Долгая дорога к храму

               
В канун светлого праздника Воскресения Христова, на рассвете Великого Четверга страстной седмицы в кованные двери храма Всех святых, в России просиявших, что в селе Никольское, нетерпеливо постучали.
     - Кого Бог дал или черти носят в такую рань?- проскрипел из-за двери сонный голос храмового сторожа.
     - Мне бы отца Павла!- ответил голосу задрогший в дороге пришелец.
     - Да где же я тебе его возьму? Ты бы, мил-человек, еще раньше пришел. А кто таков будешь-то?- спросил тот же голос.
     - Я из Москвы. Писатель Сергей Бенделасов, если интересно…
     - Вона что! Хорошо не из Киева или Орла! Много тут всяких бродит… Из Вятки тут как-то были, дак все образа старинные унесли, и взятки с них гладки… Ты бы, мил-человек, отошел по-хорошему, пока я мужиков не созвал…
     - А Павел скоро будет?- настойчиво спросил Бенделасов. И зачем-то добавил:- Я исповедаться к нему приехал.
     - И исповедников тут всяких перебывало… А батюшко, как ему станется, так и придет. Поди, соль великочетверовую ставит. Глянь вон на домишко справа, труба не чадит? Нет? Значит, почивает еще. Жди, коли приехал,- все так же  скрипел голос из-за кованной двери.
     - Да замерз я тут к черту! Когда он будет?! Что за порядки у вас такие? В храм божий – дверь закрыта!- прокричал Бенделасов отчаянно.- Сдохнуть мне, что ли тут под дверью, пока поп ваш проснется!
     За кованной дверью что-то стукнуло, и приоткрылась одна узкая ее сворка, из которой высунулась неприбранная голова низенького старичка.
     - Помирать-то зачем, коли не причастился пока? Заходи. Правда, тут тоже не больно жарко, хоть и топлено. От зимы еще храм никак не отойдет,- сообщал старичок, оглядывая пришельца цепкими глазками.- Заходи. За свечной лавкой ларчик есть. На вота шубенку мою, постели там на ларчик-то и погрейся, приляг. Батюшка-то пока все дела обрядит, да соберется, ты и отдохни с дороги…
     Бенделасов глянул на обшарпанный прилавок свечной лавки, что ютилась в углу сразу за дверью, представил себе, что там за «ларчик», оценил взглядом овчинную рванину «шубенки», наверняка полную блох, и шагнул, было, из притвора в светлое помещение храма. Но встрепанный сторожишко как-то юрко оказался перед ним и загородил дорогу распахнутыми руками.
     - Э-э! Вот уж нет! Зайдешь, когда позовут!- возвысил он голос.- Пока батюшко не пришел, там делать нечего.
     - Господи! Да я хотел фрески посмотреть, иконостас…- пробормотал Бенделасов, отступая.- Кто же вас напугал-то так, что боитесь теперь любого…
     - Да мало ли? Раньше и я тут не спал, думали Бог бережет, дверь одним колышком подпирали… А вятские раз пришли, да всё и вынесли… Не бога, не черта не убоялись. А спи я тут – и меня бы пришибли. От той поры и сторожу. Так что, скажи спасибо, что пустил, а дальше притвора пока не ходи.
     - А когда обычно приходит отец Павел? Я имею ввиду - в котором часу?- спросил Бенделасов.
     - Да как народ подтянется, так и он придет.
     - А я, значит, ему не народ? Человека из Москвы ему мало? Из Лондона у него народ собирается или из Иерусалима? Кто для него народ?- начал выходить из себя Бенделасов и нашелся: - Ты вот чего, дед… Иди к нему и скажи, что его ждет командор Международного Ордена Святого Ковчега. Пусть бежит сюда…
     - Господи Иисусе! Так бы и сказал! Я мигом тогда!- засуетился старичок, пряча ноги в старенькие валенки с галошами. – Щас я. Только уж и ты, командир, на воле подожди, а то мало ли што… - И, подхватив Бенделасова под спину, вывел его на улицу. – Щас я. Мигом!- и усеменил к дому, что тут же, за церковной оградой.
