Любовь

Михаил Анохин
                Новелла.
                История из  жизни провинции.

Нина Ковякина не сама пришла в  театр,  её  привела  мать, женщина большого положения в районном городке.  Ей всегда казалось,  что у дочери выдающиеся способности к  артистической работе. До этого, Нина училась в балетной студии, но, как говорят,  набрала излишний вес.
Её  держали  там покуда можно было держать,  не желая портить отношения с влиятельными родителями,  потом это  стало  делом невозможным.  И мать, и дочь поняли, что оставаться в балетной студии,  значит погубить карьеру дочери.  Так она появилась в драматическом театре.
Владимир Степанович - главный и единственный режиссер  театра возражать не стал, да и не мог, учитывая положение мамаши.  В репертуаре театра были две пьесы в которых главная героиня  должна  уметь прилично танцевать.  Внешность Нины и на самом деле была яркая;  выразительные  черты  лица,  большие, слегка на выкате коричневые глаза, аккуратный чуть вздернутый нос и полные,  пышущие жаром губы.  Владимир Степанович  даже загляделся  на  дочь  главного партийного босса города.  Это, пристальное разглядывание дочери явно не понравилось  матери, а вот дочь, напротив, смотрела на Владимира Степановича с интересом, который превышал простое любопытство.
Вообще-то, Владимир Степанович Гарин был личностью,  в городе,  не менее знаменитой, чем Ковякины,  но его  известность была  иного  рода;  когда-то он приехал в Сибирь вместе с артисткой-матерью и артистом-отцом из Ленинграда,  а  потом,  в пятидесятые годы учился в Лениградском театральном училище. В конце шестидесятых снялся в двух фильмах  и  получил  известность. Многие, из их круга, после войны уехали в Ленинград, а они остались в Сибири. Отец Владимира любил повторять:
- Лучше  быть  первым в деревне,  чем последнем в городе.
Таланту они были не большого,  можно сказать,  среднего, но по меркам городка,  да  и  всей области,  они значили немало,  а самое главное, могли и умели учить.
Словом, после смерти своих родителей,  Владимир Степанович как бы унаследовал театр, и его труппа была известна во многих регионах  Сибири и Дальнего Востока и даже несколько раз выступала на гастролях в обеих столицах.
Формальности с  устройством  в труппу уладили быстро и уже летом семнадцатилетняя артистка,  Нина Ковякина появилась  на сцене и театральных афишах. Этому предшествовала многотрудная работа с дебютанткой, главного режиссера Владимира Степановича. Он и не думал, что Нина Ковякина с таким азартом примется осваивать артистическую работу,  она  буквально  преследовала его по пятам.
Владимир Степанович был вдов и стар,  шел ему уже шестидесятый годок и от того возлюбил он покой,  но покоя, разумеется, не было. Особенно его не стало с приходом Нины.
И тут,  следуя протокольному правилу,  нужно ответить, как все это получилось, но все дело в том, что получилось это, по сути дела ни как!  Обычные встречи, обычные разговоры о великих артистах,  о искусстве,  словом Владимир Степанович,  известный своей эрудицией и способностью "за словом в карман не лазить" учил Нину премудростям профессии, как это делал с десятками других своих учеников и учениц.
Правда глазастая и языкастая  Глафира  Кузминична  -  дама бальзаковского  возраста  и  таких же ролей,  как-то заметила ему:
- Ты, Владимир глаза-то разуй, Ты посмотри, как Нинка на тебя смотрит? Доведет она тебя до греха, - и ехидно добавила, - если тебя еще можно до греха довести.
Он отшутился:
- Нельзя! Уже отгрешил своё!
Но Глафиру унять не просто было: 
- Что Вы, мужики, о себе знаете?
И подводя черту под этим вопросом сама же и ответила:
- Ни-чер-та!
Словом, это был единственный тревожный звонок, но он так и остался не услышанным Владимиром Степановичем, пока не случилось то,  что случилось,  а было это на гастролях в областном центре, а еще точнее, в номере гостиницы.
Следует сказать,  что особое отношение Нины к главному режиссеру не было секретом для её матери,  у неё, как и положено,  были  свои  источники информации, и как выяснилось позже, способные доставать неопровержимые улики в виде фотографий  и магнитофонных записей.
