15.9. Крот
– Аврора, я бы хотел тебя предостеречь...
После тренировки Оскар деликатно взял меня за локоть и отвёл в сторону, к окну. Он осторожно бросил косой взгляд на Никиту, который, с любопытством наблюдая за тренировкой достойных, сидел у стены на скамейке.
– Я чувствую, что с этим Дудником не всё чисто. Он сказал, что сбежал от людей, которые пытались заставить его работать на них, но я ему не верю. Это легенда. Сдаётся мне, что он внедрился к нам в качестве крота, госпожа. Люди хотят узнать нас изнутри.
Я усмехнулась.
– Так это же замечательно. По-моему, все беды – от недопонимания.
Моя усмешка отразилась в его глазах, как в зеркале.
– Так ты уже знаешь?
– Разумеется, старина, – сказала я, положив руку ему на плечо. – Подсылая его, люди не учли одного – того, что мы сразу раскусим любого шпиона. Вот я и говорю, что они на самом деле плохо нас знают – а туда же, воевать.
– Ты что-то задумала? Я заинтригован. – Оскар шевельнул бровью.
– Посмотрим, – улыбнулась я. – Ты не слишком-то «наезжай» на Ника. Возможно, он сослужит нам службу. Кстати, он, кажется, не совсем обычен... Он чувствует паутину, хотя не является достойным.
А вот теперь Оскар по-настоящему удивился. Он снова глянул в сторону Никиты, который непринуждённо болтал с парой достойных у выхода из зала, причём так, будто они были уже сто лет знакомы.
– Кажется, он умеет находить общий язык с кем угодно, – заметил он. – Хорошее качество для шпиона.
– Или достойные чувствуют в нём своего, – сказала я. – Хотя у него и нет жука.
– Ты полагаешь, что паутину способны чувствовать и обычные хищники? – проговорил Оскар задумчиво.
Вот что значит разговаривать с «собратом по паутине»! Лишние слова не нужны, он сам поймёт всё, что нужно.
– Пока не могу сказать точно, – ответила я. – Но на самом деле нет ничего невозможного... Кто его знает, может, и способны, только не знают об этом.
Через полчаса мы были втроём: огонь в камине, я и ОН. Его стриженая голова доверчиво лежала у меня на коленях, и я всеми силами пыталась отбросить настоящее, чтобы полностью отдаться ощущению тепла, разливавшегося где-то в животе. Хотелось отринуть все заботы и мысли о войне и просто быть с НИМ. Сколько нам было отведено времени? Пока даже паутина не могла ответить на этот вопрос...
И всё-таки пришлось поднять шпионскую тему. Это было неизбежно.
– Они угрожали твоей маме? – спросила я.
Никита внутренне сжался, как от боли. Подняв голову с моих колен, он сел, глядя на огонь сузившимися и посуровевшими глазами. Долго молчал, потом ответил:
– Я чувствовал... Нет, я знал, что обмануть тебя не получится. Да, у меня задание разведать, каким образом вы получаете информацию о готовящихся операциях по уничтожению хищников. Ну, вот я и раскололся... – Он невесело усмехнулся. – Хреновый из меня шпион.
– Задание разовое или с перспективой? – спросила я.
– Они не уточняли, – ответил Никита. – Наверно, до первого результата, а там уж видно будет, отзовут меня или скажут работать дальше.
– Когда ты должен выйти на связь?
– Первая связь назначена через две недели. Под каким-нибудь предлогом мне придётся улизнуть и встретиться с моими шефами. За две недели я должен собрать нужную им инфу, а если не соберу... Не знаю. Секир-башка, наверно. А мама... У неё сердце больное.
