Случайный гром.
повесть о 1995 годе.
Предисловие.
Эту повесть я записал со слов одного удивительного человека, простого чабана, повстречавшегося мне однажды весной на чабанской стоянке, в маленьком домишке возле степного озера без названья. Удивительным и складным показался мне его рассказ. Достойным передать его вам дорогие читатели, ибо рассказ этот, буквально пронизан духом здешних мест. Кем в прошлом был этот чабан, спокойный и рассудительный человек с мудрым, задумчивым взглядом?
Осмелюсь предположить, что не всегда его уделом было пасти отару овец и скакать на коне среди сопок. Ибо когда он начинал свои неторопливые рассказы, то речь его удивительно складная, выдавала в нем человека, некогда получившего фундаментальное образование. А задушевность, с которой он преподносил свои истории, вызывала искреннее восхищение. Впрочем, спросить о его собственной судьбе я как-то постеснялся, о чем до сих пор очень жалею….
Случайный гром.
Встречный ветерок несет букет из пьянящих запахов, пробудившейся после зимнего сна, степи. Затейливо сплетает его из расцветшей черемухи и молодых трав. Облака идут высокие, перистые, цепляясь за вершины далекого, Донинского хребта. Все в природе кажется, начинается заново, пробудившись на радость жизни, любви, волшебно-теплому солнышку. Разноголосая трель степных птиц заливистым хором, славящим тепло, разносится вокруг волнами неповторимого блаженства и спокойствия. Такого, которое в миг заставляет забыть о коллизиях и трудностях жизни в этом довольно суровом, забайкальском краю.
А что? Скажите вы, сторонние наблюдатели и праздные читатели сиих строк, удивительного в весенней степи. Ну, ветерок, однако весьма холодный по утрам. Ну, верещание болтающихся в поднебесье жаворонков…. Эка невидаль - скажет городской житель, развращенный благами цивилизации и пороками заморской псевдокультуры. Какой нибудь молодой повеса, хорошо владеющий компьютерной премудростью и виртуозно дующий пиво из кег, томясь в мареве милого его сердцу, асфальта и бетона.
А вот и то!!! Воскликну я вам! Бегите от вымышленного виртуального мира и пивного угара!! Бегите, отринув все прелести неонового мира и стеклянных витрин. И вдохните запах весенней степи, вдохните в захлеб. Так, чтобы закружилась ваша никчемная голова. Разум ваш осветлился, и память предков ваших, пришедших в земли сии, пробудилась в нем. А их неутомимая сила влилась в жилы ваши вместе с трелью и чириканьем глупейших жаворонков и запахом цветков черемухи. Вы почувствуете в себе небывалый доселе задор и удаль. Ибо, глядя на эту незыблемую красоту, на это творенье господне, нельзя не восхититься.
Однако куда ты зовешь нас, никчемнейший пастух отары, бестолково блеющей у степных озер. Много ли знаешь ты, малограмотный чабан, о жизни, которой мы живем в городе? Воскликните вы негодуя. Так я, презрев осторожную глупость, осмелюсь воспротивиться вам.
Знаю, знаю я вас! Это именно вы со всего мира триста лет назад пришли в эти степи, звеня кандалами. По нехоженым тропам, с нивелиром на плечах, а иные, просто с солдатским сидором. Красные околыши на ваших папахах смешались с желтыми. Казаки, хохлы, чехи, поляки, татары. Всякого народа тут осело, самые сильные и ярые пришли. Пришли, чтобы остаться и полюбить этот суровый край, эти ветра, дующие средь сопок, холодные, чистые речки и склоны, поросшие багулом. Скалистые сопки с одиноко стоящей, карголистой, березкой, кривой, но невероятно крепкой и сильной. Вы сели на невысоких, лохматых, лошадок. И впервые вспахали степь, кинули в лоно её благословенное зерно пшеницы. Это ваши дети, оставшись здесь навсегда, строили первые города, укрепляя границы государства российского. Это вашим внукам показалось, что нет другой родины краше, чем край сопок и степей. Здесь же вы смешались с местным народом бурят и тунгусов, породнившись на веки вечные.
