счастливой, но… Нет, ты тут не при чём, это моя вина. Мечтая обо всём этом, я не мечтал только об одном. Я не мечтал о том, чтобы в моей жизни рядом со мной был кто-то. Кто-то родной, близкий. У меня нет семьи, нет детей, внуков. Я думал раньше, что это не важно, что моя жизнь удалась, что я добился всего. Но постепенно я начал понимать, что все мои достижения не стоят ничего. Моим успехам некому было порадоваться. Некому было разделить со мной и счастье, и горе. И теперь, когда я стал никому не нужным стариком, я боялся только одного: умереть в одиночестве. И я вспоминал, часто, как был счастлив тогда, в то ужасное время, в те три счастливых дня, когда ты, Гришка, был со мной. Ах, зачем ты ушёл тогда? Любые мечты ничего не стоят, если ты одинок. И знаешь, что? Я отдал бы всё это, чтобы моя судьба, та, которую изменила твоя жертва, была такой, какой должна была быть, но с одним условием - чтобы ты был рядом до конца. Чтобы я был не один. Прости меня. Я подвёл тебя. Получается, что ты действительно зря пожертвовал собой ради меня… Прости меня, Гришка…
Котёнок улыбнулся.
- Не плачь, Мишка. Мечта - она на то и мечта, чтобы осуществиться. Жизнь - она на то и жизнь, чтобы прожить её, и не пожалеть ни о чём. И я смогу помочь тебе. Сейчас. И всё будет хорошо. Верь мне. Ты ведь веришь мне, Мишка? Вот так. А теперь, пора. Подумай ещё раз обо всём, что ты сделал. Оставь всё, и иди за мной.
Дверь открылась, и генерал почувствовал, что в комнате сразу стало очень-очень холодно. Гришка прыгнул ему на колени, и замурлыкал. Он покрепче укутался в старое одеяло, и уснул.
…
Их нашли, конечно.
В старой школе, в кухне, у потухшего костра. Одеяло стало ледяной коркой, укрыв под собой мальчика. А когда одеяло сняли, увидели, что на груди у мальчишки свернулся калачиком котёнок, да так и замёрз, тоже.
…
А Елена, как обычно, утром, приехала в Барвиху, прибраться в доме генерала Краснова. Сначала её очень удивило и напугало то, что входная дверь была открыта. Воры, подумала она.
Но когда она обошла все комнаты, не обнаружив ни следа погрома, она зашла в кабинет генерала, и нашла его там. Он сидел в кресле, укрывшись пледом, уснувший навсегда. На столе рядом стоял недопитый стакан чаю.
На какой-то миг ей показалось, что на груди у генерала сидит чёрный, зеленоглазый котёнок, и пристально на неё смотрит. Но в следующий миг наваждение спало, и уже никакого котёнка не было.
Она тяжело вздохнула, и набрала 911.
Дружба, ноябрь 2010