2
К сорока годам Олеся располнела, но лицо ее оставалось по-молодому свежим и очень привлекательным. Главным его украшением были глаза, а вернее – взгляд: ласковый, задумчивый, медлительный. В нем не было суеты. Когда-то Валентину нравились глаза жены и волосы. Он любил расчесывать ее длинные темные волосы, такие обильные, что их хватило бы на две толстенных косы.
Сейчас он поневоле сравнивал Тамару с Олесей, и многое выходило в пользу жены – и характер, и внешность. Но Тамару зашкаливало в минуты страсти, а Олеся и в постели была спокойна. Тамара своим темпераментом могла так его завести, что Валентин переставал себя узнавать, молодея душой и телом. После любовных утех на него не сон нападал, как у многих, а приступ умничанья. Было приятно, что Тамара слушает с таким вниманием, точно отличница на уроке. Для демонстрации интеллекта годилось все: прочитанная книга, политическая ситуация в стране, чей-то глупый поступок, телевизионное шоу, и Тамарино невежество, совершенно глобальное, по его мнению, его даже устраивало – он казался себе значительней. С Олесей они говорили на равных, у Тамары он чувствовал себя ходячей энциклопедией. Особенно, когда обожающая разгадывать кроссворды Тамара после длительных потуг вспомнить что-то, теребила Валентина.
– Слушай, девочка моя, ты сама хоть разик решила кроссворд? – не выдержал однажды Валентин. – Достань энциклопедию и ройся в ней, ищи ответ. Зачем тогда покупать газеты с этой штуковиной, если ты кроме бухгалтерских задачек ничего не решаешь?
Но наступил момент, когда интеллектуальные монологи наскучили Валентину, и до самого рокового дня – объявления Тамарой новости про беременность – их встречи протекали по накатанному сценарию: пришел, поел, переспал, отдохнул – и домой. Оглушительную новость внешне он перенес стойко, но домой возвращался на ватных ногах.
В памяти оставалась картина: растрепанная и ненакрашенная Тамара (светлые волосы слиплись на лбу, толстые губы расползлись в глупой улыбке, серые глаза вроде помутнели) буквально выползает из ванной и на пороге гостиной выдает:
– Я беременна. Вот, рыгала только что. Токсикоз.
Валентин онемел. Потом жалко пробормотал:
– Ты же говорила, что...
– Мало ли что я болтала. У тебя будет ребенок.
Тамара упала в кресло, вытянула длинные ноги вперед, прищурилась. Теперь ее улыбка была не глупой, а насмешливой, и жалости не вызывала.
– Это у тебя будет ребенок. У меня уже есть. Мы так не договаривались, – голос у Валентина окреп.
– Мы вообще с тобой ни о чем не договаривались. Я обета не давала.
Он смотрел на эту чужую женщину и удивлялся себе: Боже, что в ней могло привлечь нормального мужика?! Она ж и внешне – никакая! И не в его вкусе! Вот так влип...
– Обсуждать ситуацию будем завтра, – незнакомым голосом произнесла Тамара.– Уходи. Мне теперь надо больше отдыхать.
Вот этот тон зацепил Валентина – так не говорят с мужчиной, от которого ты зависишь.
Раньше Тамара ворковала, играла роль маленькой девочки, что ему даже нравилось.
Обычно они встречались три раза в неделю, дома объявленные, как дни «профилактики» на работе. Олеся понятия не имела, что такое профилактика, но верила: что-то вроде переучета в магазине, звучит солидно. Тамара работала бухгалтером на фирме, рядом с домом. Три дня свиданий были святыми, не срывались. Все на фирме знали, что мама у бухгалтера парализована, и дочка несет вахту именно эти три дня, ей нельзя задерживаться после работы. Совершенно здоровая мама была предупреждена, так что не светилась на горизонте у фирмы. Она вместе с дочерью и разрабатывала стратегию завоевания будущего отца для ребенка. Семье Валентина ничего не грозило – его не собирались силком удерживать: пусть только запишет ребенка на свою фамилию и время от времени помогает деньгами. Так решили с мамой.
