Тишина в ночи, прямо, какая-то звенящая, страшная, жутковатая. Несмотря на пол-ную луну, а может быть, как раз, благодаря ее свету, лес кажется наполненным неведомыми существами, тенями, духами, тоже имеющими свою жизнь. Они не проявляются, не показываются, но незримо существуют. И существование их не требует доказательств, определений и физических фактов. Степенные прагматики и материалисты, не верящие в потусторонний мир, окажитесь одни в ночном лесу, прислушайтесь к логической части своего сознания! И что же? В ответ – тишина…
Другой голос будет говорить с вами – голос памяти предков, голос вашего Подсознательного, голос Вселенной, знающей все!
Я медленно, стараясь не шуметь, не хрустеть упавшими ветками, возвращаюсь из леса, к нашему походному костру. Вот его отсвет заметен уже сквозь листву – теплый, знакомый, яркий. Задумываюсь над тем, что Огонь, это ведь тоже субстанция, сопровождающая человека с самого начала его существования на Земле. И даже теперь, в начале двадцать первого века, мы не потеряли связь с ним, лишившись повседневного общения с открытым огнем, как наши предки. Да что предки? Еще наши прапрадеды и прапрабабушки грели воду, пекли пироги и варили суп в печках, читали книги при свечах и керосиновых лампах, жгли костры во время праздников. Рано нам, видно, забывать о магии живого Огня.
Потому и походный костер для нас – необходимый и волшебный атрибут любой вылазки на природу. Все собираются вокруг него на ужин, в одном круге света. И круг этот объединяет, роднит, веселит. Разговоры становятся раскрепощенными, душевными, доверительными. Сам замечал, что у костра можно такое рассказать, то поведать, что в обычной обстановке ни за что не расскажешь. Он роднит, этот мерцающий круг света, сглаживает различия, усредняет интеллектуальные уровни, позволяет словам, вместе с теплом костра, проникать в самое сердце.
А запах дыма, печеной картошки, нагретой смолы, булькающий котелок – создают атмосферу спокойствия и уюта. Становится очень хорошо и легко на душе. И не хочется никуда уходить, не хочется шевелиться, совершать бессмысленных движений, говорить ненужные слова. Огонь завораживает, околдовывает. А искорки в глазах собеседников? А искры, улетающие вверх, к звездам? И жизнь кажется прекрасной! И нас ждет пре-красное будущее!
Я вышел к нашему бивуаку, расположенному на живописной полянке, на берегу реки Лопасни, журчащей свою негромкою песенку, за зарослями ивы. У костра остались только двое, не считая меня. Остальные отправились спать, расползлись по палаткам. Скоро уже рассвет. Небо на севере стало голубоватым, как будто за горизонтом горит ог-ромная люминесцентная лампа. Поляна залита магическим светом: здесь и полная луна, и этот далекий отсвет зарождающейся утренней зари и желто-красные, непостоянные блики костра. И деревья вокруг, уходя макушками в темноту, кажутся застывшими в ожидании живыми великанами, которые внимательно вслушиваются и всматриваются в то, что про-исходит у их ног. И ровный, зыбкий, таинственный туман над рекой, простирающийся фантастическими полосами за ивами. И далекий крик совы…
Картина завораживает своей первозданной, чистой красотой и величием. И понимаешь, что ни один человеческий гений не в состоянии создать такое грандиозное вели-чие. Мало того, и повторить не в состоянии, и нарисовать даже. И дух захватывает! И не хочется идти спать, чтобы не пропустить ни одного мгновения этого бесподобного сча-стья! Ведь жизнь человеческая коротка! Сейчас это особенно очевидно. А там, – будет ли такое?
Я присаживаюсь к костру. Сырая прохлада осталась где-то за спиной, в тени. Мой друг, Мишка, протягивает мне пластиковый стаканчик, наполовину наполненный водкой. А с другой стороны, Ваня, местный парень, присоединившийся к нам вечером, зашедший на огонек, дает кусок обжаренного на костре ржаного хлеба. Я выковыриваю из, переливающихся красными всполохами, углей картофелину – черную, горячую. Какое наслаждение! Как приятно! Ничего общего с унылым пьянством в городских квартирах!
