(Написано в соавторстве. У литературного героя есть прототип).
«Разлука должна быть внезапной»
(Бенджамин Дизраэли).
В тот вечер ты опять не находила себе места. Машинально двигалась по комнате, хватаясь то за одну, то за другую вещь, и тут же вновь возвращая её на место. Ты всё делала молча, и это молчание скребло по моей душе сильнее, чем, если бы плакала навзрыд и просила бросить эту службу к чёртовой матери. Но я знал, что ты никогда не попросишь меня изменить свою, а значит и твю, жизнь. А я тогда делал вид, что смотрю телевизор. Тебя ещё ни разу не подводила твоя интуиция на наше очередное расставание. Происходило это на каком-то своём, женском подсознании, любящим сердцем. Сердце, которое уже столько пережило за свои ещё не полные двадцать семь лет. Сердцем, которое в рубцах от слёз при проводах в командировки, переживаний, бессонных ночей в ожиданиях, и пока ещё живых встреч… и вновь расставаний. Наверное, когда-нибудь, поставят памятник сердцу жены сотрудника спецслужб. И будет это стела, изображающая мужские руки, в ладонях которых бьётся верное сердце женщины.
…Я помню наше первое расставание. Мы с тобой тогда только что познакомились. Ты со своим выпускным классом пришла на соревнования по рукопашному бою. Военрук решил вам показать настоящих мужчин в деле. Тогда мне досталось по полной программе… А ты, дождавшись меня после соревнований, подошла и тихо спросила:
-Дяденька, вам очень больно?
Дяденька… Я был на девять лет старше тебя. В тот вечер мы вдвоём гуляли по набережной и ели мороженное… А потом встретились ещё раз, и ещё… Мы даже не целовались… Я считал тебя ребёнком. Но какая-то неведомая сила удерживала меня рядом с такой миловидной девушкой… Ты даже не знала, что я служу, ношу погоны, а тем более чем занимаюсь. Считала меня просто спортсменом. Потом в школе-интернате был выпускной, а на следующий день я уезжал в командировку. В этот «следующий день» выяснилось, что тебе и жить-то негде, так как в этом городе никого из родных не было… Я привёл тебя к себе в «общагу», в свою комнату, и сказал:
-Живи здесь! Вернусь из командировки - разберёмся…
А ты тогда тихонько заплакала, и еле слышно спросила:
-Тебя не убьют, ты вернёшься?
Всю командировку я думал только о тебе… Сердце рвалось к этому хрупкому созданию, которое вдруг, почему-то, стало мне дороже всего! Хотелось прижать к себе, и больше не отпускать…
Из той командировки не вернулись двое наших… Ты узнала об этом ещё до моего приезда, пообщавшись на общей кухне с жёнами бойцов. А те знали всё… В тот день, когда я вернулся, и переступил порог комнаты, ты бросилась ко мне, обхватила руками и опять тихо, тихо заплакала. А я в твоих смоляных волосах обнаружил первый седой волос. В ту первую твою взрослую ночь, прижавшись ко мне, шёпотом по-детски, наивно спросила:
-А можно ты больше не будешь уезжать? Ведь я же тебя люблю…
…Сколько потом ещё было этих командировок… Но ты так и не смогла к ним привыкнуть. Ведь, практически, после каждой из них мы не досчитывались кого-то из своих… Всех ты знала лично, знала их семьи. Это были настоящие мужчины, которые честно делали свою мужскую тяжёлую работу. Ещё вчера они провожали своих боевых товарищей в последний путь, а сегодня уже их жёны надевали вдовьи одежды, а дети становились сиротами.
