Глава 9
Когда-то я искренне верил, что Власть и Страна — это одно и то же. Почитал за великую честь, если «страна позовет». — Романтика, мать ее так! С Устиновым мы познакомились после такого же «зова».
«Шеф» прилетел в аэропорт Талаги на боевом истребителе. Жорка при нем был пилотом и сопровождающим. Меня, как всегда, о визите начальства никто и не думал предупреждать. Все шло своим чередом. Теплоход «Пионер Онеги», на который я был назначен, грузился сырой картошкой на Бакарице. (Есть такой грузовой район в безразмерном порту Архангельска). Ожидался рейс на Дудинку, в рамках «северного завоза». Я «ошивался» в кадрах, в надежде «выбить» аванс. И там, вдруг, узнал, что спешить совергенно некуда. В море, вместо меня, уйдет кто-то другой. Вот те раз! «Подсидели»! Рейс плохонький, каботажный. Добрый месяц «морозить сопли» во льдах, без валюты, без «отоварки»? Была б «кругосветка», или чартер испанской фирмой. Тогда понять можно. А тут?! Но все равно обидно! Так что вместе с авансом, я получил стопроцентный повод «запить горькую».
Когда меня разыскали в одном из гостиничных номеров, деньги давно закончились. И больше всего я обрадовался не встрече с отцом, а возможности подзаработать.
«Шабашка» подвернулась непыльная. Нужно было «проверить на вшивость» капитана теплохода «Кондор». Не какого-то там рядового иностранного моряка, а любимого сына большого босса из Гамбурга. Босс владел наряду с «Кондором», еще тремя пароходами той же серии. Все четыре стояли на «архангельской линии», «трелевали» на Запад русское «зеленое золото».
Причиной внимания солидной «конторы» к сыночку старого бюргера, стал нелепейший случай. Во время последней погрузки «Кондора», на борт, вместе с лесом, тайком проник человек. Не то беглый зэк, не то диссидент. (Шеф помнится, пошутил, что все население нашей страны делится на «де сидентов» и «ниде не сидентов»). Этот хмырь оборудовал в трюме «лежку» с запасами еды и питья, и сидел там безвылазно трое или четверо суток. В общем, обвел вокруг пальца и пограничников и таможню. «Кондор» досмотрели, он спокойно ушел в море, благополучно покинул морские границы СССР. И стал бы наш соотечественник «гражданином свободного мира», если бы не курил. Папиросный дым уловили чуткие датчики автоматической системы пожаротушения, и в горле Белого моря подозрительный трюм заполнился углекислотой...
Германская сторона хранила молчание. Заявления ТАСС тоже не было. Посольства сошлись во мнении, что это «курьезный случай». Но из Гамбурга, по линии КГБ, поступил «тревожный сигнал». У какого-то маразматика возникла какая-то «версия», а версии, даже самые сумасшедшие, в нашей «конторе» принято проверять.
Мне предстояло войти с объектом в контакт, и извлечь из его мозговых извилин «все, что касается данного случая». А попутно проверить: есть ли в этих извилинах хоть что-нибудь полезное для страны?
Визит «самого» (так Жорка величал шефа) стал первым номером этой программы. А первою жертвой, не считая меня — безобидный и малопьющий радист «Портофлота». Благодаря нашему Жорке, он «загремел» в медвытрезвитель, а оттуда — транзитом — аж на 15 суток!
Разномастных посудин в «Портофлоте» «хренова туча», а радист ; в единственном экземпляре. Вот и возник «кадровый голод», а мною заткнули эту дыру.
— Ты же сам всегда говорил, что очень хотел бы поработать на судне финской постройки, — в качестве напутствия «подкалывал» шеф. —Этот «Буран» — стопроцентный чухонец по праву рождения. Ты даже не представляешь, сколько трудов положено, чтоб воткнуть тебя на него! Так что ставь Жорке бутылку!
