Роман Янушевский
"Вести", приложение "Окна",
7 октября 2010 г.
Имя израильского писателя Бориса Зайдмана наверняка вам пока не известно. Тем не менее, начав писать на иврите, что случается с нашими дважды соотечественниками нечасто, он постепенно начинает получать признание в литературных кругах страны
Борис Зайдман стал писать уже в зрелые годы. Первый его роман называется «Хемингуэй и ливень мертвых птиц» ("Хемингуэй ве-гешем ха-ципорим ха-метот"), а второй - «Рассеченный язык» ("Сафа шасуа"). Сейчас Зайдман работает над третьей книгой. В 2008 году благодаря своему дебютному роману он вошел в пятерку финалистов литературной премии имени Сапира.
Эта премия была основана в 2000 году. Тогда председатель национального Управления лотерей Авраам Кац-Оз решил, что следует поддержать израильских писателей, и основал премию «Сапир», назвав ее в честь отца израильской экономики Пинхаса Сапира.
Премия вручается литераторам, наиболее отличившимся в предыдущем году, и считается, что ее премиальный фонд – самый солидный в Израиле. В 2009 году ее размер составил 150 тысяч шекелей, а четверо номинантов-финалистов получили по 25 тысяч шекелей. Среди тех, кто удостоился этой премии, такие писатели, как Давид Гроссман, Рон Лешем, среди номинантов - Йорам Канюк, А. Б. Йегошуа, Ханох Бартов, Натан Шахам. И вот в этом списке оказался писатель-репатриант, пишущий на иврите, Борис Зайдман.
Впрочем, он премию так и не получил. В 2008 году лауреатом стал философ-самоучка, бывший гендиректор министерства науки Цви Янай, автор автобиографической книги «Шельха Сандро», состоящей из писем к брату, которого он никогда не встречал.
Несколько лет назад издательство "Модан" выпустило серию переводных иностранных книг "Харпатка" ("Приключение"), обратившись к ряду писателей за помощью, предложило им вспомнить свои самые любимые книги, прочитанные в детстве и юности, и подготовить их для израильского читателя. Борис Зайдман тогда остановил свой выбор на "Капитанской дочке" Пушкина и осуществил ее современный перевод на иврит.
Мы встретились с Борисом Зайдманом у него дома в Рамат-Авиве, где, впрочем, скорее проживает его семья, но не сам он. Большую часть времени Борис проводит в поселке Мисгав в Галилее.
По старинной традиции сидя на кухне, мы, как водится, сначала немного ходим вокруг да около, ведь откровенная беседа не возникает само собой. Но затем лед сломан, и мы переходим к открытому обсуждению различных тем.
Борис показывает мне свои романы и их переводы на французский, немецкий и итальянский языки, рассказывает о том, что приехал с родителями в Израиль в возрасте двенадцати с половиной лет и, естественно, тогда не знал ни слова на иврите.
- А в вашей биографии, размещенной в Интернете, допущена неточность: там отмечено, что вы прилетели в Израиль в четырнадцать лет… Два ваших романа опубликованы на иврите, и уже подписан контракт на третью книгу. Получается, что вы в своем роде ледокол – первый «русский» автор в современной израильской литературе, допущенный к «бранже»?
- Очень приятно быть ледоколом, особенно в такую жару, но я не первый. Есть еще несколько талантливых авторов родом из бывшего Советского Союза. Например, популярная актриса Алона Кимхи, известная также и как писательница. Она приехала в Израиль в девять лет и сумела добиться успеха на «ивритской улице», но никогда не скрывала, что родом из Львова. Впрочем, Алона Кимхи не пытается себя позиционировать флагманом «русской» алии.
Есть еще один талантливый автор, приехавший из Москвы, – Алек Эпштейн, он пишет короткие рассказы на иврите. Надо отметить также Марину Гросслернер, подругу жизни художника Меира Пичхадзе, написавшую отличный дебютный роман на иврите, выдвинутый на премию Сапира в 2002 году.
- Писателями не становятся в одночасье. А где начался ваш путь?
