Реквием Комсомольскому озеру, или Возвращение в старый город
Слова поэта Виктора Голкова: «В Израиле есть всё, но нет Комсомольского озера осенью» – стали почти крылатыми. Когда несколько лет назад случилась беда, коллеги-журналисты вцепились в них, как в сладкую сахарную косточку, чтобы констатировать: теперь озера нет и в Кишиневе. Нет, увы, ни осенью, ни зимой, ни весной, ни летом.
А мы с Голковым, каждый год наезжающим в родные пенаты, вынуждены были отказаться от традиции бродить вдоль тихих берегов. Место встреч пришлось перенести в бывший пушкинский парк, поблизости от каменных львов, до блеска натертых попками маленьких кишинёвцев разных поколений, по соседству с Театральным переулком, где потихоньку ветшает дом, в котором родился и вырос мой друг.
Готов ли к смерти? К жизни не готов,
И снится мне ночами Кишинев.
Прозрачный воздух, озера пятно,
его поверхность, сердцевина, дно.
Тот переулок, где пришлось родиться,
и парк, в котором можно заблудиться.
Вот три кита, которые поддерживают ностальгию Виктора Голкова: Комсомольское озеро, старый парк и Театральный переулок. С маниакальной, я бы сказала, настойчивостью он возвращается к ним в стихах, написанных уже не здесь. Это своего рода поэтические заклинания, призванные сохранить любимые уголки города вплоть до мельчайшей детали – «каштан возле дома весной».
Я, случается, жалею,
вспоминая на ходу
ту тенистую аллею
в старом пушкинском саду.
А знакомая развилка
так безумно далека,
что дрожит и бьётся жилка
где-то в области виска.
В родном своём переулке Голков бывает всякий раз, приезжая. Сетует: «Ничего хорошего. Из всех соседей осталась одна какая-то тётка». Главная утрата – здесь уже нет родителей. Особенно близок он был с отцом и до сих пор корит себя за то, что побудил немолодого человека поменять страну обитания, тем самым, возможно, сократив его дни. И никакими доводами и увещеваниями Виктора не переубедить.
И Театральный переулок мой
забыть навечно не хватает силы:
кружат над ним знакомые могилы,
как ласточки – и летом, и зимой.
В прошлый приезд город, который не отпускает Голкова все восемнадцать лет, прожитых в Израиле, вдруг показался ему совсем чужим. Новые названия, новые здания, новые ориентиры… Всё изменилось до неузнаваемости.
Неизвестный Кишинев,
Странные, чужие взгляды.
Он воскрес из мертвецов
И восстал после распада.
На этой горькой волне, наверно, и родился замысел книги стихов «Прощай, Молдавия». И дело не в запустении и разоре, не в стаях бродячих собак, не в запахе очистных, долетающем до центра столицы. Исчезла атмосфера, которую трудно обо-значить словами, но которую всегда ощущаешь – или перестаешь ощущать. Быть может, то был «особенный, еврейско-русский воздух», воспетый Довидом Кнутом. А может быть, то был воздух нашего детства, прошедшего в небольшом, в сущности, городке, где все были друг с другом более или менее знакомы.
Мы дышали этим воздухом на заре туманной юности, когда, едва познакомившись, часами бродили по вечерним улицам, споря и читая стихи. С тех пор много воды утекло. Голков закончил МЭИ, дважды женился и один раз развелся, переехал в далекий Азур, вырастил двух прекрасных сыновей. А еще выпустил несколько книг и приобрел статус полуклассика (хотя плотность литераторов в Израиле почти приближается к плотности населения). Недавно в знаменитом журнале «22» появилась более чем комплиментарная статья известного писателя Михаила Юдсона «На горах, или Уголь Голкова», как бы «узаконившая» пребывание Виктора в плеяде самых заметных русских поэтов не только в Израиле.
За прошедший год изменился Голков, изменилось и его отношение к Кишиневу. В последние годы пишется совсем мало или не пишется вообще, и он снова и снова возвращается сюда. Ищет почву под ногами. Ее, признаться, не так чтобы много осталось. Несколько знакомых лиц, постаревшие «красавицы былых времен», брат с семьей, друзья, литературные коллеги да немногие дома, еще окутанные клочками дыма, оставшимися от атмосферы старого города.
А те тенистые дворы,
где я гулял весной,
теперь далекие миры
в галактике иной.
В нынешнем году, после длительного перерыва, мы снова рискнули посетить «тот уголок земли», где некогда плескались воды Комсомольского озера. Только старый кишинёвец старому кишинёвцу мог назначить встречу у Дневного кинотеатра. Его давно снесли, и на этом месте выстроены совсем другие здания. Но, договариваясь, мы оба понимали, что речь идет о входе в бывший ЦПКиО (расшифрую для молодого поколения: Центральный парк культуры и отдыха) с той стороны, где располагалась в энные годы танцплощадка «Улыбка».
