На картинке музыкальный ансамбль "Свэнко"
заимствовано в интернете
Не деньги надо было беречь. Совсем не это, как оказалось.
Они были вполне благопристойными, эти две цыганки, которые зашли к нам в купе. Я бы даже сказала – тихие. Поздоровались, положили на стол свои билеты, сели напротив.
Они не суетились, не приставали с гаданиями или просьбами что-нибудь купить. Были милы и приветливы. Прилично одеты и опрятны.
Одна была пожилая и сухощавая. Другая намного моложе. Смуглая, невероятно красивая, высокая и крепко сбитая. Модная. Я сидела напротив и молча восхищалась со вкусом подобранным туалетом, золотыми украшениями, надетыми в меру. Ничего вульгарного, улично цыганского, все современно и без излишеств.
Мы обменялись какими-то короткими фразами относительно постельного белья или еще чего-то (сейчас это вспомнить трудно, да и не имеет значения), после чего в наше купе зашли два парня, вероятно их попутчики. Они говорили о чем-то на своем недоступном нашему пониманию языке, шутили, между делом обращаясь к нам на русском. Потом один из них предпринял попытку пофлиртовать с молодой красавицей. Он провел по ее упругому стану бесцеремонной рукой, за что тут же получил по рукам. Цыганка сверкнула на него магически испепеляющим взглядом своих карих пронзительных глаз, молча поднесла к его глазам руку с обручальным кольцом на безымянном пальце, и тот отстал от нее. Через несколько минут парни внесли в купе вещи наших соседок. Уложили их на полках и под сиденья и на какое-то время скрылись из виду. А мы с подругой вышли в коридор вагона. И увидели там… В буквальном смысле целый табор. Почти из каждого купе торчала цыганская голова, в другие еще только заселялись ребята и девушки с дорожными сумками и чемоданами. В проходе стоял невообразимый шум, звенела оживленная речь со знакомым акцентом. Но мне почему-то запомнилось больше всего лицо проводницы. Она стояла у своей купешки и с ужасом смотрела на всю эту галдящую ораву. Наверное, уже прикидывала в уме, сколько хлопот и неприятностей ей предстоит в этом рейсе.
Мне тоже стало не по себе. Я вспомнила, как однажды старая цыганка развела в поезде моего папу. Она так же вот вошла в купе, но только с тремя малыми детьми и попросила разменять пятьдесят рублей (деньги по тем временам немалые). Всего-то лишь, разменять! Папа, добрый человек, отдал ей купюру, та в свою очередь передала ему пачку мелких банкнот… Потом оказалось, что в этой пачке не пятьдесят, а в два раза меньше денег. Историю эту я запомнила надолго, поэтому всегда старалась держаться от этого люда подальше. И вот теперь приходилось с ними ехать в одном помещении. В очень тесном контакте. Все мои опасения отразились на моем лице, как я предполагаю, потому что уловив мой обеспокоенный взгляд, подруга меня успокоила:
- Не бойся, они не воруют у тех, с кем едут.
Подруга была опытная, житейски основательно подкована и произнесла все это таким авторитетным тоном, что не поверить ей я не могла. И я поверила.
Из купе вышла старая цыганка и подтвердила:
- Не бойся. Мы не воруем.
Я зарделась, потому что стало стыдно: оказалось, что цыганка слышала наш разговор. Не зная как скрыть неловкость, я юркнула в купе.
Мы покачивались в такт движению поезда, жевали пирожки из буфета, смотрели в окно. За окном мелькала довольно скучная картина: поволжские степи, выжженные солнцем поля, блеклая зелень, покрытая пылью, бедные домишки придорожных деревень. И скучали бы мы с ней до самого отхода ко сну, если бы вскоре…
Нет, никто не покушался на наши вещи, когда мы выходили из купе. Никто не донимал нас утомительными разговорами. Просто весь табор в скором времени перекочевал к нам.
