(История одной встречи)
Лозунги Октябрьского переворота большевиков были кратки и понятны нищим, не привыкшим трудиться массам: «Грабь награбленное!», «Кто был никем, тот станет всем!».
К власти пришли новые хозяева страны. Всего за три года выдвиженцы из люмпен-пролетариата уничтожили в гражданской войне или изгнали из России около 4,5 миллиона представителей русской интеллигенции. Другая, наиболее талантливая часть русского народа погибла в Великой Отечественной войне. Эти потери были невосполнимы. Правы англичане, что считают: окончивший Оксфорд юноша может только тогда считаться интеллигентом, если это высшее учебное заведение окончили его отец и дед.
Свято место пусто не бывает. В стране стало расти и размножаться новое поколение «потомков деда Щукаря и Швондера». Будущий нобелевский лауреат в области литературы Михаил Шолохов, по-видимому, следуя принципам социалистического реализма, в своей книге «Поднятая целина» скрыл от нас сведения о детях деда Щукаря, указав, что он спал только с козлом. Но этот факт отмечался у Щукаря лишь в его преклонные годы. А в молодости он спал с женой и, одурев от дневного безделья, по ночам делал детей. Рождались у него дети с пузцом сытеньким, головкой тыковкой, вырастая такими же бездельниками, как их отец. Факт наличия детей у Швондера скрыл от читателей и Михаил Булгаков.
Это они заполнили почти все возрастные ниши в нашей стране. Это из них только в 1976 году было осуждено 976090 человек, из которых около 200000 подростков до 18 лет. Это у них появились неизвестные ранее в нашей стране болезни, присущие только бездельникам: СПИД, наркомания, алкоголизм. Демографический взрыв рождаемости у щукарей и швондеров привел к возникновению в стране мафиозных структур. Мафии, у которой отсутствуют внутренние самозапреты. Отсюда и безжалостность, придавшая страшный вид нашей послереволюционной истории.
Хорошее дерево не приносит плохих плодов, так же как
испорченное дерево не может их не принести.
Из Библии
Теперь меня ничего не связывало с этим городом, где прошли мои первые студенческие годы, где извергали в небо свой дым заводские трубы металлургических и алюминиевых комбинатов, где даже идущий зимой в городе снег падал на землю черным.
Сегодня я похоронил свою мать, которая за свою долгую жизнь пережила смерть двух мужей и дочери. Всю жизнь она гордилась своим происхождением, родством со смоленскими и булгарскими князьями, и, вступив в брак с моим отцом, оставалась под своей девичьей фамилией. Молодые годы ее прошли в Москве, где она после окончания педучилища работала учительницей начальных классов в спецшколе для детей, родители которых занимали высокие правительственные посты. В эту школу она была направлена по просьбе ее брата, занимавшего в то время очень ответственный пост в Наркомате путей сообщения. Когда гитлеровские войска подошли к Москве, мой отец отправил нас с матерью в один из городов Кузбасса, где проживала со своей семьей ее сестра, также учительница начальных классов, но уже в обычной школе.
Спустя два года после гибели моего отца в 1943 году, мать выходит замуж за ссыльнопоселенца, вся вина которого была в том, что его родители были столбовые дворяне.
Так у нас в семье появился еще один мужчина — мой отчим. Оформив брак, мать взяла фамилию отчима, что, в конечном счете, свелось к лишению нас всех льгот, которыми она пользовалась как вдова красного командира. Отчим, недоучившийся горный инженер, высланный в Сибирь с последнего курса горного института, работал в геологоразведочных экспедициях Западно-Сибирского геологического управления.
Прошли годы. У матери и ее сестры, вышедшей замуж за потомка польского шляхтича, предок которого, участник восстания против русской оккупации Польши, был сослан в поселок Верный, подрастали дети. В редкое время, когда обе сестры встречались вместе, шел разговор об их будущем. Это будущее представлялось не иначе, как в заключении счастливого брака с детьми высокопоставленных родителей, на уровне руководящих партийных и советских работников.
