(Карандашные наброски старой Европы)
Если вы скажете, что нищий сегодня – это принадлежность улицы, это будет только отчасти верно. Нищий ещё и отражение нашего социума – наше с вами отражение. И становится понятным, почему мы не заглядываем в это отражение, стараемся скорее пройти мимо, отвернуться или, в крайнем случае, отделаться от него медью завалявшейся монеты. Почему? Да потому что оно, отражение наше, как всегда, или уродливое, или жалкое, или с похмельным синдромом.
Европа в этом вопросе оказалась, как всегда, впереди – теперь на Западе просить подаяние стало сродни театральному действу. И обыватель часто с удовольствием останавливается и смотрит на нового нищего, который теперь отражает в принципе то же самое, что и всегда, но только хорошо припудренное и задрапированное. (Впрочем, это относится почти ко всему, что Вы встретите в цивилизованной Европе, умеющей маскировать свои язвы и изъяны.) Правила установились здесь такие: каждый нищий – это прежде всего и актёр, и режиссёр, и менеджер. (Если, конечно, над ним нет другого менеджера.) Участок, который он выбирает, – это сцена. Пространство перед ним – зрительный зал. Чем интереснее пьеса и талантливее игра, тем больше «кассовый» сбор. Впервые такой мини-спектакль я увидел в датском городе Орхус.
Посреди пешеходного ряда в торговом центре, где всегда движется и течёт народ, в позе манекена стоял негр: чёрные брюки, белый не застёгнутый блайзер, белые перчатки, белая рубаха с жабо, чёрная шляпа-канотье, чёрные очки, в правой руке – металлическая кружка, куда из кошельков добропорядочных граждан со звоном падали монеты. Самое интересное начиналось тогда, когда в кружке набиралась искомая критическая масса, и «манекен» начинал оживать. Этого момента все и ожидали, ради этого и кидали в его кружку монету за монетой. Первой оживала голова. Как будто внутренние токи пробуждали её от манекенной спячки, и она начинала странно подёргиваться. Потом подёргивания прекращались, появлялся скрипучий чревовещательный звук, и негр медленно склонялся к кружке, как бы заглядывая в неё. Затем голова уходила в исходное положение, а рука одновременно с кружкой описывали в воздухе широкую дугу, и мелочь из кружки дождём высыпалась в стоящий у ног «манекена» раскрытый саквояж. После этого вся конструкция под тот же внутренний механический скрип приходила в исходную позицию, а столпившийся вокруг народ торопился скорее наполнить опустевшую кружку, чтобы симпатяга-негр вновь ожил. Возвращаясь назад по торговому ряду минут через 20, я смог наблюдать, как недавний «манекен» сворачивал свою деятельность: он уже чисто по-человечески бросил свою кружку в саквояж, на треть набитый мелочью, туда же полетели перчатки и канотье. Эффектно щёлкнув замками саквояжа, то есть как бы закрыв занавес для зрителя, он с достоинством удалился. Так закончился трудовой рабочий день этого, казалось мне тогда, необычного нищего.
Со временем я понял, что ничего необычного в нём не было. А было новое поветрие в искусстве – искусстве просить милостыню.
Довольно оригинальное решение разжалобить и в то же время удивить публику пришло в голову одному англичанину в небольшом прибрежном городке Ловестофт. Этот с виду невзрачный англичанин посадил себя в довольно тесную клетку, которую несла перед собой на руках громадная горилла. Она расхаживала по городу, а в бамбуковой клетке, скрестив ноги по-турецки и ссутулившись, сидел с жалостным лицом бедолага и принимал от взрослых и детей вспомоществование в виде монет, печенья, конфет и других подачек. Получался как бы маленький зоопарк наоборот. У заключённого в ногах торчала табличка с надписью:
ЕСЛИ СЕГОДНЯ Я НЕ СОБЕРУ ЕЙ НА ЕДУ, ВЕЧЕРОМ ОНА МЕНЯ СЪЕСТ
При внимательном рассмотрении оказывалось, что сама горилла, вернее её голова, торс и руки, держащие клетку, – это хорошо сработанное чучело. Ноги, однако, были живыми и принадлежали тому человеку, который «сидел» в клетке. То есть в клетке была его голова и часть туловища с прикреплёнными к нему тряпочными ногами, переплетёнными по-восточному. Свои же настоящие ноги он одел, как в штаны, в пустые ноги чучела. В общем получилась хорошая имитация живой гориллы, несущей в клетке человека. Умом понимаешь, что такого не может быть никогда. Но факт налицо. И только применив логику и наблюдательность, можно расставить всё по местам и на время уразуметь, кто есть кто, и кто кого несёт. Однако стоит отойти в сторону, расслабить внимание – и опять: большая горилла несёт маленького жалкого человечка. Да, изобретательности нашей нет предела.
В городе Ля-Рошель (сразу вспоминаются мушкетёры, кардинал, дуэли на шпагах) я натолкнулся на миниатюрную девушку-балерину – живую игрушку, будто вышедшую из музыкальной шкатулки. Рваными отрывистыми движениями под механическую музыку колокольцев она изображала танцующую куколку с очень грустным лицом: уголки рта опущены вниз, глаза с немигающими веками уставлены в одну точку. Шкатулку, на которой она танцевала, представлял небольшой сундучок, натёртый сверху тальком, из-за чего её ножки передвигались по поверхности так, что создавалось впечатление, будто какой-то механизм внутри сундучка приводил их в движение по программе, заданной искусным мастером. Потом она останавливалась на каком-нибудь изящном па и замирала. Тогда её смело можно было принять за восковую фигуру из музея мадам Тюссо. Но стоили кому-нибудь бросить монету перед сундучком, балерина снова оживала и продолжала «выбрыкивать» свою механическую партию. Подходили и уходили люди, фотографировали балерину, изредка кидали деньги. Честно говоря, западный потребитель не очень то любит раскошеливаться на бесплатные представления. И новые нищие так и остаются нищими. В отличии от новых русских, в которых русского не остаётся ничего.