Боюсь, это звучало суховато и смахивало на допрос. А огонь уютно потрескивал, создавая романтичную обстановку, и становилось до боли обидно за время, которое можно было бы потратить совсем на другое... Я притянула Никиту к себе и снова уложила его головой на свои колени. Поглаживая его ёжик, я сказала:
– Я знаю, ты боишься за маму... Точнее, того, как она воспримет твоё обращение. Но можно попробовать вылечить её и заодно изменить её отношение к хищникам. Тогда угроза твоих шефов просто потеряет силу, и это снимет тебя с их крючка.
– Ты можешь вылечить маму? – встрепенулся он.
– Могу попробовать, – сказала я.
– Лёлька! – Он сгрёб меня сильными руками и упёрся лбом в мой, как он всегда любил делать. – Я по гроб жизни буду тебе благодарен...
Богатырь с глазами доверчивого мальчишки – так он сейчас выглядел. Он верил безоговорочно каждому моему слову, каждому вздоху и движению – и сейчас, и тогда, и я не могла обмануть, не оправдать его доверия. Он один называл меня забытым именем – Лёля, прикасаясь им к моей душе. Он так и сказал: «Авророй тебя зовут те, кто тебя видит со стороны. А твою душу зовут Лёля». Откуда он это знал? Или не знал, а просто сказал наугад? Как бы то ни было, «Лёля» могло быть уменьшительным от многих имён: Оля, Юля, Лена, Алёна, Лариса, Лолита, Элеонора, Илона и даже Лейла – словом, всех певучих имён, где присутствовал звук «л». И это только женские. А Алексей, Леонид, Олег, Юлий? Тогда, в сорок первом, меня звали Олей, в этой жизни – Алёной. А ещё у славян была богиня весны Леля – дочь Лады.
А ещё... Леледа. Как ни странно. Может, её тоже кто-то называл Лёлей? Я-то думала, что Леледа – это слегка видоизменённое «Лилит», а теперь смутно чувствовала связь её имени с моим. Значит, не только белые крылья...
– Спасибо тебе, Лёлька, – прошептали губы Никиты.
– Рано благодарить, – сорвалось с моих. – Я ещё ничего не сделала...
– Ты сделаешь, я знаю.
Огонь в камине, уже отчаявшийся увидеть сколько-нибудь романтичную концовку этого разговора, был счастлив. Он дождался! Он так старался, трещал и плясал, а эти двое играли в вопросы-ответы... Но вот они наконец перешли от слов к делу, и огонь вспыхнул ярче, заглядывая в глубину их зрачков и разлетаясь в них на тысячи искр – довольный и счастливый, потому что были счастливы они. Надолго ли? Ответа пока не было.
15.10. Невеста
– Мам, привет. Познакомься, это Лёля.
Наверно, нет нужды описывать типовую двухкомнатную квартирку: таких миллионы. Ничего оригинального не было ни в её планировке, ни в обстановке. Её хозяйка, Любовь Александровна, обладала удивительно молодыми и светлыми глазами при почти совершенно седых волосах, а когда она заговорила, горло у меня сжалось: её голос был невероятно похож на мамин. Да и в светлом, добром её лице было что-то такое, отчего мне тут же захотелось уткнуться в её фартук и заплакать. Мама, как я по тебе скучаю...
Но, конечно, ничего подобного я не сделала: неудобно падать на колени перед незнакомым человеком и обнимать его. Вместо этого я сказала:
– Здравствуйте.
Столько любви сияло в её обращённом на сына взгляде, столько радости... В первые пару минут я даже не вникала в суть того, что она говорила, просто слушала её голос, чувствуя мучительную нежность и пульсацию солёной боли в горле. И не сразу поняла, в чём дело, когда прочла в её глазах недоумение: оказалось, она о чём-то спросила меня, а я всё пропустила мимо ушей. Толчок локтем от Никиты вывел меня из оцепенения.
– Простите, – пробормотала я. – Я не расслышала, что вы сказали.
Во взгляде Любови Александровны, обращённом на Никиту, читался вопрос: «Она у тебя что – глухая?» Я честно призналась:
– Просто ваш голос очень напомнил мне голос моей покойной мамы. Потому я и обалдела слегка.