… Я тебя чуть ли не силой заставил продолжать учиться дальше и работать. Ты же хотела просто работать, чтобы оставалось больше времени на меня, когда я возвращался из командировок. Я понимал, твой день должен быть загружен, а самой, как можно больше времени, находиться среди людей, иначе от моей службы и наших расставаний сойдёшь с ума. Не выдержишь психологической нагрузки, которая свалилась на твою первую, ещё не окрепшую любовь. Твоя беда заключалась в том, что ты слишком сильно меня любила. И эту любовь пропускала через своё хрупкое и нежное сердце. А оно, как известно, не железное. Я очень боялся, что в один момент оно просто не выдержит. Единственное, на что так и не смог тебя уговорить, так это родить ребёнка. Нет, ребёнка ты очень хотела. Всегда с удовольствием играла и возилась с соседскими. Но, будучи сама сиротой, очень хорошо знала их долю. Не говорила мне прямо,но это невольно иногда проскакивало в твоих словах. Весёлая и жизнерадостная по характеру девушка, могла искренне веселиться и радоваться жизни, когда я был дома. Глаза твои светились счастьем и загорались. Ты очень любила аттракционы в парке, и как ребёнок, не наигравшийся в детстве, могла часами крутиться на каруселях, подниматься в небеса на «чёртовом колесе», мчаться по «американским горкам». Но как только чувствовала своим женским чутьём, что мне предстоит очередная командировка, а значит расставание, не известно на сколько,и понимая, что со мной всякое может случиться…ты становилась печальной и грустной, а в глазах появлялась тоска раздирающая мою душу… Если даже мне приходилось уезжать неожиданно, ты и таких случаях чувствовала это заранее…
…Я тогда уже понимал, что ты можешь не выдержать этот непомерный психологический груз, давящий на твою душу и твоё сердце. Когда я уезжал, тебе одной приходилось бороться со своими страхами за меня, с тоской, со слезами, которые особенно ночью, наворачивались на глаза и душили, и с болью в сердце. Сердце, которое болит и щемит, а с каждым разом всё сильнее, оставляя не заживающие рубцы. Тебе не было и двадцати семи лет, а ты уже красила украдкой от меня седые волосы, появлявшиеся после каждой такой командировки. Особенно мне стало страшно за тебя тогда, когда с последнего задания, неделю назад, не вернулся наш сосед Лёха. Весельчак и балагур, в котором ты души не чаяла. Он даже не успел узнать, что стал отцом двух близнецов, появившихся на свет, пока был там… Ты до сих пор не можешь придти в себя от этого. Я чувствовал, что в этой твоей, нелепо складывающейся жизни виноват я. Ты красивая молодая женщина, а по возрасту вообще девушка, могла быть по-домашнему счастлива, рожать детей, жить и радоваться семейному благополучию. Обыкновенному, женскому счастью… Ты его заслужила! А я втянул тебя в свою авантюрную жизнь, где практически нет места для любимой женщины. Конечно, ты сама об этом не скажешь. Не пожалуешься. Не попрекнёшь. Ты будешь идти до конца. Только вот до какого?! Да, я очень и очень люблю тебя! Ты самый дорогой для меня человек на свете, моё счастье! Вот, по-этому, я и должен был поступить, как мужчина, принять это страшное решение. Я должен освободить тебя от меня! Нам надо было расстаться… После гибели нашего друга, ещё одной моей командировки не выдержала бы! Ты и так ходила над пропастью. На грани срыва. Надо было решаться! И обязательно до следующей командировки. Да, придётся резать по живому! Бывает, что и так спасают жизнь раненному бойцу в экстремальных ситуациях, если нет другого выхода. Будет больно! Страшно больно обоим! Но ты будешь жить. И, вероятно, ещё найдёшь своё спокойное, женское счастье. Не представлял, как я буду жить без тебя! Но надо было думать о тебе. Время лечит. Вылечит и тебя…
…В тот раз я подумал, что интуиция тебя подвела. Ты вновь была печальна и молчалива… Я только что вернулся из командировки… Ну, не может быть сразу же ещё одна… Ты лежала головой на моей груди. Тихо, не шевелясь. Затаившись, как будто чувствуя, что сейчас должно произойти что-то важное, судьбоносное. Вот так же затихает природа перед грозой или бурей. Тогда я сказал тебе на ухо глухим, срывающимся голосом:
- Мне необходимо сказать тебе что-то очень важное…
Ком застрял у меня в горле, и перехватило дыхание. Ты замерла… Вероятно почувствовала, что сейчас должно произойти что-то непоправимое…
В этот самый момент раздался телефонный звонок дежурного. Я бы узнал его из тысячи. Машинально посмотрел на часы. Они показывали 23. Голос в трубке сообщил, что мне необходимо срочно прибыть в «контору». Автобус уже выехал… Интуиция тебя тогда вновь не обманула…
- Это дежурный? В командировку?! – спросила она срывающимся голосом, - ты ведь мне что-то хотел сказать?
Её голос молил о пощаде… Но надо было решаться! И я решился...