Хорошо отделался

Этот пустяковый случай произошёл в пригородной электричке. Ехали мы из Петербурга с женой и двумя внуками. В вагоне тишь да гладь: кто подрёмывал, кто книгу читал, кто тупо в окно смотрел, внуки что-то ненавязчиво «щебетали». На одной из остановок мне подумалось, что вместе с несколькими пассажирами в вагон вбежала стая собак, поскольку услышал многоголосый лай и какие-то непонятные гортанные звуки, перемежающиеся отдельными матерными словами. Я тут же вспомнил свою тёщу. Она, будучи под старость в весьма здравом уме, но имеющая некоторые странности на определённые предметы и явления, уверяла меня однажды, что вечерами на её лестничной площадке собираются коты и отчаянно матерятся. А когда я машинально задал ей вопрос, мол, коты разве матерятся? – она сразу же заверила – ещё как! Но то коты. По поводу собак она ничего не сообщала, поэтому я решил обернуться и полюбопытствовать. Раздражающая слух матерная какофония исходила от небольшой группы молодых людей из наших бывших южных окраин. Все одеты в чёрные кожаные куртки, на головах – вязаные шапочки до бровей. «Азербайджанцы? – подумал я. – Нет. Армяне? Исключено. Здесь какой-то грубый, как топором рубленый вид. Может быть, турки? Но турки мата не знают». «Кавказской» национальности – одним словом. Электричка тронулась, группа расселась в конце вагона на инвалидных местах и без конца тараторила на непонятном языке, но так громко и агрессивно, что вызывало внутренний протест и трепет. Рядом малые дети, а здесь шла такая плотная резонирующая волна, порождающая тревогу и чувство опасности. Причём «кавказцы» расходились всё больше и больше. Казалось, вот-вот и они начнут биться на ножах. Отчаянно жестикулируя и брызгая слюной, они всё время будто пытались что-то доказать друг другу. Причём двое «доказывали» одно, а трое оппонентов категорически с ними не соглашались. Вагон буквально кипел и булькал рваными, отрывистыми словами, которые резали слух и хлестали по человеческому достоинству. Пожилая женщина, сидевшая ближе к ним, сделала замечание:
– Молодые люди, у нас в общественных местах так себя не ведут. Поумерьте пыл, пожалуйста.
Было такое ощущение, что сидящие в вагоне пассажиры для них не существовали. Слова женщины потонули в потоке сквернословия – русского и ещё какого-то.  Похоже, что законодателями порядка и мироустройства были только они. Всё остальное – только безликий фон. Они варились в каких-то своих пьяных проблемах и выплёскивали их наружу, как застоялые и обильные помои. Ехать в такой обстановке было, мягко говоря, неприятно. А по большому счёту – вредно для ушей и психики. Жена всё время сдерживала меня, потому что, как никогда в жизни, мне хотелось встать и месить их наглые, без конца говорящие морды. Причём месить добротно и долго, как месят тесто в кадушке.
– Пойдём в соседний вагон, – сказала жена и взяла уже внуков за руки, как один из «кавказцев» сорвался с места и с трезвонящим мобильным телефоном стрелой понёсся по проходу в другой конец вагона.
На ходу, включая связь, он стал орать в трубку так, будто ему наступили каблуком на яйца. В другом конце один из группы тоже стал орать в свою трубку. Не было сомнения, что они «разговаривали» между собой. Лица красные, разгорячённые, жестикуляция похожа на язык глухонемых. «Нет, – подумал я, – вряд ли пьяные, скорее всего под наркотой». Отбежавший в наш конец говорун стал рвать на себя раздвижную дверь в тамбур. Дверь, естественно, не поддавалась, поскольку могла сдвигаться только в сторону. Наконец его повело влево, и он вместе с дверью поехал вбок и сел на колени пожилому мужчине. Грязно выругавшись, он продолжил телефонный диалог со своим соплеменником, встал, вышел в тамбур и уже оттуда, часто колотя ногой в стенку, что-то не то доказывал, не то спорил, не то изобличал – выбрасывал в пространство тяжёлый словесный мусор. В вагоне гулял напряжённый ветер чужого, чуждого, странного тревожного мира. Он ворвался внезапно, порывисто, нагло.
Перебравшись в соседний вагон, мы недолго пребывали в тишине. Ветер распахнул и эти двери. Вся компания, как чёрный ком, вкатилась в  вагонное пространство и стала заполнять его своим непрерывающимся гамом и гвалтом. Пассажиры просто столбенели на глазах и сидели, как куколки в непроницаемом коконе, – не шевелясь и манекенно стекленея глазами.
И тут я не выдержал, внутри у меня что-то забурлило, всклокотало и комом подошло к горлу. На стене висела жёлтая панель переговорного устройства, я подошёл, нажал кнопку экстренного вызова машиниста и проговорил, шлёпая губами о металлическую решётку переговорника:
– Ты меня слышишь, возница?!
В динамике зашуршало.
– Тут черножопые раздухарились так, что хоть святых выноси! Примите меры! Зовите милицию. Пусть урезонивают. Сколько терпеть можно?!
– Какой вагон? – послышалось в ответ.
В вопросе я уловил нерусский акцент.
Вагон не знаю. Середина где-то.
На этом наш диалог закончился, а на следующей станции, действительно, в наш вагон вошли три милиционера. На поясе наручники, в руках дубинки с приставной в бок рукояткой.  «Сработала экстренная связь с машинистом», – удовлетворённо подумал я.
– Кто буянит? – Спросил сержант с кавказским лицом.
– Ушли в соседний вагон, –  выронил сосед, показывая пальцем направление.
– Кто вызывал? – продолжил сержант.
– Я вызывал.
– Выйдем в тамбур, – кивнул облечённый властью милиционер, звякнув на повороте наручниками.
Я последовал за ним с недобрыми предчувствиями. Электричка тронулась, сержант задвинул двери в вагон и открыл переходную дверь. Тамбур сразу наполнился шумом колёс и лязгом буферов и сцепки. Двое других милиционеров стали за ним. Он приблизил ко мне своё налитое, как гранат, лицо и, обволакивая меня пустым взглядом своих масленичных глаз, громко спросил:
– Они тебя трогали?!
– Нет…
– Они к тебе приставали?!
– Да они!...
– Я спрашиваю: да или нет?   
– Нет, они ни к кому не приставали! Но…
– Они ни к кому не приставали, они никого не трогали, а ты, дорогой, зовёшь милицию. Что же они тебе плохого сделали? Ничего. Так вот, дорогой, получай для профилактики от меня привет за ложный  вызов.
И он, взяв свою дубинку за поперечную ручку, с силой ткнул меня торцом под дых. Пока я отходил от боли, он добавил:
– Скажи спасибо, что моя смена, а не моего брата. Он бы тебе сделал козью рожу. Да ещё бы в участок отвёл. А там за сопротивление властям тебе ещё и срок бы припаяли. Так что, считай, хорошо отделался, беложопый брат.
И он надолго прищурил один глаз, сведя в узкую мясистую щель свою лоснящуюся гранатом щеку и чёрную кавказскую бровь.