5. http://www.proza.ru/2010/08/04/646
6
Дожди стали постепенно стихать, а потом и совсем прекратились. Подошел к концу месяц бхадрапада, наступила осень – самое прекрасное время года. Небо, очистившееся от туч, день и ночь оставалось ясным. Отцвели ардшуна, сарджа и душистая кадамба, но зато на прудах распустились лотосы, зацвел семилистник, а ветви шепхалики, покрывшиеся красно-белыми цветами, казались гроздьями жемчужин, усыпанных кораллами. Рощи наполнил аромат жасмина. Мир словно оделся в белое: земля была бела от цветов каша, реки – от лебедей, ночи – от лунных лучей. Прохладный ветерок сдувал по утрам с кончиков листьев холодную росу. В полях, над которыми кружили стайки пестрых попугаев, наливались зерном колосья ячменя. Успокоившиеся после наводнения реки были чисты и прозрачны. Берега водоемов оглашали брачные песни гусей.
Теперь, когда непогода больше не удерживала их в городе, Дханада, его друзья и знакомые гетеры часто устраивали пикники. На рассвете они всей компанией отправлялись на прогулку в какую-нибудь из тенистых долин на берегу Джамны или Ганги. Первую половину дня мужчины вместе со своими возлюбленными беззаботно резвились в воде, днем подходили слуги с полными корзинами лакомств. Разжигались костры. Среди полян, покрытых голубыми лилиями и алыми бандхудживами, появлялись разноцветные палатки, в которых желающие уединялись для дневного сна и любовных игр. На закате компания возвращалась обратно в город.
Бывало и так, что днем все отсыпались, а ночью отправлялись гулять под сияющей луной или кататься на лодках. Речные просторы оглашали сладостные звуки лютни и нежное женское пение. Сама Ганга казалась тогда влюбленной девушкой: блестящие рыбки-шапхари были ее поясом, ослепительно белые водяные птицы – ее жемчужным ожерельем, а выступающие из воды отмели - красивыми бедрами. Иногда вместо игр и купания друзья развлекались собиранием побегов и плодов манговых деревьев, или, разделившись на две группы, забрасывали друг друга цветами.
Ватсьяяне нравилась такая беззаботная жизнь. За два месяца он имел связи с несколькими гетерами, однако самыми близкими его подругами по-прежнему оставались Рупаника и Девасмита. Дханада по своему обыкновению делил ложе с Шактимати. В то же время, в тайне от нее, он стал ухаживать за красавицей Бандхудаттой, старый муж которой исполнял в Каушамби должность анталалы – чиновника, ведавшего сбором дорожной пошлины. Желая найти путь к сердцу своей избранницы, Дханада не скупился на подарки и прибег к помощи одной буддийской монахини, ловко промышлявшей при случае сводничеством. Ватсьяяна с любопытством наблюдал за его маневрами, а влюбленный купец, верный взятой на себя роли наставника, охотно делился с ним опытом совращения чужих жен:
- Чтобы добиться желанной тебе женщины, - говорил Дханада, - следует прибегнуть к помощи посредницы, которой твоя избранница всецело доверяет. Верная мне монахиня начала с того, что своей мнимой святостью завоевала уважение набожной Бандхудатты и сделалась своим человеком в ее доме. Встречаясь чуть ли не каждый день, обе женщины от душеспасительных разговоров незаметно перешли к обсуждению семейной жизни моей милой. Тут монахиня стала потихоньку настраивать ее против мужа, искусно сводя всякую беседу к обсуждению его недостатков. Одновременно она ловко внушала Бандхудатте, что женщину с ее достоинствами, с ее красотой и умом должно любить и ценить, если и не так, как легендарную Урваши, то уж, по крайней мере, гораздо больше, чем это делает ее супруг. «Такая красотка, - вздыхала она, горестно качая головой, - а вот ведь надо же, не повезло с мужем!» Заметив, что моя Бандхудатта охотно внимает ее хуле, а, кроме того, подобно многим красивым, но недалеким женщинам, весьма падка на лесть, сводня пустилась во все тяжкие и принялась уже без всякого стеснения ругательски ругать ее муженька. Она расписывала его ревность, его жадность и смешное чванство, а пуще всего его несносную подозрительность, не спускала ему ни единой слабости, так что в глазах жены он сделался вскоре как бы вторым Кансой. Но особенно напирала монахиня на его слабость в любовных действиях. Ведь сама Бандхудатта призналась как-то в минуту откровенности, что мелкий и худосочный лингам супруга доставляет ей мало радости, и что тот весьма небрежен в исполнении своих супружеских обязанностей. В ответ на эти жалобы монахиня начала приводить соблазнительные примеры из жизни других жен, которые не побоялись поступить по-своему, когда супруг оказался не в состоянии удовлетворить их желаний.