Первое суровое испытание выдалось для сестры матери, которая надолго слегла, получив весть, что ее горячо любимый первенец-сын, будучи помощником районного прокурора где-то на Дальнем Востоке, куда он был направлен после окончания института, женился на дочери уборщицы райпрокуратуры. После развода, по настоянию матери, мой двоюродный брат женился еще два раза. Последняя его жена была намного моложе, оставив ради него своего первого мужа, кандидата наук. Далее неудачный брак у дочери: мать ее мужа, старшего преподавателя кафедры университета, была простой рабочей. Двоюродная сестра, всю свою жизнь, прожив вместе с матерью и отцом, воспитав двоих прекрасных детей, так и не вышла повторно замуж.
Следующий удар случился с моей матерью. Моя сестра от брака с отчимом вышла замуж, казалось, за хорошего парня. И опять брак неравный. Родителей не радовало родство со сватьей, рядовой сотрудницей какой-то коммунальной конторы, получившей это теплое место благодаря партийному билету, неразборчиво сменившей, по мнению матери, нескольких мужей. После неоднократных скандалов, устроенных отчимом и матерью, сестра развелась, оставив на своих руках без отца двух малолетних дочек. Прожив несколько лет, сестра умерла.
Что бы я делал без помощи тех людей, которые окружали мать в последние годы ее жизни. Только их бескорыстная помощь помогла мне совершить весь похоронный ритуал. Совершенно незнакомые мне люди выкопали могилу, опустили гроб с телом матери, поставили памятник. А теперь я сижу с ними в кафе, где собрались все, кто участвовал в похоронах, чтобы помянуть покойницу по русскому обычаю. Расплатившись с администрацией кафе за поминальный обед, я тихо, как говорят, по-английски, покинул его. И хотя мой поезд уходил поздно вечером, я поехал на вокзал, считая, что вокзальная суета отвлечет меня от тяжелых воспоминаний.
На вокзале была обычная, знакомая мне, исколесившему всю страну, обстановка. Вокзальное радио объявляло о прибытии и отправлении пассажирских поездов и электричек, вокзальный буфет, где в студенческие годы я покупал горячие пирожки с ливером, торговал пивом, сардельками и хот-догами. Через некоторое время я почувствовал чувство голода, так как на поминальном обеде с трудом заставил себя съесть ложку кутьи — рисовой каши с изюмом.
Выстояв небольшую очередь, я взял бутылку пива, пару сарделек, обильно политых заморским кетчупом, и подошел к высокому столику. И тут я почувствовал чей-то направленный на меня голодный взгляд. Я оглянулся и увидел сидящего на вокзальной скамье пожилого человека, на пиджаке которого крепились засаленные орденские колодки, среди них были знакомые мне планки орденов Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды и Александра Невского.
Я не мог выдержать взгляда этого человека, хотя его взгляд уже переместился с меня на тарелку с сардельками. Я вновь подошел к буфету и попросил бутылку водки и еще одну порцию сарделек. Поставив все на стол, я подошел к бывшему фронтовику и попросил его:
— Давай, комбат, выпьем и помянем мою мать, которую я сегодня оставил на кладбище рядом с отчимом.
Мужчина, нисколько не удивясь, что я назвал его комбатом, так как в соответствии со статусом ордена Александра Невского им награждали офицеров в должности командира батальона, внимательно посмотрев на меня, встал и подошел к столику. Взяв наполненный водкой стакан, он спросил:
-Скажите хоть, как звали покойницу. Кого помянуть?
Я назвал фамилию, имя и отчество матери. Мужчина, практически не раздумывая, спросил:
-Эта умершая женщина, не являлась ли женой начальника планового отдела геологоразведочной экспедиции, которая с конца сороковых годов базировалась около деревни Усково?
Я, немного удивленный его вопросом, ответил положительно.