- Все началось в тот момент, когда у меня в сорок лет наступил возрастной перелом. Я решил заняться литературой всерьез и тем самым проломить несколько стен и избавить людей от ряда стереотипов. Например, для некоторых это до сих пор звучит странно и дико: «Здравствуйте, меня зовут Борис, и я пишу на иврите». Поэтому прорваться было непросто.
До этого много лет я писал рекламные ролики, работая копирайтером и арт-директором в таких крупных рекламных агентствах, как Adler-Chomsky, Tamir Cohen, Shalmor Avnon Amichai и других. Я не только писал сценарии для рекламных роликов, но и занимался их графическим оформлением.
Хотя на самом деле, пожалуй, все началось еще раньше - когда после учебы в «Бецалеле» я год учился копирайтингу, прежде чем стал писать тексты рекламного характера. Это настолько захватило меня, что я начал понемногу писать и для себя - в стол.
Как-то естественно сложилось, что я писал о своем прошлом. Настоящее было каким-то сумбурным, мутным, неподходящим мне на тот момент. Мне не нравился образ жизни, который я тогда вел, и я таким образом стремился изменить его. Да, я был эдаким яппи, то есть молодым успешным профессионалом, работающим в рекламном агентстве, живущим в Рамат-Авиве, семейным человеком с двумя детьми. В общем, был кем угодно, но не самим собой.
И тогда я написал рассказ о своем прошлом, а затем решился послать его на конкурс «Катув», организованный тель-авивским муниципалитетом и «Мифаль ха-паис» в 2000 году. Я был уверен, что никто не обратит внимание на рассказ какого-то Бориса, написавшего что-то на иврите, и меня отсеют уже на первых этапах. Но неожиданно для себя я занял второе место на конкурсе.
Для того чтобы знать наверняка, что я двигаюсь в верном направлении, мне, да, наверное, и любому человеку, требуются некие сигналы, подтверждения, что все идет так, как надо. И это для меня был первый сигнал, что, пожалуй, стоит попробовать писать и что я не просто графоман, каковых в Израиле, наверное, немало. Хотя, если честно, даже опубликовав второй роман, я до сих пор не до конца уверен в этом.
Вместе со мной в рекламном агентстве работал писатель Эшколь Нево. Тогда он только стал автором дебютной серии рассказов. Ему очень хотелось оставить рекламное поприще, и он открыл группу - кружок для начинающих писателей. Нево пригласил меня к себе на одну из встреч кружка, пообещав, как другу, хорошую скидку. Он прочитал мои первые рассказы и увидел заложенный во мне потенциал. А я начал ходить… и увлекся.
Тогда меня еще тешила мысль, что я единственный Борис, работающий в сфере креатива и создания рекламного контента. Много Борисов и Алексов работали в области технического дизайна, а в творческом отделении не было «русских». И кружок стал некой отдушиной от всего того, чем я был вынужден заниматься в жизни.
Через год-полтора у меня уже была готова рукопись, которую я назвал «Хемингуэй и ливень мертвых птиц» - по центральной главе романа.
- Наверное, было непросто ее опубликовать?
- Меня с детства так воспитывали: либо добиваться лучшего из того, что есть, либо ничего. С таким жизненным кредо порой можно прийти в отчаяние от неудач, но я все равно считаю, что оно того стоит. Если жить в Израиле, то не где-то, а в Тель-Авиве. Если в Европе, то сразу в Париже. Или вообще не ехать туда. Я это впитал в себя с младых ногтей.
Помню, когда я только приехал в Израиль подростком, в начале учебного года в классе учительница спрашивала ребят, откуда они приехали, какие у них планы. Спросила и меня, и я ответил, что хочу учиться в «Бецалеле». Мои одноклассники тогда даже понятия не имели, что это такое. И классная руководительница была поражена: ты же еле говоришь на иврите, откуда знаешь, что такое «Бецалель»? А все дело в том, что в Кишиневе я учился в художественной школе и заранее выяснил, есть ли в Израиле хорошие художественные академии. Мне тогда и рассказали про «Бецалель», которая в тот момент была единственной академией подобного рода.
