Однажды, много лет назад, ещё в середине восьмидесятых, я поехала в Петрозаводск. Главный город Карелии, а тогда всего лишь маленький, по моим донбасским меркам, где небольшим и провинциальным считается и город в триста тысяч населения, Петрозаводск показался мне пустынным и патриархальным.
Мы – толпа «туристов», приехавших по профсоюзной путёвке: десятка три программистов и инженеров из вычислительного центра угольного объединения, и невесть как затесавшаяся в эту компанию я, - выгрузились у входа центральной гостиницы, кажется, она так и называлась «Петрозаводск». Или, может быть, «Карелия». Шёл дождь, была настоящая северная осень – роскошная и печальная, как увядающая красавица в годах.
- Где вы хотите жить – в городе или за городом, на турбазе? – вежливо поинтересовалась принимающая сторона.
И наши руководители, чёрт бы их побрал, потащили нас на турбазу – чтобы мы в полной мере испытали все прелести житья вблизи северной природы.
На турбазе – длинном трёхэтажном строении в середине леса - было холодно: сентябрь, отопительный сезон ещё не начался. Периодически выключался свет, а ещё и дождь шуршал бесконечной мышиной вознёй по разлапистым листьям неизвестных нам растений… Все приуныли – никуда не выйти, до города 35 километров…
Кто-то из мужчин предложил: а давайте наберём грибов, сварим суп и устроим междусобойчик! Выбрали тех, кто сообщил, что знает грибы и пойдёт. С ними пошла и я – мне, степной жительнице, просто хотелось побродить по настоящему лесу. За грибами я шла впервые и отлично знала только, пожалуй, мухомор.
Мы не успели отойти от турбазы метров триста, как раздался вопль одного из мужчин: грибы! И у нас, как глаза открылись: их было вокруг видимо-невидимо! Море грибов! Каких угодно – маленьких, толстеньких боровичков, крепеньких – шапочка набекрень – маслят. Эти я узнала, их я и брала. В лесу мы были не более получаса и вернулись с огромными, доверху, корзинами отличных грибов. И были встречены радостными криками.
Варить суп из грибов не хотел никто. Все отнекивались, что не умеют, даже вполне взрослые, семейные женщины. Врали, наверное. И опять жребий пал на меня и ещё одну даму, которую я отстранила от работы после того, как после чистки грибов она предложила не мыть их, а просто забросить в кастрюлю: песок осядет на дно в процессе варки!
Суп, сваренный из нескольких десятков килограммов грибов в огромной общественной кастрюле, позаимствованной на турбазовской кухне, оказался отменным – густым, наваристым. А главное – съедобным. Я подавала его через час после приготовления, предварительно попробовав. Так что вполне могу претендовать на звание «грибного человека». Да и вечер удался на славу: мы бродили, по уши мокрые, в лесу, находили огромные лопухи, траву в рост человека, какие-то удивительные растения… Веселились и дурачились и уже не помнили о том, что жалели когда-то, что не остановились в гостинице с комфортом, а приехали сюда, на Богом забытую турбазу, во внесезонье, в дождь. Нам было тепло и весело – всем.
А наутро за нами приехал автобус – и мы поехали через всю Карелию на экскурсию.
От этой поездки в Карелию у меня осталось стойкое убеждение, что главный цвет этого края – зелёный. Осень была ранней, деревья не успели даже пожелтеть, а признаки увядания только подчёркивали очарование этих мест.
Самая дальняя точка экскурсии была Медвежьегорск. Уже название говорило само за себя. Назвать городом небольшой посёлок, спрятавшийся в лесах проблематично. Туристы здесь были явлением нечастым, поэтому нас провожали взглядами, остановившись на обочине, местные жители.
Скорее всего, главным промыслом здесь был лес – заготовка, переработка… Бедные дома, обшарпанный клуб с допотопной комедией на афише – всё это напоминало фильм «Девчата», но не праздничный, а какой-то убогий. Было трудно представить, чем же можно заниматься в этом маленьком городке зимой, которая длится больше полугода… Не было тогда компьютеров, Интернета, связь осуществлялась по телефону, по рации, по почте.
По дороге в Медвежьегорск мы остановились у минерального источника, который, по преданиям, открыл Пётр Первый. Любопытно, что мне известны, по крайней мере, пять-шесть источников в разных концах нашей бывшей страны, которые, якобы, открыл царь, возвращаясь из похода. Вот тут и думай: то ли легенды это, созданные людьми, то ли в самом деле неугомонный Пётр исколесил свою огромную державу, чтобы своими глазами увидеть все богатства и пробиться в Европу. Окна-то пробил, а двери, пожалуй, до сих пор закрыты…
Дороги – вполне пристойные, асфальтированные, хотя и неширокие, вели через лес. Прямо рядом с нами росли грибы. Снова – море грибов! Они манили к себе, хотелось немедленно остановиться и собирать, собирать… Собирание грибов, на мой взгляд, своего рода наркотик. Чем больше находишь, тем больше хочется найти.
Но водитель, он же наш гид, не останавливался. Позже, когда мы все подружились с ним, он пояснил: туристам, а их в Карелию приезжало ежегодно несметное количество, отводят специальные полянки. Туда привозят всех по очереди – пускай резвятся. Им хватит. А в настоящие грибные места ездят только свои. Дай туристам волю, всё вытопчут – они же не понимают, что гриб любит тишину и тайну…
Кстати, грибы на рынке в Петрозаводске не продавались, хотя прямо под городом их было множество. Да вот потому и не продаются, объяснили нам местные жители. Стыдно покупать грибы, если вот они, рядом с тобой. Если увидите продавца с ведром грибов, так и знайте – чужой, пришлый, заезжий…
Не помню, в этот ли или другой раз дорога привела нас на водопад Кивач. Карельская Ниагара – один из самых красивых водопадов Европы. Мы стояли на верхней его кромке, поэтому не ощутили в полной мере величественности потока воды, но всё равно были заворожены красотой, которая окружала нас. Даже крохотная, кривая, несчастная карельская берёза – вся искрученная, замечательно вписывалась во всё более желтеющий осенний пейзаж.