Подготовив почву, сводня принялась затем осторожно намекать Бандхудатте на некоего молодого красавца, давно уже к ней неравнодушного: «Послушай, дочка, - говорила она, - один знатный господин влюбился в тебя с первого взгляда и теперь сходит с ума. Бедный молодой человек! Он ведь такой мягкий и добрый, а страдает от любви до такой степени, что все беспокоятся, как бы он не наделал глупостей и не лишил себя жизни из-за любви к тебе!» Разумеется, Бандхудатта поначалу изображала досаду. «Ах, сладкоречивая, зачем ты мне говоришь такие ужасные вещи? - с негодованием твердила она. – Я даже слышать не хочу о подобных мерзостях!» В ответ монахиня день за днем приводила ей в пример истории любви великих любовников, таких как Ахалья и Индра, Шакунтала и Душьянта, и других, подходящих к случаю. Однажды, будто невзначай, она указала ей на гуляющего возле храма возлюбленного. А поскольку внешность моя произвела на женщину благоприятное впечатление, сводня стала подробно расписывать мои достоинства, всячески превознося мою силу, мои таланты, мое искусство в любви и мои успехи у самых красивых женщин. Бандхудатта не без удовольствия слушала ее речи, ловила каждое слово и смеялась над моим безумным вожделением к ней. Коль скоро она выдала свои чувства, монахиня начала передавать ей мои подарки. То она приносила Бандхудатте листья бетеля, то благовония, то цветы, то забавные фигурки, вырезанные из листьев, на которых я оставлял следы своих зубов или ногтей. Несколько раз во время религиозных церемоний, праздников и на гуляньях в парке происходили наши встречи. И хотя ни я, ни моя милая во избежание пересудов не сказали друг другу ни одного слова, наши взгляды были весьма красноречивы. Мало-помалу дошло до любовных посланий из цветов, а потом и до записочек, которые я стал прятать в букетах или украшениях. Бандхудатта так же отважилась несколько раз ответить мне. Не буду расписывать, мой друг, прелести ее наивных посланий. Скажу только, что от легких укоров, она перешла к откровенным признаниzм, а последнее ее письмо уже прямо дышит неподдельной страстью.
- И что за этим должно последовать? – спросил Ватсьяяна.
- После того как обмен подарками и письмами налажен, монахиня может устроить нам свидание, - отвечал Дханада. – Во всяком случае, я очень надеюсь на то, что мои долгие ухаживания завершатся тем, чем положено, и я вкушу в объятиях Бандхудатты все сладости пылкой любви.
Предчувствия не обманули опытного любовника. Минуло всего несколько дней, и счастливый Дханада сообщил своему вите:
- Свершилось, мой друг! Гарнизон сложил оружие и крепость готова капитулировать!
- Значит, вы договорились о свидании? – догадался Ватсьяяна.
- Оно состоится сегодня днем в дальнем конце городского парка, - подтвердил Дханада. – Будь поблизости. Мало ли какая помощь может мне потребоваться.
Ватсьяяна объявил, что находится всецело в распоряжении друга, и готов исполнить любое его повеление. Сразу после завтрака, разряженные и благоухающие благовоньями они отправились за город и устроились в одной из живописных беседок, скрытой в зарослях жасмина. Стены ее состояли из сплошных рядов карликовых амарантов, покрытых распустившимися цветами, а пологом служили опускавшиеся до самой земли нежные ветви молодого ашокового дерева. Скрытые со всех сторон, влюбленные могли чувствовать себя здесь в полной безопасности.
Тем временем Бандхудатта, чей дом находился неподалеку от парка, взяла кувшин и вышла из дома будто бы за водой. Мужу показалось подозрительным, что жена надела самую красивую уттарию, и он решил проследить, куда она направилась. Та вскоре заметила преследователя, однако это не заставило ее отказаться от своих намерений. Возле храма Бхаттарики Бандхудатта встретила поджидавшую ее монахиню и громко сказала ей:
- Госпожа! После нашего вчерашнего разговора я всю ночь не могла сомкнуть глаз. Неужели, вы в самом деле разглядели семь дурных признаков на лице моего мужа? Ах, я горемычная! Ведь я так люблю его, что, конечно же, и дня не проживу после его кончины. Но вот, что я подумала: если я, одевшись в свои лучшие одежды, омою водой из Ганги статую Сиддхешвари, то, быть может, богиня внемлет моим мольбам, и болезнь минует моего дорого супруга?
Сводня сначала удивилась ее странным речам, но потом, приметив на другой стороне улицы ревнивого супруга, быстро сообразила, что к чему.
- Ты хорошо придумала, дочь моя! – громко сказала она. – Омой и ту статую Гаури, что находится возле парка. В подобных вещах нельзя пренебрегать никакими мелочами.
Муж Бандхудатты слышал каждое слово из их беседы. «Что за чепуху, вбила в пустую головку моей женушки эта вздорная старуха? И как она может верить ее глупой болтовне? – подумал он. – Но, право, не стоит ее за это ругать. Бедняжка так трогательно любит меня, а я, по недомыслию заподозрил ее, бог знает в каких грехах». Он не стал дальше следить за Бандхудаттой и отправился по своим делам.
