Новелла.
История из жизни провинции.
Нина Ковякина не сама пришла в театр, её привела мать, женщина большого положения в районном городке. Ей всегда казалось, что у дочери выдающиеся способности к артистической работе. До этого, Нина училась в балетной студии, но, как говорят, набрала излишний вес.
Её держали там покуда можно было держать, не желая портить отношения с влиятельными родителями, потом это стало делом невозможным. И мать, и дочь поняли, что оставаться в балетной студии, значит погубить карьеру дочери. Так она появилась в драматическом театре.
Владимир Степанович - главный и единственный режиссер театра возражать не стал, да и не мог, учитывая положение мамаши. В репертуаре театра были две пьесы в которых главная героиня должна уметь прилично танцевать. Внешность Нины и на самом деле была яркая; выразительные черты лица, большие, слегка на выкате коричневые глаза, аккуратный чуть вздернутый нос и полные, пышущие жаром губы. Владимир Степанович даже загляделся на дочь главного партийного босса города. Это, пристальное разглядывание дочери явно не понравилось матери, а вот дочь, напротив, смотрела на Владимира Степановича с интересом, который превышал простое любопытство.
Вообще-то, Владимир Степанович Гарин был личностью, в городе, не менее знаменитой, чем Ковякины, но его известность была иного рода; когда-то он приехал в Сибирь вместе с артисткой-матерью и артистом-отцом из Ленинграда, а потом, в пятидесятые годы учился в Лениградском театральном училище. В конце шестидесятых снялся в двух фильмах и получил известность. Многие, из их круга, после войны уехали в Ленинград, а они остались в Сибири. Отец Владимира любил повторять:
- Лучше быть первым в деревне, чем последнем в городе.
Таланту они были не большого, можно сказать, среднего, но по меркам городка, да и всей области, они значили немало, а самое главное, могли и умели учить.
Словом, после смерти своих родителей, Владимир Степанович как бы унаследовал театр, и его труппа была известна во многих регионах Сибири и Дальнего Востока и даже несколько раз выступала на гастролях в обеих столицах.
Формальности с устройством в труппу уладили быстро и уже летом семнадцатилетняя артистка, Нина Ковякина появилась на сцене и театральных афишах. Этому предшествовала многотрудная работа с дебютанткой, главного режиссера Владимира Степановича. Он и не думал, что Нина Ковякина с таким азартом примется осваивать артистическую работу, она буквально преследовала его по пятам.
Владимир Степанович был вдов и стар, шел ему уже шестидесятый годок и от того возлюбил он покой, но покоя, разумеется, не было. Особенно его не стало с приходом Нины.
И тут, следуя протокольному правилу, нужно ответить, как все это получилось, но все дело в том, что получилось это, по сути дела ни как! Обычные встречи, обычные разговоры о великих артистах, о искусстве, словом Владимир Степанович, известный своей эрудицией и способностью "за словом в карман не лазить" учил Нину премудростям профессии, как это делал с десятками других своих учеников и учениц.
Правда глазастая и языкастая Глафира Кузминична - дама бальзаковского возраста и таких же ролей, как-то заметила ему:
- Ты, Владимир глаза-то разуй, Ты посмотри, как Нинка на тебя смотрит? Доведет она тебя до греха, - и ехидно добавила, - если тебя еще можно до греха довести.
Он отшутился:
- Нельзя! Уже отгрешил своё!
Но Глафиру унять не просто было:
- Что Вы, мужики, о себе знаете?
И подводя черту под этим вопросом сама же и ответила:
- Ни-чер-та!
Словом, это был единственный тревожный звонок, но он так и остался не услышанным Владимиром Степановичем, пока не случилось то, что случилось, а было это на гастролях в областном центре, а еще точнее, в номере гостиницы.
Следует сказать, что особое отношение Нины к главному режиссеру не было секретом для её матери, у неё, как и положено, были свои источники информации, и как выяснилось позже, способные доставать неопровержимые улики в виде фотографий и магнитофонных записей.
