ИСПОВЕДЬ
(Фронтовикам Великой Отечественной)
Господи! Мы дружили. Три восемнадцатилетних курсанта, недавние выпускники средних школ, упорно осаждавших военкоматы с рапортами об отправке на фронт. Мы были абсолютно уверены, что нас ждут великие дела, героические подвиги, медали, ордена, звания, слава и всенародная любовь. Стоит взять в руки автоматы, гранаты, бутылки с зажигательной смесью; фашист задрожит в неописуемом страхе и побежит прятаться за бочками пивных подвалов фатерлянда. Но там его найдут представители передового рабочего класса Германии, вытянут за ушко на солнышко, снимут коротенькие тирольские шорты, отстегают…
Да, Господи.
Вместо автоматов, трёхлинейки образца тысяча восемьсот затёртого года и четыре часа строевой подготовки на плацу Пехотного училища. Некоторые несознательные ворчали, «зачем мол», но, уяснив конечную цель шагистики, успокоились. Если надо - значит надо, тем более, ради высокой идеи. Преуспевал в строевой Фрол Полбин из Яиково, что под Великим Устюгом. Он то и объяснил нам, бестолковым, зачем военному офицеру требуется выправка, строевой шаг и чёткое выполнение команд: «На плечо», «На грудь», «На караул». Фрол вполне мог считаться потомственным воином, поскольку был из рода яицких казаков, сосланных с берегов Яика, волею грозной императрицы за непослушание царской воле. Реку самодержица переименовала в Урал, но упрямые казаки, занесённые в дремучие вологодские леса, вольницу помнили крепко, увековечив её названием станицы Яиково.
Казачина Фрол мыслил на дальнюю перспективу: «Через год, самое большое, через полтора, маршировать нам по улицам поверженного Берлина, тут то, братцы, понадобятся ненавистные многим правила и приёмы строевой подготовки». Санька Быстров, ленинградец, только ухмыльнулся по этому поводу, дескать, может быть ты, Фрол, прав, частично, однако, главное на войне не выправка, а боевой дух и личная храбрость. На мой взгляд, оба правы. Сам же я, обладая выправкой не ахти какой, страху за всю войну натерпелся столько…
Знаешь, Господи.
В марте сорок второго мы, получив по кубарю в петлицы, отправились каждый за своей судьбой на разные фронты. Я попал под Сталинград. Ничего героического не свершил, воевал, как и все, стараясь сберечь себя и вверенный взвод, да не больно то получалось. Как уберечься, когда немец лупит, боеприпасов не жалея? От металлических осколков земля, покрывшись едкой ржавчиной, тихо бряцала. Через полгода, с неприличной раной ниже спины, попал в госпиталь. Молоденькие сестрички рану обрабатывают, а я от стыда сгораю, вдруг подумают, что убегал от «фрица» и мне вдогонку досталось. Благо дело, незадолго перед выпиской, орден Красной звезды вручили, вроде, как оправдание перед девчонками.
Слава Тебе, Господи!
На Курской дуге, я обгорел и лишился одной трети желудка. Осколок то пустяковый, пять грамм, а шороху в брюшной полости наделал много. Долго его в кармане таскал, как талисман, но под Яссами потерял. Собственно, не потерял, выбросил вместе серебряным портсигаром и золотыми часами. Стал нас немец окружать, пришлось отходить, если быть честным, драпать со всех ног. При отступлении и пять грамм большой вес…
Война, всякое бывает, Господи.
Главное – жив остался, Берлин брал, в Параде Победы на Красной площади участвовал. Фрола надеялся встретить, уж с его-то выправкой, в Москву точно направят. Не свиделись ни с Фролом, ни с Сашкой. Быстров, небось, и Героя, и полковника отхватил, уж кому-кому, а ему храбрости не занимать. У меня, поди, тоже иконостас на груди: три ордена, шесть медалей да звезда с двумя просветами на погонах.
Недолго нас фронтовых офицеров отставкой в запас томили. Оно и правильно, надо же кому-то страну отстраивать, народное хозяйство поднимать. Пришлось фронтовикам гражданские науки освоить. Закончив политехнический институт, я в Норильск подался, деньжат заработать, севера понюхать. На комбинате вольнонаёмных, вроде меня, по пальцам пересчитать можно, остальные ЗК – заполярные комсомольцы, как они сами шутили. Много подневольного народа по тундрам страдало, в основном те, кто в немецком плену побывал. Я то думал, что их всех упекли, за измену и теперь они по справедливости за колючей проволокой вечную мерзлоту кайлили, вину искупали…
Искупили, только чью, Господи?