Избавившись от преследователя, женщина прямой дорогой направилась в парк и в условленном месте встретилась с Дханадой. Молодой купец, не теряя времени, быстро уложил возлюбленную на усыпанную цветами дерновую скамейку и распустил все завязки на ее нижних одеждах. Смущенная его стремительным натиском, женщина попыталась, было, возражать, но он ошеломил ее страстными поцелуями, раздвинул сжатые бедра и без долгих проволочек погрузил лингам в йони своей милой. Несколько сладостных ударов вмиг заставили Бандхудатту позабыть о стыде. Она притянула колени к груди, так, что ее пятки щекотали подмышки возлюбленного, и вся предалась наслаждению. Так, не сказав даже двух слов, они с необычайной пылкостью трижды совершили соитие, после чего расстались, очень довольные друг другом.
В продолжение темной половины месяца влюбленным удалось еще дважды или трижды повторить свои свидания. Но потом, то ли из-за своей врожденной подозрительности, то ли по какой-то другой причине, супруг неожиданно запретил Бандхудатте одной гулять по городу. Однако если он надеялся подобной мерой избавить свою старую голову от украшавших ее рогов, то цель его осталась недостигнутой. Ведь стоит только молодой горячей женщине втайне от постылого мужа, хоть раз вкусить блаженство на стороне, и уже никто не сможет вновь накинуть на нее узду добропорядочности. Раздраженная внезапно возникшей преградой, Бандхудатта в тот же день отправила любовнику следующую записку: «Я жить без тебя не могу, но мой муж – несносный, жестокий человек, запретил мне выходить в город. Что ж, если он так желает, пусть все свершится под крышей его собственного дома! Выберем день: я брошу скорпиона в кувшин, стоящий у дверей, и потом дам ему выскочить. Он будто бы укусит меня. А ты будь рядом в одежде лекаря». Дханада так и поступил – переоделся странствующим врачом, повесил на плечо сумку с лекарствами и стал поджидать условленного сигнала. Между тем Бандхудатта приложила к руке осу, заставила ее вонзить под кожу жало, после чего бросила кувшин на подушку и принялась кричать:
- Меня укусил скорпион, сидевший в кувшине!
В тот же миг под дверью появился Дханада. Испуганный муж сам провел его на женскую половину.
- О лекарь! - взмолился он, указывая на ползавшего по ложу скорпиона. - сделай милость, спаси ее!
Дханада обмазал место укуса каким-то снадобьем и велел мужу высасывать яд. Но едва тот припал губами к ранке, как почувствовал во рту нестерпимую горечь.
- Нет, высасывай сам! - отказался он.
- Тогда беги к аптекарю за противоядием! - велел ему мнимый лекарь.
Незадачливый анталала со всех ног бросился вон из комнаты. А Дханада выпустил на волю своего резвого скакуна и принялся лечить больную на свой манер. До возвращения мужа он успел дважды как следует отделать его женушку…
Так проводил время многоуважаемый Дханада. Его друг Садхака тоже был занят поиском новых любовных развлечений. Чтобы привлечь к себе женские взгляды он всегда носил дорогие и пестрые одежды, украшал себя цветами и бетелем, душился камфарой, алоэ и мускусом. Нарядившись, он отправлялся гулять по площадям, храмам и другим многолюдным местам. И вот однажды во время какого-то праздника Садхака случайно поднял свой взор и увидел на балконе верхнего этажа девушку необычайной красоты, легкую и изящную, словно лебедь. Прелести ее произвели на несчастного такое неотразимое впечатление, что он думать забыл о чем-либо другом. Вернувшись домой, Садхака с тяжкими вздохами упал на постель и весь отдался своим грезам. О чем бы он теперь не думал, перед его мысленным взором постоянно возникал пленительный образ таинственной возлюбленной. С возбужденным умом, не переставая вздыхать, он провел без сна всю ночь.
Когда Дханада и Ватсьяяна пришли на следующий день в дом Садхаки, они увидели, что тот лежит распростертый на непостланной постели, бледный, как простыня, и без конца проливает слезы. Будучи искушенным в признаках сердечной болезни, Дханада приложил руку к груди друга и сказал:
- Приятель, как мне кажется, это состояние вызвала не лихорадка, а любовь!
- Клянусь Камой, ты прав! – отвечал тот. – И любовь моя так безмерна, что я скорее приму добровольную смерть и отправлюсь в царство Ямы, чем откажусь от нее.
Друг приступил к нему с расспросами и, выведав все обстоятельства дела, не на шутку встревожился.
- Все серьезнее, чем я предполагал, - сказал он Ватсьяяне. – Несчастный Садхака увлекся дочерью раджи, красавицей Лилавати, девушкой настолько бессердечной и безжалостной, что я бы скорей пожелал ему влюбиться в каменную статую.
- Неужели эта Лилавати так неприступна? – удивился Ватсьяяна.
- Более чем, - подтвердил Дханада. – Она и прежде никогда не жаловала нашего брата, а после того как один почитаемый в нашей округе подвижник предсказал ее отцу, что Лилавати станет женой бога, она и вовсе перестал смотреть в сторону мужчин.
- Тогда лекарством для Садхаки станет сама недостижимость его цели, - решил Ватсьяяна. – Его измученная душа возжаждет отдыха и излечится.
- Рассуждать подобным образом могут лишь те, кто почитает страсть за пустую блажь, - не согласился Дханада. – Между тем, это настоящая болезнь. Запусти ее течение - и она, как всякий недуг, приведет тебя к гибельному концу.