Вот поэтому, когда я подготовил рукопись, то отправил ее не куда попало, а в пять лучших израильских издательств – «Ам овед», «Кетер», «Кинерет-Змора Бейтан», «Сифрият-Маарив» и «Едиот ахронот». Как и следовало ожидать, все они мне отказали. Прислали, конечно, вежливое письмо: мол, вы хорошо пишете, но в этом году мы не сможем опубликовать вашу книгу.
- Это наверняка было ударом для вас…
- Да, это совсем было выбило меня из колеи, и я чуть не опустил руки. Тогда я решил, что все, больше писать не буду. Но по объему у меня получился роман, не пропадать же ему, и я напоследок на всякий случай навел справки насчет того, какие есть конкурсы для дебютных романов. Так я узнал о конкурсе Объединения композиторов и музыкантов (АКУМ), где помимо музыкальных произведений можно представить и дебютные литературные сочинения.
Я отлично запомнил этот день: я отдыхал в кибуце на границе с Ливаном, прочитал о конкурсе и вдруг обнаружил, что это как раз последний день для подачи заявки на участие в нем. Я решил дать себе еще один шанс, возможно, последний. Автостопом добрался до Нагарии, поездом доехал до центра, и явился в офис АКУМ с рукописью. Я отдал ее и сказал себе: все, с меня хватит, забываю об этом.
Но через несколько месяцев раздался звонок, и мне сообщили, что мой роман занял первое место. Меня эта новость даже оглушила, потому что я для себя решил, что больше не буду предпринимать попыток стать писателем. Либо у меня должно быть признание в лучших издательствах, либо ничего. И вот, без преувеличений, буквально через два часа мне позвонили из трех издательств, в которых мне отказали за полгода до этого.
- И как вы себя повели в такой ситуации? Ведь они вам однажды уже ответили отказом, а сейчас ситуация изменилась…
- Я назначил встречу трем редакторам, чтобы узнать, что именно они предлагают. Мне больше всего пришлась по душе женщина - редактор издательства «Ам овед», с которым я и подписал контракт. Примерно через год, в 2007 году, мой первый роман увидел свет.
Меня очень обрадовал сам факт, что книга, написанная мной на иврите, находится в книжных магазинах страны. Мне тогда больше ничего не надо было. Первые несколько дней я заходил в книжные магазины, только завидев обложку своего романа на витрине. Ее постоянно помещали в отдел переводной литературы из-за имени – Борис Зайдман и сложного названия – «Хемингуэй и ливень мертвых птиц». Я переставлял книгу в отдел для оригинальной литературы на иврите и объяснял продавцам, почему логичнее книгу размещать именно там.
- От публикации книги до премии Сапира, израильского аналога «Букера», дорога длинная. Как же вышло, что вас номинировали на нее?
- Какое-то время спустя после издания романа я обратился к своему издательству с просьбой представить его на премию. Ведь сам автор не может себя рекомендовать, только издательство. Оно подает рекомендательный список из пяти имен комиссии, и та уже отбирает для себя сначала пятерку лидеров, а затем единственного, кто получит главную премию.
Через полгода мне позвонили, разбудив рано утром, и сообщили радостную новость.
Естественно, это повысило самооценку. Для меня было уже не важно, получу я премию или нет, главное, что я попал в шорт-лист. Всем своим друзьям и жене я так и говорил, что сама премия меня не интересует, я уже добился успеха. А тогда ведь я еще понятия не имел, что такое литературная критика, только сейчас постепенно узнаю.
- Кстати, как восприняли вашу книгу израильские критики?
- Мой первый роман очень «баловали».
- Из-за дебюта?
- Не только из-за него. Работая годы в рекламной сфере, я привык утрировать, поэтому в данной ситуации я сам себя обозвал «руси махмад» (прирученный, карманный «русский»). Вы думали, что "русские" не умеют читать на иврите? Так они еще умеют писать!