Нина постучалась к нему в номер за полночь.  Владимир Степанович  только начал раздеваться.  Он задержался в ресторане со своим приятелем из областного симфонического  оркестра,  с прима-альтом Сычевым.  Выпили по нескольку рюмок коньяка, поговорили об общих знакомых,  словом состоялся обычный в таких случаях разговор.
- Что случилось?  - Спросил Нину Владимир Степанович, пропуская её в номер.  Номер был люкс:  прихожая, зал, спальня и раздельный с ванной,  санузел. Он любил комфорт и всегда, где только мог,  устраивался с возможной роскошью.   «Заслужил», - оправдывался он, хотя никто и не упрекал его в этом.
- Обязательно,  что-нибудь  должно случиться,  чтобы к Вам прийти?
Спросила Нина и направилась прямиком в спальню и села на кровать. Она посмотрела в глаза Владимиру Степановичу и у того заныло сердце,  очень  уж  по-особенному  жадно так посмотрела. Раньше так не смотрела,  не замечал как-то раньше. Она облизнула губы и нарочито ровным голосом сказала:
- А может быть и случилось, или случится...
- Ты меня пугаешь. Говори толком.
 - Толком? А я не знаю, как об этом говорят толком?
- Что за загадки? - Нервно спросил Гарин, уже обо всем догадавшись.
 - Это называется любовью. Я Вас люблю Владимир Степанович! - Она буквально выкрикнула его отчество.
- Во, учудила! Ты в своем уме?
Гарин ни как не мог проглотить, вдруг  образовавшийся  ком в горле и потому говорил с неестественной для него хрипотцой.
- Я Вас давно люблю,  Владимир Степанович. 
В глазах девушки стояли слезы.
- Что неужели непонятно? Люблю! – Выкрикнула и уткнулась в подушку.
И только тут  Гарин увидел, что под её халатиком было голое тело. Ничего.
- Да, ты что?  Что? Ты, понимаешь..
Он не находил слов, так трудно ему еще не было ни когда,  поскольку ни  когда  не мог представить себе, что попадет в такую глупейшую ситуацию.
- Понимаю.  Я все хорошо понимаю,  а больше чувствую,  вот здесь,
Она привстала, взяла руку Гарина и силой потянула к себе.
Прижала её к горячим подрагивающим соскам
- Слышите, как  бьется мое сердце? Слышите?
Владимир Степанович  плохо соображал,  что говорит и когда на следствии ему прокрутили магнитофонную запись, он не узнал свой голос. Ему все время не верилось, что это говорил он.   
- Что ты со мной делаешь?  Разве ты не знаешь, что бывает, когда поздней осенью зацветает черемуха? Ты меня убьешь своей любовью!_
- Нет!  Нет!  Я дам тебе силы! Я буду любить тебя бережно, осторожно: как любят и берегут старинную вазу!
- Глупая,  наивная девчонка! Разве "бережно" можно любить? Ведь это все равно что гореть, и не обжигать. Нет, нет! Ты меня сожжешь, я знаю так оно и будет! Ты себя, свою жизнь погубишь!
- Ну  почему ты не хочешь меня?  Посмотри.. 
- Безумная, что ты делаешь!
- Пусть, пусть я безумная, но это твое! Для тебя!
Тогда Владимир Степанович,  стал увещевать её, хотя всё в голове кружилось и плыло: 
- Подумай,  что скажут твои отец и мать? Дед с внучкой связался? Да пройдет у тебя все это, пройдет!
- Я умру без тебя! - Выкрикнула Нина.
- Это только кажется, что умрешь. Одумайся!
Но она принялась срывать одежду  с Гарина. Кровь ударила ему в голову от прерывистого дыхания Нины от едва уловимого запаха разгоряченного женского тела.
- Не надо, не делай этого.. - Слабо отбивался он, поверженный на кровать.
- Я хочу тебя, хочу, Милый мой, хороший мой, Вот я..
Она еще что-то говорила между поцелуями, которыми осыпала его лицо,  грудь,  шею,  живот подбираясь к самому низу...  Её рука коснулась его плоти и Нина прерывисто дыша проговорила:
- А он меня хочет!