     Содрогнувшись от утренней прохлады – в храме все-таки было теплее – Бенделасов плотнее запахнул плащ и огляделся. «Какое убожество!» - отметил он, оглядывая низкую ограду территории храма с побеленными видно совсем недавно воротами и калиткой, со стареньким домиком настоятеля и покосившимися в разные стороны крестами над могилами старого кладбища, выступающего в узком проеме между храмом и домиком священника. – «И чего меня несло сюда?- подумал он. – Мало церквей в Москве? Из окна Новодевичий видно… Нет, надо нестись куда-то в глушь… Попы, что ли не везде одинаковые?... Нет, говорят этот прошлого Патриарха исповедовал… Почему бы ему не простить грехи и командору?... Хотя, надо ли представляться ему «командором»? Если глупый поп, всё равно не поймет, а, если как о нем рассказывал… Этот…, то для него любой – «раб Божий»… Да так-то и лучше. Приехал – «Грешен, батюшко!» - «Бог простит, сын мой!» И поворачивай домой… И это всё? Так легко? Какого же рожна я мучился столько? Столько скреб себе душу… Столько не спал ночей… Столько будил в себе совесть… И действительно ли будет легче от простого разговора с простым сельским попом?.. Правда, Этот рассказывал, что поп он совсем не простой и вообще не поп, а монах…»
     Распахнулась дверь в крылечке домика настоятеля, и оттуда скорым шагом прошел к храму невысокий тонкий мужчина с большой седеющей бородой и густыми темными волосами, отпущенными до плеч. За ним, едва поспевая, семенил сторожишко. Ему надо было показать, что, мол, вот он, пришелец-то, на воле ждет, а не в храме без присмотра… Но отец Павел уже здоровался с гостем и открывал ему двери в храм.
     - Заходи, добрый человек,- сказал он. Но едва Бенделасов двинулся, Павел остановил его: - Ежели крещёный, дак осенил бы лоб-то – в храм идёшь…- И сам трижды перекрестился с поклоном.
     Вошли. Павел оставил гостя в небольшом приделе слева, а сам скрылся за Златыми вратами алтаря с потемневшей и местами облупившейся позолотой, сказав по пути гостю, что скоро приготовится и выйдет. А Бенделасов стал оглядывать крохотное пространство придела, довольно закопченное, на фоне темных фресок которого как-то не очень уместно смотрелись свежеписанные иконы с образами святых, среди которых он узнал только Серафима Саровского, воздевшего руки к небу.
     «Господи, куда меня занесло!- едва ли не в голос подумал Бенделасов.- Убожество какое… Кому и перед кем тут каяться? Этому мужику в черном? Да кто он такой и что он поймет?»
     Бенделасов круто повернулся к выходу и в два шага оказался на улице, где занималось уже туманное, но обещающее стать светлым утро.
     - Ты куда это, мил-человек?- донесся до него голос сторожа, выскочившего за ним из храма.- Батюшко щас будет готов к причастию...
     - А пошли бы вы!- отмахнулся Бенделасов и быстро вышел за ограду.
     - Ну и здря! Бог-то, погоди, накажет,- сказал на это сторож.
     Бенделасов, не оборачиваясь, еще раз отмахнулся рукой и пошел по обочине грязной дороги к центру села, бормоча: «То же мне «дорога к храму», грязища одна!... Неужели Патриарха сюда возлили в такую даль и глушь?.. Да врет Этот всё! А я лопухи развесил, рванул черт-те куда… Зря левака отпустил. Куда теперь двигать?» - Он остановился, чтобы вспомнить, с какой стороны въезжал в это еще дрыхнущее или вымершее уже, совершенно безлюдное село.
     Где-то впереди послышалось тарахтение трактора, и Бенделасов ускорил шаг. Может, кто-то там скажет, в какую сторону двигать к станции. Он повернул к домам, куда вела разбитая сельская дорога, и увидел выезжающий из ворот трактор. «Сейчас ведь рванет куда-то, ищи его потом…»
     - Эй, эй!- крикнул Бенделасов во всю силу недюжинного своего голоса, потом, для верности, свистнул.
     Трактор остановился. Открылась дверца кабины, высунулся человек, огляделся, увидел машущего рукой Бенделасова, и круто развернул фыркнувший мотором колесник в его сторону.
     - Чего надо? Здрасте!- высунулся из кабинки молоденький тракторист.