Смерть Вождя как снег на голову свалилась: кого отпустили, кого на поселении оставили, кому ехать некуда, сам остался. Дальше ушлый народ за длинным рублём потянулся. К началу шестидесятых не Норильск, а Вавилон за Полярным кругом. Бывшие зэки производством командуют, бывшая охрана в вахтёры подалась, никто никому ничего не припоминает. Разве по поводу новоиспечённых коммунистов беззлобно вставят: «Прошу принять меня в КП, поскольку в СС я уже состоял».
В шестьдесят пятом, вызывает меня Москва. Начальство хитро улыбается, по плечу хлопает, не переживай, мол, не «на ковёр» приглашают, а как участника Парада Победы и по ещё одному, весьма серьёзному поводу. Возвращаюсь обратно Героем Советского Союза - награда нашла Героя. Модно тогда было нас находить. До сих пор не пойму, то ли вправду я был представлен за Берлин, то ли так подстроили, Господи? Как бы то ни было, напечатали обо мне во многих газетах, с фотографиями и комментариями. А через неделю заявляется на квартиру человек: одноглазый, худой, лысый, от холода под носом капля висит - неприятное зрелище. Кепку снял, с ноги на ногу переминается.
- Вам кого? – спрашиваю.
- Вас. Не узнали? Я Быстров Александр, мы с вами в училище…
- Быстров, какой Быстров? Санька, ты ли!?
- Увы, я, Виктор.
Не повезло Сашке: в сорок втором - окружение, плен, Германия, Франция. В сорок третьем - побег, отряды Сопротивления. В сорок пятом - Победа, НКВД, суд, Норильск. Семья в блокаду вымерла, супругу взял из женской зоны. Сын растёт, родительской биографии стесняясь. Не объяснить никак, что и во Франции люди воевали, что и медсёстры, в окружение попадают…
Не объяснить тогда, Господи.
В июле, через центральную газету, пришло письмо от Фрола Полбина, в гости приглашает. Через тройку лет, мы с Быстровым, безо всякой помпы к нему Великий Устюг нагрянули. Поправился Фрол, раздобрел, но шагает чётко, как на плацу. Грудь, с юбилейной медалькой, (боевые видать растерял) колесом – чистый кремлёвский полк. Про фронтовые сто грамм и говорить не стоит. Выпили, сидим, болтаем, вроде как заново знакомимся.
- Ну, Фрол, рассказывай, на каких фронтах воевал?
- Да я, ребята, фронта то не видел, почитай всю войну дома отсидел.
- Ну да, и «Запорожца», тебе за красивые глаза дали, и медаль.
- Почему же? У меня вправду ноги нет, с четвёртого апреля сорок второго.
- Шутишь, Фрол, насмотрелись мы на твой строевой шаг.
- Хороши шутки, - Фрол, вытянув ногу, постучал ногтём по протезу, - только фронта я в глаза не видел. Ночью привели на передовую с двумя ногами, утром унесли на носилках без сознания и без ноги, вот и вся моя война, мужики. Наливай, Санька!..
Напились мы тогда в усмерть. Прости нас, Господи.
Александра Ты прибрал в семьдесят четвёртом, в октябре. А через месяц пришло ему приглашение от правительства Франции, посетить Париж для вручения награды за мужество и отвагу, проявленные в рядах Сопротивления. Ни сына Быстрова, ни жену его, в капстрану не отпустили. Принял награду чиновник МИД, так было заведено…
Почему, Господи?
Фрол,.. в девяносто третьем поковылял оторванную ногу искать. Помоги ему, Господи.
И я состарился, ослаб. Невестка бурчит: «Маразматик, глухарь»… Думает, не слышу. Чую, Господи, чую. Скоро мой черёд держать ответ перед Тобой, за грехи свои. Всё расскажу. Одного не пойму, за что мне: Парад Победы Фрола и Санькина Звезда Героя достались?..
Мы же все равны перед Тобой, Господи!
Май 2001г.