Вон, там, на холме стояла первая часовня или дацан. А за лесным хребтом говорят, даже тракт кандальный пролегает. А ведь и пролегает.
Сколько раз праздный грибник, или какой другой человек, бродящий по лесам в поисках сладкой голубицы, наткнется на камни древних фундаментов, поросших бледно-зеленым мхом. Кто теперь точно скажет, что было здесь? Толи гиштап Кутомарский, толи почтовый пересылок. А может древнейшее капище шаманское, неизвестного кочевого народа.
Народец, осевший здесь, суров и трудолюбив, и вместе с тем, в нем заложена какая-то беспечность. Во всем быте этих людей чудится тончайшая нить временности.
Эдак вот, приглядишься к покосившимся заборами и наспех сложенным поленницам, покажется тебе, будто бы временно остался здесь человек. Будто-бы вот-вот сорвется и поедет, собрав свой нехитрый скарб, куда глаза глядят искать лучшей доли для себя и своих детей. Почему так? Кто теперь ответит? Да и неважно, в общем, сами мы уж привыкли и не замечаем за собой никакой временности. Однако ни едим, не идем, а все так же терпеливо строим дощатые заборы, рассудив, - зачем нам на века-то, дескать, дети уедут в лучшие края. А нам и так ладно. Только и дети не уезжают. Не всяким понятно это, ох не всяким! Ну, да и пусть, чай не немцы, мы какие, не французы. И может от образа жизни, а может оттого, что прикипели костьми к этой суровой, но невероятно прекрасной земле, в которой покоятся наши деды и бабки, сильные люди освоившие её. Эхо бытия вторит кому-то далекому, вчерашнему. Остаемся, остаемся, оста…..
Вот, а вы говорите цивилизация - это офисы и факсы, это ночные клубы с громкой попсой, спешащие по своим делам машины, везущие в расписных кузовах бледные, усталые лица. Увы, неправы вы, жители города. А посему езжайте в поле, в лес, на рыбалку, на куличики к теще. В деревню!
Лишь бы подальше от смрадного воздуха каменных коробок. С их оттаявшими весной миазмами канализационных люков. И отсюда, из поля, из леса, от озера, любите далекий город.… Хе-хе….
Не вы ли, как только расцветет багул, устремляете стопы свои на дачи, поближе к грядкам и лужам? К запаху природному, к отеческим дымам! Однако, что-то много витийствую, слушайте….
Глава 1
- История эта отнюдь не уникальна, и могла произойти с каждым, и сюжет её прост, как сама жизнь.
Жила, себе понемногу, перебиваясь от зарплаты до зарплаты, семья из трех человек, он и она, да их дочка. Семья из двадцатого века, плавно перекочевавшая в двадцать первый. Особо, правда, не почувствовавшая перемен, ибо как говорится, - столица далеко и все, что в ней происходит, доходит до нас со скоростью, растаявшего на кадарах, снега.
Минуло лихолетье перестройки, затеянное великими мира сего. И «благо свободы» не кем, впрочем, здесь сильно не ожидаемой, захлестнуло Забайкальские края удушливыми волнами безработицы и разрухи. Производство, и так невеликое, заглохло совсем. Затопили семьдесят процентов рудников и шахт, которые в условиях дикого рынка и отсутствия планового хозяйства оказались не рентабельны. Нувориши, пришедшие на новой волне рэкета и бандитского беспредела, со скоростью курьерского поезда бросились разворовывать народное хозяйство. От некогда богатого и хранимого советской властью лесного хозяйства Забайкалья остались, как говорится, пеньки да корешки. Стройные ели и сосны, кедры и лиственницы аккуратно улеглись в штабеля вагонов и отправились в сопредельный Китай, который, к стати сказать, начал стремительно развиваться, не чета нам горемычным.
Население редких городков и деревень Забайкалья, казалось, впало в странную кому, полусон, полуявь. Мужики в деревнях, потеряв работу в развалившихся совхозах, погрузились в мутное марево запоя. И вся тяжкая доля русской женщины в полной мере свалилась на их хрупкие плечи.
