Глава 8
Дверь оглушительно хлопнула. Я вздрогнул, открыл глаза, все еще оставаясь под впечатлением заново пережитого. В каюте моей бодро материализовался в меру поддатый электромеханик.
— Антоха! Кончай ночевать! Там уже братья по разуму на катере подгребают, из сил выбиваются. Скоро шмонать начнут! У тебя там, пивка не осталось?
В порту Баренцбург я обменял на печень трески несколько упаковок. Пришлось поделиться. Орелик встряхнул банку, сорвал кольцо и громко запел:
С чего начинается Родина? -
Со шмона в твоем рундуке-е-е...
Сволочь ты, Вовка! Такой сон перебил!
В коридоре никого не было. Все высыпали на палубу, всех тянуло поближе к земле. Море манит, но оно — существо бесполое, и не подвержено краскам времени года. В нем даже летом присутствует все: шторм, туман, холодный паковый лед. Да и наше общее лето пролетело на южном побережье Шпицбергена.
Я взвалил на плечо тяжелую спортивную сумку, и, на всякий случай, предупредил:
— Ты ничего не видел!
— Естественно, — обиделся Вовка, старый тралфлотовский контрабандист.
Сумку я отнес в фальштрубу, у входа на промысловую палубу. Сунул ее в пересохшую дель, и оттолкнул в прошлое. Оттолкнул на какую-то долю секунды, но теперь ее никто, не найдет.
Жирные судовые крысы тоже почуяли землю. Всем шамаром, носились по коридорам, игрались, как маленькие котята, не обращая на нас, людей, никакого внимания. Им тоже, наверное, осточертели одни и те же физиономии. — Умные твари!
С чего начинается Родина? — Граница еще на замке, и весь экипаж собирают в салоне. Пересчитывают по головам, сверяют фото на паспорте с реальными мордами:
Сержант пограничник с неприступным лицом ставит отметку в паспорте моряка. Парню через месяц на дембель. На душе играют оркестры. Он весь — в розовых перспективах. Хотелось бы расспросить взрослых, суровых дядек о флотском житье-бытье, о милостях рыбацкой фортуны. Но нельзя! Рядом с ним суровый, нелюбимый начальник.
Лейтенант-переросток, типичный «Мальчиш Плохиш» придирчиво перечитывает таможенные декларации:
— Ни фига не похож! Ты бы, парень, бороду сбрил! Оружие, боеприпасы, наркотики есть?
— Откуда?
— Почему не указано, что нет таковых? Вот здесь, аккуратненько, возьми и разборчиво допиши.
Трудно с нами служивым людям. Народ в экипаже разный. От водки и сала никто не отказывался, и русский язык, вроде бы разумеют. Но не все — в полном объеме. Матлаб, например, натурально спустился с гор. Подался в моря с единственной целью — заработать калым на невесту. Он с месяц назад телеграммку ей настрочил: «Минэ пирход Акурэри 27 июул». Можно представить, что такой человек сделает с декларацией! А ведь это — бланки строгой отчетности.
Время пошло: Каждый из нас имеет последний шанс «чистосердечно раскаяться». Досмотровая группа обшарила «общую» территорию. Теперь дело за личным шмоном. Самое время вытащить из заначки «левый» товар, и «тебе ничего не будет»! Все, что ты не успел отразить в декларации, с этой секунды считается контрабандой.
Порнушку, валюту, и прочие мелочи нужно прятать за наглядную агитацию. Надежней всего — за стендом с портретами членов Политбюро. Таможенник трижды подумает, прежде чем сунуть туда свой нос. — Тут уж, как повезет. — Все места общего пользования стабильно прочесываются мастерами корабельного сыска. Уже, говорят, нашли двести долларов за огнетушителем, в спичечном коробке.
— Чьи?
— А кто ж его знает? Может, они уже год здесь лежат!
— Так и запишем, «ничьи»...
Ищут также лишних людей. Сиречь — нарушителей госграницы. Это те, кто не обозначен в судовой роли. Но на братьев-подводников это не распространяется. У них есть конкретная «ксива» с печатями. Бумага заверена командиром подводной лодки, и капитаном Брянским. Только чувствую, добрая половина стражей границы из одной с ними кодлы. Что-то много их понаехало!
Психолог, Убивец и Молотобоец уже не скрывают своего «особого положения». Все трое уже облачились в «гражданку». Все трое «заточены» на меня. Орелик шепнул, что тайком заходили в радиорубку. Значит, уже прочитали мои доверенности. Должны были насторожиться.