Её губы вздрогнули в растерянно-растроганной улыбке.
– А... Ну ладно, ладно, неважно, – торопливо сказала она. И спохватилась, захлопотала: – Ох, что же я вас на пороге-то держу? Заходите, заходите! Раздевайтесь, разувайтесь... Никита, вот твои тапочки... Всегда на своём месте стоят, тебя ждут... Лёлечка, вам тоже сейчас тапочки дам... Чувствуйте себя как дома!
Мы повесили куртки и переобулись в тапочки. Забытое ощущение, уютное, домашнее... Мои ноги, привыкшие к обуви военного образца, поначалу слегка растерялись от этой необычной лёгкости и свободы, но уже через секунду блаженно и благодарно расслабились. Дома? Да, дома...
– Ну что ж, пожалуйте на кухню, ребята! У меня скоро борщ будет готов, – радушно пригласила Любовь Александровна.
В гости к Никите я отправилась без оружия, хоть это и было в какой-то мере рискованно. Но я решила не пугать его маму – хватит с неё и того, что мы собирались ей сказать.
Мы уселись к столу.
– Никитушка, ты – в отпуск, или как? – спрашивала между тем Любовь Александровна, поднимая крышку кастрюли. Попробовав красное булькающее варево под названием «борщ», она решительно посолила его и перемешала. – На сколько ты приехал?
Мы с Никитой переглянулись. Он ответил:
– Ненадолго, мам. Нам с тобой поговорить надо.
Крышка брякнула о кастрюлю, и Любовь Александровна тревожно посмотрела на нас, прижимая к груди пёструю прихватку. Ну конечно, она подумала о свадьбе. О чём она ещё могла подумать? Всё и правда выглядело так, будто Никита собирался представить ей меня как свою невесту, и у меня печально заныло сердце от мысли, что не эту радостную новость мы ей принесли, а совсем другую.
– Ой, ребята... – Любовь Александровна ухватилась за холодильник. – Ой, подождите, я за таблетками схожу...
Никита вскочил:
– Мам, тебе плохо?
– Да нет... Нет, это я так, чего-то разнервничалась, – пробормотала она, бледнея. – На радостях, что ты приехал...
– Мама... Ну что ж ты так. Мы ещё ничего не сказали, а ты уже нервничаешь, – проговорил Никита, обнимая её за плечи. – Впрочем...
Впрочем, подумал он, тут было отчего нервничать. Может, материнское сердце почувствовало что-то?
В дверном замке загремел ключ, и Любовь Александровна встрепенулась.
– Ой, это Вова с работы...
Ключ перестал греметь, и из прихожей послышался голос молодого человека:
– Мама, почему у тебя открыто? У нас что, гости?
Это он увидел нашу обувь – две пары солдатских ботинок. А потом и Никиту:
– О, братишка, привет! В отпуск?
– Привет, Вовка.
Братья обнялись. Вова был далеко не такого могучего телосложения, как Никита, заметно ниже ростом и стригся не так коротко. Он буквально утонул в объятиях брата, который держал его крепко, но бережно, помня о своей силе, после обращения возросшей многократно.
– Ты чего такой холодный весь? – вдруг спросил Вова. – Только что с улицы зашёл? Сегодня вроде не такой уж и мороз.
Однако, наблюдательный он парень. Никита в ответ промолчал. А Вова, заметив меня, сказал чуть смущённо:
– Здрасьте...
– Это Лёля, – представил меня Никита. И после короткой паузы добавил решительно: – Моя... невеста.
Табуретка куда-то провалилась подо мной. Э-э... Кажется, я что-то пропустила? В жизни бывает киномонтаж? А куда делась сцена предложения руки и сердца?
– Вот это новость! – воскликнул Вова. – Поздравляю! – И, бросив взгляд на мать, добавил: – Мама, кажется, в шоке.