- Что же это за болезнь такая, и каковы ее признаки? – удивился наш герой.
- Знай, - наставительно произнес купец, - что всякий мужчина, пораженный ядом страстной любви, проходит десять стадий страдания, которые сродни десяти признакам умопомешательства. На первой стадии несчастный впадает в состояние вожделения – ему не хочется ничего делать, только видеться со своей избранницей. Стадия вторая: он не в силах сосредоточиться, как будто вот-вот потеряет сознание. Стадия третья: он все время погружен в размышления о том, каким образом добиться благосклонности своей избранницы. Стадия четвертая: мужчина проводит ночи без сна, и сон не приносит ему освежения. Стадия пятая: мужчина худеет и чахнет. Стадия шестая: он теряет стыд и какое-либо чувство приличия и пристойности. Стадия седьмая: он готов пустить по ветру все свое состояние. Стадия восьмая: он уподобляется подлинному безумцу. Стадия девятая: мужчина то и дело впадает в обморочное состояние. Наконец, стадия десятая: он оказывается на пороге смерти. Боюсь, что наш Садхака пребывает как раз на грани между девятой и десятой стадиями.
- Раз дело так серьезно, - промолвил сын Самудрадатты, - то наш прямой долг помочь бедняге. Ведь мы его друзья и не можем спокойно взирать на то, как сердечная болезнь сводит его в могилу.
- Но что мы можем сделать? – развел руками Дханада. – Лилавати еще никогда и ни к кому не проявляла снисхождения. Ни подкупить, ни соблазнить ее невозможно, она неумолима, как сама Кали.
- Если у женщины нет сердца, нет смысла взывать к ее милосердию, - согласился Ватсьяяна. – Но ты сам сказал, что эта красавица одержима демоном гордости. Значит, она ждет, когда к ней с небес спуститься само божество?
- По крайней мере, так говорят.
- Тогда мы должны пойти навстречу ее мечте и надеть на сказку одежды реальности! – решил наш герой. – Лилавати, презрев жалких смертных, жаждет объятий бога? Что ж, она их получит!
План Ватсьяяны показался Дханаде весьма остроумным, и друзья немедленно приступили к его осуществлению. Они так же призвали на помощь Рупанику, поручив ей в задуманном спектакле весьма важную и ответственную роль. На другой день, одевшись в скромные одежды, гетера пришла к дому Лилавати и попросила принять ее в услужение. Жена раджи спросила, что та умеет делать.
- Госпожа! – потупившись, отвечала Рупаника, - в своем родном городе Уджаяни я прислуживала одной знатной даме и научилась всему понемногу. Я умею петь и играть на лютне, красиво застилать и убирать цветами постель, окрашивать в различные цвета ткани, а также составлять из цветов букеты и плести гирлянды, умею смешивать духи и красиво одеваться. Меня обучили делать щербет, лимонную воду и фруктовые соки. Искусна я так же в ведении домашнего хозяйства: умею штопать, шить и вышивать, знаю кое-что о том, как ухаживать за домашними растениями…
- Этого достаточно, - прервала хозяйка, - за драмму в день могу взять тебя младшей горничной и приставить к моей дочери.
Рупаника с радостью согласилась. Через три или четыре дня, присмотревшись к порядкам в доме, она сообщила друзьям:
- Каждый вечер перед сном Лилавати в сопровождении камеристки или горничной имеет обыкновение прогуливаться по саду. Для задуманного нами дела это самое удобное время.
- Мы обязательно им воспользуемся! – согласился Ватсьяяна.
В тот же день сын Самудрадатты встретился с несколькими городскими ремесленниками. Художнику, искусному в изготовлении масок, он заказал большую орлиную голову, столяру приказал сделать по рисунку раму в виде скелета птицы, мастер, занимавшийся набивкой чучел, должен был склеить из гусиных перьев два больших белых крыла, наконец, портному поручили сшить роскошный желтый плащ с золотой окантовкой. Вечером втайне от всех, Ватсьяяна отправился в квартал чандалов и купил у чернокожего колдуна из народа андхра одурманивающего порошка и немного светящейся в темноте краски, добытой из панцирей ночных жуков. Тем временем Дханада объяснил влюбленному Садхаке, как ему следует себя вести.
Вечером следующего дня, подавая госпоже за ужином рис, Рупаника добавила в него немного перца. Вследствие этого перед вечерней прогулкой Лилавати почувствовала сильную жажду и выпила кружку лимонада, в котором гетера незаметно растворила одну палу одурманивающего порошка. И вот, когда они вдвоем шли по саду, у госпожи вдруг закружилась голова, она схватилась за ветку дерева и увидела парившую над собой огромную белую птицу с золотой головой. На спине у нее сидел прекрасный юноша с темным, синеватым цветом кожи, облаченный в великолепные желтые одежды, в одной руке у него была чакра, в другой – палица, а на шее висела большая раковина. Самым же удивительным было то, что крылья и голова птицы, а также одежды и члены самого всадника светились в темноте призрачным голубоватым светом. Все это выглядело так необычно, что могло обмануть даже тех, кто находился в здравом уме и твердой памяти. Что же говорить о Лиловати, которая под воздействием дурмана впала в полубредовое состояние? Она всерьез вообразила, что к ней прямо из небесных чертогов верхом на Гаруне спустился сам бог Вишну. В сильном волнении девушка почтительно приветствовала гостя и спросила:
- Божественный! Ради чего ты почтил меня своим приходом? Укажи, что мне делать!