– А потом он привяжется к ребенку, вот увидишь! Тем более, если получится сын. У него же дочка? – мечтала Тамарина мать.
– О, ты его не знаешь, – вздыхала Тамара. – Это такой верткий товарищ... И жуткий брехун. Жену свою назвал некрасивой, да еще и дурочкой. А я как-то их встретила в городе. Интересная баба, хоть и одета бедновато. Видно, что еще и жлоб, денег на шмотки для нее жалеет.
Да-а, слышал бы Валентин, какой диагноз поставила ему Тамара, что была на его взгляд женщиной совершенно рядовой, даже глупее его собственной жены...
В назначенный срок Валентин к Тамаре не пришел. Не мог переварить новости, угрожающей его семейному покою. Он понимал, что вляпался в совершенно банальную ситуацию, через которую прошли тысячи мужиков. Однако все они выкручивались по-разному, и ему предстоял трудный путь уговоров, договоров, возможно – скандалов, угроз, непрощения с обеих сторон. А он так разленился душою, что не чувствовал в себе силы на борьбу. Почему-то ему казалось, что с Олесей все обойдется, она добрая душа. А вот Тамара... Вспоминалась ее улыбка, тон – слишком независимый, прощальный взгляд – уставшей от чужой глупости самостоятельной женщины. То есть, Валентин впервые ощутил, что его не так уж и ценят. Он бы предпочел увидеть слезы, чем услышать это равнодушное « уходи!»
В общем, он обиделся, а не обрадовался такому повороту. Воображение молчало: ребеночка он не представлял ни в каком виде, пузатую Тамару – тоже. Мысли о разводе с Олесей не возникало ни разу – такой обмен женщинами его совершенно не устраивал. Олеся оставалась нерушимо на пьедестале жены, примерной во всех отношениях.
В таком расхристанном состоянии души однажды он присел на скамейке в сквере, через который пролегал его ежедневный путь с работы. Домой не хотелось идти. Он даже пожалел, что не пьющий. Его бригада вся пила по-черному, сменяя свой состав ежегодно. Кто умирал на боевом посту, свалившись с телеграфного столба, кто спивался, кого выгоняли после жалоб клиентов. К Валентину коллеги относились с легким презрением. Когда собиралась гулька по причине чьего-то дня рождения, бригада с радостью наваливалась на Валентина, заставляя выпить. Ему приходилось выпивать, но он неизменно исчезал под общий шумок, не давая себя добить. Он смотрел на припухшие лица коллег, слушал их бормотание, терпел медвежьи объятья и радовался про себя, что никогда не превратится в таких уродов. А сейчас он вдруг вспомнил, что у этих уродов был приятный момент отключки от нудной реальности, о чем ему только оставалось мечтать.
Рядом опустилась девушка с книгой и тут же уткнулась в нее, словно спешила в парк именно за этим. Валентин с завистью глянул на девчонку и вздохнул. Наверное, студентка... Какое это времечко золотое – студенческие годы! Никаких тебе забот, если не успел пока утонуть в ненужной дружбе или роковой любви. Он еще раз тяжко вздохнул. Девушка подняла голову и тревожно спросила:
– Вам плохо?
– Что вы! Разве похоже? – удивился Валентин.
– Но вы так вздыхаете, словно вам не хватает воздуху. Это бывает при сердечной недостаточности... А я все-таки будущий врач.
– Наверное, неплохой, если на расстоянии, по вздоху, ставите диагноз, - улыбнулся Валентин.
– У меня бабушка недавно умерла. Вот так вот вздохнула – и упала головой на стол.
Девушка вроде опечалилась при воспоминании о бабушке, и Валентин грустно улыбнулся. Девушка ответила улыбкой, сняла очки, сунула их в большую сумку, пояснила:
– Экзамен скоро, по гистологии. Боюсь.
