Конечно, никакая она была не Афоня, а Любка, Люба Афончина. Афоня – это мы её так звали, только за глаза. Да ещё наши родители, которые говорили: «Чтобы к Афоне, к Любке этой вашей, близко не подходили»!
Строгости эти были оттого, что Афоня, во-первых, была старше нас, мелюзги, а во-вторых… Любка часто сбегала из дому.
Впервые это произошло с ней, когда ей было лет восемь-девять. Искали Любку долго и нашли… в каком-то притоне, среди воров и жуликов.
Говорили, что Любка воровка-«форточница». Что она пролезает в самую маленькую форточку и выносит всё ценное, выбрасывает своим старшим «друзьям». А потом вылезает сама. Говорили, что Любка пьёт водку и курит самые настоящие папиросы. Говорили, что за Любку одна воровская банда обещала другой большие деньги, но те не согласились….
Да много чего болтали. Мы слушали всё, что вполголоса говорили взрослые, а потом шёпотом, пересказывали это в кругу своих дворовых подружек.
Но, тем не менее, дружить с Любкой не переставали. Запретный плод сладок… А потом, мы просто боялись Любку.
Вдруг, всё, что о ней говорят, правда? У самой Любки мы не спрашивали.
После того, первого случая, Любку поставили на учёт в детской комнате милиции. Мать её плакала, отец переживал молча. Семья у Любки была вполне благополучная – простые, рабочие люди. Отец выпивал, конечно, но в меру, на праздники. Мать работала уборщицей в какой-то конторе и ещё по вечерам подрабатывала – мыла спортзал в школе.
Младший Любкин брат, Сашка, учился неважно, но уроков не пропускал, замечаний от учителей не получал, да и во дворе его почти не было видно среди горластых наших мальчишек.
А вот в танцевальный кружок он ходил с удовольствием, мы его даже видели на концерте в Доме культуры, когда выступали участники самодеятельности. Сашку Афончина никто «Афоней» не звал. Афоней была только Любка.
Второй раз Любка сбежала через год. В этот раз Любку нашли и куда-то увезли. Взрослые говорили, что в колонию для малолетних преступников.
Любки не было во дворе года три-четыре.
Появилась Афоня во дворе неожиданно, но вела себя так, словно ничего и не было, словно она все эти годы была здесь, во дворе. Нам нравилось, что Любка относилась к нам уважительно. Всегда всех выслушивала, не перебивала, и никогда не позволяла себе называть нас не то что дворовыми кличками, а даже и просто Анька, Светка; всегда – Аня, Света, Лена.
Мы также обращались к ней только по имени, только – Люба. И никак иначе.
Старшие девочки, ровесницы, с Любкой не дружили, брезговали. Да она к ним и не подходила, ничего у них не было общего, у чистеньких девочек, которые уже строили глазки мальчишкам, и почти уголовницы Любки…
В то время у нас была популярна игра в «вышибалы».
Почему-то я часто оказывалась в одной команде с Любкой. Я росла спортивной, ловкой, гибкой. Теперь мне кажется, Любка приглядывалась ко мне. Ведь ей нужна была замена, она уже выросла, стала плотной, коренастой.
В этот раз, во время игры, когда мы были за кругом, Любка мне сказала:
- Старайся сначала выбить тех, кто постарше, они «свечи» ловят. С малышами потом легко расправиться, слышишь?