- Возликуй, лотосоликая! – отвечал ей Садхака (ведь на самом деле это был он), - плененный твоей неземной красотой, я оставил дворец на вершине Меру и явился в Каушамби, чтобы сделать тебя супругой. Этой ночью мы должны сочетаться браком по обычаю гандхарвов.
Лиловати отвечала, что чрезвычайно польщена оказанной ей честью, и готова исполнить любое желание господина. Вдвоем они удалились под кровлю домашнего храма, совершили несложный брачный обряд и тотчас возлегли на ложе. Еще до исхода первой стражи им дано было дважды вкусить сладость соития, после чего Садхака стал собираться в обратный путь.
- Возлюбленная супруга, - сказал он, - я буду тайно посещать тебя каждую ночь. Но чтобы царица Лакшми ничего не заподозрила, обойдемся без лишней помпы. Держи окно твоей светелки открытым, а я найду способ забраться в него без помощи Гаруны.
Лиловати не возражала.
- Пусть все будет так, как угодно господину, - отвечала она.
Пока девушка одевалась, Садхака незаметно развернул своего деревянного орла, быстро вскочил ему на спину и унесся прочь. Со стороны могла показаться, что Гаруна взмыл в небо. На самом же деле он скользил на двух железных крюках по натянутой веревке, один конец которой был привязан к вершине дерева, а другой – к ограде дома. Само движение происходило благодаря второй веревке, намотанной на барабан, вращаемый Дханадой и Ватсьяяной.
Так, благодаря хитрости и помощи друзей, Садхака овладел красавицей Лиловати, руки которой безрезультатно добивались многие знатные юноши Каушамби. В дальнейшем он, как и обещал, неоднократно посещал свою возлюбленную и проводил с ней время до утра. Дочка раджи очень скоро полюбила чувственные удовольствия и предавалась им раз от разу со все возрастающим пылом. Но скрывать долго свою связь она не смогла. В один из последних дней месяца картикка банщица донесла жене раджи:
- Госпожа, вчера, когда ваша дочь совершала омовение, я заметила на ее грудях следы наслаждений с мужчиной.
Мать Лиловати сообщила эту новость мужу. Раджа приказал слугам тщательно следить за комнатой дочери. Он надеялся поймать неведомого соблазнителя на месте преступления, однако Рупанике удалось узнать о его замыслах и предупредить друзей. Три ночи рабы не спускали глаз с окон Лиловати. Ловушки были расставлены, но дичь в них не попала. Потеряв терпение, жена раджи сама явилась к дочери и принялась ее отчитывать.
- Ах, ты негодница, позорящая свой род! – закричала она в гневе. – Кто он, этот злодей, отмеченный Критантой, что шляется к тебе по ночам?
- Зачем ты святотатствуешь, матушка? – отвечала Лиловати. – То был мой божественный супруг Пурушоттама, с которым я сочеталась до этого браком по обряду гандхарвов.
Слова дочери повергли жену раджи в крайнее изумление. Но, расспросив ее обо всем, она быстро сообразила, что та сделалась жертвой хитрого совратителя. Мать пришла в сильный гнев, однако еще большей яростью был охвачен сам раджа. Он поклялся, что не преломит хлеба и не вкусит пищи при дневном свете до тех пор, пока не упрячет преступника в тюрьму. Его шпионы бродили по городу, повсюду высматривая молодых людей, чьи лица соответствовали описанию неведомого «супруга». Под подозрения были взяты все служанки Лиловати, в особенности те, что получили место недавно. Вскоре один из шпионов донес господину о Рупанике, которая несколько раз наведывалась в дом к Дханаде. Поначалу на это сообщение не обратили внимания, но потом среди друзей нашего купца был замечен Садхака. А поскольку его внешность в точности соответствовала описанию Лиловати, за ним учинили строжайший надзор. Подкупив слуг, шпионы раджи проникли в дом новоявленного божества и обнаружили там раскрашенную голову Гаруны. Теперь улик было больше, чем достаточно. К счастью для Садхаки, раджа как раз находился в отъезде. В ожидании хозяина шпионы решили малость поразвлечься и отправились к гетерам. Один из них, выпив лишнего, проговорился Шактимати о сделанном ими открытии, а та, не на шутку встревоженная, послала к Дханаде Руклини предупредить об опасности. Купец немедленно позвал к себе Дантилу, Садхаку, Ватсьяяну и Рупанику.
- Друзья! – воскликнул он, – мы оказались в весьма затруднительном положении. Я всегда знал, что страсть не доводит до добра, но не думал, что последствия ее могут оказаться такими серьезными. Не пройдет и дня, как раджа узнает о нашем розыгрыше. Теперь следует решить, что нам предпринять.
- Я один виноват во всем происшедшем, - сказал Садхака, - мне и отвечать. Вы здесь не причем.