Это можно было сказать не только о ней: я сидела, не ощущая под собой табуретки. Может, Никита пошутил? Нет, физиономия у него была решительная и серьёзная, а глаза – просветлённые. Только полюбуйтесь на него... Принял решение за нас двоих и доволен! Ну, не то чтобы я была против, но... Может быть, с этим всё-таки стоило подождать? Двух волнующих новостей для одного вечера было, пожалуй, многовато.
– Так, за это надо выпить! – решительно заявил Вова. – И за знакомство тоже. Мам, у нас есть?..
Любовь Александровна смогла только отрицательно качнуть головой: дар речи к ней возвращался очень медленно.
– Непорядок! – нахмурился Вова. – Ладно, я быстренько сбегаю в магазин – одна нога здесь, другая там!
И он устремился в прихожую. Никита хотел его остановить, но я качнула головой: «Пусть идёт».
– Я быстро! – И дверь хлопнула.
15.11. Тёплые руки
Конечно, с невестой Никита меня ошарашил, но надо было сделать то, зачем мы пришли. А к вопросу о свадьбе мы... ещё вернёмся, я полагаю. Ещё как вернёмся.
А Никита, не дав матери прийти в себя после первой новости, уже продолжал:
– Мам, я привёл Лёлю не только для того, чтобы познакомить тебя с ней. Она может вылечить твоё сердце, так что не понадобятся больше все эти таблетки, которые ты глотаешь горстями. Так... Где у тебя аппарат для измерения давления?
– В... В-в шкафу в комнате, – заикнувшись, пробормотала Любовь Александровна. И нерешительно добавила Никите вдогонку: – Сынок, я, конечно, понимаю, что бывают всякие там целители...
– Я знаю, что говорю, – перебил тот, задержавшись в дверях. – Верь мне. Ты представить себе не можешь, ЧТО Лёля может.
И он вышел из кухни, а Любовь Александровна перевела на меня недоуменный и слегка боязливый взгляд. С одной стороны, уверенный тон и напор Никиты подействовал на неё внушительно, но вместе с тем она не была склонна моментально верить в чудеса – словам о них, по крайней мере. Признаться честно, я и сама не вполне разделяла безоговорочную уверенность Никиты в успехе. Исцелять раны – это одно, а болезни – чуть-чуть другое. Впрочем, с Юлей у меня как будто что-то получилось, так может, и сейчас получится?
Вернувшись с тонометром, Никита тут же принялся разворачивать манжету.
– Ой, так подождите, борщ-то надо выключить! – вдруг вспомнила Любовь Александровна, порываясь подняться, но рука сына опустилась ей на плечо.
– Сиди, мам.
Кухня была такой крохотной, что Никита повернулся и со своего места легко дотянулся до плиты. Выключив газ, он протянул матери развёрнутую манжету.
– Давай. Надо измерить давление до и после.
– Да я и так чувствую, что повысилось, – проговорила Любовь Александровна, закатывая рукав халата и просовывая руку в манжету. – Голова болеть начинает...
– Значит, мы как раз вовремя, – сказал Никита.
Он нажал кнопку, и тонометр негромко загудел, накачивая воздух, потом автоматически начал его стравливать. Судя по писку прибора, раздававшемуся в такт пульсу, у Любови Александровны была ещё и аритмия. И вот, высветился результат: сто девяносто на сто десять.
– Ну, это ещё не так высоко, – отметила мама Никиты. – У меня и двести двадцать было...
Я намылила руки и около минуты подержала их под струёй воды – такой горячей, что кожа едва могла терпеть. Всё-таки у нас значительная разница температур: даже Вова заметил, обнимаясь с Никитой. Вытерев руки полотенцем, я вдобавок подержала их на горячем змеевике. Сочтя, что они достаточно согрелись, я подошла к Любови Александровне, которая слегка нервничала и по-прежнему была настроена скептически. Никита сидел возле неё на корточках и успокаивал:
– Мам, ну, ты же мне веришь? Я знаю, что говорю, а Лёля знает, что делает.