     - До станции как здесь добраться?- спросил Бенделасов.
     - Чего проще! Залезай, подкину.- И открыл дверцу с другой стороны кабины.- Сзади обходи, а то спереди он у меня иногда брыкается. Молодой еще, не объезженный…
     Бенделасов перепрыгнул одну колею, из второй, поскользнувшись, черпнул ботинком грязи, чертыхнулся, потопал ногой на сухой стороне дороги и влез в довольно просторную кабину, увешанную какими-то фигурками и уклеенную полунагими девицами, выдранными из настенного календаря.
     - Вам к какому поезду?
     - Мне обратно в Москву надо.
     - Ну, так вы чего-то рано собрались. В Москву только вечерний из Рыбинска идет.
     - А проходящие какие-нибудь бывают?
     - Бывают только пролётом. Не та станция у нас. Если только автобусом до Некоуза добраться. Там и на дневной можно попасть. А вас чего к нам занесло?
     - Да так…- нехотя отозвался Бенделасов.- По делу. А дело не состоялось. И левака я отпустил…
     - И что же за дело было у москвича в нашей глухопердени?- полюбопытствовал тракторист, ловко лавируя колесами трактора в лужах.
     - Да так… Сугубо личное… Сказали поп у вас интересный служит. Даже патриарха, говорят, исповедовал. Вот я и приехал… Лопух! В Москве мне попов оказалось мало!
     - Да уж! Отец Павел у нас всем попам – поп! А его чего, нет дома что ли?
     - Сторож позвал какого-то черного старикана. Мне он не показался таким-то уж, я и ушел.
     - Вот и зря!- И парень остановил трактор.- Он, значит, в храм, а вы – из храма? У нас никто так не делает…
     - Это – у вас! А у нас делают, как хотят. Мне захотелось обратно,- сказал Бенделасов.- Чего стоим?
     - Приехали. У нас от отца Павла даже трактор не убегает. Так что, если  дальше, то вы уж пешком…,- уткнувшись в руль, сказал парень.
     - Ты сдурел?- спросил Бенделасов.- Поехали. Я же тебе заплачу!
     - Я тоже могу заплатить, чтоб ты, дядя, валил из машины,- все так же глядя в руль, сказал тракторист.
     Бенделасов поглядел на дорогу, убегающую размытыми колеями в дымку утреннего тумана, представил себя топающим по грязной обочине, и ему опять стало зябко до внутренней дрожи.
     - Тысячу дам, поехали!- сказал он.
     - У меня столько нет, а были бы, дал бы и две!- парень дотянулся до дверцы со стороны Бенделасова и открыл ее.- Вали, я сказал.
     - Подожди. У вас тут секта, что ли какая, а поп этот пахан при ней, что ты рад за него человека в грязь выкинуть?
     - У нас нормальное село. А отец Павел – человек, которого все уважают. Кто не уважает его, тот, значит, и на всех нас положил? Так что, валил бы ты, дядя, по-хорошему…
     - Да!?. Не ожидал… Ну, ладно… А обратно у тебя трактор пойдет?
     - Запросто.
     - Ну, крути.
     Кода Бенделасов вновь вошел в храм, сторожишко сунул ему в руки голик:
     - Чай, не в конюшню идешь, почисти обутки-то. За паперть вон поди, там и скребок есть. А то дак и в луже бы помыл. А я пока бы сказал батюшке, что вернулся человек-то…
     - Может еще и разуться велишь?- пробурчал Бенделасов.
     - Да ведь есть которы и разуваются… У меня вот тут опорки есть, их тогда насунь, если мыть штиблеты не охота.- Старик выгреб из-под лавки нечто вроде валяных галош и сунул их гостю под ноги.
     - Оставь его, Василий! Не мечеть у нас. Была бы душа чиста у человека.- Раздался голос из глубины храма.- Пройди сюда, добрый человек. А ты, Василий, скамейку нам пока поставь в придел.
