Проколи себе палец иголкой.
Чтоб больней, пусть укол будет туп.
Но тогда ты почувствуешь только,
Что ты не разложившийся труп.
(Маша Халикова)
Было без пятнадцати девять утра очередного дня какого-то года. Сквозь зеркало на меня смотрела вполне приятная, ухоженная восемнадцатилетняя девушка с грустными глазами. Она поправила волосы и вышла из дома. Хмурое солнышко, неласковый ветер и уже приевшийся запах окружающей реальности не предвещали ничего хорошего. Я тихо, молча и, совершенно не спеша, пошла на работу. Вокруг монотонного чередовались различные силуэты, менялся рисунок дороги, проплывали мимо глаз деревья и дома, и, тем не менее, ничего и никого вокруг не было. Я была совсем одна, впрочем, как всегда. Мне было невыносимо одиноко. Иногда кто-то подходил, разговаривал, шутил… им отвечала не я. Я же сидела где-то глубоко внутри этого вечно приветливого и улыбающегося существа и навзрыд плакала.
Ну вот и моё рабочее место, меня там уже ждут главные мужчины в моей жизни: системный блок, монитор и принтер. Ну, привет, ребята. Не скажу, что я без вас скучала, но непременно уделю вам должное внимание: нежно сотру с ваших поверхностей пыль мягкой влажной тряпкой, подключу вас к источнику питания - и до самого вечера я полностью ваша. Работаю я здесь всего три месяца. Сама не знаю, почему это место мне так быстро надоело, ведь оно ничуть не более однообразно, чем всё, что меня в жизни окружает. Сейчас я быстренько расправлюсь с немногочисленными заказами и буду сочинять... что-нибудь: стихи, рассказы - не важно. Пусть хотя бы ручка, бумага, клавиатура и мышка выслушают меня, у них же нет выбора, они не могут от меня отвязаться. Кажется, снова внутри меня растёт и по каждой клеточке растекается то странное чувство, что в ближайшее время что-то обязательно должно родиться, что-то удивительно прекрасное. Вот-вот, ещё немного подождать, только не спугнуть, только не помешать, скоро оно появится. Почему-то это состояние тоже всегда приходит одинаково. И каждый раз по-детски радуешься, когда оно оставляет свой след на белых листах бумаги. Всё всегда одинаково. И бездарность свою осознаёшь, только когда начинаешь перечитывать.
В тот момент, когда я наконец-то отвлеклась от монитора, передо мной вдруг появился не слишком симпатичный, но вежливый и нарочито скромный молодой человек, присутствия которого я, видимо, не заметила, увлекшись своими переживаниями. Он не представлял из себя ничего особенного: высокий, чуть сутулится, тёмные волосы, зелёные глаза (зеленые! я лет с 15 на них помешана), по центру неприметного лица нос немного больше среднего размера, потертые джинсы, застиранная тёмная водолазка. Говорю же: ничего особенного, ничего, что могло бы колоться в самом центре солнечного сплетения.
А жаль. Я так любила эту боль: когда-то очень давно… Теперь я могу эту фразу спокойно сказать: всего четыре месяца приема успокоительных вперемешку с витаминами, позволяют мне контролировать выработку гормонов в моем гипофизе и я уже просто отмечаю легкий укол в онемевшее сердце вместо разрывающей мою грудь волны беспробудной истерики, которая накрывала меня каждый раз, когда я вспоминала о своей первой, детской, но бесконечно искренней привязанности из тех далеких времён, когда я ещё наивно полагала, что самое тяжелое состояние души человека – искреннее желание умереть и даже не догадывалась о том, что намного глубже располагается ощущение, при котором даже мысль о смерти становится такой же бессмысленной, как и все остальные. Теперь я практически верю, что год назад – это уже очень давно, и что моя «девичья» память действительно способна за какие-то 365 дней забыть пять лет удушливого, бурлящего и всепоглощающего ежедневного счастья видеть и слышать самого важного в твоей жизнь человека.
С тех самых пор я на всю жизнь приобрела привычку иногда прокалывать иголкой свое сердце, и проверять действительно ли оно всё ещё может что-то чувствовать или его жизнедеятельность мне уже просто мерещится. Люблю… какая чудовищная выходит у меня тавтология… Люблю я иногда немножечко влюбляться в самых разных мужчин, первого же взгляда на которых достаточно, чтобы ясно понять, что даже при неимоверном желании с их стороны никто из них ни в малейшей степени не способен вызвать во мне ничего кроме еле уловимого тончайшего укола, который забывается также быстро, как затягивается оставляемая им микроскопическая ранка.