Я себе представлял…. Любой моряк стопроцентно знает, что радист на портовом буксире нужен, как зайцу андронный коллайдер. Но только «Буран» не буксир, а «лоцманский бот». Специфика его работы отличается в лучшую сторону от серых будней чумазых собратьев. Он стоит на лоцвахте, у приемного буя. Встречает и провожает океанские корабли. Тех, что следуют в порт, снабжает лоцманами. И снимает последних со всех остальных. Приемный буй далеко, у острова Мудьюг. Связь по УКВ бывает, что «не проходит». Вот и возят радиста, как огнетушитель, «на всякий пожарный случай».
Вес день у меня прошел под знаком злополучной командировки. До обеда я бегал по чиновничьим кабинетам, утрясал, согласовывал. Потом началась черная полоса. Направление на буксир нужно было сдать капитану в течение суток с момента его подписания. Иначе запишут прогул. Я, как мог, «обрывал» телефоны лоцвахты, диспетчерской портфлота и капитана порта. Все тщетно: «Буран» был везде, но никто не мог уточнить главное: где?
К концу рабочего дня удалось, наконец, выяснить, что проклятия, посылаемые мной на его железную голову, возымели неожиданный результат: «Буран» сломался. Да так крепко сломался, что, как передали по телефону, «в море больше не выйдет, а будет работать плавучей теплоэлектростанцией».
Я вернулся в гостиничный номер ни с чем.
— Ну, что ж, предлагаю поужинать! — рассудительно вымолвил шеф. — Айда в ресторан! —В отличие от меня, он ни капельки не расстроился.
Для «конторских» кабак — это дело привычное. Как в пионерском лагере, — три раза на дню: завтрак, обед и ужин! А что? — Спонсор богатый. Государство заплатит! И меня с собой затащили.
Я, как мог, упирался: Мол, не могу «на халяву», какой-никакой, а моряк загранплавания! Да куда там! С шефом разве поспоришь?
— Ты, — говорит, — про «Двину» стишок написал? Так сейчас мы его в натуре оценим!
И заставил-таки прочесть. После первой же рюмки
В ресторане «Верхняя Двина»,
Белым летом, липким от вина,
То ли стон раздался, то ли плач? —
Это скрипку выронил скрипач.
И остановила тишина
Чей-то злобный всхлип: «Иди ты на!...»
И поддатый увалень-жених
Оробел. Растеряно притих.
Сидя под зеркальною стеной,
Джинсовый, валютный и дурной,
Спрашивал уснувшую родню:
«А куда я море уроню?»
Обсуждая это стихотворение, мы крепко поспорили. Шеф сказал, что оно «никуда не годится», так как попахивает «антисоветчиной». Жорка, ; тот, как всегда, своего мнения не имел. А меня такое зло разобрало! Хлопнул стакан, и выдал:
— Ни хрена вы оба не понимаете! Это поэзия будущего! Здесь граничит духовное с материальным!
Тут уже Жорка, на пару с товарищем Векшиным обвинили меня в «поповстве».
Я тогда взял и сказал:
— А мысли читать? Это вам что? Социалистический реализм? Был бы я не нужен «конторе», вы бы меня, наверное, на Колыму упекли?! Мужики, посмотрите вокруг! И придите в этот же ресторан лет через пять, или десять. Кого-то давно нет на свете, кто-то уехал. Совершенно другие люди, обстановка другая, музыка…. Скатерти на столах износились, — их взяли и заменили… Зеркальную стенку и вовсе снесли! Вы тогда, через десять лет вспомните этот вечер! Все, что сломают, снесут, уберут, — останется жить только лишь в вашей памяти. В виде незримых духовных образов.
И чего это я так психанул? Ох, допек меня этот «Буран»!
— И откуда такая туфта в твою голову забралась? — сердито вымолвил шеф, а потом замолчал и задумался.
Его проняло. Жорка тоже притих. Да и я по-другому взглянул на все, что происходит вокруг. Будто бы запоминал навсегда.