- Едва ли градоначальник думает так же, как ты, - возразил Дантила. – Советую немедленно, еще до рассвета, бежать из Каушамби. Вчера вниз по Ганге отплыл большой купеческий корабль с товаром и паломниками. Мы легко его догоним, и сможем добраться на нем до Паталипутры.
Предложение пришлось по вкусу Ратиприи, давно уже мечтавшей попасть в столицу. Остальные также нашли совет разумным и стали быстро собираться в путь. Дантила хотел сопровождать друзей, но молочный брат уговорил его остаться.
- Тебе не следует бросать молодую жену, - сказал он. – Да и чем ты сможешь нам помочь? Лучше оставайся здесь и следи за моим домом.
Ночь была уже на исходе, когда трое друзей, в сопровождении двух сестер-гетер распрощались с Каушамби и отчалили от берега на одной из лодок Дханады.
- Жаль уплывать отсюда, - вздохнул Ватсьяяна.
- Не унывай, - отозвалась Ратиприя. – Слава богам, Паталипутра не худшее место на земле. Там будет на что посмотреть.
Подгоняемая быстрыми ударами весел (в качестве гребцов выступали четверо дюжих слуг Дханады), лодка стрелой понеслась по реке и уже на следующие сутки настигла корабль. Его капитан, а так же многие купцы были хорошими знакомыми Дханады. Беглецы встретил радушный прием, но поскольку места на судне оказалось мало, они смогли взять с собой только одного слугу. Ратиприя и Рупаника устроились в крошечной палатке, а мужчинам выделили место под тентом прямо на палубе.
Таким образом, наш герой был внезапно вовлечен в новое приключение и сменил безмятежную жизнь горожанина на опасную долю путешественника. Лежа целыми днями на палубе, купцы и паломники развлекались игрой в кости и чатурангу. Мимо них медленно проплывали заросшие манговыми и хлебными деревьями островки. По берегам тянулись бесконечные, простиравшиеся на много йоджан джунгли. Деревни попадались нечасто, зато лес буквально кишел дикими зверями. Там и здесь можно было видеть вышедшие на водопой стада оленей, а так же многочисленных слонов. Вслед за ними через густые заросли крались свирепые тигры.
В то время как мужчины коротали время за азартными играми, женщины развлекали себя разговорами. Соседками Рупаники и Ратиприи по палатке оказались две молодые паломницы, одну из которых звали Нирупама, а другую – Сомада. Облаченные в белые одежды, без всяких украшений, они проводили дни в молитвах, медитации и благочестивых размышлениях, вкушали только хлеб и воду и по нескольку раз в день совершали омовения в реке. Оставшись одни, гетеры много раз строили догадки относительно их судьбы и намерений. И вот однажды, когда все четыре женщины были заняты стиркой, Рупаника, поддавшись любопытству, спросила:
- Не сочтите мой вопрос нескромным, но хотелось бы узнать, что заставило вас предаться аскезе и отправиться в это опасное путешествие?
- Не стану отвечать за Сомаду, - откликнулась Нирупама, - а о себе могу сказать только одно: паломницей я стала, во-первых, по повелению своего отца, а, во-вторых, из-за глубокого раскаяния в собственных грехах. По той же причине совершаю я по нескольку раз в день омовения в реке. Ведь известно, что, подобно пучку сухой травы, мгновенно сгорающему в жарком огне, в водах Ганги гибнет любое зло. Что же до самого греха, то вот вам моя исповедь в простом и безыскусном изложении. Много лет назад, после смерти моей горячо любимой матери, отец оставил родную деревню и начал жизнь отшельника. Вместе с младшей сестрой я с детских лет разделяла его подвиги. Вдвоем мы занимались поливкой молодых деревьев вблизи кельи, старательно собирали с земли и с кустов цветы для принесения в дар божествам, составляли в честь Шивы благовония, плели цветочные гирлянды, поддерживали курения перед статуей, исполняли танцы, пели гимны и играли на вине. Отец возделывал небольшой клочок земли, отвоеванный у леса, и нам удавалось кое-как поддерживать свое существование. Однако в этом году одна за другой на нашу голову обрушилось сразу несколько бед. Весной поле вытоптали слоны. Летом наступил такой сильный зной, что на целую йоджану вокруг иссякли все источники, а на дне колодца плескалась только жидкая грязь. Все наши хлеба сгорели, и когда пришла пора собирать урожай, мы остались ни с чем. Что прикажешь делать? Отец велел мне и сестре оставаться дома, а сам отправился в ближайшую деревню купить немного риса. Непредвиденные обстоятельства задержали его в пути. День проходил за днем, все припасы были съедены, и голод сделался нестерпимым. Тогда младшая сестра, которая от слабости не могла уже вставать с постели, сказала:
- Если сегодня вечером я не вкушу хоть какой-нибудь пищи, завтра утром меня ждет неминуемая смерть.
Я зарыдала от горя, а она продолжала:
- Ступай к охотнику Бхайраве, быть может, хоть он смилуется над нами.
