1
Обычай возник не в память нашу; примись описывать, выйдет протокол. Здание геологоразведочного техникума пестрело яркими транспарантами: «60 лет!». Прибывающих гостей в вестибюле встречали нарядные дежурные. Атмосфера праздника, особый подъём духа, сближающий людей. В аудиториях шли беседы с учащимися своих специальностей, в актовом зале были торжественное собрание и концерт, затянувшиеся на три часа, фотовспышки и приветливые лица очень счастливых людей, всех возрастов, должностей и званий. Всё это было! Они бестолково кружились, сграбастав друг друга, крича несусветную чушь: «Валерка, ты! Красавец мужчина!.. Макс, чертушка косматый! Жив! Приехал!..» Угомонившись, неразлучно бродили по заполненным людьми коридорам в розысках своих. Техникум в ажитации бурлил как летний азиатский базар. Отовсюду доносились громкие голоса, раскаты смеха, возгласы: «Ты помнишь!.. помнишь!..»
Под вечер их собралось одиннадцать человек с курса. Единицы прислали оправдательные телеграммы. Честя отсутствующих, они сошлись в общежитие техникума на ночлег. Выпивали и закусывали, листали домашние фотоальбомы, вспоминали о невозвратной молодости, веселея и грустя. Ближе к полуночи, уставший от сильных впечатлений Максим, наконец, увидел её. В просторном холле общежития в этот час танцевали под музыку катушечного магнитофона. В память каждого впечатаны лица. Тотчас узнанная им, вся такая чужая Лиза из группы гидрогеологов стояла у стены и с выражением ужаса глядела на него. Просияв улыбкой блаженного, он увлёк её в стан танцующих. Женская рука легла на мужское плечо, и пара зашаталась в ритме медленного танго. Они не замечали смены мелодий, со всех сторон их теснили другие танцоры, но не могли разлучить. Пока меняли бобину, они не размыкали тесных охватов.
– Какие у тебя ласковые руки, – заговорила первая Лиза. – И глаза всё такие же ясные, честные; внешность порядочного человека. Меня привело в Миасс животное чувство уверенности, что ты уже здесь…
Он млел в пленяющем тембре знакомого голоса. Закрыв глаза, вдыхал банный запах её чистых волос, открыв их, смирял желание зацеловать зримую часть шеи и ключицы; на студенческих пирушках многое дозволялось. Объявили последний танец, после которого никто не ушёл, и добавочно отзвучали два; устроители унесли магнитофон.
– Одурел днём, выглядывая тебя.
– Приехала час назад, с тремя пересадками, – отозвалась невесёлая Лиза.
– Не отпущу! – Максим ухватил её под локоть. – Идём к нам.
В комнате номер сорок семь бражничали геологи и буровики семидесятого года выпуска. Пенились волны шампанского в бордовых винных реках, и стекали в них светлые ручьи водки. Бывшие соученики сотрясали уральский воздух.
– Макс, ты куда запропал, поганец?! Садись, я тобой любоваться буду! – Валера Дьяченко верховодил, разливал в стаканы и кружки алкогольные напитки.
Каждый вставал, кратко отчитывался о прожитом. Выпивал спиртное, вступал очередной. Максим пристрастно всматривался в лица зрелых сокурсников. «Как это верно, что я здесь!..» Потирая виски пальцами, слушал их речи. Лиза отстранёно молчала, безучастная к действу. «Ярмарка-выставка личных успехов и неудач…» Свитые в косы русые волосы оттеняли южный загар, в углах глаз и рта пролегли возрастные морщинки. Мадонна, чужая жена! Как он был непроходимо глуп! Какой безжалостный художник время! Единственно память противостоит ему?.. На безлюдной улице им преградили дорогу пьяные подростки, с оголтелой наглостью своры на одного. Максим дрался, как обречённый гладиатор, пока толчком в спину не повергли наземь. Забили бы ногами, не наскакивай с отчаянья незлобивая Лиза на драчунов. Так куропатка, обезумев, кидается на любого, спасая выводок птенцов.
Лиза поднялась, намеренная выйти. Они вместе покинули шумную комнату; гвалт пьяных голосов, бренчанье настраиваемой гитары. По-детски взявшись за руки, медленно двинулись полутёмным тоннелем длинного коридора. У открытой двери одной из комнат пожилые мужчины пили глинтвейн из стоящего на полу самовара. Пройти мимо не дали, нацедили пришлой паре полный стакан горячего вина. Чередуя глотки, Лиза и Максим выпили сладко обжигающий напиток.