Тогда тот сказал:
-Я знал вашу семью. Знал вас еще школьником, и мы часто с вами встречались на конном дворе, куда вы чуть ли не ежедневно прибегали, чтобы проехаться верхом, сгонять лошадей на водопой. Я в то время работал в этой экспедиции. Я очень рад встретить знакомого мне по тем давним временам человека и выразить вам свое сочувствие в связи со смертью вашей матери.
Разговор затянулся, и Алексей Николаевич, так звали знакомого нашей семьи, предложил пройти к нему домой в квартиру, где он проживал вместе с семьей сына, при этом он долго извинялся, если в квартире будут чужие люди. Так как дом, где проживали ветераны геологического управления, находился недалеко от вокзала, и у меня было много свободного времени до отхода поезда, я согласился. Взяв в магазине все что полагается, когда встретишь знакомого человека и есть о чем вспомнить и поговорить, мы, открыв ключом дверь, зашли в трехкомнатную квартиру, именуемую в народе «хрущобой». Из комнаты, дверь которой выходила в небольшую прихожую, валили клубы дыма — там шла азартная игра в карты.
-А это ты, дед.
Выглянувшая из комнаты очень полная молодая женщина с сигаретой в зубах равнодушно посмотрела на меня и скрылась за дверью.
Мы прошли в маленькую, прилегавшую к балкону комнату и открыли дверь на балкон, чтобы проветрить от застоявшегося запаха довольно вонючих сигарет. Разложив на табурете принесенную с собой закуску, продолжили начатый на вокзале разговор. Я слушал рассказ Алексея Николаевича, который сохранился в моей памяти почти дословно:
-В мае 1941 года я окончил Тульское артиллерийское училище. Всем нам присвоили звание лейтенантов. Одели и обули — все с иголочки. В петлицах засветились по два рубиновых квадрата. Деньги выдали — и подъемные, и все прочее. Почти целый месяц мы ждали приказа наркома обороны о назначении по частям. Наконец был получен приказ. Мне предстояло отправиться в Киевский особый военный округ, в дивизион бронепоездов. На место назначения, воспользовшись попутной автомашиной, я прибыл рано утром 21 июня и явился к начальнику штаба дивизиона. Меня определили пока в комнате общежития и порекомендовали подыскать квартиру. Но вечером весь командный состав собрали по тревоге и приказали всем занять свои места в боевых расчетах. Ночью паровоз бронепоезда заправили водой и углем. Из артсклада доставили полный боекомплект. Утро 22 июня обещало быть солнечным. Недалеко от станции находился аэродром. Над ним творилось что-то непонятное. В небе гонялись, стреляя друг в друга, самолеты и падали объятые дымом и пламенем. Вскоре часть самолетов с крестами на крыльях появилась над нашим бронепоездом, стреляя из пулеметов и сбрасывая бомбы. Так началась для меня война.
Внешне похожий на большое богатое село с множеством каменных строений город, куда я прибыл, находился на правом берегу Днепра. Чуть в стороне от города, на высоком крутом берегу нашел свой последний приют великий кобзарь Тарас Шевченко. Железнодорожный мост связывал оба берега реки. Войск в городе, кроме пограничников, не было. Наш бронепоезд был передан для поддержки небольшому подразделению НКВД, охраняющему мост. Другой бронепоезд находился в тылу, в Лепляевском лесу, где располагался дивизион тяжелой артиллерии. Прошла неделя. Каждый день готовили горячую пищу, которой делились с занявшими оборону пограничниками. Так наступило утро 30 июня. Стояла абсолютная тишина, нарушаемая всплесками проснувшейся рыбы. Незаметно в тишину ворвался приглушенный гул от авиационных моторов. На бронепоезде сыграли тревогу. Стволы артиллерийских орудий развернулись в сторону идущей к городу дороги, по которой, как отметили артиллерийские наблюдатели, развернувшейся длинной колонной двигались не ожидающие встретить тут серьезного сопротивления фашистские войска: танки, бронетранспортеры, машины с пехотой.