– Так вот, рассказывали, что в ней разместили штаб местного отдела НКВД. Да и понятно, тогда это было единственное каменное строение в деревне. – Ваня продолжает, видимо недавно начатый разговор.
Я не переспрашиваю, не вмешиваюсь, надеясь вникнуть в суть во время рассказа. Главное понял, что речь идет о церкви, которая возвышается вдали, на том берегу реки. А он продолжает:
– Тогда многих оттуда забрали, прямо, как были, в чем пришли. Сажали в машины и увозили, под вечер, в основном. А днем ходили, выспрашивали, высматривали. Все в деревне затаились тогда. Все боялись. У каждого был приготовлен узелок, – в сенях ле-жал, на случай, если вызовут. А вызывать бегали пацаны. Для них это игра была. Не по-нимали они, что горе приносят в дома. Среди них был мой дальний родственник – дядя Петр, двоюродный брат моей прапрабабки…
Иван замолчал, как бы, вспоминая. А я перевел взгляд на церковь. Сейчас она чер-ным силуэтом возвышается над туманной полосой. Полный диск яркой луны, совершая свой путь по ночному небосводу, в этот момент оказался прямо позади нее. Черный крест на фоне желтоватого, ровного круга! Как будто какой-то эзотерический зловещий символ, повис над дальним лесом, над деревней, которую не видно. Мурашки побежали по спине. Но стало еще интереснее. А Ваня продолжал:
– Тогда забрали и поповскую вдову с сыном, которые мыкали горе, перебиваясь, в прямом смысле слова, с хлеба на воду. Самого-то его еще в тридцать пятом расстреляли, прямо у стен этой церкви. А сын их был слабым, забитым мальчиком, – и от недоедания, и от одиночества. Дети тогдашние, родившиеся уже атеистами, дразнили его постоянно, за веру в Бога, за соблюдение заповедей, за то, что отец его был священником.
Потом много воды утекло: война, победа, рухнул, сгнив, старый поповский дом. На той улице, что шла к церкви, вообще домов не осталось. Да и улица сама превратилась в заросший бурьяном пустырь. Туда даже коз пастись, почему-то не водили. Так развалины церкви оказались в стороне от деревни. И жизнь трудно, медленно, но постепенно налаживалась. Пацаны, те, что НКВД-ешникам помогали, выросли, кто уехал в город, кто женился, как дядя Петр…
А как-то раз в деревню пришел человек, то ли фронтовик, то ли сиделый, на одной ноге, – бродяга: грязный, заросший, вонючий. Особого внимания на него никто не обратил, много таких в то время по стране нашей шаталось. Он сидел около магазина, на зава-линке, осматривался, ночевал в пустом сарайчике, тут же. Кое-кто жалел его: дадут поесть, угостят закурить, мужики, бывало, если гульнут, то и самогоночки стопку поднесут. А однажды он с дядей Петром разговорился, о прошлом. И, уж не знаю, как это вышло, пошли они вместе к церкви…
В сумерки уже, слышно было в деревне два выстрела, глухо прозвучавших в предвечерней тишине, вспугнувших стаю ворон с пустыря. Люди обеспокоились, собрались, пошли смотреть. И обнаружили внутри брошенной церкви дядю Петра, застреленного в голову, а возле того места, где раньше располагался алтарь, лежал сам тот человек, который застрелился самостоятельно. В нем, после расследования, опознали Илюшку – поповского сына…
Я перевел взгляд на луну. Теперь силуэт церкви на ее фоне напоминал могилу. Иван вздохнул как-то тяжело, и, не отрывая завороженного взгляда от костра, как будто разглядывал там картины прошлого, глуховатым своим голосом, продолжал:
– С тех пор место это считается у нас проклятым. Все обходят его стороной. По ночам там бесятся приведения, духи. Многие видели метающиеся тени, таинственный зеленоватый свет в пустых проемах окон, слышали шум, напоминающий завывание ветра. Даже животные туда не ходят. Только вороны, обосновавшиеся на пустыре, орут там по утрам. Но никто не видел, чтобы хоть одна, когда-нибудь, сидела на крыше церкви…
Затянулась долгая пауза. Догоревший костер бросал еще отдельные всполохи в посветлевший воздух. Туман над речкой сгустился и начал как будто светиться изнутри таинственным голубоватым рассеянным светом. На траве заблестели капельки росы. Мы еще выпили на посошок. Попрощались, как добрые старые друзья. Ваня побрел в свою деревню, а мы с Мишкой полезли в палатку, – уставшие, спокойные и счастливые…
День всё меняет! Зажглись яркие краски, засверкали солнечные блики, зашелестели причудливые кружева теней. Река завела другую песню, сменив минорное тихое журчание на радостный мажорный гимн жизни. Туман давно рассеялся, открыв счастливому оку просторы окружающего мира. Воздух наполнился жужжанием, стрекота-нием, чириканьем и еще множеством звуков, которые не было времени, да и необходимости, идентифицировать. Они все, как различные голоса огромного полифонического хора, то, вырываясь вперед, то, сливаясь в фон, создавали неповторимую мелодию радости и мощи.