Теперь он внимательно взглянул на соседку по скамейке. Славный ребенок: большущие глаза серо-голубого цвета, вздернутый носик, ямочка на подбородке, стрижка короткая – ушки открыты и немного торчат, как у мальчишки, которому чихать на такую вульгарную деталь, как уши. Джинсы ладно обтягивают стройные бедра, а свитерок из голубого мохера подчеркивает высокую грудь. Ничего девочка... Жаль, что у него дочь почти такая по возрасту. Правда, Нинка вымахала под метр восемьдесят, прямо модель. И такая же костлявая, с грудью подростка. Повезло только с мордашкой, но почему-то ее мальчишеская стать не отпугивает мужской пол, а наоборот...
Как-то незаметно Валентин с девушкой разговорился и, уже прощаясь, спросил из вежливости:
– А зовут вас как?
– Мишель.
– Ка-ак?- удивился он.
– Вот так. Мама ждала мальчика Мишу. Хотела сына назвать в честь любимого своего поэта, Лермонтова. Она у меня филолог. Получилась – Мишель. Ужасно неудобно: Мишель Юрьевна.
– Зато как экзотично!
Оба рассмеялись. Валентин представился тоже. А потом оказалось, что им по дороге. Они шагали по улице и почему-то смеялись над каждой ерундой: над котами, выясняющими отношения прямо под ногами у прохожих, хотя весна уже кончалась, над бабкой в смешной шляпе, над собакой, деловитой походкой пересекающей улицу.
– Такое впечатление, что она бежит в институт! Ха-ха-ха!
– Или на работу! Нет, куда можно так бежать сосредоточенно? – веселился Валентин, совершенно забыв о своих неприятностях.
– Так почему вы так тяжело вздыхали на лавочке?
Валентин даже споткнулся, возвращаясь к мрачной действительности.
– Ой, деточка, вам моих проблем не понять. До моего надо дожить.
– Ну, лишь бы здоровье не подводило, – с улыбкой взрослой дамы ответила Мишель.
Они расстались на углу улицы, где жил Валентин. Оказалось, что Мишель обитала на соседней.
– Как странно, что я вас никогда в нашем районе не встречала.
– Ну, вы скажете, – засмеялся Валентин, – вот если бы я был вашим ровесником! Кто ж замечает в вашем возрасте стариков?
Получилось пошло – Валентин даже поморщился от своего дурацкого кокетства. Но Мишель ответила с искренним удивлением:
– Да какой же вы старик?! Очень даже симпатичный мужчина, молодой, у нас девчонки в институте знаете в каких старичков влюбляются? В совсем седых! Какой интерес с нашими мальчишками гулять? У них же в кармане ни копейки! Сами стреляют у предков на сигареты и завтраки! Только на мороженое в стаканчиках и разоряются! А хочется в клуб ночной сходить хотя бы...
Валентин горько вздохнул и промолчал. Пожалуй, эта последняя фраза разрушила очарование нового знакомства. Эта девица так же меркантильна, как его дочь Нина. Сейчас все такие – в карман заглядывают. А вот его Олеся...
С образом преданной и безупречной во всех смыслах Олеси Валентин легко попрощался с Мишель и чуть ли не бегом отправился домой.
Ему открыла жена. Валентин с порога кинулся ее обнимать, чмокнул в щечку. Последний раз эту процедуру он проделывал несколько лет назад. Хватало его улыбки и короткого «привет!», чтобы Олеся расплылась от радости. Но сегодня она молча дала себя обнять и мягко отстранилась, когда Валентин нацелился на второй поцелуй.
– Что-то стряслось?
– А ты сам не знаешь?
Олеся не обернулась даже. Валентин на цыпочках прошел к стулу, опустился на него с видом нашкодившего пацана.
– А чего мы такие мрачные?
– А чего мы такие веселые? – в тон ему сказала жена.
Он не ответил, только состроил обиженную гримасу. Олеся молча прошла в комнату, а не ринулась на кухню, как обычно, с привычной фразой:
– Проголодался? А у меня...
Дальше шло перечисление блюд на выбор. Она старалась приготовить два-три блюда, зная переборчивый вкус супруга. Тот мог отказаться от « надоевшего» картофельного пюре или котлет. Иногда взбрыкивал:
– Опять пельмени? Я же вчера их ел!