Так вот, вошедший в мою жизнь тем пыльным удушливым рабочим днем, студент по имени Артём, не был даже ржавой иголкой. Но именно это меня рядом с ним впоследствии довольно долго продержало. Он не оставлял на поверхности моей души скоро проходящих мелких ран: он был не лезвием, не ножом, и даже не назойливым звонком будильника… И, разумеется, ничто даже и не пыталось перед нами выскакивать «как из-под земли выскакивает убийца в темном переулке» и, конечно же не поражало ни как молния, ни как финский нож, ни хотя бы как неосторожное нажатие пальцем на зубочистку. Он был скорее даже не чем бы то ни было мало-мальски колюще режущим, а обыкновенным узким основанием столовой ложки, чье применение известно каждой молоденькой девушке, беспечно относящейся к своему здоровью и желающей срочно похудеть. Именно такие чувства он во мне и вызывал. Это был прекрасный способ помнить, что я всё-таки пока ещё не сдохла. Каждое его действие в отношении меня, его прикосновения, поцелуи, объятья, и даже его мерзкий закатистый смех, сопровождающий невыносимо плоские и примитивные шутки, а также открыто демонстрирующий частокол наикривейшего оскала и высвобождающий из глубин его бледного щуплого туловища звуки гнусавого и по-женски высокого голоса вызывали в моем сознании такую мощную волну естественных физиологических реакций любого ЖИВОГО организма, что в реальности моего существования сомнений просто не могло оставаться. Хотя, признаться, по началу и его я тоже чуточку любила.
Несмотря на то, что начиналось всё красиво: с цветами, многочисленными комплиментами и затяжными ухаживаниями - «встречались» мы в итоге долго, но нельзя сказать, что очень счастливо. Он зачем-то постоянно утверждал, что любит меня, а я каждый день его об этом переспрашивала. И мне, по сути, было всё равно, что он ответит: просто хотелось, чтобы хоть что-то сказал. Любит – прекрасно, в меня влюблен человек, безгранично напоминающий своего собственного попугая в период линьки. Говорят, животные похожи на своих хозяев. Пожалуй, что так оно и есть. Вот если, находясь у меня дома, посмотреть в окно, практически всегда можно увидеть одну очень интересную парочку: мужчину с собачкой. Они гуляют целыми днями и, кажется, оба довольны. Эта собака представляет собой не особо приятное зрелище: некогда рыжая и пушистая шерсть была вся перепачкана нечистоплотной псиной, которая, к тому же, расчесала свои бока до плешин. Помято-небритый хозяин регулярно читает ей по этому поводу продолжительные нравоучения, но она проявляет наплевательское отношение не только к своему внешнему виду, но и к окружающим. Несмотря на многочисленные попытки научить животное выполнению хотя бы элементарных команд, не побоюсь этого слова, сука на столько обнаглела, что уже не то, что лапу подавать, даже на собственное имя не откликается: точно также, как её хозяин периодически забывает о просьбах других людей, которых иногда как будто попросту перестает замечать вокруг себя. Зато видели бы Вы, с какой гордостью эта замарашка смотрит на проходящих мимо собак, когда её владелец заводит свой излюбленный рассказ о том, что её предки служили при дворце китайских императоров. Так и живут: душа в душу.
Ну а я ещё в жизни не видела более жалкого и брезгливо-гадкого в своей облезлости существа, чем линяющий волнистый попугайчик… Взгляд, жест, мимолетное сходство, и сразу - есть мощная волна, сотрясающая всё мое полуживое тело! Пару раз для разнообразия он отвечал, что нет, я ему не нужна: так это и вдвойне прекрасно – великолепно резануло лезвие обиды на него за безграничную неблагодарность в адрес моего адского терпения, способного несколько лет подряд выдерживать рядом с собой (и не только рядом) совершенно постороннего человека лишь потому, что он утверждает, что я ему нужна, и преимущественно просто в силу памяти о том, как он расплакался, в тот день, когда я ему впервые отказала в доступе к своему телу.
Он, видимо, как и все прочие мужчины, считал, что меня можно купить на внимание, видимость заботы и банальные подарки, а также что я непременно должна любить ушами. Я думаю, что именно поэтому он регулярно мне рассказывал, что я для него самая «родная», что был бы не против со мной обвенчаться, через какой промежуток времени родится и как будет выглядеть наша будущая дочка, и какое мы дадим ей имя… Я полагаю, он действительно считал, что мне хотелось всего этого, а я всеми фибрами души старалась хоть одному его слову поверить, забыться, влюбиться, но в итоге просто молча слушала и убивалась желанием проверить до конца, как далеко он всё-таки может завраться, склоняя меня к очередным напостельным действиям. Его словесные изыски не доставляли мне особого удовольствия, но и боль причинили только однажды: когда использованный презерватив припечатало ко дну мусорного ведра небрежно брошенное «прощай, доченька, прощай, Светочка». Вот тогда действительно невыносимо полоснуло. Жутким ударом кнута вдоль всего тела. Я не хотела детей от него, но где-то глубоко внутри я хотя бы в ничтожнейшей степени, но ведь всё-таки женщина… Тогда же я впервые от него узнала, что являюсь жуткой «истеричкой».