Совет был вполне разумный, странно, что я никогда не задумывалась об этом. Просто выбивала тех, кто зазевался, всё равно кого – малявку или постарше, лишь бы «свечу» не поймали. Только став старше, я поняла, что совет свой Любка вынесла оттуда, откуда она только что вернулась…
Разошлись мы поздно, уже стемнело. А наутро узнали, что ночью Любка попалась. Попалась с поличным в чужой квартире, одна. Все её друзья-приятели воры разбежались, бросив Любку… В этот же день в нашем дворе появилась милицейский ГАЗик. Мы сидели тесной кучкой на дворовых каруселях. Те, кому не хватило места, подвинули ближе к каруселям малышовые качели-качалки и устроились там. День был выходной, и на скамейках во дворе было много взрослых: наши родители, бабушки, просто соседки, у которых дети были уже взрослыми, а внуки ещё очень маленькими. Обсуждалось только одно, вернее только одна - Любка. Кто-то жалел её родителей, кто-то осуждал. Мы же просто сидели молча. В этот день нам не игралось. Отчего-то было страшно…
Милиционеры, их было двое, сначала пошли в подъезд, где жили Афончины. О чём они говорили с Любкиными родителями, нам было неизвестно. Афончины во двор не выходили. Но и так было ясно, что домой после игры Афоня не пошла, дома не ночевала.
Потом, покосившись на нас, затаивших дыхание на каруселях, милиционеры подошли к скамейкам. Что они сказали, нам не было слышно, но взрослые стали неохотно, со вздохами подниматься и звать нас по домам.
Оказалось, что это было по просьбе милиционеров. Им нужно было опросить всех, кто видел Любку в тот день, вчера.
К нам постучали примерно часа через два. Родители ушли по делам, я была с бабушкой.
Сначала милиционер записал имя и фамилию, потом устало спросил, играла ли я вчера вместе с Любкой.
Я молча кивнула, не глядя на бабушку. Перед ней было особенно стыдно, ведь она запрещала мне водиться с Афоней…
- Когда вы играли, никто не подходил к Афончиной? - спросил милиционер.
- Нет, - ответила я и запнулась: я вспомнила…
…Когда уже стало темнеть, кто-то из стоявших в кругу поймал-таки «свечку» и неловко бросил мячик обратно. Он покатился в кусты почти рядом со мной. Когда я вылезла из куста с мячиком, Любки на месте не было, но она быстро подбежала откуда-то сзади и я обернулась. От нас быстрым шагом, почти бегом уходил какой-то высокий худой парень. Единственное, что я запомнила - на нём была сетчатая тенниска с короткими рукавами.
- Девочка, ты что-то вспомнила? – спросил милиционер. – Не бойся… Говори.
- Говори уж, - сурово-осуждающе сказала бабушка. – Сколько раз я тебе говорила, не водись с Любкой, не водись! Вот, теперь неприятности…
Во двор меня больше не пустили. Вернулись родители и меня наказали. За Любку.
А назавтра я узнала, что многие видели этого парня, и даже в лицо, но никто ничего милиционерам не сказал. Я же никому не призналась, что рассказала, не смогла. Со мной никто не стал бы больше водиться.
Вскоре мы переехали в другой район.
Любку я больше не видела.
Много позже я узнала, что все, кто видел тогда этого парня, всё-таки рассказали о нем милиционерам.
Спустя годы мы случайно встретились с бывшей подругой по играм, разговорились. Интересно было узнать, кто теперь где. Я спросила о Любке. Не давало покоя мне моё предательство, пусть детское, небольшое. Большое-небольшое - предательство, оно всегда предательство…
- Ой, брось ты, - сказала мне моя подруга. – Темно уже было, мало кто видел что-то… Ну, подошёл к ней парень, отскочила она с ним на десять секунд, не больше. Все тогда обо всем рассказали, кто что видел, испугались. А во дворе - это так, бравада. Ты же тоже не созналась? Только никто не переживает, а ты помнишь. Любка появилась ненадолго, года через четыре, что ли. Потом опять села. Уже по-настоящему. Сейчас не знаю, где. Сидит опять, наверное… Она воровка, ты понимаешь? Нет? Отец их умер давно, мать с Сашкой и его женой куда-то переехали. Мать и так из-за неё поседела вся раньше времени. Двор небольшой, уехали от стыда. А ты все эти годы думала, что это ты её предала?
Я, действительно, так думала. И сейчас думаю …
Любка. Люба Афончина. Афоня… Почему твоя судьба столько лет не даёт мне покоя?