Впрочем, кого им всерьез опасаться? Я повода не даю: старательно изображаю основательно «поплывшего» человека. Ничего не понимаю, не соображаю, на любые вопросы отвечаю невнятно, и невпопад. Иногда не отвечаю совсем. В глазах — единственное желание: доползти до кровати, упасть и уснуть.
Лейтенант потянулся за зеленой фуражкой, стряхнул рукавом с околыша невидимую пылинку.
В Литовском морском пароходстве был пароход «Порхов», — «чемпион мира по контрабанде». Судно стояло на африканской линии. Его экипаж, при помощи такой же фуражки, творил чудеса: Мужики вывозили из Африки живых обезьян. Любители южной экзотики хватали товар «на ура», по очень приличной цене, и с доплатой «за риск».
Как это обычно бывает, кто-то «настучал» куда следует. Это, естественно, не понравилось государству. Канал решили прикрыть на самом верху. На обыск послали «лучших», — самых матерых волков от таможни. Но они, к своему удивлению, потерпели фиаско. И вроде бы знали, что ищут, и честно старались «пресечь», а, поди ж ты! — Ничем не смогли подтвердить свой профессиональный статус.
Секрет был до неприличия прост. Когда мартышки осваивались в новой для себя обстановке, приходил человек в зеленой фуражке. Он брал в руки широкий солдатский ремень, и лупил обезьян смертным боем. Они, естественно, прятались. Но дорога домой длинна, все плохое забывается быстро. Когда мартышки теряли бдительность, опять приходил человек в зеленой фуражке, и опять начинал экзекуцию. И так до самой Клайпеды.
На борт поднималась таможня в окружении пограничников. — Как минимум, шесть зеленых фуражек. Завидев такое, обезьянки боялись дышать. Мужики потом сами диву давались: В каких же потаенных местах пережидала лихо хвостатая контрабанда?
— Расходитесь, товарищи, по каютам! — громко скомандовал старший наряда, на ходу надевая фуражку. — Приготовьте вещи к досмотру!
И следом за ним ломанулся народ, жаждущий закурить. Но с другой стороны узкого тупика, что из камбуза ведет в коридор правого борта, толпу принялась «поджимать» еще одна досмотровая группа. Передние ряды тормозили, задние — напирали. В результате возникла плотная пробка. — Это и есть мой шанс, момент для рывка!
Через раздаточное окно я ужом проскользнул на камбуз. А оттуда уже, — в кладовую сухих продуктов. Буквально через секунду, из каюты нарисовался «прифраерившийся» повар, позвякивая тяжелой связкой ключей. Дверь в кладовую захлопнулась, ощетинилась стальными запорами. Щелкнул амбарный замок. Я удобно устроился на мешках с вермишелью и рисом.
Пора собирать камни.
Путь Прави — одна из вязальных спиц в бесконечном клубке Мироздания. В ней нет ни границ, ни граней. В ней нет ни добра, ни зла. В ней все существует вне эталонного времени, вне оценок стороннего наблюдателя. Отсюда заглянуть в будущее так же просто, как вспомнить прошлое. Ведь время — всего лишь скользящая линия перехода из одной такой точки в другую.
Петля за петлей: настоящее, прошлое, будущее. — Такими стежками и вышито Сокровенное Звездное Знание. С виду все просто: одна Вселенная наложена на встречу другой, и каждый реальный миг обусловлен жесткими рамками. С одной стороны — общим и личным прошлым, перетекающим в память. С другой стороны — интуицией — точно такой же памятью, только о будущем. Но все это в узких пределах всего лишь одной вероятности, одного эталонного времени.
В этих пределах ничего нельзя изменить. — Изменения канут в ближайшую вероятность, коих великое множество. Отсюда библейское: «не возжелай зла». Ибо посылом своим, человек создает сгусток черной энергии в новом вероятностном поле.
Когда-то я это знал. Сегодня — перекачал из памяти двойника. Обидно, конечно! Прятать предметы в прошлом я учился года четыре, ценой бесконечных проб, бессонных ночей, сомнений, ошибок. А тут привалило! Дед, конечно, был стопроцентно прав, ограничив возможности шустрого пацана, но оставив ему перспективы роста. Детский разум — есть детский разум. Кто знает, что бы я мог натворить, без его блокировки?