Знала ли я, что делаю? Скорее, я снова шла на ощупь, доверившись интуиции, но моя «пациентка» не должна была этого понять. Не мудря слишком долго, я сделала первое, что пришло в голову: приложила одну руку к левой стороне груди Любви Александровны, а другую – к соответствующей лопатке.
– То есть, вы просто так, руками, да? – послышался её робкий голос.
Я не ответила, сосредотачиваясь. Что-то менялось в теле под моими руками: кажется, мне удавалось найти с ним общий язык. Менялся даже запах. Неподвижно застывший Никита неотрывно наблюдал, но его волнение передавалось мне и выводило из равновесия.
– Андрюша, ты бы вышел ненадолго, а? Мешаешь сосредоточиться...
С языка нечаянно сорвалось его старое имя, а он даже не заметил и машинально повиновался. А Любовь Александровна удивилась:
– Андрюша?
– Это псевдоним такой, – выкрутилась я. – Оперативный.
– А...
Это прозвучало неуклюже, но для Любови Александровны сошло. А правда выглядела бы для неё вообще как бред: я почему-то знала, что она в реинкарнацию не верила. А изменения шли, став заметными уже не только мне.
– Ой... Кажется, легче становится, – пробормотала Любовь Александровна с изумлением.
Никита – тут как тут:
– Мам, ну, как ты?
– Да вроде... Вроде легче.
– Ну-ка, проверим давление.
Измерение показало цифры: 130/80.
– Ничего себе! – проговорила Любовь Александровна потрясённо. – Оно у меня само по себе уже не снижается почти, без таблеток не обойтись, а тут... Помогло! Помогло ведь, правда! – Она засмеялась, переводя сияющий взгляд с сына на меня и обратно.
– Возможно, нужно будет сделать так ещё пару раз, – сказала я задумчиво. – Хотя... Увидим. Измеряйте давление... Если оно будет повышаться снова, или сердце даст о себе знать – примем меры.
– Как ты себя чувствуешь? – допытывался Никита у матери.
– Да хорошо, хорошо! – ответила она со смехом.
То, что это правда, было ясно даже по её голосу: из глухого и усталого он стал звонким и радостным. Этот смех... Мамин смех.
– Надо же... Обычно, если давление резко сбить, тоже ничего хорошего, – продолжала Любовь Александровна описывать свои ощущения. – А сейчас... Хоть кросс беги!
– Ну вот, а ты ещё сомневалась, – улыбнулся Никита. – Лёля своё дело знает.
Жар его взгляда растопил меня, как кусок масла. А Любовь Александровна сказала:
– Лёлечка, у тебя такие тёплые руки! Спасибо тебе огромное... Это чудо какое-то!
15.12. Правда
Вернулся из магазина Вова. Увидев на кухонном столе тонометр, он нахмурился:
– Что, мам, опять давление?
На что Любовь Александровна бодро ответила:
– Уже нет! И представь себе, никаких таблеток. Лёля просто приложила руки и... Всё!
– Руки? – озадаченно повторил Вова. – Она у нас что, целитель?
– Видимо, да! Я прекрасно себя чувствую!
– Надо же... – Вова взглянул на меня с любопытством.
В отличие от взбодрившейся Любови Александровны, я испытывала лёгкую усталость, но на душе было светло. У меня получилось, я помогла ей. Пока было не совсем ясно, потребуется ли ей моя помощь в дальнейшем, но и то, что удалось сделать, весьма радовало. Впрочем, предстояло самое трудное, и оно начиналось прямо сейчас.
Вова выставил на стол литровую бутылку водки, выложил палку колбасы, длинный батон, салаты в пластиковых контейнерах. Любовь Александровна отозвалась о его выборе неодобрительно:
– Зачем взял эти магазинные салаты! Ими же отравиться можно!