Как только голова колонны приблизилась к мосту, заговорили орудия нашего бронепоезда и катеров Пинской флотилии, через наши головы в сторону врага летели снаряды тяжелых орудий. Дорогу заволокло гарью. Орудия нашего бронепоезда перешли на прямую наводку. Фашисты стали выскакивать из горящих танков и бронетранспортеров. Так продолжалось всего около часа. Не выдержав, противник стал поспешно отходить. Весь следующий день над нами висели самолеты-разведчики, однако наши бронепоезда, иногда называемые кочующими батареями, и бронекатера так искусно маневрировали и маскировались, что врагу не удалось обнаружить нас.
Утром 2 августа на нашу оборону совершили налет эскадрильи немецких пикирующих бомбардировщиков. На подступах к городу развернулось настоящее сражение. Вражеские танки и бронетранспортеры под прикрытием авиации неумолимо приближались к нашим позициям, извергая из орудийных стволов смертоносный огонь. Укрывавшийся до этого времени в лесу, наш бронепоезд, выйдя на боевую позицию, с ходу открыл огонь из всех орудий. Из леса вновь ударила тяжелая артиллерия. Танки стали поспешно отходить. Так продолжалось до середины августа. Немецкая авиация по-прежнему не трогала железнодорожный мост. В одну из ночей, установив временный деревянный настил, по мосту переправилась танковая бригада из средних и тяжелых танков, кавалерийское соединение, наступление которых было приостановлено немецкой авиацией. Поддерживавший наступление наш бронепоезд прошел по освобожденной от немцев территории около 20 километров. Несколько часов бойцы бронепоезда и командный состав под смертоносным огнем фашистских бомбардировщиков прикрывали отход значительно уменьшившейся в числе танковой бригады. В результате вражеского налета взрывом бомбы мост был частично разрушен. В тыл дорога была для нас закрыта. По приказу командования бронепоезд вошел на сохранившуюся часть моста и был подорван вместе с мостом. Это произошло 18 августа. Так закончилось для меня первое боевое испытание, которое я с честью выдержал, командуя расчетом главного орудия бронепоезда. Далее пришлось воевать в пешем строю. Перед тем как взорвать бронепоезд, командир распорядился снять с центральной башни зенитную пулеметную установку. Одним словом, отступали обороняясь.
В начале сентября, выйдя из района оставленного нашими войсками города Лубны, мы получили приказ установить орудия на бронепоезде, платформы которого рабочие железнодорожного депо обшивали бронелистами.
В ночь на 16 сентября нам зачитали приказ. В приказе говорилось, что в соответствии решением командования 26-й армией нам приказано поддержать совместно с артиллерийским зенитным дивизионом ее наступление на город с задачей овладеть мостами через реку Сулу.
Еще плыл в лощинах туман, когда бронепоезд и артдивизион начали артиллерийскую подготовку. Вслед за первыми залпами наши части перешли в наступление. Бронепоезд, укрывшись у опушки леса, вел постоянный огонь по вражеской технике, прикрывая дороги из Новаков, Ольшанки и Клепачей. Но силы были неравные. Против 26-й армии стояла хорошо укомплектованная 17-я полевая армия и танковая группа генерала Клейста. Наступление сорвалось. Наши части заняли оборону. Наступлению гитлеровской танковой группы сильно мешал огонь нашего бронепоезда и артдивизиона. Ночью, израсходовав полный боекомплект, мы получили приказ отойти к городу Пирятину, где располагался штаб Юго-Западного фронта.
20 сентября, прикрывая отход 37-й армии и штаба Юго-Западного фронта во главе с генералом Кирпоносом у станции Дубровка, наш наспех собранный бронепоезд не устоял перед сильнейшим налетом немецких пикирующих бомбардировщиков и был полностью уничтожен. Оставшиеся в живых плакали, прощаясь с лежащими по сторонам разбитого железнодорожного полотна броневагонами с орудиями, из которых уже не придется сделать ни одного выстрела. Так я вновь потерял еще один бронепоезд. Как говорилось в одной песне: «...отстучали по рельсам колеса». Это были самые трудные дни войны — мы учились воевать. А воевать пришлось очень долго. Судьба щадила меня. За весь период войны с немцами мне пришлось только два раза поваляться на госпитальной койке.