Я умел путешествовать только во сне, только в далеком прошлом. То есть, — в условиях, исключающих всякий риск. Теперь же пришло время «полетать наяву». И последствия блокировки мне очень и очень мешают. Страшно разрушить все то, что должен хранить.
— Эй, ты, — с надеждою прошептал я, — который в моем теле! Не знаешь, как это будет? Молчишь? Ну и дурак! Готовься теперь, на выход!
Единственное, что я знал, вскрывая линию перехода: НУЖНО ОЧЕНЬ БЕРЕЧЬ СВОЕ ТЕЛО. ДАЖЕ ВО СНЕ.
…Я вижу себя. Во мне нет ни капельки жизни. Я, как гранитный памятник, на который надели штаны и рубашку. Все морщинки разглажены, скруглены. Исчезли тонкие сеточки на захлопнувшихся глазницах. Нет ни теней, ни полутеней. — И лицо и руки одинаково ровного цвета. Таким я себя не видел ни разу. Это и есть САМАТА, — то состояние, когда человек становится камнем. Тело совсем не дышит. Зачем ему кислород, если крови больше не существует? Что там кровь! — Нет ни одной жидкой субстанции. Все, из чего состоит человек, превратилось в чистую воду со всеми ее чудесными свойствами.
Тонкий мир не засунешь в систему координат. В нем нет нулевых точек, нет точек отсчета, — только духовные уровни. Первый уровень — это Чистилище, детский сад для разумных субстанций, созданных по образцу и подобию Бога. Здесь они отрешаются от земного, привыкают к своей космической сути. Чистый разум не сдерживает ничто. Сила его безгранична, но она не имеет вектора. По сути своей он далек от земных забот, и слишком быстро привыкает к свободе. Чтобы держать его под контролем, нужен какой-то якорь. И душа, отлетающая от тела, крепко связана с ним оковами страха. — Ей очень даже легко заблудиться без привычных ориентиров.
Я пришел сюда первый раз. Потому, что только через него, через первый начальный уровень, можно сделать следующий шаг, и выйти на Путь Прави. Где-то там, вдалеке, загадочно мерцают Стожары, осевое созвездие Мироздания, центр пересечения двух взаимопроникающих галактик, направленных навстречу друг другу. Через него, через этот центр, проходит «чистый ноль» всех временных векторов, и эталонных, и вероятностных. Это и есть Путь Прави, информационная кладовая человечества, куда ему вскоре предстоит заглянуть.
Помнится, дед говорил, что когда-то Звездные Знания были доступны каждому. И люди, не зная ни зла, ни закона, жили в справедливости и любви. Ибо закон – это воля тирана, а любовь — это мудрость души. «Страж неба на этой земле — совесть людская», ; говорили они. ; Пусть каждый живущий скажет себе: «Придет ли завтра справедливость для всех? — О том я не ведаю. Но здесь и сейчас поступаю по совести!» В те давние времена люди многое знали. Имели четкое представление о трехчленном строении мира, о космической оси, связывающей между собой три зоны Вселенной: настоящее, прошлое, будущее. Осколки тех знаний не исчезли совсем. Их разбросало по континентам. Они зашифрованы в названиях, поговорках, в вечной народной мудрости. Мало кто сейчас помнит, что «стожар» — это шест, идущий к земле сквозь середину стога. От верной его установки зависит главное: устойчивость и равновесие. Этого как раз, больше всего не хватает сейчас России.
Путь Прави, если взглянуть изнутри, — это светлая пустота, ясная, чистая, без центра и без границ. Я — и есть этот свет, я почти невесом, но вторгаюсь в нее, как глыба, брошенная в озерную гладь. Пустота наполняется гулом, порождающим многократное эхо. Как будто сотни Сизифов, где-то на окраине Мироздания, уронили округлые валуны. Этот грохот нарастает по звуку, становится ближе и ближе, в нем скрыта немая угроза. Я кричу, как пароль, свое звездное имя: «СИД»!!!
И гром отступает, становится беззлобным ворчанием. Теперь пустота наполняется синью, — синим светом, в исконной его чистоте. Все вокруг приходит в движение. Синева распадается гигантской мозаикой с белизной по краям разлома, и все убыстряет свой бег. Теперь это белые блестящие диски. Как двусторонние зеркала, они окружают меня, отражают друг друга. Так выглядит время. Не я в нем, — оно во мне. Я знаю дорогу, которую следует выбрать, чтобы вернуться в прошлое, или уйти в настоящее, или в любую из их вероятностей. Теперь я могу мгновенно переместиться в пространстве, и оказаться в другой точке, там, где когда-то был. Могу отыскать знакомого мне человека по отзвукам его мыслей. Но пришла пора возвращаться. Это трудно и больно. Это почти невозможно. Потому что решившись, не найду в себе твердой веры, что смогу это сделать в следующий раз.
