***
- Это точно желтое, будь оно хоть немного похоже на красное, я бы это сразу понял, - лепетал мальчик, перебирая цветные пластинки в тонких прозрачных пальцах.
Солнце, все больше краснея и смущаясь, спешило спрятать лицо за черными деревьями, плоскими настолько, что напоминали декорацию. Меркнущие потоки света лились на голову мальчика, блуждая искорками в его белых, лишенных какого либо оттенка волосах.
- Оно же совсем не красное, да? Я бы хотел увидеть что-нибудь красное, чтобы знать наверняка.
Он поднял глаза и посмотрел в бледнеющее небо. Глаза у него были совсем белые. Зрачок, единственное темное пятно, едва колеблясь, следил за солнцем. Небольшие круглые родинки на виске ребенка будто выстраивались в созвездие. Сквозь его тонкую голубоватую кожу проступала сетка сосудов. Красная артерия на шее заметно пульсировала, выдавая живость и теплоту маленького тела. Ему было на вид лет 8-9. Обтянутые кожей белые кости – ноги он подогнул под себя и сидел в такой позе на остывающей земле. Не замечая наступления темноты он все еще перебирал в пальчиках пластинки разных цветов, и бессвязно лепетал что то про недостающую пластинку.
Ему еще не выдали красный цвет и все мысли мальчика были только об этом недостающем элементе. Он хотел потрогать его, ощутить запах и попробовать на вкус. Тогда он сможет увидеть его.
***
Я – та, что наблюдает за ним. Таких детей осталось слишком мало в лесах, и я не должна его упустить. Мое тело не так просто спрятать за скалами, крылья как я не старалась, не прижимаются к бокам. Голову мне удается укладывать так, что она становится похожей на скальный выступ, главное не открывать глаза слишком широко. Я научилась смотреть сквозь щелки между веками, так свет почти не проступает. А биение сердца почти не слышно по эту сторону утеса.
Так мне удается просидеть без движения целый день. Я могу смотреть на него и вдыхать его запах. На ночь я улетаю, чтобы восстановить силы, но скоро желание дотронуться до ребенка станет почти невыносимым и я не смогу себя сдерживать.
Пока еще сознание не оставило меня, я держу в узде свои чувства. Но прозрачная шея мальчика сводит меня с ума. Я боюсь. Боюсь потерять контроль над своими силами и причинить ребенку боль.
***
Деревянный стульчик, окрашенный белой краской, чуть заметно покачивается. Мальчик болтает левой ногой, обняв руками правую, согнутую в колене.
Лампы ужасно громко гудят, наполняя комнату жужжанием. Ребенок привык, и сидит спокойно. Любой другой человек, впервые очутившийся здесь, зажал бы уши.
Рядом со стулом, у стены стоит металлический стол. На нем в ряд лежат шприцы и иглы в пронумерованных пакетиках, резиновые перчатки, вата, бутылочки с бесцветной жидкостью. Все это никогда не касалось кожи ребенка. Не коснется и в этот раз. Он знал это и ничего не боялся. Скоро в комнату зайдет мужчина, возьмет ребенка на руки и, сняв с мальчика комбинезон и рубашечку, ощупает тельце. Это повторялось каждый день и мальчику надлежало в назначенный час заходить в эту комнату и дожидаться взрослого, что он и беспрекословно исполнял. Через 5 минут, помогая ребенку одеваться мужчина произносил одну и ту же фразу: «Ты цел и невредим, можешь идти». И мальчик уходил, застегивая пуговицу на бретельке от комбинезона.
***
Сегодня я впервые услышала свою боль. Пронзительный крик не умолкал ни на секунду. Мне казалось, что я лишусь рассудка – звук не стихал, будто ударами молота стучал мне в виски. Я долго летала, пытаясь спастись, спрятаться, делала немыслимые виражи, ныряла в воды, касалась гребнем дна самой глубокой впадины, но кричащий был безутешен. Отчаяние впиталось в кости, слилось с кровью. Мы с моей болью стали одним целым. И я разжала сомкнутые, побелевшие от напряжения, обветренные, разорванные в алые клочья губы. И глотнув соленого воздуха, я выпустила так долго сдерживаемый стон. Я кричала и чувствовала как слабею с каждым новым звуком, выходящим из меня. По мере того как мне хотелось закрыть рот и оставить себе хоть малую толику энергии чтобы долететь до берега я понимала, что если умолкну – крик будет разрывать мои внутренности с каждым часом все беспощаднее пока я не сделаю то что должна. У меня осталось совсем мало времени. Мне нужен был мальчик.
