Если честно, то все это я написала для себя. Захотелось понять, что же это за штука такая « мой творческий зуд» и попробовать поймать хоть за кончик хвостика все то, что потом превращается в рассказ. Почему решила опубликовать? Наверно потому, что, кажется, немного получилось. Может быть, это будет кому-то интересно, и втайне греет мысль, что какая-то родная душа откликнется и, может быть,… может быть поделится своим таинством…
По натуре я спринтер. Мне нужно все прямо сейчас и как можно быстрее. Вот почему такие достойные, но объемные, формы литературных жанров как повести и романы совершенно не для меня. Рассказы – другое дело. Правда есть еще миниатюры, они тоже невелики по объему. Но они такие емкие! По своему смысловому значению - ближе к афоризмам, по многослойности - подобны притчам, к которым я всю жизнь питаю слабость. Они тоже, к сожалению, не для меня, вынуждена признаться: материал глубже, нежели я могу нырнуть.
Возможно то, что я пишу, назвать рассказами можно лишь условно, но, в предлагаемых на Прозе рубриках, это ближе всего к ним.
Так все-таки, почему же пишу? Небо с пылающими облаками уходящего солнца или грозовое, несущее и восторг, и страх, пейзаж, на который смотришь и ликуешь, и благодаришь Господа за то, что дано тебе увидеть это, сценка смешная и умилительная с детьми ли, с животными, рождают невольно: «Ой, это надо зарисовать! Ой, где мой фотоаппарат?» Или «Ой, да об этом можно написать!»
Эти «Ой!», как разноцветные бабочки, летят за мной причудливыми мыслеформами, не отстают иногда годы и с наглой назойливостью мух жужжат, жужжат: -Ну, когда созреешь? Чего тянешь, не хватает чего-то? Извилин? Или еще чего? -
И так до той поры, пока не вызревает название рассказа. Оно носит поистине мистический характер. Правильно найденное, оно определяет и объем рассказа, и его палитру, и его лексический материал: китайский шелк или рогожка с мешковиной. А еще для меня очень важно, чтобы читатель не обманулся, чтобы в названии, как в перевернутом бинокле, увидел хотя бы суть рассказа.
Как только появилось название, начинается думание. И я хожу с отсутсвующим взглядом, пугая домашних, своей безропотностью и мирным нравом. Очень хорошо думается в монотонном гуле бодро мчащегося рейсового автобуса среди спящих пассажиров, безмятежно, словно дети на руках матери, прильнувших к своим высоким креслам.
Но чаще это случается ночью. Причем внезапно. Вот легла, обняла подушку, глаза закрыла, и вроде уже видится сон, типа я в кресле у камина и приятный во всех отношениях мужчина щекотно нашептывает что-то на ухо. Но тут «всплывает первая фраза», и камин вместе с шептуном уплывает, а фразы бегут и бегут к освободившемуся уху и наматываются объемным, рыхлым клубком. Часам к четырем-пяти, засыпаю. И неважно в объятиях того самого мужчины или нет, но с чувством удовлетворения и главное спокойствия, будто нанизала бусинки на нитку и узел завязала –теперь не рассыплются.
Это еще не рассказ. Можно даже на некоторое время не думать или делать вид, что не думаешь об этом. А потом, не спеша, брать каждую «бусинку» и рассматривать ее и шлифовать. Моэм утверждает, что написанное слово гипнотизирует автора, что записывать нужно только тщательно продуманные фразы. Ну, это же Моэм!
У меня - наоборот. Только написав предложение или даже абзац, я вижу и явную несовместимость стоящих рядом слов или что одно «забивает» другое или акцент не в то место попал.
Когда удается добиться желаемого, хотя бы приблизительно, возникает особое удовольствие, ни с чем несоизмеримое, слегка похожее на ночь, проведенную с умным собеседником на пленэре.
Но вот один абзац готов, второй, третий и…. тут, как при подъеме в крутую гору на велосипеде: ни полета, ни пения ветерка в ушах и хочется в сердцах бросить этот велосипед... Короче, вдохновение слиняло...
Через некоторое время свежий взгляд замечает, что первый абзац должен быть даже не вторым и не третьим, а последним... Ну, это как дело пойдет...
Когда рассказ вроде бы вылупился, так хочется немедленно показать его уважаемой публике, но я, скрипя сердцем, откладываю его хотя бы на денек. Почему? Чтобы еще раз взглянуть на свое детище, уже не влюбленным родительским, а придирчивым читательским взглядом.
И, посмотрев, говорю: - Ну, примерно так, приодет и благонравен, можно, слегка подправив, вести в люди. Но иногда смотрю с непониманием: -Господи, что за кошмарный ужас? Смысл еще прослеживается и откровений полно, но как-то все мертво и плоско, и даже странно, что моих переживаний было так много, а в результате... Интересно, что такой «рассказ» потом даже не пытаюсь переписать. Почему-то... Наверно боюсь его...
Но вот вспомнилась история, на плечо присела. История странная, непонятная. Как только название обозначится, начну думать - это опять работа для разнеженных мозгов... Вот и пишу...