Тьма между тем сгущалась, острее давая понять, что ночь совсем скоро примет всё вокруг под свой неизбежный покров.
Два приятеля умиротворённо беседуют о том, что произошло за день. Два силуэта прячет сумрак под свой таинственный покров. Чуть позже, как только сумерки начинают сгущаться, приятели смолкают, растворяясь полностью в пространстве. Они, без задних мыслей, разглядывают то, что предоставил им двор - ночь. Но видеть что-то невозможно, тьма - кромешная, густая и терпкая. Она пахнет прохладой и лесом, который близок, но далёк невозможно. Туда не дойти, да им это и не нужно. Мужчины не хотят, они не для того здесь.
Двое давно переступили грань, и ничего не ожидают друг от друга, кроме того, ради чего, собственно, здесь и очутились. Всё происходящее следом привычно и знаково. Последнее время, подобное случается с ними с удивительным постоянством.
Если вначале они ещё как-то стеснялись надвигающихся перемен, то чуть позже, и вовсе перестали задумываться, ощущая себя вовлечёнными в некий процесс, до которого всем остальным и вовсе дела не было. Нет, где-то очень глубоко в душе они понимали, что данное занятие - дрянная вещь… Но уже привыкли, не могли оторваться. Обоих тянуло, как магнитом, посидеть на лавочке, поговорить по душам, и, самое главное, выпить. Усиленные возлияния во славу Бахуса, которые происходили с регулярным постоянством, вряд ли могли закончиться
в итоге чем-то хорошим…
Один из пришедших, не выдерживает очередной затянувшейся паузы, молча, и, не глядя даже, просовывает грязную руку в пакет, достаёт бутылку дешёвого пива. Он стремительно взбалтывает её содержимое по часовой стрелке. От бутылки исходит булькающий звук. Она коричневатого цвета, поэтому почти полностью сливается с его рукой, по сути, становясь невидимой. Только пена кремового цвета, появившаяся незамедлительно, выдаёт наличие знакомого напитка, который он держит сейчас так старательно в руке. Для него бутылка в эти мгновения - некий атрибут вольности, которой так не хватает в его жизни, где давно уже счастье заплутало, неприкаянно слоняясь по стёжкам-дорожкам, и забыло к нему дорогу окончательно.
- О, заиграла, родная…. Мотри, как? Ты глянь, тока, ну, ядрёна вошь*, - хохочет пьяница и толкает локтем друга в бок. Помятое лицо расплывается в довольной улыбке Чеширского Кота**, определившего с ходу, где кусок мяса заныкан.
Сосед заваливается на бок и, приняв первоначальную позу, лениво реагирует, зевая и отвечая на толчок только лишь поворотом косматой головы, да отмашкой рукой. Он неопрятен. Знает это. Но ему уже на всё наплевать. Особенно на то, как он выглядит. По утрам у бедолаги случаются острые печёночные колики. Он готов на стенку лезть от резкой боли. Вот и сегодня было так же. Он нестерпимо устал. Ото всего: болей, жены, дочери и самой беспросветной жизни. Ему даже говорить уже ничего не хочется: не потому, что смысла в словах нет, а просто наступила апатия такая, что свету белому не рад.
Цвет лица у забулдыги какой-то землистый, под глазами большие тёмные круги. Он не брит, потому что было ему чрезвычайно некомфортно сегодня утром. Торопился… Все всё про него знают, не уважают, но терпят. Пока он ещё что-то может на работе. Сантехник - он от Бога, как говорится. Но начальство предупреждало не раз… И по этой причине тоже, у алкаша возник внутри страх, доходящий до печенок. «Вот потому меня и ломает по утрам», - думал он, смягчая свою вину, но в действительности, загоняя её куда подальше. Он знал, что боль в печени - лишь следствие его основной беды.
Пьяница качал головой, как китайский болванчик, вспоминая картинки, вспыхивающие в голове, с неопределённой чёткостью. Почему-то пришла на ум работа. Начальник и разговор с ним. Шеф сегодня всех гонял, как лис голодная гончая на охоте. Он ходил злой, не с той ноги видно встал, весь день придирался ко всякому пустяку. «Поди, кралю новую завёл, а та фортель выкинула, вот и кидался на всех подряд». Пьяница сплюнул сквозь щербатый рот, ухмыльнулся. Ему краля не светила - уж это точно. Как пить дать. Захотелось вычеркнуть этот такой злой к нему день, и начать новый с чистого листа…
Мечты… Флёр. Он это ещё себе позволял. Пьяница ухмыльнулся, уходя в никуда… Он
размашисто качает ногой, не замечая, что задевает носком туфли брата. Но тот не реагирует, занятый бутылкой. Ему пофигу.
