Кони несутся в скачке, ветер им лижет гривы, удила им рвут губы
грубо.
Кони сбивают копыта в этом напрасном беге: глупо же, братцы, глупо - мчаться толпой ниоткуда,
стремиться к сомнительной цели.
Это же подло, люди - когда обходят на круге
друга.
В этом отчаянном беге, сердце в рёбра вколачивая, эпилептической пены клочья на ветер сбрасывая,
сил своих не жалея,
не зная предела,
не чувствуя,
глазом – от Бога добрым, -
безумствуют.
…
Эхом затихнут судороги, ныть будут долго жилы - день этот пришлый, судорожный не хуже других прожИли.
Ночь проведут в стойле,
будут жевать обиды,
будут стирать зубы, давясь вопросами, мучаясь: «Зачем? Для чего?» А покуда…
веки смежает усталость,
тревожного сна
пару-тройку часов
до нового дня
осталось.
Копыта залечат мазью, коваль приладит подковы, пристрелит ударами гвозди: первый, затем контрольный, -
к забегу готов
новому.
Но спустится день,
неделя
останется также в прошлом; за нею – зима,
метели
снегом, что солью белой
старые раны пороша.
И чуткое ухо однажды, как выстрел разящий услышит
[не хочется верить! О, дайте хоть кроху – надежды - думать, что всё это снится]:
«Жаль животинку. Всё ещё крепкая. Но зубы изношены».
Засим - спишут.
И это - итог;
на ноль все очки и заслуги – как пена с натертых губ –
фразой
последнею
сброшены.