Дверь в конце коридора была приоткрыта. Они вошли в гулкий полумрак кухни, с двух сторон сели на стоявший посреди стол. Отошли вчерашние заботы врозь прожитой жизни. Налегши спинами, долго сидели двое на кухонном столе затихающего общежития. Они вообще могли не встретиться никогда; юбилей свёл их, оставил наедине. «Я знала, нас прилепит друг к другу». Печально и немо он глядел в полутьму перед собой. Обернулся и рядом увидел влажный блеск её глаз. Нагнулся и приник к липко подавшимся губам. Она ничуть не отстранилась, как он ожидал, а сдавленно прошептала: «Я сейчас потеряю сознание…» Выскользнула ящеркой; громыхнула дверь. Максим сидел и улыбался, как младенец, не изведавший горя.
Когда она вернулась, он быстро ходил от окна к двери и обратно. «Привык размышлять на ходу». Разнонаправлено и долго они мерили шагами замкнутое пространство кухни. Сойдясь, останавливались, глядели в лицо друг другу, проходили мимо. За окном качал фонари стылый апрельский ветер, колыхал по двору зыбкие тени, носил обрывки бумаг. Уныло серели навалы грязного, слежавшегося снега.
– Помнишь нашу скалу в Ильменах, ночные влезания?
– Завтра в отъезд. Китайская пытка!.. Я поседею.
– Давай задержимся в Челябинске ночи на две?
– Они не внесут ясности. О, боже! Как жить дальше? – с неподдельным отчаяньем воскликнула Лиза. – Тридцать пять, а смешалась как школьница! Ты женат?.. Извини, я выжила при тебе из ума.
– Твой муж … он? – спросил и ужаснулся заданному вопросу. Замужней дамой он любил её, пожалуй, больше.
– Двое детей. Во всём полный достаток…
Потом он, вздрагивая от страстного нетерпения, жадно целовал её везде, суетливо расстёгивал пуговицы и мелкие железные крючочки. Воспылав похотью, лобызал набухшие соски вислых грудей и мягко дрогнувший от касания живот. Совлекал с треском искрящее, наэлектризованное в поездах бельё. Двояко хотелось быстрей утолить нестерпимое вожделение и продлить скоротечный процесс соития. «Останься во мне! – стонала поверженная на лопатки Лиза. – Замри там!.. Я понесу, я понесу!..» – в дурмане оргазма вскликнула она. Меловые стволы оплывших бёдер тучной тяготой налегли ему на плечи и грудь; как препарированная лягушка она обмякла на широкой столешнице.
Потом он опять ходил зигзагами в просторном помещении кухни. Она неподвижно стояла у окна.
– Я панически бегу морозов, умываюсь тёплой водой. Смешно! Судьбою народов играет климат, лютые холода.
– Они страшат, мороз сделан из бездны…
– Помолчи!.. Семья могла быть наша, другая. Твоя ревность не была ложной, но юношеский максимализм, эти напускные холодность и неприступность накануне распределения. Все знакомые пытались меня образумить. Давно поняла: любовь ничего общего с сексом не имеет, абсолютно разное. Женщина обязана следовать за любимым, куда ни позови. Однолюбка! – жалко улыбнулась она. – Мне не следовало встречаться с тобой…
…Не прошло и месяца, как он приехал за мной. Трезвый, расчётливый, успешный карьерист, мастак обольщать кукол навроде меня!.. Ты же сгинул в вечной мерзлоте без вести, как мамонт. Я приезжала на первую встречу выпускников, были многие ваши. Захватила сюда драгоценные вещицы, документы. Бежала к тебе. Ах, в какой жуткой я билась истерике! Была пьяна, как портовая про*****, не вспоминать бы!..
Все влюблённые уязвимы, безумство любви каждый изведал. Подойдя к ней сзади вплотную, он обнял её. Просунул ладони под блузку, накрыл ими шаткую мякоть обеих грудей. Легко согреть, невозможно утешить. Нежности никогда не бывает слишком, чаще не достаёт. Короткая весенняя ночь малозаметно истекала. Светало за единственным окном, и не было силы, способной вспять обратить неумолимое истечение минут и судеб.