***
Мальчик спал на своей койке едва прикрытый старым, поеденным молью пледом. Истончившийся до серости белый хлопок совсем не согревал тело ребенка. Манжеты свежевыстиранной рубашки почти не контрастировали с цветом кожи. Только синие вены плутали по рукам точно змеи. Ресницы ребенка немного подрагивали, зрачки бегали под закрытыми тонкими веками – он видел сон. Его сны всегда были разноцветными, а руки теплыми. Мальчик чуть приоткрывал губы, будто что-то хотел сказать, но вместо слов с его уст каждый раз слетал восхищенный вздох. Иногда он тер ручками глаза или приподнимал белесые брови вверх.
***
Я молчала уже час семнадцать минут. Нельзя было открыть рот и позволить страданию обрести голос. Мальчик спал. Я, прислонившись лицом к окну, видела как он дышит. Моя кровь кипела, биение сердца я почти не различала – только гул, гул от несметного количества ударов. В глазах потемнело. Еще немного и я не смогу сжимать зубы. Вопль вырвется наружу и мальчик все равно проснется, бессмысленно дольше терпеть.
Выкинув вперед лапу я разбила окно. Осколки разрезали чешую и кровь начала выступать на поверхность. Я нащупала ребенка и схватила его, зажав когтистой лапой.
Когда мальчик, вымазанный моей кровью, в тончайшей белой рубашке оказался перед моими глазами, я раскрыла рот. Но ни один звук не нарушил наше тихое единение.
***
- Ты красная, - сказал ребенок, дотрагиваясь до сжимавших его пальцев.
Я молчала. Созерцание его красоты сковало меня, я не могла даже взлететь, не могла пошевелиться, не могла произнести ни одного слова.
- Ты красная, - повторил мальчик, - и я красный, - добавил он, оглядывая свою одежду и перепачканные руки.
Вдруг ребенок счастливо засмеялся. Словно стеклянные колокольчики был его смех – заливистый, прозрачный, чистый.
Этот смех вывел меня из оцепенения. «Он мой, я наконец овладела им! Надо улетать, скорее, пока его не отобрали у меня.» И я взлетела. С силой ударяя крыльями по воздуху, я чувствовала как дышу, как ветер бьет меня в лицо холодными, освежающими струями. Я чувствовала в себе силы, которые все прибывали с каждым новым взмахом крыльев. Я чувствовала тепло ребенка, и мне хотелось кричать от счастья. Я ласково улыбнулась ему, он все еще смеялся и легонько прикасался к моим пальцам, стараясь, снова и снова представить и запомнить какого они цвета.
Я не представляла, что буду делать с ребенком когда долечу до гнезда. Это было неважно. Главное что теперь это мой ребенок. Я стала матерью. Я чувствую жизнь.
Мы одолевали горные хребты, оставляя позади облака. Мы грелись солнечными лучами. Они золотили лицо мальчика, в его глазах играли искорки. Мне захотелось поцеловать его.
Я, чуть снизив амплитуду движений, стала сгибать шею чтобы дотянуться до лба мальчика. Он, почувствовав, приближение частого горячего дыхания перестал смеяться. Я дотронулась губами до его кожи. Наверное, мои губы были слишком горячими, потому что мой мальчик вдруг стал судорожно вырываться. Он пытался раскачать пальцы, сжимавшие его, чтобы хоть немного высвободиться. У него ничего не выходило, ребенок терял силы.
А потом он застонал. Его тихий крик тончайшей иголкой вонзился мне в сердце, причинив нестерпимые муки. Я сжалась от боли и схватилась за грудь лапами. Спустя секунду я уже не чувствовала боли, я перестала слышать его стон. Потому что мой ребенок упал на скалы и больше не мог причинить мне ни боли, ни радости.