На эстраде рассыпал барабанные дроби непревзойденнейший Саша Блюм. (Это ему я отдал «в подарок» свой знак «Ударник коммунистического труда»). Через столик от нас любезничал с шустрой официанткой мой бывший капитан, а ныне почетный пенсионер Юрий Дмитриевич Жуков. Там же «блевал стихами» его закадычный друг «Сенечка» Лебензон, — зав. отделом поэзии газеты «Северный Комсомолец». Это он подарил всему миру знаменитую серию хулиганских четверостиший про «сэра Гордона», «атамана Козолупа» и «футболистов, снявших бутсы». Но слава пришла к нему совершенно с иной стороны. — Под Семеном однажды «померла баба». Увидев его, знающий человек просвещал собутыльников:
— Это тот самый!
К моему удивлению, в архангельских кабаках Евгения Ивановича знали не хуже Жукова. Привечали, как старого завсегдатая. Вот и тогда официантка Симона что-то на ушко ему щебетала. Подходила администратор, деликатно, с улыбочкой…. После очередного такого «шу-шу», шеф поднял вилку:
— Ну, философ, возрадуйся! Прогула тебе не будет. Вместо «Бурана» на линию вышел «Молотобоец». Это, конечно, не «финн», но тоже хороший буксир. Сейчас на него съезжается экипаж. «Кондор» приходит ближе к утру, так что ты везде успеваешь. Задача ясна?
— Пока не совсем.
— Уже хорошо! Возьми со стола бутылочку водки, — выпьешь там за знакомство, — и дуй со всей силы на Красную пристань. Туда, знаешь, к памятнику Петру. И чтобы как самолет!
…Я все-таки опоздал: От берега по касательной, раздвигая ледяную шугу, уходил, разворачиваясь, буксир. Я не стал играть в Робинзона, орать и махать руками. А просто достал из кармана бутылку и поднял над головой. Меня сразу заметили:
— Ты кто такой?! — громыхнул над водою свирепый голос.
— Ваш новый начальник радиостанции, — пояснил я, поскольку такая должность была указана в моем направлении.
— А, начальник! Тогда погоди, щас причалим!
На мостике, в гордом одиночестве, стоял человек в черной фуфайке, стоптанных сапогах и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Редкие, белесые волосы на огненно-красной лысине лоснились от пота. Лицо его было намного свирепей, чем голос. — Широко посаженные бесцветные глаза, хищный, переломанный в нескольких местах нос. В левой ноздре, с твердостью восклицательного знака, застыла сопля. Две волевые морщины сбегали от крыльев этого носа к уголкам кривящихся губ. Венчала картину трехдневная, опять же, белесая с рыжим, щетина.
Это был потомственный помор, моряк Божьей милостью, поэт в душе и просто добрейший человек, Геннадий Михайлович Зуев. О том, что с тех самых пор наши жизненные дороги неоднократно и тесно переплетутся, мы оба еше не знали.
— Почто стоим? — поинтересовался я первым делом, вручая ему направление.
Он небрежно сунул бумажку в карман. Даже не прочитал.
— Повариху, падлюку, ждем. Отпрашивалась до девяти вечера. Сам видишь, уже половина двенадцатого, а ее как хреном смело! Ты что там, на берегу из кармана показывал?
Я с готовностью выставил водку.
— Тогда наливай!
— «Молотобоец», — я «Радио-12», — сказала УКВ радиостанция «Корабль-2», — где вы находитесь?
— Проходим Соломбальский рейд! — отрапортовал капитан, доставая из рундука пару граненых стаканов.
— Михалыч, когда тебя ждать на Березовом Баре?
— Минут через сорок управимся!
— Вас понял, до связи!
— До связи! Эй, эй!!! У нас так не наливают!
Последняя фраза относилась уже ко мне.
— Умные головы, — пояснил капитан, — граненый стакан проектировали, ободочки предусмотрели. Так что лей до тех пор, пока не заполнятся грани!
Выпили. За неимением прочего, «закусили мануфактурой».