Не помня себя, я побежала к нашему соседу и вскоре встретилась с ним во дворе его дома. Огромный, волосатый, с обагренными кровью руками, он был занят разделкой туши оленя. Услыхав мою слезную просьбу, Бхайрава грубо расхохотался, а потом отвечал:
- Уже десять лет мы живем под боком друг у друга, на расстоянии полета стрелы, и все это время ваш отец, гордый своей святостью, не желал даже глядеть в мою сторону, словно я не человек, а пустое место! Вы вспомнили обо мне лишь тогда, когда вас коснулось крыло беды.
Так издевался надо мной этот второй Яма. Но я продолжала умолять его, и тогда Бхайрава, будто бы смягчившись, сказал:
- Хорошо, я готов продать тебе уши моего оленя, но взамен потребую твою верхнюю одежду.
Я без спора сняла с себя уттарию и отдала ему, а он срезал с головы оленя оба уха и с ухмылкой вручил их мне. Вернувшись домой, я сварила похлебку, и мы с сестрой впервые за много лет вкусили мясной пищи. Но уже на другой день голод стал терзать нас с новой силой. Тогда, склонившись на мольбы сестры, я вновь отправилась к нечестивому Бхайраве. Он как раз жарил на огне огромный кусок оленины. Но как я не умоляла его, согласился уступить лишь олений хвост. В обмен на эту ничтожную подачку он потребовал, чтобы я отдала ему свои нижние одежды. Увы, мне пришлось исполнить его дерзкое желание! Нагая, прикрытая лишь своими волосами, я вернулась в нашу хижину, сжимая в руках олений хвост. Мы с сестрой поужинали и легли спать, однако утром муки голода стали терзать нас с удвоенной силой. Что было делать? Забыв о стыдливости, я вновь отправилась к Бхайраве.
- Зачем ты опять пришла ко мне? – заорал он, едва я появилась на пороге. – Ведь теперь, когда у тебя больше нет одежды, я потребую платы кровью!
- Все равно, - отвечала я, - делай, что хочешь.
Он приказал мне опуститься на колени, обхватил сзади и огромным, словно кол, лингамом в один миг лишил меня невинности. Утолив свое желание, охотник вышел из дома и принес половой орган, отрезанный у мертвого оленя.
- Ты была хорошей оленихой, - заметил он с грязной усмешкой, - вот тебе на память о нашем свидании!
Когда я возвращалась домой, навстречу вышел отец, который только что приехал из деревни и принес целый мешок с рисом. Пришлось рассказать ему обо всем. Моя история привела родителя в ярость.
- Продажная девка! – воскликнул он. – Что такого нашла ты в этой жалкой жизни, полной мук и страдания, чтобы цепляться за нее, словно за последнюю отраду? Умри ты вчера от голода, сегодня бы уже вкушала райское блаженство. Но ты предпочла по уши вываляться в грязи, и за три дня утратила все прежние заслуги, приобретенные не только в этом, но и во всех прошлых рождениях! Мало того, что ты отведала мяса, ты еще к тому же отдалась презренному чандалу, одно прикосновение к которому лишает божественной благодати любого брахмана. Ступай прочь от меня! Я не желаю, чтобы твое нечистое дыхание оскверняло мой дом.
- Вот так, - закончила Нирупама, - я стала изгнанницей, и, желая вернуть благоволение богов, неустанно совершаю поклонение святым местам.
Едва она завершила свой рассказ, в разговор вступила Сомада.
- Так уж случилось, что у нас с Нирупамой общая судьба, - сказала она, - хотя моя история совсем не похожа на ее. Мой отец также был известным подвижником, и основанное им святилище Махадевы пользовалось большим почитанием в нашей округе. Под его руководством я еще в детстве усвоила учение упанишад, веданту и санкхью, усердно занималась йогой и постепенно овладела своим дыханием. Сердце мое было твердо, как камень. Отрешившись от всех страстей, с одинаковым безразличием взирала я, как на друзей, так и на врагов, обретениям не радовалась, а потерям не печалилась, и оставалась одинаково бесстрастной в беде и в радости. Когда мой отец умер, я продолжала подвиги в одиночестве и жила только тем, что приносили в святилище богомольцы. Будь боги ко мне благосклонны, я могла бы уже в этой жизни искупить все прежние прегрешения и, прервав цепь перерождений, добиться в нирване полного освобождения. Однако суровый Кама решил подвергнуть меня испытанию любви, которого я, увы, не выдержала. Что тут долго рассказывать? Однажды, выйдя поутру из своей кельи, я обнаружила у порога лежащего в беспамятстве юного сына раджи, красотою своею подобного самому Индре. Как оказалось, на несчастного напал тигр, и он из охотника сам едва не превратился в добычу. Я перенесла юношу на свою постель, приложила к ранам целебные травы, приготовила укрепляющее питье. Благодаря неустанным заботам и молитвам язвы на его теле быстро затянулись, но зато мое собственное сердце оказалось изранено пламенными взорами его прелестных глаз. А когда к сыну раджи вернулись силы, и он получил возможность говорить, потоки его нежных речей окончательно размыли высокую плотину моих прежних убеждений. Первым шагом к тому стали наши бесконечные рассуждения о значении трех целей человеческой жизни.