Выходной день, на природе, вдали от суеты и проблем, без навязчивой ненужной информации, без обязательств и необходимостей, словом, без условностей, в которых тонет современный человек, сам не замечая этого! Что может быть лучше? А еще лучше проводить это счастливое время именно с теми людьми, которые нам приятны, близки, интересны! И это еще одна причина, побуждающая все бросать, собираться в компании и отправляться в поход! Все равно куда, все равно когда, безразлично каким способом…
Вся наша группа, пробудившись, кто, когда мог, и как, занялась своими делами. Витя с Катей и Светкой пошли гулять по лесу. Серега и Толик, наши рыбаки, наслушавшись шуток в свой адрес, отправились на речку вместе с Ромкой и Ириной. Остальные, разделились на две группы: спортивную и интеллектуальную. Первые, натянув сетку между деревьями, начали волейбольную партию, а вторые отправились в село Семеновское, осматривать остатки старинной барской усадьбы и церковь Николая Чудотворца.
Мы же с Мишкой, за чашкой утреннего кофе, сваренного прямо на костре, вспом-нили вчерашний рассказ Ивана.
– Поедем в деревню, взглянем на эту церковь, – предложил я, – все равно, за продуктами надо.
– Ты что, Андрюха, всерьез принял его рассказ? – усмехнулся Мишка, – сказки это все. Ты же сам знаешь, – местные сочиняют, чтобы было, что туристам рассказать у костра. А те рты пораскрывают, слушают, и водочки им наливают, угощают. Это развлечение такое. Здесь же скучно…
– Не думаю, – отвечаю я серьезно. – Он бы тогда не стал довольно правдивую историю рассказывать про своего родственника. Все было бы проще и страшнее.
– Может у Ивана этого особый подход?
– Ну, может и так. Все равно, – чего бы и не взглянуть, раз там будем?
Мишка пожал плечами, усмехнулся по-доброму, давая понять, что составит мне компанию, исключительно по дружбе. На том и порешили. Искупались в холоднющей Лопасне, порезвившись в быстром течении, обсохли, покурили. Вчерашнее похмелье как рукой сняло. Проведали наших рыболовов, посмеялись над их пустыми ведерками и серьезными лицами. Потом сели на велосипеды и, не спеша, поехали по тропинке через лес к деревне.
Как это приятно – ехать по лесу на велосипеде в начале лета по твердой, хорошо утоптанной, тропинке, следуя ее изгибам, спускам и подъемам! Какой восторг поднимается в душе, когда проезжаешь мимо живописных лесных уголков – рощиц, полянок, малинников, каких-то темных, таинственных мест. Как здорово ощущать легкий, послушный велосипед под собой, который мягко и бесшумно несет тебя сквозь этот радостный мир. Вот она – Жизнь!