— Вот теперь хватит! Становись, начальник, на руль!
— Ха! Для моряков, — это пыль!
Пыль то оно пыль, но даже в простеньком деле нужно иметь свой «хист». До меня это сразу дошло. Вести пароход, сверяясь с магнитным компасом, может только матрос 1 класса. Кто не верит, пусть попробует покрутить два указательных пальца навстречу друг другу. Ты руль повернул вправо, а картушка съезжает влево! «Крутить» — это полбеды! Нужно еще, время от времени, посматривать в иллюминатор. Не зашибить бы кого! В общем, без стакана не разберешься! Буксир, в моих нетрезвых руках, шел неровной собачьей рысью.
— Что, на руле стоять больше некому? — прозрачно намекнул я после двух безуспешных попыток выровнять курс.
— Так на ногах уже никто не стоит. Я — тут, механик — в машине. Остальные «бит он зе винд», уроды! Что там с нашим Морконей стряслолось? — Он мастерски перевел разговор на другую тему. — Осторожней на поворотах! Пока подержи враздрай вон тому судну!
— В вытрезвитель попал ваш Морконя. А оттуда — на сутки.… Это как понимать, «враздрай»?
— Враздрай, — это значит: держи между судном и берегом…. На сутки попал, говоришь? Ты смотри, человеком становится! Я всегда ему говорил, что здесь, в «Портофлоте\», даже судовые коты обязаны быть разгильдяями!
Справа по борту терялся в тумане ровный кильватерный след. Вода под шугой дымилась на легком морозце.
— Может, по этому следу пройдемся? — предложил я. — Все будет полегче!
— Давай, выгребай по следу, — махнул рукой капитан.
Кажется, я немного переложил руль. Стаканы жалобно звякнули, а бутылка чуть не упала. Буксир, по инерции, перевалился через невидимый глазу барьер, еще пару метров продвинулся дальше, и, хоть машина отрабатывала «самый полный назад», сиротливо застыл на месте.
— Вот черт! В самый отлив угораздило, — огорчился Михалыч. — Машина — мостику! Давай-ка еще назад, самый, что ни на есть, полный!
За кормой вскипали мощные буруны, но мы почему-то не двигались.
— «Радио-6», — «Молотобойцу», — капитан переключился на главный канал, — а ну выручай, Петрович!
— Понял тебя! — отозвался эфир. — Буксир «Октябрь», катер «Бакарица»! Вы там рядом, помогите Михалычу!
Вокруг нас зашарили прожектора. Кто-то не выдержал, чертыхнулся:
— Крепко сидит! И близко не подойдешь, сразу рядом пристроишься...
— «Радио-6», — я «Радио-12», — в голосе диспетчера "Портофлота" прорезались обертоны профессионального нищего, — где там делся «Молотобоец»?
— У Красной пристани. На мели, похоже, сидит.
— Это как на мели? Он уже час назад Соломбальский рейд проходил! На пляж потянуло, позагорать?! Ну, кто-то у меня точно позагорает!
— Ты что там, салага, языком своим ляскаешь?! — взвился Михайлович. — Засунь-ка его в задницу!
— Но, но! Ты это мне прекрати, слышишь?!
— Заткни язык в задницу, говорю! — капитан покраснел и сжал кулаки. — Всем спать!
«Всем спать», — это уже относилось ко мне...
…Меня разбудил пронзительный женский мат. Наверное, пришла повариха и качала свои права. Каюта, в которой я отдыхал, была маленьким закутком между мостиком и радиорубкой.
— Вставай, начальник! — проревело за переборкой. — Под лежачего бича пиво никогда не течет!
Ночью, во время прилива, буксир самостоятельно снялся с мели и стоял теперь у самого Морвокзала, поближе к начальству. Капитан прихлебывал «кофе со сливками» — сгущенный концентрат, разбавленный кипятком.
— На вот! Опохмелись, прочти, и поставь свою подпись! — Он протянул мне стакан и листок машинописного текста.
— А ты?