- Многомудрая Самада, - смиренно спрашивал мой коварный гость. - разве кама и артха не существуют совершенно независимо от дхармы? Ведь дхарма одна ведет к блаженству нирваны, и достигается это исключительно погружением в сосредоточенные размышления. Эта цель не находится в зависимости от факторов внешнего мира, подобно богатству или любви. Дхарма укрепляется знанием истинной сущности вещей, ей не противоречат те или иные занятия, посвященные преумножению земных благ и наслаждению. Но даже если дхарма потерпит некоторый ущерб от того что мудрец с излишним усердием практикует артху и каму, ему достаточно небольшого усилия, чтобы поправить дело и, освободившись от греха, достигнуть значительной религиозной заслуги.
Слова его неизменно приводили меня в смущение. «В самом деле, - говорила я себе, - если Вишну и Шиву, Индру и Сурью, а так же всех остальных богов наслаждение любовью не лишало божественности, если Васишту, Гаутаму общение с женщинами не лишало святости, значит, и я смогу сохранить ту святость, которой, несомненно, обладаю».
Однажды я случайно увидела сына раджи купающимся в реке, и его прекрасная нагота мгновенно всколыхнула в моей груди, казалось бы навсегда уснувшие чувства. «Дни, проведенные в воздержании подобны забвению смерти, - подумала я. - Что пользы в рассуждении: "Всю жизнь проживешь в нужде, зато после смерти насладишься плодами своего покаяния"? Другие говорят: "Чувственное наслаждение чревато страданиями, умный человек должен избегать его", но и это рассуждение - глупое. Даже ценой большого страдания следует насладиться счастьем любви – лучшим, что есть в круговороте жизни».
Всякий, допустивший в свою душу подобные мысли, уже наполовину пал в борьбе с Камой. Не устояла и я. Когда однажды ночью гость, словно змея, прополз в мою постель, я не отвергла его. От нежных поцелуев мы незаметно перешли к страстным объятиям, во время которых искуситель помог мне избавиться от шани. После этого я перестала быть подвижницей и превратилась в обычную женщину, а наши ласки, как водится, завершились соитием. С тех пор я совершенно утратила контроль над собой и, очертя голову, бросилась в пучину наслаждений. Опыт йоги, как ни странно, очень способствовал этому. Многие асаны, бывшие для меня прежде путем к аскезе и к умерщвлению плоти, теперь послужили пикантной приправой к любовной игре. Иной раз, лежа на спине, я закидывала одну из ног за собственную голову, другую вытягивала вперед и в такой позе соединялась с возлюбленным. Порой я скрещивала ноги в позе лотоса, затем поднимала бедра и подтягивала их к груди. Сын раджи становился передо мной на колени или ложился сверху, я принимала его лингам, и мы подолгу ублажали друг друга…
Впрочем, нет смысла подробно останавливаться на этом, ведь мое счастье, как и все в нашем бренном мире, оказалось скоротечным. Возлюбленный не мог более оставаться в лесу. Окончательно оправившись от болезни, он засобирался домой. Расстаться с ним было выше моих сил. Прежде, чем оставить свою келью, я выкупалась, умастила тело благовонной мазью, украсила себя нарядными одеждами и цветами. В таком виде я появилась в городе, бесконечно изумив моих прежних почитателей. Не скажу, что они были довольны моим обращением. Зато во дворце меня приветствовали с необычайным радушием и предупредительностью. Сам раджа был очень внимателен ко мне, ведь как никак, я спасла жизнь его любимому сыну. Мне отвели роскошные апартаменты, надарили целую груду изысканных нарядов и дорогих украшений. Со стороны могло показаться, что я достигла предела всех мечтаний. Но в действительности устроенное в мою честь пышное празднество ознаменовало конец нашей любви. Если в лесу сын раджи безраздельно принадлежал мне одной, то в городе я была лишь одной из многих его наложниц. Пришлось делить его с сотней гаремных женщин. Поначалу возлюбленный посещал меня каждый вечер, потом через день, потом дважды в месяц. Наконец, закружившись в вихре наслаждений, он и вовсе забыл о моем существовании. В многолюдном дворце, окруженная небывалой роскошью и десятком прислужниц, я была в сто раз более одинокой, чем в своей милой, затерянной среди лесов келье. Вот когда в моем сердце проснулось раскаянье! Мудрые истины Яджнявалкьи, Капилы и Патанджали вновь пришли мне на ум. Я поняла, что, прельщенная причудливой игрой сансары, пренебрегла извечным блаженством мокши ради мимолетных плотских радостей, даруемых нам камой. Но разве может одно заменить собой другое, если даже мгновения сладостного любовного соединения неотделимы от боли и страданий? Осознав в минуту просветления свою ошибку, я опять облачилась в сплетенную из лыка шани и тайно от всех покинула дворец. «Теперь, - завершила рассказ Самада, - я совершаю паломничество по святым местам, но когда-нибудь вновь возвращусь в свою келью и продолжу в лесном уединении трудный путь йога, который должен привести меня к высшей мудрости самадхи…»
7. http://www.proza.ru/2010/08/04/919
"Эротикон" http://www.proza.ru/2013/07/10/377