До деревни рукой подать, но надо переправиться через реку, и до моста, приходится делать крюк. Это нас с Мишкой не огорчает. Мы весело крутим педали, изредка переговариваясь, озираясь по сторонам. Тропинка вьется вдоль берега Лопасни, то приближаясь, то отдаляясь. Туристические места. Мы уже повстречали несколько бивуаков, задер-живаясь на пару минут в тех из них, что поближе к тропе, чтобы перекинуться несколькими словами с их обитателями. Так вдоль реки разносятся новости, слухи, впечатления, предупреждения о внезапных преградах.
Вот и деревня – обыкновенная подмосковная деревня: покосившиеся заборы, сколоченные из чего попало, старые некрашеные домики с маленькими окнами, чередуются с особняками за высокими каменными оградами. Разбитая, ухабистая улица с заросшими крапивой сточными канавами по бокам, выводит нас прямо к магазину. Напротив видна неказистая огромная изба с выцветшими буквами «клуб». Эта площадь – центр общественной жизни. Чуть подальше видна остановка автобуса. Отсюда отходят еще две улицы – одна ведет налево к каким-то сельскохозяйственным постройкам, другая, направо, к пустырю, за которым стоит та самая старая церковь, наполовину скрытая от глаз такими же старыми кленами и березами.
На велосипедах там не проехать. Мы с Мишкой спрятали их в высоком бурьяне и начали продираться дальше пешком. По мере приближения к церкви, наше настроение необъяснимым образом менялось. То, что сначала казалось забавой, начало раздражать, появилось какое-то непонятное волнение. Исколотые крапивой и исцарапанные бурьяном, мы вышли на открытое пространство, совершенно подавленные и молчаливые. Словно попав в другой мир, в другое время или даже измерение, мы ощутили гнетущую тишину, давящую откуда-то сверху. И еще что-то, что не выразить словами…
Все это место представляло собой странное зрелище. Сама церковь, несмотря на облетевшую почти полностью, внешнюю штукатурку, на почерневшие деревянные детали, довольно хорошо сохранилась. Даже луковица крыши, теперь вся проржавевшая, была на месте и несла свой крест. А вот колокольня рядом была практически полностью разрушена. Остался один остов, да груда кирпичей у подножья. По периметру поляны, окайм-ленной старыми раскидистыми кленами и березами, виднелись остатки изгороди, да три небольших холмика с восточной стороны, – могилы прежних священнослужителей. Здесь стояла глубокая, сумеречная тень и глухая, ватная тишина. И действительно, ни пения птиц, ни жужжания насекомых не было слышно. Даже отдаленные звуки деревни сюда не долетали, хотя она была рядом. И прохлада, несмотря на довольно жаркий день, тоже была устойчивой, вязкой и влажной. Могилой тут попахивало. Жутковато нам стало с Мишкой…
Гулко отдавались эхом наши шаги, отражаясь от голых стен внутри, с каким-то хрустом в придачу. Здесь стоял устойчивый полумрак. Небольшое помещение с облезлыми стенами и четырьмя опорными столбами по центру, наводило неясную тревогу. Свет сюда поступал только от дверного проема и двух маленьких окошек под самым сводом. То ли переплетение этих лучей, то ли фрагментарное их отражение от белых кусков сохранившейся штукатурки, создавали неестественные, нелогичные тени. А застоявшийся воздух содержал тонкую примесь какого-то незнакомого и непонятного нам запаха.
В общем, хотелось поскорее покинуть это место. Но, зря, что ли, пришли? Мы ре-шили уж досмотреть все детали, и неуверенно двинулись к алтарю. Вот оно: бурое пятно на полу, прямо посередине. Это, наверное, та самая кровь и есть. А совсем вплотную к алтарю – еще одно…
Странной показалась нам с Мишкой относительная чистота внутри: кроме естественных обломков от постройки, никаких бумажек, веток, банок, пыли, и той, довольно мало. А вот на самом алтаре, прямо напротив кровяного пятна, мы нашли несколько огар-ков свечей. Они не могли простоять здесь много лет, после зимы воск высох бы…
Значит, заходит все-таки сюда кто-то! Мы с Мишкой поискали других следов пре-бывания человека, тщательно осмотрев все: каждую нишу и каждый угол. Ничего…
Даже с некоторым облегчением, оказавшись на улице, мы продолжили поиски следов, но тоже безрезультатно. Единственное, что нам удалось заметить, была едва заметная просека в траве. Она почти и не отличалась, может быть, трава чуть-чуть пониже, но шла строгой линией в противоположную от деревни сторону, сквозь заросли кленов и берез по направлению к реке.