Конец войны я встретил в Восточной Пруссии. Но для меня война не закончилась. В качестве командира дивизиона бронепоездов я был направлен в распоряжение 1-го Дальневосточного фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Мерецков.
— На восток! На восток! — стучали колеса нашего эшелона, двигавшегося по вернувшейся к мирной жизни стране. Впервые за несколько военных лет я, находясь в комфортабельном офицерском вагоне, не прислушивался, пытаясь выделить среди всех звуков войны тягучий гул заходящих на бомбометание немецких бомбардировщиков.
В первые дни войны наши бронепоезда, двигаясь по КВЖД (Китайская Восточная железная дорога), поддерживали своим огнем войска фронта по линии Кэйко, Мулин, Мишань. Особенно упорные бои развернулись на подступах к Муданьцзяну, куда противник, стремясь не допустить наступающие войска Красной Армии к центральному городу Маньчжурии — Харбину, стянул пять дивизий, танковую бригаду и бригаду смертников-камикадзе. Бронепоезд, где располагался мой командный пункт, был подорван сразу в нескольких местах смертниками, затаившимися под видом убитых у полотна дороги. Сильнейший взрыв сорвал и разрушил броневагон. Отстучали по рельсам колеса очередного в моей жизни бронепоезда. Я пришел в сознание в полевом госпитале. Врачи хотели ампутировать ногу, чудом державшуюся почти на одной коже. Потянулись трудные дни. Ногу мне после сложной и долгой операции сохранили, но она стала чуть короче. Потом открылись и другие, казалось, уже зажившие раны. Словом, в госпитале мне пришлось проваляться более полугода. Здесь мне вручили очередную награду — орден Александра Невского. После выздоровления, пока не пришли документы о демобилизации, какое-то время мне пришлось быть заместителем начальника лагеря для японских военнопленных. Вернувшись к гражданской жизни, я, поработав инструктором райкома партии, в качестве начальника политотдела был направлен на партийную работу в геологоразведочную экспедицию, где работал твой отчим. После ликвидации политотделов в экспедициях мне предложили работу заместителя начальника экспедиции по хозяйственной части.
Вскоре я пригласил сюда родителей и сестру из разоренной войной Смоленской области. Долгое время я не обзаводился семьей. Но случилось так, что вновь напомнили о себе старые раны, и мне пришлось лечь в районную больницу, где я познакомился с нянечкой в образе молодой девушки Леночки, которая в отсутствие медсестры ухаживала за мной. После выздоровления я сообщил родителям о своем желании связать свою жизнь с Леной. Я не ожидал получить такого отрицательного отзыва о моей избраннице:
— Знаешь, — заявила мне старшая сестра, — что отец и братья Лены — бездельники. Они неоднократно уличались соседями в воровстве дров, что заготавливают летом в лесу и складывают в поленницы до установления зимника. Случалось и так, что, приехав зимой за стожком сена, его владелец обнаруживал вместо сена пустое место и санный след, исчезающий в усадьбе Лениных родителей. Эту самую большую в деревне усадьбу конфисковал у зажиточного крестьянина дед Лены, будучи председателем уездного комитета бедноты. Схваченных на месте преступления били, но в милицию не заявляли, вроде, ни к чему жаловаться на соседей, имеющих друзей среди районного начальства. Ее братья опустошали карманы оставленной на школьной вешалке верхней одежды, но их не били — просто боялись их крепких кулаков.
Сказать мне об этом в то время, когда на всю страну сообщалось об успехах академика Лысенко и его учеников, о возможности превращения яровой пшеницы в озимую, о воспитании трудящихся масс в духе глубокой любви к своему отцу и учителю товарищу Сталину, поэтому я не смог согласиться с аргументами моих родных. Единственное, что я обещал родителям и сестре, что ни отец Лены, ни ее братья никогда не переступят порог моего дома.