Вскоре мне начали звонить друзья: смотри, о тебе написала и одна, и другая известная критикесса. Обычно камня на камне не оставляют, а тут неожиданно отметили, что моя книга - «новый голос в ивритской литературе».
Но для меня было важнее, чтобы мой голос был услышан не только в Израиле. Я мечтал о том, чтобы моя книга была переведена на французский язык. Я обожаю искусство и литературу Франции и даже специально выучил язык для того, чтобы читать в оригинале.
Помимо этого, моя книга затрагивает тему Катастрофы, и я предположил, что в Германии мой роман тоже может заинтересовать людей.
Но почему-то я уже тогда знал, что он вряд ли будет принят на «русской улице» в Израиле. Ведь известно, что нет пророка в своем отечестве. Люди сразу начинают думать: ну кто он такой, чтобы писать о нас? Какой-то кишиневец, написавший эмигрантский роман о «русской» алие...
Как-то раз я зашел в один из магазинов русской книги на улице Алленби в Тель-Авиве, и у меня состоялся любопытный разговор с девушкой - менеджером магазина:
– Я ваш клиент много лет, и вот вышел мой дебютный роман на иврите. Может, вы хотите его выставить? Я видел, что у вас на витрине есть книги и на иврите.
Девушка, очень интеллигентная, посмотрела на меня так странно и сказала:
– Что вы от нас хотите - чтобы мы продавали вашу книгу?
- Нет, ее уже успешно продает одно из крупнейших израильских издательств. Но если хотите, можно ее поместить на витрину или провести презентацию, где я расскажу о ней.
- Но мы не продаем писателей, мы продаем именно литературу.
Так мы и не нашли общего языка.
Я попробовал еще раз, подготовив синопсис и отправив его в несколько израильских газет на русском языке. Я отправил его конкретным журналистам, которые, как я знал, специализируются на материалах по культуре и литературе. Но мне никто даже не удосужился ответить. И тогда я решил отказаться от того, чтобы представить свою книгу «русскому» Израилю.
Через какое-то время на сайтах, где были выложены рецензии на мой роман, стали появляться отклики. Интересно: те пользователи, у которых были русские ники, как правило, оставляли наиболее критичные и даже похабные комментарии – мол, кто ты вообще такой. А сабры как раз очень благожелательно реагировали, потому что им было интересно узнать о жизни алии 1970-х годов.
Затем я подписал контракт с израильским министерством иностранных дел. В нем есть отдел, отвечающий за ивритскую литературу, и этот отдел популяризирует в мире израильские книги. Мой роман попал к ним из издательства, и они взяли меня в оборот. Я подписал с министерством контракт и буквально через три месяца получил предложение о переводе романа на французский, немецкий и итальянский языки, которыми я очень горжусь. Когда я был в Берлине и Париже, было очень приятно увидеть на витрине книжного магазина свою книгу.
- А была ли она переведена на английский и русский языки?
- Нет, к сожалению, ни английского, ни русского перевода пока не существует. И мне от этого особенно печально из-за моего покойного отца, потому что до последнего своего дня он не говорил и не читал на иврите, хотя и прожил тут тридцать лет... В отличие от мамы, которая выучила иврит в совершенстве и даже преподавала в израильской школе - была там классным руководителем. А я очень хотел, чтобы он смог по достоинству оценить книгу, написанную его сыном, и гордиться мной.
Когда книгу перевели на три «цивилизованных» языка, я был в эйфории. Значит, это не просто книжонка, а она чего-то стоит. Тем более что перевод был осуществлен в крупном французском издательстве. И если и оставалась некая обида на «своих», с переводом на другие языки и признанием в других странах как-то отлегло. Я оставил попытки попасть на «русскую улицу».
Интересно другое. «Хемингуэй и ливень мертвых птиц» начинается с фантасмагорической сцены, когда меня приглашают через Сохнут прочитать лекцию о своей дебютной книге в моем родном городе. Когда я описывал ее, еще не было никакого дебютного романа и, естественно, никто меня никуда не приглашал. Это была просто фантазия. Но после того как книга была переведена на французский и немецкий, мне позвонили из Еврейского агентства и пригласили в Кишинев рассказать о ней. Да, ради такого замыкания круга стоило писать.