Вова с улыбкой взглянул на нас:
– Заметьте, про водку она ничего плохого не сказала!
Мы с Никитой молча смотрели, как они накрывают стол. Признаюсь честно: мне захотелось просто сбежать, да и Никита чувствовал себя не лучше. Он сидел мрачный, глядя куда-то в угол, и Вова удивлённо заметил:
– Ребята, а что за похоронные лица? У вас свадьба, маме стало лучше... Радоваться ж надо!
Я подумала: может быть, эти люди, так легко принявшие сегодняшнее чудо, так же легко примут и эту новость? Любовь Александровна, по крайней мере, не упадёт с инфарктом. Теперь не должна. И всё же при мысли о том, что они сейчас испытают, мои потеплевшие руки снова стали холодными.
Вова разлил водку по рюмкам.
– Ну... Первый тост – за счастливое событие, которое, надеюсь, скоро последует! За жениха и невесту!
– Ой, я, наверно, только символически подержу, – сказала Любовь Александровна, поднимая рюмку. – Вроде лучше стало, но всё-таки пока побаиваюсь.
Вова выпил и вцепился зубами в бутерброд, а Никита сказал:
– Вован, прости, но мы тоже... символически.
– Как это? – нахмурился тот. – Ну, маме и Лёле ещё простительно, но ты-то с чего вдруг?..
Никита невесело усмехнулся одним уголком губ:
– Мы бы с удовольствием, но... Не пьём мы.
Вова слегка опешил.
– То есть, как это? Совсем, что ли?
– Совсем. – Никита посмотрел на меня. Да уж, настал момент истины...
Я кивнула для моральной поддержки. Он продолжил, медленно подбирая слова:
– Мам, Вов... Вы только не нервничайте и не бойтесь, ладно? Я... заразился во время одной из операций. Меня подстрелили, и в рану попала кровь хищника. В общем... Я не человек больше.
Повисла страшная тишина. То есть, это для них, людей, была тишина, а мы слышали биение их сердец и шум крови в сосудах. Слегка побледневший Вова проговорил:
– Ты... шутишь, что ли? Брат, не смешно.
– Не шучу, – сказал Никита. – Мы решили, что будет лучше, если я сам скажу вам об этом, а не кто-то чужой. Мама... Когда ты приезжала ко мне, всё это: роскошная палата, внимание, оплата твоего проезда – было показухой. Люди держали меня на крючке, угрожая, что уничтожат меня и сообщат всю правду тебе... заведомо зная, что ты этого не вынесешь. Я не мог этого допустить и вынужден был согласиться работать на них. Им нужен свой... – На язык просилось слово «человек», и Никита запнулся. – Шпион в лагере противника.
Тикали кухонные часы, у соседей работали телевизоры, журчала по трубам вода. Кто-то наверху принимал ванну. Работал холодильник. Орали коты в соседнем дворе.
– Мам, я только из-за тебя... согласился. А потом встретил Лёлю. Она тоже... хищница, но не обычная. Она обладает целительским даром, и мы решили, что вылечим тебя и расскажем всю правду сами. И тогда этим гадам... – Никита с усмешкой сверкнул глазами и сложил пальцы в фигу.
Рука Любови Александровны была прижата к груди... по привычке. Там ничего не болело, просто сильно билось сердце. И тем не менее, Никита встревожился:
– Мама...
Он вскочил со своего места и присел перед ней на корточки, взял её руку и прижал к губам.
– Мамуль... Кем бы я ни был, человеком или хищником, я тебя люблю. И на всё ради тебя готов. Вот и всё.
Я решила, что мне пора тоже сказать пару слов.