– Пойдем туда! – предложил я.
– Не вижу смысла, – ответил, явно повеселевший Мишка, – и так все ясно. Туристы с реки недавно сюда приходили, наверно вечером, с фонариками. Вот тебе и свет в окошках, и тени, и гул замогильный…
¬– Может ты и прав? Только у меня какое-то чувство есть, что-то не так здесь, – с сомнением сказал я. – Хочешь? Ты возвращайся к магазину, а я тебя догоню. Посмотрю только, куда тропа выходит…
– О’Кей, – буркнул Мишка, резко повернувшись и пустившись в обратный путь. А немного отойдя, прибавил,– Следопыт, хренов…
Я улыбнулся и пошел в другую сторону. Пройдя под таинственными сводами деревьев, продравшись сквозь мокрые заросли молодняка и орешника, я оказался у заднего забора деревенского кладбища. Оно располагалось на пригорке, у подножия которого, протекала Лопасня, красиво загибаясь в дугу в этом месте. Отсюда, за ивовыми кустами на другом берегу, был хорошо виден наш лагерь: яркие палатки, дымок от костра поднимается весело в голубое небо, ребята играют в волейбол. На душе сразу повеселело. К селу вела новая дорога, в обход старой церкви, по которой я и направился.
– Ну, как? Поймал собаку Баскервилей? – улыбаясь, пошутил Мишка, – а я тут уже купил все. Садись. Поехали!
– Ничего не забыл?
– Вроде нет, – сказал он, потряхивая сумкой, откуда донесся стеклянный звон бутылок…
День клонился к закату, когда вся наша компания вновь собралась у костра. Все были радостными и счастливыми. Готовили ужин: в котелке булькала картошка с тушенкой, рядом нанизывались шашлыки с луком, раскладывались свежие овощи и зелень. Серега с Толиком тащили с речки охлажденные бутылки. Все были оживленными и веселыми. Приятная усталость, приятное чувство голода, легкие полны свежим воздухом и лесными ароматами, головы, освободившись от тягостных мыслей, заняты впечатлениями минувшего дня. Здорово! Может так и должен жить человек?
Как и накануне, ужин растянулся до поздней ночи. Еще бы! Тем для разговоров была масса. Всем хотелось поделиться увиденным, прочувствованным, пережитым за этот счастливый день. И так легко и приятно было на душе! И впереди еще один выходной день!
После песен под гитару, когда говорить уже устали, начали поодиночке медленно расходиться спать. Мишка захмелел, расслабился и тоже отправился спать. Иван – вч-рашний наш гость, не появился сегодня. Ну а я, решив посетить ту церковь ночью, не собирался отказываться от своих планов. И теперь, оставшись один у догорающего костра, понял, что настало время отправляться в путь.
Признаться, мне не очень хотелось покидать этой ночью уютный бивуак, ставший уже родным и знакомым, да и в сон клонило. Но жажда открытий и приключений и на этот раз взяла верх. И я пошел…
Как и прошлой ночью, полнолуние продолжается. Сейчас луна кажется даже больше и немного краснее, чем вчера. Туман уже зарождается над Лопасней, клубясь пока, как сигаретный дым, – неспокойный и непостоянный. Река журчит, – не просто минорным мотивом, а с каким-то басовым вторым голосом, придающим всей мелодии тревожные оттенки звучания. Резкие шорохи в зарослях травы, всплески в воде, – все настораживает.