Свадьба была скромная. Лена оставила работу в районной больнице и переехала в мой дом. На этом ее трудовой стаж закончился. Работа у меня занимала все больше и больше времени. Организовывались новые партии, велось строительство новых производственных баз и поселков, так что дома я бывал только ночью.
Вскоре у меня родился сын, назвали его Владимиром. Через два года — Виктор, через три — Александр. Сыновья росли крепкие. Если болели, то вместе. Конечно, нас не обошли ветрянка, корь, коклюш. Чтобы кормить увеличившуюся семью, вскапывали приусадебный участок, держали корову, две свиньи. Поэтому как-то на простое общение с детьми часто не хватало времени. Временами я обнаруживал дома принесенные детьми чужие вещи, но жена говорила, что дети взяли на время поиграть у своих сверстников. Я успокаивался, жизнь шла своим чередом. Лена была очень аккуратной хозяйкой, в доме всегда была чистота, всякая вещь на своем месте, ящики комода, где лежали наиболее ценные для нас вещи и редкий по тому времени сахар, всегда были закрыты на ключ. Старший сын, подрастая, стал писать стихи, часть которых даже была опубликована в районной газете. За учебой детей смотрела жена. Она без меня ходила на родительские собрания в школе, улаживала отношения детей с учителями и сверстниками. Вскоре старший сын, окончив семь классов, решил идти работать учеником автослесаря. Я согласился ввиду того, что ближайший поселок, где была средняя школа, располагался на расстоянии более двадцати километров.
А на следующую зиму по всей округе разнеслась весть, что при попытке ограбить сельский магазин был убит случайно оказавшийся здесь сотрудник милиции. Прибыв домой в отпуск, он подменил ночью своего отца — сторожа магазина.
Через два дня были арестованы два моих сына, как оказалось, участники этой кражи. В то время суд был скорый. За убийство сотрудника милиции взявший всю вину на себя старший сын был приговорен к расстрелу, средний был направлен в колонию для несовершеннолетних преступников. Так наша семья уменьшилась на одного человека. На жену страшно было смотреть. За отсутствием в округе церкви она сблизилась с какими-то старухами, надела на голову черный платок, принесла и водрузила в углу дома какую-то икону и по ночам долго и шумно молилась. Меня пригласили в райком партии, и только мой безупречный труд и мои боевые награды спасли меня в то время от исключения из рядов партии. А между тем подрастал и наш младшенький. Вскоре и он был задержан за попытку вынести музыкальные инструменты из деревенского клуба. Меня пригласили на парткомиссию, где вынесли партийный выговор и рекомендовали освободить от обязанностей заместителя начальника экспедиции. Начальник экспедиции, с кем мы проработали совместно не один год, повздыхал над решением райкома и перевел меня заведующим конным двором. Прошли годы. Сыновья то освобождались из заключения, то вновь попадали в эти не очень отдаленные места. Здоровье мое стало сдавать, да и возраст уже был пенсионный. Словом, меня с почетом проводили на пенсию, а руководство управления предоставило мне эту городскую квартиру.
Вскоре случилось самое страшное. Освободившийся в очередной раз из мест заключения младший сын долгое время не работал. Жена тайком от меня давала ему деньги, утаенные из нашего скудного семейного бюджета. В эту ночь я был ночным дежурным, скорее сторожем в управлении, куда меня, видя мое бедственное положение, пригласили на работу. Сын пришел домой ночью сильно пьяный и стал требовать у матери деньги. Не получив их, он пришел в ярость и нанес матери несколько ножевых ранений кухонным ножом в живот. Придя в себя от содеянного, он выскочил из квартиры. Телефона у нас не было. Тяжело раненная жена не смогла доползти и открыть дверь на лестничную площадку, чтобы позвать соседей. Придя домой после дежурства, я обнаружил в квартире умирающую жену. Прибывший врач «скорой помощи» только развел руками. Так я потерял в один день жену и сына, которого обнаружили строительные рабочие повешенным на лестничном перекрытии в строящемся доме.