     Обернувшись на голос, Бенделасов увидел того же мужчину в черном, только теперь из-за черного клобука на голове он казался выше ростом и улыбался так, будто встречал давнего и доброго знакомого. Лучезарность его улыбки слегка смутила Бенделасова. Ни по служебным делам, ни в телевизоре он никогда не видел так легко и радостно улыбающихся священнослужителей. Обычно они наставительно серьезны, будто и впрямь им ниспослана на хранение величайшая в мире Истина. Смутившись, Бенделасов, сам того не желая, наскоро переобулся в просторные опорки и, стараясь не шлепать ими, подошел к отцу Павлу. В мозгу пролетела много раз виденная в телевизоре картинка рукоцелования священника. Но там-то целуют сперва крест с распятием, потом руку, которой его тычут для целования, а этот протягивает обе руки и без креста…
     - Из далёка, слыхать к нам?- вопросом погасил Павел смущение гостя и повел его под руку от алтарных врат в придел, где Василий приготовил им лавку у стены с темной фреской бушующих вод.
     «Это Потоп что ли у них изображен?- подумал Бенделасов, вглядываясь в барашки крутых волн, над которыми в темноте туч проглядывает чей-то суровый лик.- А где Ковчег с Ноем? Он же должен быть…  Или ковчег столь же призрачен, как мой орден? Понятно, почему этот хмырь Ярославский меня сюда намыливал… и, видно попа своего научил встретить меня у фрески Потопа…»
     - Из далёка, слыхать, пожаловал-то к нам?- повторил вопрос отец Павел.- Садись, рассказывай: кто, откуда и с какой нуждой?
     - А разве сторож не сказал, кто я и зачем здесь?
     - Да чего-то говорил… Но уж сам-то не сочти за труд, а то Василий и напутает чего…
     - Я велел ему передать, что к вам на исповедь приехал командор Международного ордена Святого Ковчега,- чуть повысив голос, сказал Бенделасов.
     - Вон, что! А откуда и как звать-величать?
     - Это что, так важно? Сергей. По отцу Остапович. Из Москвы. Паспорт нужен?
     - В Москве у вас, может бы и нужен был. А у нас – любому человеку рады. Раз Бог послал, значит к месту. Так чем служить-то можем?
     - Говорят, грешен я,- пробурчал Бенделасов.
     - Да ведь говорить-то всякое можно. А сам-то как думаешь?- спросил Павел.
     Бенделасов вскинул глаза на сидящего рядом монаха. И верно, какой-то он не такой, каких доводилось видеть в Москве – улыбается, вопросы какие-то странные для всезнающих священников задает.
     - Сам-то? Да вроде думал, что всё у меня нормально… Правда, практически не исповедался. В Москве в храмах часто бываю, Новодевичий монастырь из окна вижу, но как-то в голову не приходило. А вот один ваш знакомый говорит, что мне необходимо исповедаться  и именно у вас. Вот я и приехал…
     - Значит, по чужому слову, а не по Гласу Божьему?- и Павел теплыми ладонями тронул холодные руки Бенделасова.- Так не бывает. Раз приехал, значит, Бог послал. И давай-ко мы сперва причастимся по-хорошему, вкусим Тела и Крови Христовой, чтобы Спаситель открыл тебе душу для исповеди. Погоди, я сейчас…- И Павел ушел скорым шагом в алтарь, вернувшись оттуда с подносом в руках, на котором стояли бокал и рюмка с каким-то красным напитком и небольшая краюшка ржаного хлеба.- Так-то будет способнее. Не просвирка да капля кагора, а по завету Христа: вкусим Тела и Крови его…
     - Если надо, я с удовольствием,- растерянно отозвался Бенделасов.
     - Ну, и ладно.- Павел поставил поднос на лавку, преломил пополам  хлеб, взял рюмку, кивком предложил гостю сделать то же самое.
     Бенделасов отщипнул кусочек от своего хлеба, по привычке болтнул бокал и понюхал напиток и, заметив, что Павел уже выпил рюмку до дна, спросил:
     - А всё надо выпить?
     - Да ведь, как знаешь,- ответил Павел.- Моё дело предложить, твоё дело вкусить, сколько Бог даст. Знай только, что кровью Христовой считают не бормотуху, а истинный кагор.
     Бенделасов в два глотка осушил бокал и, не жуя, проглотил кусочек хлеба.
     - Спасибо,- сказал он и поставил бокал на поднос.
     - Дай Бог здоровья! Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа! А теперь, как на духу, рассказывай, что привело ко мне.- Павел снова взял холодные руки Бенделасова в теплые ладони.