- В третьем романе загадайте что-нибудь получше, продумайте все как следует, раз желания сбываются. Где бы вы еще хотели побывать?
- Хочу побывать в Антарктике или Арктике.
- А в конце концов оказались в Галилее?
- Да, я живу сейчас в поселке Мисгав, находящемся неподалеку от Сахнина и Кармиэля.
Дело в том, что именно после известия об издании книги в моей жизни случился наибольший перелом. На работе все стало невыносимым – это лицемерие, неискренность, рисовка, гламур. Мне исполнилось сорок лет, и я понял, что не смогу долго выдержать в этой сфере.
Люди, работающие в таком возрасте в отделе творчества, становятся мебелью – красиво, удобно, но постоянно натыкаешься на углы. Вокруг меня работали люди в возрасте 20-25 лет. А нас, сорокалетних, называли стариками, и мы постепенно, один за другим, отсеивались. Я ушел в возрасте 42 лет, и на меня смотрели чуть ли не как на ветерана Великой Отечественной войны.
И я понял, что надо создавать себя с нуля. Да, я получал отличную зарплату, у меня были отличные условия на работе. И каждую неделю видеть ролик по телевизору, в котором есть и твой вклад, или огромные рекламные щиты, которые ты придумал, вывешенные по всей стране, приятно.
Но внезапно наступил перелом – и душевный, и физический. Меня атаковала страшная бессонница. Я не спал около месяца и сильно похудел - весил 55 килограммов. Потеря работы стала для меня еще одним ударом.
- Вас уволили?
- Когда существуют такие отличные условия, какие были у меня, никто не уходит сам, потому что рассчитываешь на выплату компенсации за увольнение. Но однажды меня вызвал начальник – глава творческого отдела и предложил уйти, получив причитающиеся мне деньги, но без излишней нервотрепки. И уходя, я знал одно: дорога в другое рекламное агентство для меня закрыта по возрастному ограничению. Ведь если в спорте опытный игрок может стать тренером, то в рекламном бизнесе ничего подобного не существует.
- Чем занимаются креативщики, выпавшие из обоймы?
- Некоторые начинают преподавать: одни открывают частные курсы, другие - студии графического дизайна. У меня к тому времени уже семь лет существовала своя студия. Ко мне обращались клиенты – компании, и я помогал оформлять дизайн их продукции. До сих пор в некоторых супермаркетах есть продукты, упаковка которых оформлена мной. Но и это был не мой путь.
- И вот вы оказались на улице с энной суммой денег - и как повели себя дальше?
- Сначала у меня появилось желание удрать куда-нибудь от всего, что меня окружает, ну кроме семьи, конечно. И я занялся собой. Получил права на вождение мотоцикла. Так как я не ездил путешествовать по экзотическим странам после демобилизации, то это было вместо моей поездки в Индию. Мечты, до осуществления которых все никак не доходили руки.
А потом меня пригласили поработать посланником Сохнута в Кишиневе, предупредив сразу, что раз члены моей семьи не говорят по-русски, то могут возникнуть проблемы, ведь мои дети слышали русский только раз в неделю дома у бабушки и дедушки. Французский они знают от матери, а русский язык я никогда не заставлял их учить. Моя жена – уроженка Израиля, но француженка по паспорту. Дочь и сын, как и я, любят французский язык и культуру, бывали несколько раз во Франции.
В Сохнуте меня честно предупредили: если я намереваюсь уехать на три года в Кишинев, мне не стоит брать с собой семью. Они попадут в совершенно чужой для себя мир. И я оказался перед выбором. Это могло стать самым интересным приключением в моей жизни. Но мне честно сказали, что если я поеду на три года один, а желательно, чтобы я поступил именно так, то высока вероятность того, что на семейной жизни можно будет поставить крест. И рассказывали о том, как сложилась жизнь посланников, уехавших в одиночку.