Средний сын в это время отбывал наказание в колонии общего режима где-то под Ташкентом. Срок ему был дан очень большой, но тут начался распад Советского Союза. Молодые республики стали освобождаться от иностранных заключенных, и я получил письмо из канцелярии Министерства внутренних дел Узбекистана, где мне за мои боевые заслуги предлагалось прибыть в Ташкент и под мое честное слово взять на поруки своего сына. Я так и сделал. Сын устроился на работу грузчиком на торговую базу. Долгое время он жил один, но затем, приходя с дежурства, я стал замечать, что в квартире была женщина. На мои вопросы сын отмалчивался, но спустя некоторое время утром зашел ко мне в комнату и сообщил, что его могут осудить за совращение несовершеннолетней.
Как оказалось, он познакомился с 14-летней девушкой, если можно было сказать так, которая убегала от матери и ночевала где придется. Сейчас она ждет от него ребенка. Выслушав такое признание, мы с сыном пошли к ее матери. Надо сказать, что мать девушки очень обрадовалась такому исходу и сама пошла в райисполком и прокуратуру с просьбой не судить будущего зятя, который даже ее был старше на три года, и дать разрешение на брак. Вскоре у меня появился внук. Его назвали в честь меня — Алеша. Сейчас ему уже четыре года.
Алексей Николаевич медленно встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, произнес:
— Алешенька! Внучок! Подойди сюда и познакомься с дядей.
Вскоре на пороге появился беловолосый мальчик, похожий на грибок-боровичок. Глядя на меня исподлобья, он протянул мне для знакомства руку.
-Алешенька!—произнес дед,—скажи дяде, как тебя зовут.
Мальчик немного постоял, видимо, что-то обдумывая, поковыряв пальцем в носу и глядя на деда, громко произнес:
-Деда бля! Деда кака!
И, засмеявшись, убежал в свою комнату. Заметив, как исказилось от внутренней боли лицо Алексея Николаевича, я сделал вид, что не расслышал. Так состоялось мое знакомство с его внуком.
До отхода поезда оставалось совсем немного времени, и Алексей Николаевич вызвался проводить меня на вокзал. Прощаясь перед посадкой в вагон, он на минуту обнял, прижался ко мне и, тихо назвав по имени, как звали меня в семье, со слезами произнес:
-Как мне жить? Проиграв свою зарплату в карты, сын с невесткой отбирают у меня пенсию. Прячут от меня еду. Эх! Отстучали по рельсам колеса!
Устроившись в купе, я долго не мог забыть оставленного на перроне старого человека, защитника нашего Отечества. А колеса набиравшего скорость поезда продолжали стучать на стыках рельс:
-Деда бля! Деда кака! Дедабля! Дедакака! Деда бля... кака, кака, кака..— Ату!У!У!—вторил этому гудок электровоза. Не помню, как пришел тяжелый сон. Во сне я видел темную комнату, где, задрав ночную рубашку, чтобы прикрыть раны, бесстыдно оголив полные ноги, лежала умирающая женщина. Она тихо просила Бога:
-Прими, Господи, душу мою и прости сыновей моих, ибо они не ведают, что творят. Рядом с ней, освещенный полоской падающего через окно лунного света, лежал окровавленный кухонный нож.
Сдавая проводнице постельное белье, я обнаружил, что наволочка была сырая от слез. Утром наш поезд остановился на станции Новосибирск-Главный. Отстучали по рельсам колеса!
Долгое время я даже и не пытался записать этот рассказ. Кощунственной казалась даже сама мысль об этом. Прошли годы. Я случайно узнал, что Алексей Николаевич умер от сердечного приступа, когда узнал, что сын проиграл в карты все его боевые награды.
Так закончилась жизнь бывшего командира бронепоезда. Для него отстучали по рельсам колеса. В этом рассказе я изменил только его имя.
Владимир Устюжанинов.