     - Грешен, говорят… Сам я, правда, не очень понимаю в чём, и хотел бы разобраться…
     - Бог даст,  вместе и разберемся...
     Почувствовав, как в груди начинает теплеть от кагора, Бенделасов выдохнул:
     - Тогда все по порядку…- И задумался: «А надо ли выворачиваться наизнанку? Поймет ли сельский попишко, если и сам еще не разобрался в последних годах жизни? Вроде ведь ни в чём не было сомнений, пока Этот не упрекнул в отсутствии совести – чёрт его послал по мою душу!..»
     - Что тебя мучает-то?- участливо спросил Павел, слегка пожав руки гостя.
     - С чего начать не знаю… Вырос я в хорошей семье, по отцу есть даже дворянские корни, правда, узнал о них не от отца, а когда уже сам начал ковыряться в своей родословной. Нашел, что один из предков наших служил в ополчении князя Пожарского, за что и был жалован землей и парой сотен крестьянских душ. Потом были в роду чиновники. А сам я сначала пошел в инженеры, вернее учился на инженера-энергетика, но как-то очень быстро меня занесло в журналистику, и очень неплохо там получалось. Отыскивал необычных людей, первооткрывателей в своем деле, писал о них. Хорошо зарабатывал. Мне казалось, что хорошо в сравнении с коллегами. А когда однажды сравнил свои доходы с доходами одного из своих героев, оказалось, что я – голодная крыса в его мясной лавке. Когда поведал ему об этом, он позвал меня к себе в артель горнорабочим. Попробовал. За первую же неделю получил больше, чем имел за полгода. Но тут же и понял, что выдохся: не по мне грести деньги лопатой из-под кирки – кость тонка. И меня, конечно, выперли бы из бригады как нахлебника, но хозяин артели предложил другую работу. Время тогда было такое, что заниматься можно тем, что придумаешь. И хозяин тогда придумал любопытное дельце. Имя его после моего очерка гремело на всю страну, ему доверяли не только такие же артельщики и кооператоры, правительство ставило его в пример другим. И он придумал учредить награду своим старателям. А поскольку заглаза его звали «орлом», вот он и назвал ее «Орденом Орла». Меня из горнорабочих перевел заведовать канцелярией ордена. Зарплату дал побольше, чем получал я в журнале, и жить можно было не на приисках, а в Москве. Один мой приятель из художников нарисовал эскиз ордена. А в натуре заказали его ювелирам села Красное под Костромой. Здорово получилось – золото, эмаль. Государственные награды так не выглядят. По итогам года вручили «Орла» пятерым лучшим старателям. Я написал о ребятах в журнал. А там сделали вкладку к очерку с изображением ордена. И пошли нам звонки! В последние годы в стране появились новые награды, но вручали их по прежнему: исключительно известным людям к юбилеям, ну и военным, конечно за особые заслуги. А работяги, предприниматели остались как-то в стороне. Мы тут со своим Орлом стали как бы первооткрывателями. Ну, вот люди и звонили, а нельзя, мол, распространить награду за пределы предприятия? И шеф сообразил: «Можно. Только ведь Орел нам денег стоит. Честь мы не продаем, а если вернете нам наши затраты на изготовление знака, - ради Бога!» Тщеславного народу оказалось много. Шефу и без того дел хватало, и он поручил сторонние наградные дела мне. Тут вот чёрт меня и попутал! Я стал накидывать немного сверх себестоимости ордена и не стал говорить об этом шефу. Деньги мне нужны были на организацию съезда дворян России, который я затеял, чтобы как-то объединить ее лучших людей. А то шваль всякая, вроде новоявленных демократов, объединяется в партии, лезет к власти. А «соли» России будто и нет…
      Провел Съезд. Народу оказалось не шибко много, но получилось все достойно. Сначала хотели собраться в доме бывшего Дворянского собрания на Моховой, но денег на это не хватило, сняли на два дня бывший дом графа Алексея Толстого. Там сейчас музей-квартира Горького. Смешно – бывший босяк в доме бывшего графа…
     - Да только ли это смешно теперь в России-матушке?- согласился Павел.