- Вы не смотрите, что она такая кривая, - сказал наш гид-водитель. – Мебель из карельской берёзы – самая дорогая, каждый сучок – на вес золота. Фактура древесины такова, что сучок придаёт ей удивительную красоту. И ценится очень высоко. А растения, что растут на Киваче, - добавил он, - почти все занесены в Красную книгу.
Он сказал это с такой любовью к родному краю, что нам захотелось тут же сойти с изумрудного ковра, чтобы не смять ни единой травинки…
А потом мы поехали в Кижи. Полчаса на стареньком катере по Онежскому озеру – и мы в удивительном поселении, на острове, где стоят терема и церкви, срубленные без единого гвоздя. Всё деревянное.
Дома – огромные, в два этажа. Добротные лестницы, утварь. Конечно, понятно, что всё это здесь, на островке, одном из тысячи шестисот онежских островов, построено – привезено откуда-то. Но ведь это же настоящие дома, они где-то стояли, в них жили люди! И какие же они были – крупные, под стать своим домам. Так и видишь – бородатые, рослые, сильные мужчины и женщины – статные, голубоглазые, белокурые…
На берегу озера – банька, дальше, в камышах – лодка… Кажется, вот сейчас выйдет из бани кто-нибудь… Сюда приводили свахи невесту перед свадьбой – смотрели изъяны, мыли, готовили к брачной ночи. Песни пели… Удивительной свободой веет от Кижей. И понимаешь, что заповедник – воспоминание о том прошлом, которое уже никогда не вернётся…
Я больше никогда не была в Кижах, но перед глазами и сейчас купола Преображенской церкви, равной которой нет больше в мире. Не зря же, по преданию, мастер, создавший её, Нестор, бросил после окончания постройки, топор в воды Онего и сказал: «Не было, нет и не будет такой!» И прав оказался.
И вот, наконец, нас, несколько ошалевших от обилия природы (у нас в Донбассе она совсем другая и урбанизированная, а города могут стоять на расстоянии друг от друга в километрах восьми), отпустили погулять по городу.
Примерно час я стояла у Онежского озера. Что за удивительное море! Да, так его и называют многие местные жители. Огромное, бескрайнее, суровое и нежное. Тихое и штормовое – я увидела его умиротворённым, но со свинцовыми небольшими волнами, которые в любую минуту грозили обернуться огромными валами, которые топят даже самые остойчивые корабли. Трудно было оторваться от этого величия. Мне так и виделось, как стоит на ветру в развевающемся плаще юный Пётр и думает: а что же дальше?...
Поскольку день прогулки по городу был светлым и даже солнечным – нежные слабенькие лучи пробивались сквозь плотные облака, всё уже воспринималось по-другому. Город оказался неожиданно уютным, домашним, каким-то тёплым. Люди были приветливыми, добросердечными. Стоило о чём-нибудь спросить, тебе подробно объясняли или даже провожали к месту.
Конечно, это давно было, многое стёрлось в памяти, но запомнились несколько моментов. Как из-за поворота вдруг выплыло небольшое каменное здание в ажурной деревянной резьбе – филармония, удивительное строение – живо ли оно сегодня? Каким-то необъяснимым образом я вышла к городскому музею. И тут… Оказывается первым губернатором, из штатских, в Петрозаводске был сам Гаврила Романович Державин! Теперь я понимаю, что могло его вдохновить на создание величественных од – и здешняя природа, и батюшка-Онего.
Что ещё запомнилось – книги. Это сейчас разноцветье книг на полках, а во времена моей молодости хорошая книга была редкостью, богатством и утешением души. И когда на книжном лотке возле гостиницы я увидела роскошно изданную «Калевалу», финский эпос, а в захудалом киоске «Союзпечати» вдруг – стихи Павла Васильева, радости моей не было пределов. Впрочем, немолодая интеллигентная киоскёрша вдруг восхитилась не меньше меня. Она даже высунулась из окошка, чтобы увидеть, кто же спрашивает эти стихи. И воскликнула:
- Вы знаете стихи Павла Васильева?
- Конечно, - удивилась я.
- Это замечательно, - обрадовалась женщина, - это удивительный поэт. У него вся судьба - в стихах. А его мало кто знает…
Эта книжка в светло-коричневом коленкоровом переплёте до сих пор у мен есть. Я перечитываю порой звонкие, кованые строки потрясающего поэта Павла Васильева, например, об Азии, а вспоминается мне осень в Петрозаводске, приветливая женщина в газетном киоске, порадовавшаяся за незаслуженно забытого поэта, как за родного…
Петрозаводск – тихий город под северным небом. Конечно, сегодня он не такой. Наверняка современный, с кучей всевозможных фестивалей и модных тусовок, внезапно выросшими на патриархальных улицах отелями и памятниками на набережной, протянувшейся, даже уже не на двадцать пять километров, как тогда. Где-то, может быть, даже стоит памятник Петру Первому, может быть, даже в том самом развевающемся на ветру плаще – как я представляла его себе. И чтобы треуголку рукой придерживал… Может быть, совсем не так. Это уже другой город. А мне, как во сне, представляется иногда тяжёлая волна Онего, тишина осеннего дня и розово-голубой Петрозаводск – город среди зелёного лесного океана…