– Любовь Александровна, Вова... Вам не нужно бояться хищников. Они ничуть не страшнее людей. Начну с того, что меня зовут Аврора... Да, та самая, чьим именем названо всемирно распространённое Общество. Только к его созданию я не имею отношения, я теперь возглавляю другое сообщество хищников – Орден. К вашему сведению, питаемся мы донорской кровью, а в качестве доноров выбираем, скажем так, не самых лучших представителей человеческой расы – всевозможных негодяев, преступников. Среди нас есть небольшая группа, которой требуется гораздо меньше крови для поддержания сил, чем обычным хищникам – всего пару стаканов в неделю или около того. К ней принадлежу и я. Мы обладаем способностью исцелять и вполне могли бы быть полезными людям, но они предпочитают нас убивать. Люди всегда боялись неизвестного и видели в нём опасность. Конечно, проще убить, чем разобраться... Они не знают нас и, видимо, не очень-то хотят узнать. То, что мы питаемся их кровью, они считают достаточным аргументом в пользу нашего уничтожения. Да, долгое время хищники просто паразитировали на людях, беря от них то, что им нужно, и ничего не давая взамен, но времена изменились. Изменились и сами хищники, среди них появились мы – способные брать очень мало, а давать очень много. Если бы люди поняли, что можно сосуществовать с нами на взаимовыгодных условиях... Мы хотим, чтобы они это поняли, и попытаемся этого добиться. Удастся ли? Не знаю. Прошу вас, поверьте нам.
Я умолкла. Любовь Александровна и Вова тоже молчали. Никита держал ослабевшую и безвольную руку матери в своих и не сводил взгляда с её лица, а она смотрела на него – без слёз, не мигая, бледная и неподвижная. Поняла ли она меня? Трудно сказать. Единственное, в чём я убедилась, так это в том, что мы выбрали верную последовательность действий: сначала подлечить её сердце, а уж потом рассказывать...
Вова налил себе полную рюмку водки, залпом выпил и, зажмурившись, уткнулся в рукав. Опрокинул в себя ещё одну, закусил колбасой, налил третью, но так и не притронулся – просто сидел, уставившись на неё.
Рука Любови Александровны поднялась и легла на голову Никиты.
– Кем бы ты ни был, ты всё равно мой сын.
15.13. На крыше
Мы с Никитой смотрели с крыши на машину, которая наблюдала за домом. Точнее, делали это сидевшие в ней люди.
– Вот придурки, – хмыкнул Никита. – Чего они там увидят? Надо было на ближайшей крыше пост разместить. Или на верхнем этаже.
– Они рассчитывали на то, что ты бескрылый пешеход, – улыбнулась я.
– Блин, когда же эти крылья вырастут? Конечно, мне приятно, что ты носишь меня на руках, но должно быть наоборот.
– Скоро. Через пару месяцев.
Мы стояли посреди океана вечерних огней, а над нами мерцали звёзды. Никита, взяв моё лицо в свои ладони и уткнувшись лбом в мой, сказал:
– Лёлька... Спасибо тебе за маму.
– Не за что...
Его губы защекотали мои брови и глаза, и я, зажмурившись, ёжилась под поцелуями. И впрямь как жених и невеста... Кстати!
– Ник, а это что было за заявление?
– Насчёт чего?
– Насчёт того, что я твоя невеста. Может, сначала надо было меня спросить, согласна ли я?
На меня смотрели два недоуменно округлившихся глаза.
– А ты не согласна?
Поразительно... Он ни на секунду не допускал мысли о том, что я могу сказать «нет».
И он был прав.
– Предложение где, чудик?! – фыркнула я.
– А... Вот ты о чём! – заулыбался он. – Ну так... Вот оно.
Я покачала головой.
– Мне сразу показалось, что ты не такой, как все, но чтобы настолько... Чудо ты в перьях.
В его глазах мерцала задумчивая нежность. Взяв мою руку, он обхватил большим и указательным пальцем запястье.
– Лёлька, ты согласна стать моей женой?
У меня, как обычно, не получилось сомкнуть кончики пальцев вокруг его запястья, и я заменила указательный безымянным. Теперь удалось.
– Да.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2010/09/17/92