– Но ты ведь любишь домашние? Сам вчера говорил, что ел бы пельмени с утра и до вечера! Вот решила не покупать, а сама слепить...
– Нельзя же так буквально меня понимать, – капризничал Валентин.
А сегодня ему не предложили ничего. Валентин вымыл руки и пошел в кухню шарить по кастрюлям. Еда, конечно, его ждала, но требовался разогрев. С тревогой в душе он покорно разжег плиту и водрузил на нее сковородку. «Что она могла узнать? От кого?» – однообразная мысль крутилась в мозгу, а чувство страха росло, росло...
Олеся проверяла тетради за своим столом в спальне. Она не обернулась, когда Валентин сунул голову в дверь:
– Я провинился? – спросил он тоном первоклассника и сбоку заглянул в опущенные глаза Олеси. Но та молчала. Похоже, ни скорбная поза супруга, ни его жалобная мина ее не тронули.
– А что я должен знать?
Голос у Валентина осип. Господи, как же всегда пугала Олесю любая перемена в настроении мужа! Ей вечно мерещились неожиданные болячки! Она столько раз хоронила его в воображении, едва тому стоило пожаловаться на крошечную боль! А сейчас сидит нерушимым памятником. Значит, стряслось что-то серьезное. Надо выкручиваться, защищать свой домашний очаг! Он не даст этой мерзавке Томке все разрушить! Очевидно, опасность исходит от нее. Больше грехов у него не было.
– Я не знаю за собой никаких грехов, – твердо заявил Валентин, переступая порог спальни.
– А то, что ты уже несколько месяцев посещаешь некую гражданку, Тамару Георгиевну Головко, проживающую по адресу...
Голос у жены напряженно-холодный, пугающе холодный.
– Так это же мой участок! Я там многих посещаю! У меня таких Тамар – вагон!– живо перебил Валентин. – Ты забываешь, чем я занимаюсь на участке! Телефонную связь налаживаю! Чиню аппараты, если просят! Мне приходится задерживаться в одной квартире иногда по часу! И даже больше! Какая Тамара...
Лучше бы Олеся не повернулась к нему всем телом! На ее всегда спокойном лице сейчас была гримаса отвращения. Валентин оборвал свою пламенную защиту на выдохе.
– Тамара Георгиевна Головко – подружка моей коллеги по работе. Есть такая – Алла Леонидовна, тоже третий класс ведет, как и я. Мы в добрых отношениях. Но я никогда ни с кем свои домашние дела не обсуждаю, ты знаешь. Однако именно Алла выразила сегодня мне сочувствие по поводу развода с тобой.
– Какого развода? Что ты мелешь?
– Подружка Аллы Леонидовны, – продолжала Олеся ровным голосом, без всяких эмоций, – неделю назад позвонила ей и сообщила радостную весть: она, наконец, забеременела.
– От кого? – глупо спросил Валентин.
– От собственного телефонного мастера по имени Валентин, который обслуживает улицу Скрябина. Или у вас там полно этих Валентинов, как и Тамар на участке?
– Мало ли что и кто мог сказать! Факты нужны!
– Факты есть.
У Валентина в груди вроде как застолбило – не продохнуть. Он схватился за грудь с перепуганным видом, но Олеся не моргнула глазом, продолжала говорить противным ледяным тоном:
– Я позвонила твоей Тамаре. Номерком меня обеспечила ее заботливая подруга Алла. Она, оказывается, так ждала, когда же наступит для Томочки женский праздник. Она, конечно, меня тоже пожалела, но...
– Сволочь, подлюка!
– Кто сволочь?
Невыносимо было видеть, как его жена играет роль суровой обвинительницы. Это Елена умела разговаривать таким мерзким тоном.
– Но подруга дороже, – продолжала Олеся, так и не уточнив, кто же сволочь в этой ситуации с точки зрения супруга, – пришлось меня огорчать.
– Я узнаю все равно, кто в мое отсутствие на участке работал!
–Твоя фамилия Фоминский? Фоминский уж точно на участке в одном экземпляре водится. Тамара подтвердила. Она, конечно, не претендует на изменение своего семейного статуса...