А ушедший в никуда, уже увидел себя чистым, побритым, хорошо одетым. И главное: не пьющим. Ему предлагают, подносят бокалы. Презентация новой сантехники. Он - управляющий… Проходит мимо, даже не замечая скошенных взглядов разодетых дам. У него седой ёжик на голове, бабочка и цивильный костюм. Взгляды дам, устремлены на него. А он - мимо. Там, чуть вдалеке стоят его дамы - жена и дочь. Их лица сияют от радости. Они горды и счастливы.
- Эй, ты чё, твою мать, спишь уже, в натуре…, - толкает в бок его второй.
Он дёргается и поднимает глаза. В них замерла сама неопределённость. Бескрайняя и бездонная. Как Космос.
- Ой, ёпа мать*, да ты тово, я смотрю. Совсем разомлел.
- Да-а, уйди ты. Пошто привязался.
- Ты точно сбрендил. Давай скорее, доставай. Ухайдакаем, и по домам.
Пьяница понимает, как далеки его мечты от реальности. Он не хочет так больше жить. И не может иначе. Поэтому решает для себя, что сейчас - это будет в последний раз. Последний, заключительный аккорд. И всё….
На самом деле, - он-то знает, - пьют все. Одни больше, другие меньше, но пьют все. А то, что ему пришло на ум, тоже на самом деле, - это иллюзия больного воображения. Всё, чего ему хочется в этот момент, очень сильно, так, что голова даже не соображает уже, - просто выпить и забыться по-настоящему. На всю оставшуюся ночь. Впрочем, как обычно. Вот уже, который месяц подряд….
- Покой, взболтал-то? А? На кой хрен? Тебя просили что ли? - недовольно высказывае-тся владелец лохматой головы. Голос его едва слышен, однако губы то и дело подрагивают, выдавая обиду. Но выпить хочется всё же больше, чем терпеть вообще, поэтому он смиреет на короткое время, боясь остаться по милости приятеля «сухим, как лист». Вожделенно глядя на такого же, как он забулдыгу, и ожидая положенной порции живительной влаги. Мозг, в этот момент, включается. Его свербит только одна мысль: «Вот сейчас. Поскорее бы уже. Вот ещё немного, и…».
Зная заранее реакцию закадычного друга, его приятель даже не реагирует на подобного рода вспышку. Он мастак своего дела, и чётко знает, что хотят оба. Уверенными движениями достаёт из пакета закуску. Разворачивает, и с шумом нюхает, как голодный дворовый пёс. Глаза его закатываются от непередаваемого словами восторга. И вот уже в ночи виднеются два белка. Кажется, что они вываливаются сами собой из глазниц. Эта картина по-своему жутковата и почти нереальна. Однако так всё и происходило.
- Накой? Денег до чёртовой дуры? - видя, как приятель делает попытку разложить закуску, вновь вставляет реплику первый. - Лучше бы ещё одну светленькую купил. Для души.
Пить бы веселее было.
- Много ты понимаешь… Знаток! - вновь отпихивает локтем его тот, который только что прибыл из магазина. - Мелешь, не пойми что. Как без закуси-то? В глотку ведь не полезет. Смотри, как знаешь…. Тебе виднее. Я, дак, не могу без…. Сам-то, поди, не жравши. Язву хочешь? На, возьми! - почти суёт в рыло Лохматому едва початую бутылку. Брызги… С руки льётся пена вперемешку с пивом, а затем перетекает на мятые брюки. Но он этого даже не замечает.
Лохматый делает неверные попытки увернуться, задевает бутылку затылком, морщится и чешет голову. Он отмахивается рукой и невольно становится тише, свистящим шёпотом произнося:
- Не может он. Ладно. Раз купил. Чего теперь. Доставай, что там. Взболтни, на удачу, шут с ней, пусть пенится. Раз уж пошла такая канитель….