Нина постучалась к нему в номер за полночь. Владимир Степанович только начал раздеваться. Он задержался в ресторане со своим приятелем из областного симфонического оркестра, с прима-альтом Сычевым. Выпили по нескольку рюмок коньяка, поговорили об общих знакомых, словом состоялся обычный в таких случаях разговор.
- Что случилось? - Спросил Нину Владимир Степанович, пропуская её в номер. Номер был люкс: прихожая, зал, спальня и раздельный с ванной, санузел. Он любил комфорт и всегда, где только мог, устраивался с возможной роскошью. «Заслужил», - оправдывался он, хотя никто и не упрекал его в этом.
- Обязательно, что-нибудь должно случиться, чтобы к Вам прийти?
Спросила Нина и направилась прямиком в спальню и села на кровать. Она посмотрела в глаза Владимиру Степановичу и у того заныло сердце, очень уж по-особенному жадно так посмотрела. Раньше так не смотрела, не замечал как-то раньше. Она облизнула губы и нарочито ровным голосом сказала:
- А может быть и случилось, или случится...
- Ты меня пугаешь. Говори толком.
- Толком? А я не знаю, как об этом говорят толком?
- Что за загадки? - Нервно спросил Гарин, уже обо всем догадавшись.
- Это называется любовью. Я Вас люблю Владимир Степанович! - Она буквально выкрикнула его отчество.
- Во, учудила! Ты в своем уме?
Гарин ни как не мог проглотить, вдруг образовавшийся ком в горле и потому говорил с неестественной для него хрипотцой.
- Я Вас давно люблю, Владимир Степанович.
В глазах девушки стояли слезы.
- Что неужели непонятно? Люблю! – Выкрикнула и уткнулась в подушку.
И только тут Гарин увидел, что под её халатиком было голое тело. Ничего.
- Да, ты что? Что? Ты, понимаешь..
Он не находил слов, так трудно ему еще не было ни когда, поскольку ни когда не мог представить себе, что попадет в такую глупейшую ситуацию.
- Понимаю. Я все хорошо понимаю, а больше чувствую, вот здесь,
Она привстала, взяла руку Гарина и силой потянула к себе.
Прижала её к горячим подрагивающим соскам
- Слышите, как бьется мое сердце? Слышите?
Владимир Степанович плохо соображал, что говорит и когда на следствии ему прокрутили магнитофонную запись, он не узнал свой голос. Ему все время не верилось, что это говорил он.
- Что ты со мной делаешь? Разве ты не знаешь, что бывает, когда поздней осенью зацветает черемуха? Ты меня убьешь своей любовью!_
- Нет! Нет! Я дам тебе силы! Я буду любить тебя бережно, осторожно: как любят и берегут старинную вазу!
- Глупая, наивная девчонка! Разве "бережно" можно любить? Ведь это все равно что гореть, и не обжигать. Нет, нет! Ты меня сожжешь, я знаю так оно и будет! Ты себя, свою жизнь погубишь!
- Ну почему ты не хочешь меня? Посмотри..
- Безумная, что ты делаешь!
- Пусть, пусть я безумная, но это твое! Для тебя!
Тогда Владимир Степанович, стал увещевать её, хотя всё в голове кружилось и плыло:
- Подумай, что скажут твои отец и мать? Дед с внучкой связался? Да пройдет у тебя все это, пройдет!
- Я умру без тебя! - Выкрикнула Нина.
- Это только кажется, что умрешь. Одумайся!
Но она принялась срывать одежду с Гарина. Кровь ударила ему в голову от прерывистого дыхания Нины от едва уловимого запаха разгоряченного женского тела.
- Не надо, не делай этого.. - Слабо отбивался он, поверженный на кровать.
- Я хочу тебя, хочу, Милый мой, хороший мой, Вот я..
Она еще что-то говорила между поцелуями, которыми осыпала его лицо, грудь, шею, живот подбираясь к самому низу... Её рука коснулась его плоти и Нина прерывисто дыша проговорила:
- А он меня хочет!