Боже, как невыносим был для Валентина этот тон! Не узнавал он свою Олесю! Хотелось встряхнуть ее! Пусть замолчит или хотя бы заплачет! Женские слезы он понять может. Даже истерику бы закатила – он тогда бы успокаивал, винился, обещал больше никогда, никогда...
– Она женщина трезвая и понимает, что ты со своей зарплатой не потянешь две семьи. А также, что на роль молодого папаши ты не годишься – не хватает тебе умения любить. И ответственности. Эгоист потому что.
Никогда она не была так говорлива! Тоже новость. Она иногда молчала часами, приходилось ему заполнять эти паузы своей болтовней. Он как раз любил поговорить – терпеть не мог замкнутых людей. Однако молчаливость Олеси была доброжелательной, не напрягала. А сейчас... она словно решила за все предыдущие годы наговориться.
– Это еще надо доказать, что ребенок мой! Я тебе не изменял! Помнится, была такая на участке – Головко Т. Г., но...
– Какая память! – вздохнула Олеся. – Помнишь даже инициалы своих жильцов!
Она встала, глянула на мужа с укоризной. Ему даже показалось: вот сейчас заплачет! Это хорошо, разрядка все-таки. Но Олеся молча вышла из комнаты, и Валентину пришлось бежать следом. Жена включила телевизор и уселась на диване, он примостился рядом:
– Слушай, детка, не бери в голову, все это выдумки и ерунда!
Очень вовремя (или – не вовремя?) явилась Нина и закричала с порога: –
– Ма, я жрать хочу!
– Не жрать, а есть! – рассердился Валентин.– Хочешь – бери сама, маме некогда.
– О, и ты явился! Почему так рано? Мы уже привыкли, что у тебя по средам непременное совещание до полуночи или срочный заказ, правда, ма? О чем вы там совещаетесь после работы на своей телефонной станции? У вас что – план горит по испорченным телефонам?
Вот дрянь! Прямо под руку языком мелет.
Пока Нинка тарахтела в кухне посудой и хлопала дверцей холодильника под аккомпанемент собственного монолога про равнодушных предков, Олеся успела сказать:
– Разговор закончим завтра. Мне надо подумать.
– О чем думать, Леська? Ведь ничего не стряслось! Какая-то сучка, извини, которой замуж захотелось, хочет меня подставить, чтобы разрушить нашу семью, а ты...
– Я устала от твоего вранья. Иду спать. Ляжешь тут, на диване. И подумай, куда тебе завтра на ночевку идти.
– Ты же сказала – тебе надо подумать! Не пори горячку. Идти мне некуда.
– Вот и думай.
Ночью Валентин попытался полезть к супруге с нежностями и даже успел примоститься с краю, но Олеся перелезла через него и ушла в гостиную. Еще и толканула несчастного Валентина локтем. Конечно, он почти не спал, обдумывая ситуацию. Никаких мук совести он не испытывал – только досаду на неизвестную Аллу, эту сплетницу, дуру завистливую, да на Томку, разболтавшую новость. Слышал он, как Тамарка иногда звонила какой-то Алле и врала, что не может встретиться – некогда, мол. Но ни разу подружку домой не приглашала, если он был там. Может, подружка тоже одинокая и мечтает о муже? Тогда все ясно.
Мысли эти не утешали и ни к чему конкретному не приводили. В голове было пусто. Сердце щемило от жалости к себе. Один раз в жизни изменил – и вот тебе, попался! Мелкие интрижки – с поцелуями, но без постели, – он не считал грехами. Олеся должна была гордиться такой верностью, а она...
Утром он улизнул на работу пораньше, даже не позавтракав – не знал, о чем говорить с женой. Та вроде бы спокойно спала. Значит, не так уж и страдает. Ничего, все утрясется. Он докажет, что кратковременная связь яйца выеденного не стоит, а семью надо хранить бережно! Олеся простит. А с Тамаркой он поговорит серьезно, сегодня же.
Продолжение следуетhttp://www.proza.ru/2010/09/20/1421