Дойдя до берега, я разделся, сложил вещи в прихваченный с собой полиэтиленовый пакет, и вошел в быстрое течение темной воды. Она показалась мне какой-то живой: теплой, движущейся, говорящей. Стало немного не по себе, но я поплыл, держа левую руку с одеждой над головой, как ватерполисты держат мяч. Пока плыл, меня сносило вниз по течению довольно быстро, а на том берегу, казалось, какие-то тени на фоне ивовых зарослей, медленно шевелились, передвигались, следя за мной, некоторые опускались в воду. Несмотря на это, я благополучно добрался до берега, прошел немного по мели до свободного от кустов места, не без труда выбрался по скользкому обрыву на сухую площадку, где оделся и решил посидеть, выкурить сигарету, чтобы успокоиться.
Успокоившись, взял себя в руки. Продвигаясь к церкви, обратил внимание на разительный контраст в обстановке. Здесь деревья приглушили шум реки, не было никаких шорохов и звуков, лунный свет не попадал сюда. Пришлось включить фонарик, и я с трудом находил еле заметную тропинку.
Вот и церковь. Стоит темным силуэтом в слабом лунном свете, еле пробивающимся сюда, – таинственная и величественная. Никаких, обещанных Иваном огней в окнах, никаких завываний. Всё темно и тихо, как на картине…
Я постоял немного на опушке поляны, хотел еще одну сигарету закурить, но, раздумав, осторожно пошел к церковному входу, стараясь не шуршать травой, не хрустеть упавшими ветками, да и дышать потише. Так же осторожно вошел внутрь. На цыпочках пробрался в угол, сел на выступающий бордюр. Отсюда видно все помещение церкви. Глаза привыкают к темноте, потому что фонарь я выключил. Я сел и замер. По-чувствовал, как вспотел…
– Смешно… – подумал я, – как пацан какой-то… А ведь уже взрослый, здоровый мужик, купился на байку местного алкоголика…
Мне стало весело, я расслабился и стал размышлять над тем, что бы сказать завтра ребятам, если кто-нибудь обнаружит мое ночное отсутствие…
– Ладно, – думаю, – посижу немного, и обратно пойду.
Взглянул на часы, – без пятнадцати три, скоро рассвет.
– Встречу рассвет! Я люблю смотреть, как просыпается земля – медленно и красиво. Так и скажу в лагере…
Так вот и сидел, вроде как и задремал, углубившись в какие-то отвлеченные мысли. Вдруг услышал отчетливый звук торопливо приближающихся легких шагов. Я замер от неожиданности. Глаза мои уже полностью адаптировались к темноте, и я увидел женщину, быстро вошедшую в церковь.
Невысокая, стройная, в строгом черном платье или костюме, в темноте не было видно, с роскошными черными волосами, длинными волнами, спадающими по плечам почти до середины спины. Войдя, она накинула на них большой черный шелковый платок, оставила у входа элегантную дамскую сумочку, и прошла к алтарю, вернее к тому месту, где он когда-то находился, неся в руке довольно увесистый чемоданчик.
Я замер на месте, стараясь не дышать…
Тем временем женщина положила на пол чемодан, стремительно присев на корточки, в грациозном движении, открыла крышку. Она вынимала какие-то предметы, и расставляла их вокруг себя. В темноте я различил только чашу и кинжал, про остальные не понял. Потом она закрыла крышку, разложила что-то вроде складной табуретки и поставила на нее чемодан, расставив на нем некоторые из предметов. Затем, подошла к алтарю и стала зажигать свечи. Движения ее были торопливы, но без суеты. Она всё делала быстро, точно, красиво.
Когда церковь озарилась слабым дрожащим светом, я невольно вжал голову в плечи, опасаясь, что женщина меня заметит. Но она не заметила, стала рисовать мелом на полу полукруг, одна шестая часть которого, заходила на алтарь. Затем положив на линию камень, напротив входа, чашу с левой стороны, с запада; какой-то корень справа, с востока и, водрузив небольшую икону на алтарь, присела на колени, перед чемоданом на подставке, как за пюпитром.
Я затаил дыхание…
А женщина, мгновение, помедлив, взяла кинжал в обе руки, поставила их на какую-то книгу, лежащую на чемодане, низко опустила голову в шелковом платке и начала не то петь, не то говорить. Голос у нее оказался приятным, мягким, довольно низким. Она нараспев произносила какие-то слова на непонятном мне языке, сначала тихо, а потом всё громче и громче.