Как вся эта ватага уместилась в узеньком пенальчике вагонного бокса, я до сих пор не могу взять в толк, но мы оглянуться не успели, как на обеих нижних полках, а также на верхней, куда заселила свои вещи молодая цыганка, оказались шумные шустрые ее соплеменники. Они сыпали шутками, гоготали, махали руками, подмигивали нам, а я все больше и больше терялась в догадках как реагировать на это нежданно свалившееся «счастье». Нашествие какое-то! Сейчас напьются, перессорятся, потом поножовщина, милиция, протокол, пойду свидетелем в суде. Или еще хуже – случайно попаду под горячую руку, и вот уже не свидетель я, а натуральная жертва… Бр-р… Перспективка, да?
Цыганка снова угадала мои опасения и молча повела бровью, типа «не бойся, они смирные». Моя подруга тоже никакого беспокойства не испытывала. Улыбалась, общалась с гостями, бежать к проводнице с просьбой переселить нас в другое купе не спешила. Да и какой смысл, если они заполонили весь вагон. Ну и я успокоилась. На какое-то время. Потом вспомнила, как однажды в детстве ко мне на улице пристала цыганка.
- Давай, девица, я тебе погадаю, - напирала она на меня всей массой увесистого тела.
А я начала ей объяснять, что я пионерка и в гадания не верю и незачем мне поэтому слушать ее предсказания. Та же, не обращая на мои возражения никакого внимания, наговорила какой-то ерунды, а затем беспардонно выхватила у меня из руки бумажный рубль, который я вытащила из кармана куртки, чтобы купить какую-то дребедень в киоске. От обиды я едва не задохнулась.
- Отдай! Ты чего?
Не удостоив меня ответом, цыганка пошла своей дорогой, важно переваливая из стороны в сторону свое огромное тело. Ну и как им верить после этого?
Ребята очевидно заметили мое смущение и сказали, что они из труппы театра «Ромэн», едут на гастроли, будут сейчас репетировать, чтобы время не терять. Но я им не поверила. Мне тогда казалось чем-то невероятным – встретиться вот так, запросто, в затрапезном саратовском поезде с настоящими артистами из Москвы. Потом вспомнила как мы с подружкой встретили на улице родного города настоящего Николая Сличенко (он приезжал в наш город со своим театром на гастроли) и решила, что все-таки надо поверить. С такой верой было гораздо интресней проводить время.
Я любила верхние полки, поэтому участвовала в веселухе оттуда. Да и места мне на нижней подружкиной полке очень скоро не хватило, потому что в наше купе прибывал новыми нескончаемыми партиями веселый кочевой народ. Или все же оседлый? Впрочем неважно.
Внизу сидели кучно, чуть ли не на коленях друг у друга, но с ощущением «в тесноте да не в обиде». Я же смотрела на весь этот беспечный балаган сверху вниз, иногда свешивала голову, чтобы ответить тем, кто болтал подо мною, хохотала вместе со всеми, помнится, даже пыталась спеть вместе со всеми какой-то романс. «Очи черные» кажется.
Тот самый парень, который вошел в купе первым и помог нашим соседкам занести вещи, оказался в этой компании заводилой. Худой как стропила, в широком пиджаке не своего размера, в разноцветной рубашке, в вышедших из моды расклешеных шерстяных брюках, полы которых высоко поднимаясь, оголяли тощие волосатые ноги, он был в сущности нелеп. И тем не менее вся компания держалась на нем. На его темпераменте, фонтанирующей бравурности, непобедимом мажоре и непоколебимой уверенности в себе, порой переходящей в наглость.
Заводила этот всю дорогу подшучивал над одним из приятелей, который лично у меня вызывал наибольшую симпатию. Парень был скромным, не нахальствовал, вид имел доброжелательный и вполне открытый. Оказалось, что именно эти качества ценились меньше всего в этой компании.
- Ну смотри, смотри, - все время говорил мне Тонкий, тыкая пальцем в скромнягу. - Видишь, какое у него лицо глупое?