Что он там бормотал, того магнитофон явственно записать не мог.
Нина прошептав на ухо:
- Я не знаю, как это делается, я первый раз.
Владимир уперся руками в постель и смделал попытку освободиться из её объятий, но сильные ноги обхватили его з-а талию и не отпускали:
- Что ты со мной делаешь? - Простонал он, - пусти же?
- Не пущу! - Выдохнула ему в губы, - ни куда я тебя не отпущу!
Она приходила к нему каждую ночь в течении недели, пока, вечером в его номер не вошли двое мужчин в черных кожаных плащах и не увели Владимира Степановича. В это же время в комнату дочери вошла мать и так же двое мужчин в плащах.
Мать не ругалась, не била её по щекам, но в голосе матери был металл. Нина ни когда не слышала и даже не подозревала, что у её матери могут быть такие угрожающие, почти сминающие волю обертоны.
- Живо собирайся и в аэропорт. Самолет вылетает через два часа. Билет и деньги вот у этих..
Она чуть замешкалась, не зная как назвать этих мужчин, а потом сказала:
- Твоих охранников. Улетаешь в Минск к моей сестре, твоей тетке. Почему? Знаешь сама. Вопросов, Возражений ни каких! И отчеканила в растяжку: Ни-ка-ких! Все, все вопросы окончены раз и навсегда, бесповоротно! Я прилечу через день - два. И заметь, эти охранники имеют право применить к тебе силу. Не кричи, не дергайся.
Нина была раздавлена этим натиском. Она не узнавала своей матери и только уже на полпути полета у нее возникла мысль о сопротивлении: "Почему я ни кричала, не билась? Почему я как овца пошла с этими, этими "вышибалами"?
И тут её обожгло: «А он? Если они со мной так могут, то с ним».,,
И ужас сковал её тело. Ей представилось разное, но больше всего из фильмов о партизанском подполье. И от того ужас только возрастал. Она вскочила с сидения, но цепкие пальцы до боли сжали руку, потом она почувствовала укол в плечо, и тело её стало расслабляться, а сознание поплыло, пока его не утянуло в черную воронку крутящейся тьмы.
* * *
На суде, дотошная заседательница, допытывалась у Владимира Степановича:
- Кто же все-таки,. - и тут она краснела, бледнела, но стойко вынося нелегкую долю общественного долга, наконец сформулировала свою мысль:
- Засунул член во влагалище и тем самым нарушил девственность потерпевшей.
В устах этой, еще моложавой женщины, такая вульгарщина, такой натурализм, звучал настолько неприлично и вызывающе, что все присутствующие в зале, буквально остолбенели.
Лицо судьи стало пунцовым от стыда, хотя он много чего повидал за судейским столом.
Заседательница поняла, что сказала что-то не то, но вместо того чтобы устыдиться своей вопиющей бестактности, гордо, даже с вызовом посмотрела на окружающих. Ей казалось чрезвычайно важным уточнить эту сторону дела, и она не понимала, от чего все обходят стороной этот важный с её точки зрения вопрос.
Заседательница люто ненавидела этого, седого шестидесятилетнего мужчину и испытывала тайную радость от того, что лицо его, при таких вопросах, то покрывалось красными пятнами, то становилось белым, как мел. Наверное, у неё были причины к такой ненависти, но исследование этих причин, увело бы нас далеко в сторону.
Никто толком не понял, как это произошло: обвиняемый пытался что-то сказать своими бледными, трясущими губами. Секретарь суда, которая была к нему ближе всех, говорила, что он хотел, но не мог сказать:
- Как Вам всем не стыдно!
И она, потом признавалась, что от вопросов этой заседательницы ей, действительно было стыдно.
Владимир Степанович, обвиняемый, упал на пол и с этого пола уже не встал. Его отвезли из зала суда прямо в морг, а через три дня схоронили.
Нина была далеко, от судейского зала и от земли, принявшей Владимира Степановича. Там, вдалеке, она вела битву с матерью, чтобы сохранить сына.
Прокопьевск 1996 год.