Когда мы, наконец-то, разошлись, всё встало по своим местам: он больше не стеснялся говорить о том, что знает обо мне только то, что я «симпатичная», иногда добавляя, что ему нравятся ещё и мои длинные волосы, что, в общем-то, ещё никогда не помогало ему вспомнить обо мне ну хоть что-нибудь ещё, а я перестала ежесекундно убеждать себя в том, что всё то, что между нами происходит, тоже в какой-то степени называется словом «любовь». Когда мы расстались, мне не было больно. (А жаль: ну ведь могло бы это хоть немного уколоть меня?!) Нельзя даже, наверное, с достоверностью утверждать, что мы действительно существуем теперь отдельно друг от друга: он изловчился и отношения наши прервать именно так, что, несмотря на его физическое отсутствие в моей жизни, та самая волна мощнейшего орального выброса во внешний мир всего содержимого моего желудка, продолжает накрывать меня при малейшем упоминании о том, что он когда-либо был со мной рядом. Теперь мне приходится глотать окружающую меня со всех сторон действительность большими кусками, не жуя, и, конечно, в результате отторжения её жуткой субстанции моим организмом, она вырывается из меня обратно, и даже, кажется, душу из меня вместе с собой ошметками выбрасывает.
Мне стыдно признаваться, но я, наверно, ему даже благодарна за неожиданно свалившуюся на меня свободу. И именно эта его нечаянная благодетельность в мой адрес и спасла ему жизнь, когда достаточно было даже моего молчаливого согласия, чтобы предсказать большие неприятности существу, способному разорвать долгие и в полной мере выстраданные мной отношения, тем самым мелочно-жалким укусом исподтишка, до которого в итоге всё же опустился мужчина, некогда умудрявшийся незаконно присваивать самому себе даже громкое звание моего мужа.
Теперь осталось вспомнить, для чего же я пишу всё это… Скорее просто, чтобы не забыть и снова не ввязаться в нечто подобное. Ведь, как показывает практика, всего через год мне может показаться, что вся моя жизнь была очень давно или что её и вовсе не было. Вот и сейчас я уже с вожделением посматриваю на симпатичного парня, пригласившего меня на свидание (да, у него зеленые! глаза). Понять бы только, кем он может стать в итоге для меня… Какой же он смазливый мальчик: просто душка. И реснички-то одна к одной, пушистые, вверх завиваются… хоть картины пиши. В жизни таких красивых мужчин не видела. Влюбиться? Снова? Господи, как же мне этого хочется… Ну неужели до сих пор самой себе не надоело врать?!
Сегодня же, как только мне удастся избавиться от его, теснящего мою внешнюю субстанцию, присутствия, я провалюсь в бездну наинежнейших светлых и невесомых снов, героям которых никогда не придет в голову оценивать меня по моим словам, действиям, работе, увлечениям и внешним данным, туда, где будет кто-то, покрывающий наиприятнейшим бальзамом все проколы и надрезы на поверхности моего чудесным образом пока что всё же выживающего сердца. И я пойму, что, нет, это не он меня, а я… целую, целую, целую. Целую его волосы, руки, шею, плечи, губы, глаза, целую жадно и невыносимо. Целую вечность стоит ужасно холодная, давящая меня тишина, а я не щадя разрезаю жёсткую тяжелую реальность, словно нож подтаявшее сливочное масло, и прошиваю нас обоих красными нитками, с каждым стежком всё туже наши жизни стягивая. Он открывает свои лучистые (ни капельки не важно, какого именно цвета) глаза и мокрыми от поцелуев и наших общих слёз губами еле слышно шепчет: «Я люблю тебя…»
Но утро снова просверлит меня напоминанием о том, что, живой реальной женщине из крови и мяса на самом деле подобает быть вовсе не такой, как я… Забавно, но совпало, что как иллюстрация недавно в моих руках оказалось стихотворение пока ещё малоизвестного автора, Виталия Волкова:
Пускай в тебе живет душа из ваты –
Печалиться об этом не спеши!
Поверь: она важнее для солдата
Пустого безразличия души.
<…>
А где-то, глядя в ночь печальным взглядом,
Она вздыхает: «Как ты, мой солдат?...»
Хотя её со мною нету рядом,
Меня согреет верный мой бушлат!
Вот она, идеальная женщина: армейский бушлат - верная, теплая, удобная… Но куда деваться, если у тебя не ватная душа?! Ну, так, если ты состоишь из мягкого тельца, длинных рукавов, и уютного воротника, кому придет в голову распарывать тебя и проверять, какие именно в тебе таятся внутренности? И проще всего притвориться тем самым простым, но комфортным текстильным изделием. Нет, не только проще, но и «правильнее». Правильнее с точки зрения всех прочих представителей твоего же витка эволюции. Засунь себя поглубже во внутренний карман, вообрази, что и правда наполнена ватой, свернись рядом с тем, кто присвоил себе твое тело и беззвучно рыдая где-то глубоко внутри себя, молча молись. Молись о том, чтобы тебе послали достаточно терпения - не задушить его, когда он по привычке наденет тебя, желая согреться. Я могу сказать и грубее: вцепись всем, чем можно, в ту ткань, из которой состоишь ты сама и найди в себе силы никого не убить, когда чье-то замерзшее постороннее тело в свою привычную одежду снова вставится.
Отче наш, Иже еси на небесех… и не оставь меня.