И вот мы встретились, и братски обнялись, и, подсчитывая потери, прошли под аркой и миновали место, где уже нет Дневного кинотеатра. Голков извлекает из сумки фотоаппарат и сразу становится похож на заправского туриста. А может, он надеется, что на снимках мистически проявится прошлое?
Вот беседка, которая казалась лет сорок назад эталоном красоты. Вниз ведут разбитые ступени. Перед нами – обломки каскадной лестницы, где нет уже ни каскада, ни рыбок по краям, из которых, помнится, били чудесные фонтаны. Зато здесь, подобно нимфам и наядам, расположились длинноногие красотки из художественной школы или колледжа, старательно зарисовывающие то, что чудом сохранилось: опрокинутую псевдоклассическую чашу, рухнувшую псевдоклассическую же колонну… Похоже на последний день Помпеи местного значения. Руины выглядят живописно и, не побоюсь этого слова, антично. Кажется, будто им не меньше двух тысяч лет, и незачем отправляться в Италию или Грецию, чтобы полюбоваться тамошними красотами. Впрочем, многие наши земляки ездят туда совсем с другой целью.
Здесь раздолье художникам. И поэтам тоже. Впрочем, чистому вдохновению мешает оживленное движение самосвалов по насыпи поперек озера. Голков, правда, обманываться рад и высказывает предположение, что здесь собираются углублять дно, то есть возрождать Комсомольское. Мне грустно его разочаровывать, поэтому в ответ мычу что-то среднее между «у-гу» и «не-а».
Около второй лестницы, идущей от университета, сейчас торгуют машинами. Самое место… Вокруг Зеленого театра встречаем большую толпу людей с профессиональными голливудскими улыбками – здесь проходит слёт иеговистов. Но, к счастью, у них праздник, поэтому никто из «свидетелей» не кидается нам наперерез с миссионерским энтузиазмом.
Дальше вдоль берега все деревья вырублены и выкорчеваны с корнем. А вот явная стройплощадка с вколоченными в грунт железобетонными сваями. Голков мрачнеет и больше не упоминает об углублении дна.
У Кишинева символов немало. Это и стилизованный родник, появившийся, когда в первый раз праздновали его 500-летие, и памятник Штефану чел Маре, и многоэтажные близнецы у «ворот города»… Комсомольское озеро – тоже символ. На разных сайтах экс-кишинёвцы вспоминают «Камсик» с нежностью и любовью.
В последние годы мы все чувствуем себя Комсомольским озером. Сначала загнила вода и рыба всплыла кверху брюхом. Воду спустили, начали чистить дно, да так и бросили на полдороге. Потом под тонким слоем земли нашли неразорвавшиеся снаряды и мины – склад боеприпасов времен Второй мировой. Еще обнаружили кости мастодонта.
И всё это мы, и мы сами не знаем, чего еще от себя ожидать. И всем нам вместе, и каждому в отдельности очень больно видеть, как исчезает руко-творное чудо, созданное нашими отцами и дедами.
Сейчас я вижу, как тяжело Голкову. Для нас трагедия растянута во времени, а он воочию столкнулся с ней сегодня. Мы уже это пережили. А он, я чувствую, испытывает почти физическую боль.
Лист зеленеющий, остроугольный
в теплой волне голубой,
ты понимаешь, конечно, как больно
мне расставаться с тобой.
Старое озеро, ясность сквозная,
тихих аллей торжество.
Нет, разлучаться не хочет, я знаю,
нежное это родство.
Всё это видимо, страшно некстати,
словом, вполне ерунда.
Тут бы уснуть на траве, на закате,
глухо, как эта вода.
Теперь нам придется жить вечно, Витя!.
Два года назад после долгого перерыва приехала из Питера пишущая ироническую прозу Светлана Мосова. И едва не разрыдалась, увидев остатки бывшей Теобашевской улицы, хотя никогда на ней не жила и даже не часто здесь бывала. (Правда, поблизости был дом нашей сокурсницы Лоры Левиной, теперь живущей в Израиле.) Но именно так действует волшебная отрава Кишинева, которой мы вскормлены и вспоены и которая где-то в организме остаётся навеки.
…Обойдя озеро, мы с Голковым возвращаемся к цивилизации. Идём мимо МолдЭКСПО, по направлению к бывшей Панфилова (ныне – Василе Лупу). И вдруг мой спутник застывает на месте напротив бани и принимается лихорадочно делать снимки этого ничем не примечательного объекта. Зачем, спрашивается, фотографировать баню? На какую такую память?
А потом Виктор Голков перебросит снимки в компьютер, и на них из мистической дымки проявится Кишинев сорока- или даже пятидесятилетней давности. Там живы наши старики, и у нас безмятежное и свободное детство, и звенят трамвайные звоночки на Ленина и Павловской, и нарядные люди, никуда не торопясь, прогуливаются по берегу Комсомольского озера.
Александра ЮНКО