     - Не столько смешно, сколько горько. Я, дурак, шефа не пригласил на съезд, потому что не те у него корни. Он не так меня понял, спросил: откуда, мол, «дровишки» набрал на такое собрание? Пришлось сказать, что сэкономил, и как это у меня получилось. Он похвалил, но тут же и отставил от ордена. А, значит, и от денег, к которым я уже привык. Вернуться в журналистику? Жить опять от получки до получки? Писать книги? Да ведь теперь за них не тебе платят, а ты. А много ли потом продашь? И я решил создать свой Орден! Долго думал о его идее. Повторять историю с Орлом не хотелось – больно узкое у него назначение, да и в названии что-то не серьезное: «О, да ты у нас – Орел!» говорили о его кавалерах то ли завидуя, то ли издеваясь… В общем, не так это оказалось просто – придумать название и статус ордена. Но дает же Бог ищущему! Попалась мне в руки потрепанная рукопись фантастического романа какого-то неизвестного автора о Ноевом Ковчеге. И я решил: вот же всеобъемлющая цель ордена – спасение жизни на Земле! Не дворовый какой-нибудь орден, не отраслевой, а всепланетный, международный «Орден Святого Ковчега»! С широчайшей сферой применения: за спасение всего и вся, за благородные дела и цели, да за всё, что угодно! И ведь никто пока не додумался до учреждения такой награды – ни Церковь, ни правительства какой-либо из стран.
     - Наградой Ною было, что Бог его благословил,- вставил отец Павел.- А ты у кого благословения просил на такое дело?
     - А у кого я должен был просить? Если Бог дал мне волю и разум... значит, Он и вдохнул мне эту идею, - сообразил, что сказать Бенделасов.
     - Разум-то Господом дан человекам, чтобы они различали Добро и Зло…
     - Так Орден исключительно Добру и служит! Он вручается за исключительные заслуги перед человечеством – первооткрывателям, выдающимся деятелям искусства и культуры, известным меценатам и благотворителям…
     - И что же тут кому не подошло? В чём грех-то?- спросил Павел.
     - Да всем, всё подходило! Люди с трепетом принимали его… Но ведь орден денег стоит. Видели бы вы его! Красносельские мастера умеют делать не только брошки из скани, но и подлинные шедевры из чистого золота. Самым выдающимся людям я вручаю его бесплатно в торжественной обстановке в лучших залах Москвы, что тоже сдают мне не за здорово живешь. Поэтому иногда и приходится объявлять цену такой награды. Поверте, желающих полно, да не каждому дается. Только уж когда случается исключительная нужда на дела Ордена. А их у нас масса! Забота об инвалидах, помощь интересным начинаниям, издание книг, экспедиции на Арарат… Понятно, что кавалеры Ордена хотят, чтобы о них знали – грех тщеславия присущ каждому, поэтому на церемонию вручения приходится приглашать журналистов… И это, конечно, беда. При нынешней вседозволенности каждый из них по-своему смотрит на награду. Есть, кто с добрым сердцем воспринимает событие, хватает и таких, которые из зависти в любом добром деле видят корысть. Знакомый ваш - не исключение. А я-то считал его приятелем и даже настолько своим человеком, что советовался о подборе кандидатов на кавалерство. И он называл мне какие-то фамилии… На одной мы даже сошлись. Но он не сумел с ним договориться. А еще на одном общим знакомым мы просто разошлись. Зная доходы человека, я посчитал его кандидатом на Орден. А друг ваш стал кричать, что я хочу посвятить  в кавалеры святого Ордена клопа, неправедно сосущего свои доходы, и что он ославит меня, если я это сделаю. Начал ковыряться в списках кавалеров Ордена, нашел там кое-какие фамилии… В общем, разошлись мы. И довольно крепко. Я наорал на него, не выбирая слов. Кто бы терпел, если ему такое дело рушат!.. И начал ещё мораль мне читать, хмырь!…
     - Нравоучительствовал, значит?- спросил Павел.
