Американно!?-
Девушка, в длинном официантском фартуке, заулыбалась мне, как фотовспышка.
-Нет, почему, я бы лучше попробовал «латте», а что американно у вас самое вкусное?-
-Да, нет, просто обычно мужчины берут именно этот сорт кофе-
-А я знаете, люблю кофе с молоком-
-Я тоже-
-Вы были у нас когда-нибудь раньше?-
-В первый и боюсь в последний раз, я не местный, издалека, проездом-
-Ну и как вам наш город, понравился?-
-Знаете, я здесь не в первый раз, с 1991 года бываю почти регулярно, то есть ещё с тех пор, когда на ваших улицах, «японцев» было, как сейчас «русских»-
Всё, после моей неосторожно брошенной крайней реплики о временах, которые барышня вряд ли может вспомнить, по той причине, что это было, ну как сказать, когда для неё вообще ещё ничего не существовало, наш разговор сдулся и мой кофе, кстати, был уже готов. Я вышел на воздух, потягивая тёплый и не очень так себе кофеёк с сухим молоком и, не на шутку задумался. Что, я хотел бы узнать и увидеть в этом городе, который время от времени, врывается в мою жизнь и словно бросает мне вызов, это, мол я, вот такой красивый и великолепный, а ты собственно кто, кто и зачем, способен на что?
Всегда можно конечно остановиться в собственной протухшей раковине и тихонько переждать пару тройку дней, выползая в ресторан и на балкон для бестолковых перекуров. «Подружиться» с персоналом гостиницы, по вечерам, когда почти ослеп от телевизора, болтать с барменом или горничной, зевая и давясь пивной отрыжкой. А можно, просто куда-нибудь поехать и совсем не важно, зачем и есть ли там магазины и шашлыки, например…на кладбище.
Морское кладбище Владивостока. Что бы туда добраться, я опрашиваю добрый десяток местных жителей: милиционера: «Не, не знаю, как доехать, это в Первомайском районе, я там редко бываю»; случайных прохожих; бабульку-киоскёра: «Так, сначала надо доехать до «Луговой», потом сесть на 39 и выйти на шестой по счёту остановке"; на предпоследней остановке маршрута; милую, сердобольную бабушку: «Поднимайся по этой вот тропке, там собаки будут гавкать за хозяйскими заборами, ты не бойся, только брешут; как далеко? ну я думаю, тебе-то минут десять, это мне старой в гору тащиться полчаса».
Я выхожу к длинному бетонному забору, в котором сияют проломы, и за ними традиционное русское нагромождение неухоженных, давно позабытых запылённых памятников. Навстречу мне, закинув лопату на плечо, идёт усталый могильщик.
-Отец, я к главному входу иду правильно-
-Если будешь идти этой дорогой в море упрешься, разворачивайся в другую сторону-
Некоторое время мы, молча, идём вместе, потом прощаемся и могильщик сворачивает в пролом в кладбищенском заборе, свежий покойник ждать не любит, он торопиться к вечности.
Погост, вовсе не пристанище мёртвых, не последняя пристань, и не место, где оканчивается логика человеческой жизни. Наши кладбища, скорее проекция нашего представления о посмертном существовании и поэтому здесь, на отшибе городов, царят те же законы и правила, что и в центре, любого из наших мегаполисов. Влиятельные и состоятельные занимают лучшие места, поближе к центральной аллее и пешеходным тропинкам, их могильные плиты монументальны, а эпитафии душераздирающе и печальнее всех прочих. С пожизненных фотографий, на еще живых, внимательно глядят необыкновенно чудесные, ангелоподобные начальники и контр-адмиралы, сухопутные полковники, руководители трестов, банков и капитаны крейсеров и пароходов. Они так милы, так добры, так сердечны, что их хочется воскресить в первую очередь. Как не справедливо, думаешь ты, они должны существовать вечно, властвовать над нами, руководить нашими неразумными судьбами, вот и близкие оплакивают кончину директоров и прорабов, как совершенно невосполнимую потерю, почему Господь ты не взял взамен души, тысячи пустых, никчемных рядовых лузеров, тех, чьими костями, потом всё равно, так густо будут усыпаны кладбищенские окраины.
Но на центральной аллее, кроме брошенных в дорогие могильные ямы, когда-то высокопоставленных живых, а сейчас обыкновенных трупов, так уж заведено, захоронение лучших людей края, его гордости, его героев. Ради памяти этих людей, я здесь.
Это захоронение низших чинов с многострадального крейсера «Варяг», мемориал, заложенный еще до октябрьского переворота и окончательно законченного сразу после Великой отечественной войны. Могила, знакового дальневосточного исследователя Арсеньева, захоронения военных моряков и советников, погибших в малоизвестных для широкого круга конфликтах и локальных столкновениях в период вялотекущей, но вовсе не бескровной «холодной войны». И ещё…
На мраморных плитах, чёрные фигуры, холодные глаза, юные лица, на головах «заломанные» бескозырки, десантные береты, пустые обречённые взгляды, под датами от рождения до смерти, короткие, как годы жизни, картины ожесточённых боёв, безнадёжные прорывы предательских вражеских засад и такие далёкие отсюда, склоны южных гор, где смерть в руках горцев и путь домой, тысячи километров, в запаянном цинковом гробу.
Через каких-то полчаса, я вновь в беспечной людской толпе на улицах города. О чём думается после того, когда возвращаешься из неизбежного? Да просто чувствуешь себя в коротком, даже не вполне заслуженном увольнение, ещё более яснее, чем обычно, понимаешь, как легко и буднично, унесёт тебя и всех нас бездна. И не капли грусти, вот минуты чистейшего позитива, и это от одной простой мысли, они, мол, давно все там, а я, черт меня подери, все ещё здесь! Какая пруха, пойти напиться что ли, так несильно, ни до смерти…
…продолжение следует…
На фото памятник Морякам торгового флота, в "лесах" строящегося моста.