Несмотря на то что я сейчас с семьей практически не живу (они – в Рамат-Авиве, а я - в Галилее), тогда для меня это было слишком, даже при том что мне предлагали отличные зарплату и условия. Да и сама должность важная, интересная. В то же время я получил предложение от маленькой фирмы в Галилее, занимающейся телекоммуникациями. Они обратились ко мне за помощью, чтобы я открыл отдел рекламы, и я согласился.
Для меня это была золотая середина. Я сбежал из мегаполиса, о чем мечтал уже несколько лет, причем на мотоцикле, но семью не потерял.
- Такие разительные перемены. Как вы вжились в свою новую роль?
- Вначале было очень трудно, но меня это вывело из некой спячки. Я начал работать, получая зарплату на пятьдесят процентов меньше, чем я получал в Тель-Авиве, но мне было просто хорошо – и душевно, и физически. Даже в смысле климата и растительности я немножко приблизился к родине, потому что живу сейчас в лесистой местности. Местная природа напоминает мне Молдавию. Зимой порой температура может упасть до нуля, а то и минус одного градуса. И это было своего рода перерождением. Тогда у меня появилась возможность сесть и в тихом, спокойном месте начать писать второй роман.
В Галилее я снял себе маленькую комнату на крыше дома, где живу до сих пор - уже четыре года. Так я вошел в некую колею, вне которой уже не представляю себе жизнь. Я приезжаю к семье в Тель-Авив в четверг или пятницу, но в понедельник меня уже тянет назад. И вот я еду в Мисгав, проезжаю перекресток Фарадис, где находится одноименная крупная арабская деревня, сворачиваю на 70-е шоссе и еду по нему пару километров. Там справа от дороги есть одна гора. У нее нет никакого названия на топографических картах, только номер. И когда я проезжаю мимо нее, у меня отлегает от сердца - я начинаю чувствовать, что возвращаюсь домой.
- Как к вашему бегству из города отнеслась жена?
- Она - мудрая женщина и нашла в себе силы отпустить меня. Она сказала так: живи как угодно, только живи, дыши полной грудью. Думаю, немногие женщины были бы способны смириться и согласиться с этим.
А вот родители странно отнеслись к моему выбору: как так, ты уехал из израильского Нью-Йорка в какой-то колхоз?! Мой папа не был готов смириться с моим решением. Он скончался в возрасте 88 лет и до последних своих дней находился в светлом уме. Но иногда мог внезапно позвонить посреди рабочего дня и спросить, не нахожусь ли я в Тель-Авиве. Так и не принял того, что я большую часть времени живу не там.
Как-то мама приехала в гости. Ей было любопытно посмотреть, как живет ее сын. Она осмотрелась, вроде все понравилось, а потом выглянула из окна и спрашивает: «А где люди?» Я ей ответил: «Их нет, и поэтому я тут». Иногда у меня возникает такое чувство, что мне проще найти общий язык с животными, чем с людьми. Животные могут царапнуть или куснуть, но они никогда не делают этого со спины.
- Чем вы занимаетесь сейчас?
- Позже я ушел из компании, переманившей меня в Галилею, и сейчас, в основном, занимаюсь преподаванием. Я веду свой литературный кружок. Когда-то я начал литературную карьеру в кружке в Тель-Авиве, а два с половиной года назад основал свой – в Мисгаве. Люди съезжаются на него со всего севера начиная с Кирьят-Тивона и заканчивая кибуцами неподалеку от ливанской границы. Я преподаю в здании центральной библиотеки нашего регионального совета, провожу циклы из десяти встреч. Приходят люди, никогда раньше не писавшие, но желающие что-то сказать.
А еще я преподаю свою профессию – visual communication - в университете Ариэля и в отделении университета Бар-Илан, находящемся между Акко и Нагарией, которое называется Колледжем Западной Галилеи. А в прошлом году мне довелось преподавать в «Бецалеле», своей альма-матер.