     - Послал я его по-мужски! Велел на глаза не попадаться. А он только говорил: «Желчь попридержи, а то печень лопнет!» Ночью оставил на крыльце моей дачи записку с вашим адресом. Мол, лучшее, что я могу сделать для себя, это съездить к отцу Павлу  для исповеди. Мол, он сможет понять тебя и помочь осознать, в чем заблудился в жизни. Я, если честно, плюнул на это, а через пару месяцев чувствую – и верно, печенка болит. Как сглазил он меня… По врачам побегал – толку нет. Вспомнил про его записку, нашел ваш адрес, и вот я  - тут. Говорю, видимо, верно в чём-то грешен… Помолитесь за меня, отец Павел!- выдавил из себя Бенделасов.- Я заплачу, сколько надо…
     - Помолюсь я, конечно. Как не помолиться? Только и ты помни, что корень всех зол есть сребролюбие, ибо сказано: «желающие обогащаться впадают во искушение и в сеть, во многия вредные похоти, которые и погружают людей в пагубу».
     - Какое «сребролюбие»?! Я просто придумал свой «четыреста первый способ сравнительно честного отъема денег», брал себе только то, что заработал, и на штат Ордена! Не один же я возился с тем, что мы делали!.. А вы-то все, не берете что ли ничего? Святым Духом сыты? И за крещение, и за венчание, и за отпевание – только дай! Значит, вам можно, а нам, грешным, нельзя – «сребролюбие»!- разошелся Бенделасов, выдернув из теплых ладоней Павла свои руки.
     - Ты вот чего, сын мой,- поднялся с лавки Павел.- Поезжай-ко в свои палестины и там подумай хорошо, как живешь. Осознай. А я буду молить Бога о прощении души раба Божьего Сергия… Поезжай с Богом! Да вот еще сольцы великочетверговой я отсыпал тебе маленько. Возьми. Хорошо помогает от всяких недуг.- И Павел ушел из придела в глубь храма.
     Бенделасов вышел на улицу. Трактор, на котором он возвратился сюда час назад, тарахтел за белой оградой церкви. Тракторист копался в каком-то ящике на подножке. Увидел Бенделасова, улыбнулся, помахал рукой. Бенделасов подошел в надежде побыстрее добраться до станции.
     - А чего-то злой какой, дядя? Лицо красное. Влетело от отца Павла?
     - Не сошлись мы с ним. До станции подкинешь?
     - Опять деньги предлагал?
     - Да нет. Вот соли какой-то чёрной дал кулёк и сказал: поезжай домой. Не поняли мы с ним друг друга… Вернее, он не понял меня, я – его! Ты до станции меня бросишь?
     - А ты, значит, меня тоже не понял?- весело спросил тракторист.- Ну, так на упрямых воду возят, а беспонятные – ходят пешком.
     - Слушай, брось, а… Я бы и верно пошел отсюда, но чего-то печёнку опять схватило… Дойду ли – не знаю.
     - А ты черной сольцы пожуй, помогает.
     - Чумные что ли вы все тут в этой вашей… как ты утром сказал?
     - Глухопердени?
     - Вот-вот! Каков поп, таков и приход.
     - Дядя, ты бы топал, а? Все равно ведь не поеду…
     И Бенделасов пошел прочь по мокрой обочине грязной дороги. В поле за селом в лицо ему дохнул влажный ветер. Потуже запахнув плащ, Бенделасов отвернул лицо от ветра, одним только глазом кося на дорогу.
     «И к храму одна грязь, и от храма – тоже,- подумал он, прижимая рукой ноющую печень.- Чёрт, а чего она ноет-то так? Утром так не было… Может, верно, пожевать этой дряни?»- Он отщипнул из кулька, данного Павлом, крохотный чёрный кусочек, положил на язык. К солёному вкусу во рту прибавился и разлился какой-то томительно-нежный запах.- «Ладаном что ли несёт?»- Хотел сплюнуть, но всё-таки проглотил слюну и ускорил шаг.
     На мокрой площади маленькой станции стоял один-одинёшенек  его утренний «левак». Бендесласов обрадовался:
     - Слушай! Где у вас тут проходящие до Москвы можно поймать?- спросил он дремлющего за рулём «бомбилу».
     - А чего ловить-то? Давай я отвезу. Пять «штук» и вся недолга.
     - А не густо?
     - Густо тому, у кого пусто. А ты, вроде, при башлях. Садись, договоримся.
     «Да чёрт с ним! Там, вроде, еще один кандидат в кавалеры наклюнулся»,- подумал Бенделасов и открыл дверцу машины.