Тогда, тот, что всё начал, так же поступает со следующей. Скоренько отгрызнув пробки, и метко отбросив их в сторону, одну бутылку оставляет себе, а другую ловко передаёт приятелю. С его руки сочится струйкой благодатная пена, а сам он довольно крякает и даже повизгивает от удовольствия, которое вот-вот должен получить. Другой тоже, благодарно сделав стойку, ждёт, но молча, приятных мгновений соединения с живительной влагой. И вот уже сидящие медленно, с непередаваемым удовольствием, наслаждаясь каждым моментом, полученным от самого процесса, цедят пенистое пиво. Но пиво нужно им больше процесса. Бутылка в эти мгновения роднее мамы. Поэтому, первый не выдерживает и начинает пить, захлёбываясь, торопясь, словно хочет проглотить саму блестящую гладкую стекляшку со всем содержимым, которое находится внутри неё. Затем, в руках одного из приятелей появляется незаменимый атрибут любого алканавта - сигарета. Он тут же набрасывается на неё, с жадностью, будто ввек не пробовал. Мгновение спустя, всё так же, не глядя на друга, суёт тому второй зажжённый окурок прямо в полуоткрытый, щербатый рот.
- Когда успел, а? Или наш пострел - везде поспел? Дивлюсь я, на тебя глядючи. Женился поздно. Со смыслом. Жена - не описать ни в одной Библии. Ну, баба. Город! Я те дам! Огонь! О-о! Всё при ней, как говорится. Тело…. Идёт - всё гормя горит… Титьки ходуном ходят.
Он даже привстал с места, показывая эту чудо-женщину. Идеал его мечты. Руки скрючил колесом, вздыбил грудь, и даже прошёлся пару раз туда-сюда…
- Ты чё, гад, вытворяешь? Э! Ты чё тут мне мелешь про мою… Ты, рыло неумытое, о моей жене чё треплешь? А? Морда страшная…
- Да я так. Ну, чё ты тоже взъелся-то сразу. Я ж пошутил… А! - машет Лохматая голова рукой и отворачивается, стремительно изображая, что обиделся. - Делай, чё хошь… Мне то!
Оба вздыхают и непроизвольно задирают головы вверх, глядя сосредоточенно в небо. Будто Космос и может опровергнуть или дать добро на то, как жить дальше…
Пауза затягивается. Ни один не торопится её прервать. И всё-таки, тот, что махал рукой, решает продолжить:
- Дочь тоже красавица растёт. И чё ещё-то ему надо? А он со мной валандается. Не пойму…
Хриплый басок его едва прослушивается, в надвигающейся со всех сторон, неотвратимой ночи. Глаза полузакрыты, словно дремлет. Однако, это не так. Руки непрерывно дёргаются, как на шарнирах. Он, постоянно жестикулируя, трогает ими то свой подбородок, то лоб, то переносицу. Руки живут отдельно. Они мудрее его самого, и жесты выдают необычайное смущение, в котором он пребывает, обвиняя тем самым себя или оправдывая. Нескладный мужичок в довершении сказанного качает лохматой головой, матерится сквозь желтоватые, прокуренные зубы. Полушёпот почти уже не слышен. Он ехидно прищуривается, мизинцем стряхивая пепел с зажжённой сигареты. На лице написано большими буквами недоумение и смятение. Морщины, усеявшие лицо мелкой сеточкой, похоже, подтрунивают над ним тоже. Они умеют порой говорить за своего хозяина. Нога, закинутая на ногу, время от времени нервно вздрагивает. Ношеные треники лоснятся на коленках, о которые он периодически, старательно потирает вспотевшие ладони. Бутылка стоит рядом. Он просто ещё не докурил, поэтому время от времени поглядывает на вожделенный напиток, будто с ним что-нибудь может произойти. Не проходит и двух секунд без того, чтобы пьяница не дотрагивался до бутылочного горлышка, а затем торопливо, трясущимися руками продолжал досасывать сигарету. Он бы наверно от всей души сейчас соединил обе эти несуразности: пиво и сигареты. Если бы только мог…
- Тебя спросить забыл…. Дальше следует мат, покачивание головой туда-сюда, звучное рыгание и сплёвывание на землю всем известных отходов организма. Туда же предназначается смачный вылет соплей из ноздри со свистящим шумом, который понятен всем без исключения. Так он не просто выражает своё отношение к тем, с кем живёт. Он и живёт с ними так же: ненавидя, как себя, так и тех, кто рядом. Слова уже бесполезны. Они не выразят и толику того, что уже опоздало до них дойти. Им уже и вера не нужна. Они доживают…
Пьяница обвиняет во всех своих пороках обстоятельства, окружающих. Всех и всё, что или кого угодно, кроме себя. Нелюбимого собой же. Одновременно, при этом, страшно боясь потерять, как жену, так и дочь. Алкоголику, часто действующему спонтанно, на самом деле стыдно за любой свой грех, который он совершает, и который отдаляет его от них. Этих двух его женщин. И, в действительности, он не менее боится сознаться в этом себе или даже вон ему, приятелю-забулдыге. Стыд - извечная напраслина, которую создают сами люди… А у таких, как он, срамное безраскаяние, когда опустившийся человек пребывает в состоянии близком к земле.