К тому же я сотрудничаю с министерством иностранных дел. Я там представляю образцово-показательного писателя, выращенного из новых репатриантов, приехавших из стран бывшего СССР.
Меня отправляют в Европу выступать перед различными аудиториями, в том числе и перед антиизраильской публикой, но мне это совершенно не мешает. Выступаю на русском, иврите, английском и иногда, если нет переводчика, могу и на французском. Но французский у меня не литературный, поэтому я все же предпочитаю с переводчиком.
Однажды сложилась забавная ситуация, когда не было переводчика с иврита на итальянский. Зато в зале сидел итальянец, проживший несколько лет в Казахстане и выучивший там русский язык, и он переводил мою речь на итальянский. Мой русский слегка заржавел за тридцать лет, а его русский еще не успел сформироваться. Так и общались.
- Ранее вы упоминали мимоходом критику вашей первой книги. А как был воспринят второй роман «Рассеченный язык»? В нем вы заняты поиском дома…
- Написание второго романа было для меня важным экспериментом. Действие романа происходит в трех местах. Книгу я подразделил на части, назвав их домами. Действие первого дома происходит во время первой интифады в окрестностях Рамаллы. Второй дом – в Париже. Третий – в маленькой деревне на юге Франции, которая и в романе, и в жизни – место, где прошло детство моей супруги.
Книга называется «Рассеченный язык», потому что написана на трех разновидностях иврита. Один иврит - армейский сленг. Второй – бытовой иврит, который смягчается попаданием героев в Париж. Я об этом и пишу – «когда смягчается твой язык», что происходит с тобой, когда ты попадаешь в такую атмосферу, где люди читают, пишут и даже думают слева направо. И третий иврит – почти что поэтический, потому что герои оказываются в ситуации абсолютно фантастической. После тридцати лет жизни в Израиле они оказываются ближе всего к дому, при том что действие происходит во французской глухомани. Но это дом, потому что там все, как было раньше. Например, там нет ни одного изделия из пластмассы, все из дерева.
- А герои книги те же?
- Основной ее герой тот же, что и в первом романе - его зовут Таль Шани, а раньше звали Толик Шнайдерман. В отличие от него я свое имя не менял, только из БорИса превратился в БОриса.
- И как отреагировали критики на вашу вторую книгу?
- Не было буквально ни одного критика, кого бы она оставила равнодушным. Была одна рецензия очень положительная, еще одна - неоднозначная, но забавно: самая разгромная рецензия была написана женщиной - представительницей «русской» алии. Она просто не оставила камня на камне. И для меня это был какой-то курьез, потому что я отношусь к критике спокойно и уравновешенно. А тут мне принялись звонить друзья и знакомые и спрашивать: у нее с тобой какие-то личные счеты? И я всем отвечал: «Я не знаком с ней, мы никогда не встречались, впервые слышу ее имя». Мне позвонил даже мой переводчик из Франции: что случилось?
Сейчас книга находится во всех крупных израильских книжных сетях. Она вышла относительно недавно, поэтому пока не представлена ни к одной из премий, но одно швейцарское агентство заинтересовалось ей. Я подписал с ним контракт, и мою книгу вскоре переведут.
Надеюсь, что те же издательства, что перевели и первый роман, тоже заинтересуются ею.
Обратите внимание на оформление обложки – это матрешка на колесах от бронетранспортера, едущая по карте Франции. Матрешка – это символ дома, внутри которого находится еще один дом. Как та луковица: ты снимаешь слой за слоем, а потом обнаруживаешь, что в ее сердцевине ничего не прячется. Это мы – у нас нет корней. Мне кажется, что человек, которого однажды вырвали из его почвы, никогда не сможет вновь отрастить корни. Я не считаю себя русским, ведь меня привезли в подростковом возрасте, но все равно я без корней. И вот об этом книга.
- А что с третьим романом?
- Сейчас у меня большие сомнения на его счет, хотя он уже наполовину написан. Сомнение в том – оставить ли мне того же главного героя. Ведь тогда придется называть три романа трилогией, а я не знаю еще, дорос ли до трилогии.