– Помнишь, Макочка? «Ты уехала. Пусто мне. Одиночей гвоздя на стене…» Дарил мне придуманные фразы. Незабвенные годы, лучшие, по мнению всех учившихся. Таёжный роман наш помнишь?.. «Я вас люблю!» – прекрасное творение босыми ногами на первом снегу. Дерзкие юнцы мы были тогда. Обещал показать мне полную радугу зимой.
– Бывает, на Крайнем Севере, редко. В старину называли райская дуга.
…Был шестой час утра. Они шли длинным, неосвещённым коридором. Максима охватило ненужное, беспричинное веселье, абсолютно неуместное.
– Эй, ты! Сполна удовольствованный дурень! Любишь свою жену? Отвечай!.. Впрочем, что бы это меняло. О, боже! Как жить дальше?
– Как жили, – вдруг сама сказалась удобная полуправда.
Лиза остановилась, пытливо взглянула на него. Обняла за шею, поцеловала в губы. Слегка отстранилась, приникла взасос. Долго вглядывалась в его скорбное, в заревых тенях лицо. Радетельный бабий взгляд, ненарушимое молчание. Валко прильнула всем телом, бесповоротно отшатнулась и пошла. От входной двери своей комнаты, наверное, с минуту глядела на него. Он остался один в рассветном сумраке безлюдного коридора.
2
Изобретя колесо, крыло и парус, люди лишили себя осёдлой жизни, обрекли на частые прощания. Ляскнул затвор Лизиного фотоаппарата: смурной Максим под руку с её лучшей подругой. Случайная пара, промозглый перрон; сегодня почитай все подавленно молчали. Сказались бражная ночь, прямодушие нетрезвых откровений, прощания с альма-матер и друзьями, похмелье. Да и вчерашнее застолье перемежалось минутами грусти. На последние речи им осталось всего два часа езды до Челябинска. Неожиданно Лизу отозвала в сторонку торопливо подбежавшая подруга. Лиза сразу воротилась к Максиму, сглатывая звуки, голосом висельника потерянно выдохнула:
– Наши купили билеты, на проходящий скорый до Алма-Аты… Мака, уже объявили отправление.
Он окаменел, как безгласная неподъёмная статуя. Финальные листы нерадостного амура вырезал лезвием шалый злодей.
– Макочка… родимый… я побежала... Прощай!..
Бывалым очкарикам известно: слёзы не льются, они тонкими струйками сикают из глаз. Лиза пятилась, медленно отступала от него. Повёртываясь спиной, запнулась об собственный каблук; оправилась, побежала. Женскую фигуру поглотил тамбурный зев сразу затворившегося вагона. Как одиночная свая, резко осаженная в грунт, Максим истуканом стоял на перроне. Окрестный пейзаж не изменился ни на йоту, тучи не брызнули влагой. Прытко скользя сводом невидимой радуги, рухнула в сугроб из поднебесья окоченелая звезда. Убыстряя накат, с мерным перестуком катились мимо него глухие вагоны курьерского поезда.
Всё дальнейшее Максим воспринимал как после тяжкой контузии, дурманно. В переполненной людьми электричке допивали шампанское, обменивались адресами, божась писать письма и наезжать в гости. На челябинском вокзале редеющей ватажкой ходили на посадочные платформы к отходящим поездам. Чета Дьяченко отбыла в Курган на маршрутном такси. На вокзале глубже одиночество, здесь постигаешь такое понятие как общность, российский народ. Нужно было ехать в аэропорт, на улетающий рейс. Вакуумная пустота и нестерпимая душевная боль от бессилия что-либо изменить совершенно раздавили его. При открытых глазах мерещился благоговейный образ, в разнородных шумах вокзала чудился Лизин окликающий голос. Пиджак и нательная рубаха всё ещё источали стойкий аромат качественных духов. Обняв бетонный уличный столб, он безутешно рыдал, как покинутый мамою мальчик. Оборачивались изумлённые пассажиры.
3
Месяц спустя Максим получил на служебный адрес два почтовых конверта, пухлый и с куцым, надорванным листком. «…Понимаю, насколько жестоко тревожить тебя, – оправдывалась Лиза. – Не могу жить, пока не исповедуюсь. Прости мне женскую слабость!.. А со временем всё пройдёт. Выветрится алкоголь наших сладких объятий. Забудутся твои теплые руки и губы, перестанут чудесные сниться…» Второй депешей, полученной на другой день, просила сжечь обе корреспонденции, выпустить из памяти.