Конечно же, я не буду описывать всех новых нищих, встреченных мною в разных городах старой Европы. Хотя многие достойны кисти изящного стилиста, а не карандашного наброска случайного прохожего. Но я хотел акцентировать внимание на уже не новом для многих стран явлении, но ещё новом для бывших отделившихся постсоветских территорий, которые с таким завидным старанием перенимают от Запада всё лучшее. Ещё нигде в Прибалтике я не видел новых нищих. Ни в Таллинне, ни в Риге, ни в Вильнюсе? Как же так, господа хорошие? Мы так стремимся в объединённую Европу, мы так стремимся к европейским стандартам. А здесь такая брешь, такое упущение. У нас нищие, как при царе Горохе. Ни изящества, ни позы, ни достоинства. Я уже не говорю о гриме и о костюмах. Уж, наверное, господам депутатам пора подумать о выделении бюджетных средств для костюмирования и составления сценариев ожидающим цивилизованного вхождения в Европу нищим. Иначе нас не поймут.
И всё-таки я ещё раз решусь провести читателя по одному замечательному месту. Оно скорее всего характеризует апофеоз нового поветрия, где искусство просить милостыню многолико и неповторимо. Это бульвар на улице Cobrado в Барселоне. Там вы можете увидеть целую галерею живых изваяний, стоящих, как мраморные статуи в Летнем саду Санкт Петербурга. Слева и справа на небольших принесённых с собою постаментах стоят люди с намеленными добела лицами-масками, люди, облаченные в тоги, мантии, туники и мундиры, люди, чей социальный статус можно определить, как человек-статуя. Всё-таки назвать их нищими можно с большой натяжкой, так как здесь совершается некая работа, да ещё с явным признаком творческого начала. В этом ряду выделяется очень контрастная динамичная фигура: в обтягивающем красном трико «маячит» хвостатый чёрт с длинным трезубцем. Он живым игривым глазом вылавливает жертву из толпы идущих и начинает отмечать её своим вниманием, тыча в её сторону бутафорским трезубцем и высовывая неимоверно длинный и красный язык. Напротив него, как бы для симметрии, стоит еще более колоритная фигура – не то хохол, не то янычар, разодетый в очень цветастую одежду: красные шелковые шаровары, золоченые туфли с высоко загнутыми вверх острыми носами, почти голый торс и руки увешаны бубенчиками в виде подвесок и браслетов, бритая голова увенчана длинным чубом. Время от времени хохол-янычар принимает фиксированные позы, по выразительности соперничающие с китайской гравюрой, изображающей подвиги национальных героев времен династии Цин. Причем смена поз совершается настолько резко, с такой дикой мимикой и внезапным взвякиванием всех его бубенцов, что некоторые особо нервные и близкостоящие зрители отскакивают в испуге. Тело исполнителя бронзово и мускулисто, позы напряженны и воинственны.
И тут же встречаешь копию Чарли Чаплина: мятый черный костюм, на голове шляпа-котелок, в руках тросточка, на губах как бы виноватая улыбка – застывший персонаж из «Огней большого города». Иногда он оживает, но только для того, чтобы повернуть голову в сторону дающего милостыню и расшаркаться ножкой. Взгляд его немигающих глаз всегда говорит только об одном: «Мне печально смотреть на вас, суетный народ, текущий по бульвару и не ведающий судеб мира». Он как бы над толпой – тот избранный счастливчик, который может наблюдать себе подобных, поднявшись всего лишь на одну ступеньку самодельного подиума, в то время как другие не могут и этого.
Когда я появился в Барселоне через год, произошла заметная рокировка фигур, некоторые исчезли совсем, но появились и новые. Сошел куда-то со своего пьедестала хохол-янычар, и капитан Нельсон, наверное, ринулся в новые морские ристалища. Осталась лишь память о его слегка подрагивающих веках, прикрытых тонкой кружевной вязью. Да, честно отработать год в таком элитном городе, как Барселона, трудно, хотя и почетно. Однако Чарли стоял там же, где я оставил его годом раньше. В тот день, когда я увидел его во второй раз, ему здорово повезло – его снимали «киношники», по всему было видно – для большого кино: вокруг ассистенты, софиты, отражатели, большая камера на треноге, солидные люди в очках. Не зря ты стоял, Чарли, год. А может быть и больше. Пришел и твой звездный час, и наверняка хорошо оплаченный.
Конечно, у нас народ пока еще более сердобольный, и так подаст нищему, не надо и из кожи вон лезть. Европейский же обыватель никогда не отдаст деньги просто так, он должен знать, за что платит. Пусть это будет даже мистификация.
Сейчас почти в любой стране можно встретить нищих-изгоев, отверженных от сонма патентованных лицедеев. Они пытаются примерить на себя бутафорские одежды этого опущенного на дно страстей мира. Но мир на их старания в лучшем случае отзывается грошовой подачкой.
Но все-таки мне кажется, что большинство из них, вышедших на улицы европейских городов продемонстрировать монументализм своего живого я, не потеряло в себе веры и оптимизма. И всех их объединяет такое качество, как человеческое достоинство, которое и среди благополучных людей сейчас считается редкостью.