— Во, Антоха, да ты уже здесь?! — удивился электромеханик, открывая мою каюту. — У тебя не осталось пивка? До того замурыжили, сволочи!
— Поищи под столом. Все, что найдешь, ; твое! И отвали. Мне плохо. Наверное, отравился! — сказал я слабеющим голосом, отвернулся к стене и старательно засопел.
Времени и так слишком мало! Я еще не успел прояснить до конца свою новую трансформацию. А впрочем, ничего как будто не изменилось. Орелик меня узнал, называет конкретно по имени. Таким я, наверное, был какое-то время назад. Интересно, появились ли в новом теле какие-то новые свойства? Сможет ли эта рука пройти сквозь железо? — Н-на!!!
— Что ты делаешь, идиот? — вдруг вспыхнуло в голове. — А ну-ка лежи и не дергайся! Не слышишь? Сюда идут!
По-моему в этом теле кто-то уже есть?..
Дверь стремительно распахнулась.
— Так, это у нас что?! — голос вошедшего цербера обильно сочился хамством.
— Молчи! — опять отозвалось в сознании.
— Пошел ты! — очень внятно сказал я, обращаясь ко всем присутствующим.
Совершив эту подлостъ, я ушел, отключился от тела.
Озадаченное «не поэл» донеслось уже снизу.
— Видите, спит человек, — вежливо пояснил Володька, — мало ли что ему может присниться?
— Вы у нас, кажется, электромеханик, — не то вопросил, не то констатировал таможенный чин. — Почему не в своей каюте? А ну-ка пройдемте со мной!
Орелик и цербер скрылись за дверью, а в оставленную ими каюту бесшумно ступили давешние мои собутыльники.
— Тихо, родной, не шуми!
Я будто физически ощутил стальные захваты тренированных рук. Стальное жало иглы легко прокололо одежду и впилось в левую руку, которая, по идее, должна была быть моей. Потом еще и еще раз. Только с четвертой попытки Убивец нащупал вену, или что там похожее есть? Профессионалы, мать иху!
Боль была триедина. Оба моих существа: и то, что лежит в кровати, и даже то, другое, что сейчас под замком, на мешках с вермишелью, корчились в муках минуты, наверное, три. Мне, вроде бы лишнему, было больнее всех. — Ни орать, ни корчиться нечем! Это надо же!
Психолог долго смотрел в (чуть не сказал «мои») расширенные зрачки. Наверное, что-то он там обнаружил, потому что сказал:
— Достаточно! Отпускайте! Этот клиент уже наш. Идите сюда, милейший!
Мое тело повиновалось. Безвольно, бездумно спустилось с кровати.
— Ты это что?! — затревожился я.
— Ерунда! Обычное психотропное средство. Такое, что даже ты сумел бы нейтрализовать.
Ни фига себе?! — «Даже ты»! — Ну, и наглец! Если так, то мое присутствие в каюте не обязательно. Игра идет по каким-то чужим правилам, и лучше ей не мешать. Может быть, стоит взглянуть на то, что творится на палубе? Только подумал, ; и будьте любезны!!! Честно сказать, я не совсем понял, каким-таким образом я оказался там. Но, самое удивительное, — одновременно я БЫЛ, я остался везде, откуда вроде бы уходил: в каюте, и в кладовой.
Ну, здравствуй, Мурманск! Вот таким я тебя и люблю! С зажженными фонарями над вершинами башенных кранов, неоновым великолепием, зеркально опрокинувшимся в залив, ходовыми огнями над мерцающим кильватерным следом, фиолетовой дымкой над стрелами Гольфстрима. Схлынет мгновение, разъяснятся звезды, и море обретет законченную глубину...
Интересней всего было на берегу. Наша «посудина» уже находилась в рыбном порту, — швартовалась вторым корпусом к спасательному буксиру «Святогор». Группа захвата, которую я сразу же вычислил, грамотно рассредоточилась по близлежащей территории. За россыпью пустых бочек притаился их микроавтобус, а в нем, на месте водителя, восседал Жорка Устинов. Невидимый за тонированными стеклами, он, матерясь, произносил какую-то гневную тираду в микрофон портативной рации.
Жорку я знал, как облупленного.