Страхи зачастую рождают агрессию. Нежелание жить вот так. И одновременно смешиваются с жизнью, составляющей с нею один единый, постоянный страх за будущее. Кому такое пожелаешь?
Избавление от страха - нескончаемая проблема каждого забулдыги. У него никогда, до самой смерти, не получается освободиться от зависимости. Он, живя и сродняясь, вросшись в неё всею кожей, всеми своими дурацкими поступками, доказывает, как не прав. Он проклина-ет весь мир, который в итоге отвечает ему тем же. Редко кому из классических выпивох удаётся поэтому встать на праведный путь. Для них не пить, быть в завязке - то же, что не жить. Пустота окружает и требует выхода, который они находят только тогда, когда опорожняют бутылку до дна.
- Да пошли они вон тем лесом. Обе! С-суки вербованные, на хрену я их обеих видал. Понял, нет, меня? И чтоб боле мне не задавал вопросов об их наличии в моём присутствии….
Второй смотрит. На лице гримаса ехидства. Он почёсывает свой распухший лоб, куда только что укусил его комар. По-видимому, последняя фраза, брошенная приятелем, не сов-сем улеглась в его голове. Он неторопливо достаёт следующую бутылку из вожделенного цветастого пакета. И произносит, прищурившись ещё раз, для большей убедительности, до-лжно быть:
- Ты сам-то уразумел, что сейчас сказал? - отхлёбывает с жадностью глоток. - Я те чё, клоун в цирке? Нашёл Моську. На цирлах ходить не намерен… Так и знай!..
- Ой-ёй-ёй… Боюся я… Смотрите на него…. Да я тя щас, бляха-муха*, хошь… одной левой завалю, падла!.. Понял - нет? Ты чё ваще? Кто такой, мля*?! Нет, ты мне ответь… Не юли туда-сюда! Что за баклан*? Ну?! - грозно насупив брови, выступает тот, что всё сегодня начал.
Лохматая голова, видя такой напор друга, вынужден уступить. Он давно уже всего боится. Силы не те… Шатаясь, с трудом встаёт со скамейки. Поглаживает волосы, на которое это действо не производит никакого эффекта, и заискивающе смотрит на приятеля. В мутных, испитых глазах, залитых всякой дрянью, лишь замер подобострастный вопрос-ожидание.
Тот, по-прежнему не остыл. Тогда Лохматая голова склоняет тёмную свою шею вправо и произносит ласково, с хрипотцой:
- Я, это… Ещё сбегаю тогда за закусью, а? Как думаешь? Маловато не будет?..
Видя, что слова дали свой результат, друг, как-то разом обмяк, он вновь подсаживается к нему.
- Да, ну, ёкарный бабай*. Не надо. Хватит того, что есть. А ты, приятель, мечи пореже. А не то, я смотрю, частить что-то стал…
Оба несколько минут сидят молча, нахохлившись, как воробьи в грязной луже, после летнего дождика.
Тот, кого обвиняют, вспоминает, как нехорошо ему живётся среди своих родных женщин. Старшая в их доме, все уши прожужжала, что ненавидит его, алкаша и «пятую бригаду». Дочь вообще заявила, что если на её День рождения, который состоится завтра, на столе не будет пастилы…
- Тьфу, - сплёвывая, сквозь зубы матерится снова первый. Мотает головой и затягивается со страшной силой. Так, словно его сигарету, торчащую изо рта, сейчас отберут уже навсегда. Ноздри его нервно подёргиваются, демонстрируя время от времени, волоски внутри. Продолжается это недолго. Организм, не выдержав столь интенсивной ядерной дымовой атаки, надсадно клокочет. Тощая грудь бедолаги бестолково содрогается, начиная ходить ходуном. В довершение, следует противный, болезненный кашель, переходящий в свист. Кожа на лице почти синеет, но темнота скрывает эту злую и жестокую оплошность. Оттенок, проступивший внезапно на физиономии, сливается с ночью, которая не умеет ждать…
Картина маслом…
Ядрёна вошь*, бляха-муха*, мля*, баклан*, ёкарный бабай*, ёпа мать* - эвфемизмы. Заменяют матерные слова в речи.
Чеширский Кот** - литературный персонаж. Постоянно ухмыляющийся кот, умеющий по
собственному желанию постепенно растворяться в воздухе, оставляя на прощание лишь улыбку. (По материалам Википедии).
Картина художника-графика А. Сухина "Алкоголизм"