— Я не могу. Комиссия скоро приедет. Вызвали водолазов, будут во всем разбираться.
Из «написанной мной» «объяснительной», очень грамотно следовало: На мостике «Молотобойца» стояли трезвые люди, искренне болеющие за дело. Буксир, ведомый твердой рукой, хорошо слушался руля. Машина работала «самым полным». Но в 1 час 13 минут, в опасной близости от следующего навстречу груженого теплохода, нас внезапно «накрыло» снежным зарядом. При нулевой видимости, во избежание столкновения, буксир вынужден был отвернуть влево, машина отработала «самым полным назад», потом, «стоп». Но полностью инерцию погасить не удалось. Предотвратив возможную аварийную ситуацию, «Молотобоец» сел на песчаную мель, с которой, во время прилива, смог сняться самостоятельно. Повреждений нет. Действия экипажа предлагалось признать героическими и требующими всяческого поощрения.
— Думаешь, начальство поверит? — спросил я, ставя автограф. — Вон как по радио гавкают!
— А куда они денутся?! — усмехнулся Михалыч. — Тут главное вахтенный журнал грамотно «расписать»! «Принять меры» им, конечно же, будет надо. Но и работать кому-то надо? А тут, для меня и для них надежная отписка, — СТИХИЯ! Что с нее взять, со стихии? Премию, понятно, не выдадут, но и разжаловать не разжалуют. Не за что! И заменить некем. Ну, промурыжат пару денечков на берегу…. Только я все равно уйду! Надоело! Торчишь тут среди пацанов! А я на морском спасателе капитаном раньше работал.… Так что, спасибо тебе, начальник!
— Я ж не хотел…
— Нет, серьезно спасибо! Так бы я не ушел, толчок был нужен…. Пока можешь быть свободен. Комиссия — песня долгая. Потом еще водолазы днище осматривать будут…. После обеда наведайся, на всякий пожарный случай…
Встретить первым капитана «Кондора» мне тогда так и не удалось. Как сказал Михалыч, —стихия! На лоцвахте за нас отдувался буксир «Рудокоп». «Кондор» получил лоцмана, с провожатым вписался в Бакенские, Переваловские, Устьяновские, и прочие створы, и ожидал теперь своей участи на Соломбальском рейде. Интересующий «контору» объект забронировал «люкс» в гостинице «Юбилейная».
Жорка «застолбил» номерок с ним по соседству. Из Москвы нам прислали три портативных магнитофона и большую коробку с микрокассетами. — Только трудись! Мы и трудились. Вместе с немцем я уходил «на работу». Вместе с ним «отдыхал в ресторане». Вместе с ним возвращался в гостиницу. Устинов был рядышком, на подхвате. При первой возможности я, как клещ, впивался в наивный тевтонский разум, черпал оттуда полною чашей, и часы напролет диктовал в микрофон обитавшие там мысли. Я даже попробовал путешествовать по его сновидениям. Но кассет оставалось мало. Шеф сказал, что сны — это перебор. Материала хватает на один хороший шантаж, Вот только история с беглым зэком, как он и предполагал, оказалась чистейшей случайностью.
Теперь, когда капитан отдыхал, мы с Жоркой до одури резались в карты, вспоминали забавные случаи из его и моей жизни. Не без этого, — выпивали. Он меня слегка опасался, но виду не подавал. И, если беседа хоть краем касалась его секретной работы, я сразу же «натыкался на стенку». По-моему, Жорка был закодирован. Но расстались мы с ним друзьями. Я всегда интересовался у шефа успехами Жорки, не забывал передать привет. Шеф даже как-то обмолвился, что Жорка теперь не Жорка. — Устинов Георгий Романович. Он курирует резидентуру где-то на юге Франции, и даже достиг почетной ступени в масонской ложе «Права человека».
Что-то, наверное, в этой жизни не так срослось, если мой закадычный друг, возглавил облаву по мою душу. Эх, Жорка, Жорка! Кому ж теперь верить?!