Что он там бормотал, того магнитофон явственно записать не мог.
Нина прошептав на ухо:
- Я не знаю, как это делается, я первый раз.
Владимир уперся руками в постель и смделал попытку освободиться из её объятий,  но сильные ноги обхватили его з-а талию и не отпускали: 
- Что ты со мной делаешь? - Простонал он, - пусти же?
- Не пущу! - Выдохнула ему в губы, - ни куда я тебя не отпущу!
Она приходила  к нему каждую ночь в течении недели,  пока, вечером в его номер не вошли двое  мужчин  в  черных  кожаных плащах  и  не  увели Владимира Степановича.  В это же время в комнату дочери вошла мать и так же двое мужчин в плащах.
Мать не ругалась,  не била её по щекам, но в голосе матери был  металл.  Нина ни когда не слышала и даже не подозревала, что у её матери могут быть такие угрожающие,  почти сминающие волю обертоны.
   - Живо собирайся и в аэропорт.  Самолет вылетает через два часа.  Билет и деньги вот у этих..
Она чуть замешкалась, не зная как назвать этих мужчин, а потом сказала:
- Твоих охранников.  Улетаешь в Минск к моей сестре,  твоей тетке. Почему? Знаешь сама.  Вопросов, Возражений ни каких! И отчеканила в растяжку:  Ни-ка-ких! Все, все вопросы окончены раз и навсегда,  бесповоротно!  Я прилечу через день - два. И заметь, эти охранники имеют право применить к тебе  силу.  Не  кричи,  не дергайся.
Нина была раздавлена этим натиском.  Она не узнавала своей матери  и только уже на полпути полета у нее возникла мысль о сопротивлении:  "Почему я ни кричала, не билась? Почему я как овца пошла с этими,  этими "вышибалами"?
И тут её обожгло:  «А он?  Если они со мной так могут, то с ним».,,
И ужас сковал её тело.  Ей представилось разное, но больше всего из фильмов о партизанском подполье. И от того ужас только возрастал.  Она вскочила с сидения,  но цепкие пальцы до боли сжали руку, потом она почувствовала укол в плечо, и тело её  стало  расслабляться,  а сознание поплыло, пока его не утянуло в черную воронку крутящейся тьмы.
                * * *
 На суде,  дотошная заседательница, допытывалась у Владимира Степановича:
- Кто же все-таки,. - и тут она краснела, бледнела,  но стойко вынося нелегкую долю общественного долга, наконец  сформулировала свою мысль: 
- Засунул член во влагалище и тем самым нарушил девственность потерпевшей.
В устах  этой,  еще моложавой женщины,  такая вульгарщина, такой натурализм, звучал настолько неприлично и вызывающе, что все присутствующие в зале, буквально остолбенели.
Лицо судьи стало пунцовым от стыда, хотя он много чего повидал за судейским столом.
Заседательница поняла, что сказала что-то не то, но вместо того чтобы устыдиться своей вопиющей бестактности, гордо, даже с вызовом посмотрела на окружающих. Ей казалось чрезвычайно важным уточнить эту сторону дела, и она не понимала, от чего все обходят стороной этот важный с её точки зрения вопрос.
Заседательница люто ненавидела этого,  седого шестидесятилетнего мужчину и испытывала тайную радость от того, что лицо его, при таких вопросах, то покрывалось красными пятнами, то становилось белым, как мел. Наверное, у неё были причины к такой ненависти, но исследование этих причин, увело бы нас далеко в сторону.
Никто толком не понял,  как это произошло:  обвиняемый пытался что-то сказать своими бледными,  трясущими губами. Секретарь суда, которая была к нему ближе всех, говорила, что он хотел, но не мог сказать:
- Как Вам всем не стыдно!
И она,  потом признавалась,  что от вопросов этой  заседательницы ей,  действительно было стыдно.
Владимир Степанович, обвиняемый,  упал на пол и с этого пола уже не встал. Его отвезли из зала суда прямо в морг, а через три дня схоронили.
Нина была далеко, от судейского зала и от земли, принявшей Владимира Степановича.  Там,  вдалеке,  она вела битву с  матерью, чтобы сохранить сына.
                Прокопьевск   1996 год.