Эта, то ли песня, то ли речитатив, – завораживали. Звуки лились плавно, естественно. В них была гармония – та, изначальная, ненадуманная, не искусственная. Казалось, что слова и звуки не пропадают, а повисают в воздухе, наполняя пространство, начиная все быстрее и быстрее вращаться, из тихого круговорота превращаясь в вихрь. Вот и я почувствовал ветер на своем лице. Еще сильнее порыв, волосы мои взъерошены. Платье на женщине начинает развеваться, платок, с характерным шелковым шуршанием хлопает ее по лицу. А она, не обращая внимания, все увеличивает и увеличивает громкость своего заклинания. Уже ее голос, из мягкого и бархатистого, превратился в громкий и металлический рокот, полностью заполнивший пространство церкви, подавивший мои мысли и чувства, и пригвоздивший меня к месту. Настоящий вихрь уже ревет, свистит, непонятно, как свечи не гаснут при таком ветре…
Вдруг я замечаю, что острые углы, все, какие есть в церкви, начинают светиться дрожащим голубоватым светом, и все ярче и ярче. И все отчетливее проявляется сгусток такого же света, прямо на алтаре. Свет сгущается, дрожит, мечется, постепенно оформляясь в человеческую фигуру. Она трепещет и извивается, как будто корчась в страшных муках, как будто ей больно. Уже слышны всхлипы и стон. Это мужской голос, но слишком высокий, резкий, неестественный, надорванный страданием…
Я не чувствую себя в это время. Сказать, что я боюсь, неверно. Я просто перестал быть человеком, я не воспринимаю себя, я ничего не могу сделать. Могу только смотреть…
А женщина, вдруг резко поднимает голову, платок слетает с ее волос. Она стремительно вытягивает руки с кинжалом в направлении светящейся фигуры. И церковь озаряет яркая вспышка молнии. Она несколькими зигзагами простирается от фигуры к кончику кинжала…
Фигура исчезает, свечение пропадает, вихрь затихает…
Женщина встает. Мне кажется, что она стала выше, стройнее, сильнее. Я вижу ее красавицей, когда она повернулась в мою сторону, освещенная светом свечей, и каким-то светом изнутри, – прекрасная, воодушевленная, грациозная…
А я все так же стою – ни жив, ни мертв, оцепенев, от всего увиденного, и по-прежнему, не могу пошевелиться…
Женщина тем временем, как и в начале, быстрыми, точными движениями собрала свой чемодан, подобрала платок, загасила свечи и направилась к выходу. Подобрав свою сумочку, она выпрямилась и сказала:
– Ты все видел, иди за мной!
И я пошел. Не знаю почему. Не мог не пойти…
Она шла впереди меня, замедляя шаги и расслабляясь, по мере удаления от церкви. Я тоже приходил в себя. Почувствовал, как пересохло во рту. Страшно захотелось пить и курить. Но я не осмеливался, протянуть руку в карман за пачкой сигарет.
Почти нагнав ее, я произнес:
– Разрешите вам помочь. Я понесу чемодан…
Она остановилась, и отдала мне свою ношу, этим жестом, вернув меня в обычное состояние восприятия действительности.
Уже выйдя на дорогу, мы пошли рядом, к деревне. Я молчал, хоть и чувствовал, что надо что-то сказать. Но так и не нашел что…
Молча, мы дошли до машины. Это оказалась довольно дорогая и хорошая машина. Женщина с улыбкой взяла у меня свой чемодан, поставила его в багажник, открыла дверь и села за руль…
– Ты всё видел… Но никому не говори про это, – сказала она, протягивая мне визитку, – если скажешь, тебе будет очень плохо… А если будут вопросы – звони, заезжай…
Машина тронулась, и вскоре, красные огоньки скрылись за поворотом.
На визитке было написано: «Магдалена, народный целитель, снятие порчи, заговоры, телефон, e-mail…»
Я долго не решался поведать эту историю. Мучился, сомневался, но вот, не выдержал, – рассказал. Что теперь со мной будет?
А. Барбье 1999