На это я ничего не отвечала, проявляя молчаливую солидарность с жертвой внутриплеменной дискриминации, а про себя думала: как отличаются наши представления об уме от представлений этого свободолюбивого народа…
Странно, но ни проводница, ни пассажиры соседних купе не пытались навести тишину и порядок в вагоне. Не то не решались связываться с взрывным народом, не то их веселье было слишком заразительным. Никто не кричал, не бил кулаками в стену, требуя прекратить это безобразие, не бегал жаловаться проводнице. А тем того и надо. Травят байки, подкалывают друг друга, песни вовсю распевают.
Один из них заскочил на мою полку, отчего мне пришлось втиснуться в самый угол, и начал говорить мне всякие хорошие слова. Мне бы глупой сообразить, что это ухаживания, но я в тот момент снова начала переживать. На этот раз я вспомнила нашумевший тогда фильм «Табор уходит в небо». А главный герой в этом фильме воровал лошадей. А его друг – домашнюю птицу. Лошади, правда, у меня с собою не было, да и цыплят в кошелке с собой не прихватила, но у меня сумочка с деньгами лежала на верхней полке. Рукой взмахнул как бы невзначай, зацепил добычу, спрыгнул с полки – и был таков. А убрать сумочку прямо на виду у всех – значило выказать недоверие к гостям или еще глупее – подтвердить, что деньги лежат именно там, а не где-нибудь в потайном кармане одежды. В общем исключительно сложная ситуация. Приходилось одним глазом кокетничать, поддерживая приятное общение и купаясь в комплиментах, другим все время косить в сторону - туда, где белела на самом виду сумка с документами и деньгами.
А цыгане - заливались! Вольная беспечная душа, она у них рвалась наружу. Ограничивать себя в проявлении чувств они, как я поняла, не привыкли. Да и по кайфу им было в своей дружной компании.
И вот уже проводница всполошилась: а вдруг сейчас еще и танцевать начнут? Потом посмотрела на узкий проход между полок, густо укомплектованный двумя рядами ног, прикинула в уме: слишком тесно для танцев. Сделала строгий вид, хотя улыбка пробивалась сквозь маску строгости на ее миловидном лице, напомнила о правилах приличия и пошла к себе.
Толпа разошлась только под утро. Но я этого не заметила, потому что провалилась в сон. Но сон этот был здоровым и счастливым. Никогда я не путешествовала вместе с цыганским табором. Никогда я не участвовала в их репетициях (или как бы в репетициях). Никогда не находилась в эпицентре событий их непонятной, но притягивающе загадочной жизни. Никогда так феерично не проводила время своей скромной провинциальной жизни. Какие замечательные, добрые, открытые, талантливые люди - думала я под стук колес, погружаясь в бессвязные картины первых сновидений. В глазах мелькали пестрые индерапы, развевающиеся на ветру черные копны женских волос, пламенеющие языки пламени их дымных костров. В ушах звенели монисты, зычный акцент, ржание лошадей, детские крики, скрип телег. И сама я уже была готова уйти с этим табором в небо. В любую даль, но только подальше от прозы жизни и неустроенного советского быта…
Среди ночи меня разбудила странная возня. Подруга отбивалась от кого-то. «Все-таки ограбили!» – мелькнуло у меня в голове.
Цыганки не спали, это чувствовалось, но вмешиваться не собирались. Говорят, у них так принято.
- Сумку проверь, - сказала я подруге, когда обидчика спровадили восвояси.
- Да нужны ему деньги… - ответила многомудрая подруга, приводя всклокоченные волосы в порядок.
- А что ему тогда надо было? – спросила я, наивно хлопая в темноте заспанными глазами.
- Что-что… - ответила подруга недовольно.
Застегнув верхнюю пуговицу блузки, поправив затем съехавшую на плечо лямку бюстгалтера, она лишь прогудела в непроницаемом мраке ночи:
– Вырастешь – узнаешь…