В считанные месяцы многочисленные отары овец и стада коров в совхозных и колхозных хозяйствах растаяли, словно сугробы снега. Лишь предприимчивым Агинцам удалось тогда сохранить часть поголовья, чтобы потом, спустя почти десятилетие, начать воссоздавать заново гордость степей. Все отрасли народного хозяйства Забайкалья были отброшены на годы и годы назад, в дремучее прошлое. Вот и связь, которая перестала развиваться здесь еще в восьмидесятые. Выживала из последних сил, пытаясь сохранить соединения, с далекими от центра, пограничными селами. Все сильнее и сильнее откатывалась она в прошлое. В то время как весь цивилизованный мир стремительными темпами развивал цифровые системы передач, осваивал сотовую, использовал, что говориться на всю катушку интернет-технологии.
Наша область продолжала пользоваться аппаратурой установленной в лучшие семидесятые годы двадцатого века. Не то, чтобы безнадежно устаревшей и износившейся, но и не сказать, чтобы достаточной. Маленькие узлы связи теперь гордо именовавшиеся «ФАО» были не в силах сохранить прежние объемы абонентов. Контролировать устаревающее оборудование становилось все труднее и труднее. Среди населения росла дебиторская задолженность. Люди способные что-либо изменить, бежали из развалившегося монстра (ЕАСС), - единой автоматизированной сети связи, бывшего СССР. Утечка кадров не способствовала улучшению положения. Вот поэтому и продолжали латать линии телеграфных опор ржавыми проводами. Зарплату регулярно задерживали. Кабель, проложенный наспех в середине восьмидесятых, безнадежно сгнил, толи была нарушена технология в момент его прокладки. Сами знаете, как это было раньше. «Быстрее положим, быстрее отрапортуем. Партия сказала надо - комсомол ответил есть». Толи сам по себе износился.
По этому работы у Владимира Дологова, выездного кабельщика- спайщика, было хоть отбавляй. Перебои с необходимым снабжением и общая неустроенность перестроечного периода действовала на Володю угнетающе. Дома соответственно была накаленная атмосфера. Злился Володя на все и всех, кипела в нем обида, порожденная подсознательным чувством вины перед женой и дочкой, вынужденных терпеть его резкость и грубость. На работе все чаще получал выговора.
Хорошо хоть специалист Володя Дологов был хороший. Брался за любую работу, и кабель, и проводную линию, даже станции, сельские АТС ремонтировал. Молча, серьезно, что называется с пролетарским рвением. Только вот накипало на душе. Видел он, как несмотря на его усилия и смекалку, рушится родное предприятие. Вот уже не во всех селах остались АТС, стоявшие раньше на балансе совхозов. Размораживались помещения, кабель норовили украсть и пропить на медь. Спивались монтеры, работавшие бок о бок с ним долгие годы. Терялись как специалисты и деградировали как люди. Может быть, по этому и он стал в последнее время все чаще прикладываться к спиртному. «Благо», дешевое поило из Китая текло отравленной рекой.
Жена его Ольга, работавшая в роддоме акушеркой, все чаще молчала, иногда плакала в подушку по ночам. Уставший и полупьяный Володя тоже замкнулся в себе, предпочитая в свободное от работы время удалиться на рыбалку. Бежал от молчания жены, слезного взгляда матери, жившей по соседству. Бежал от вопросов взрослеющей дочери, вступившей в полосу переломного возраста.
В редкие минуты, когда на него находило спокойствие и унынье, становился разговорчивым, пытаясь как-то оправдаться перед Ольгой и дочкой Леночкой. Однако в скорее снова напивался и чувство виноватости перед всем миром, угнетавшее его, вновь и вновь толкало Володю ко лжи и злости.
Это случилось весной на линии. Случай, который волею божьей, заставил его оглянуться и посмотреть на свою жизнь иначе.
Но, по порядку.
Глава 2. Ольгин заговор.
В эти дни умерла старая бабка, бывшая медсестра, пенсионерка. Нет видать, худа без добра, как говорят в народе. Жил себе жил одинокий человек, да видать весь его век и вышел. Все знавшее её люди, и Ольга Дологова в том числе, как ведется у нас в Забайкалье, явились, чтобы помочь с похоронами. У нас ведь как принято! Одни бабы стряпают, другие пекут, третьи варят. Похоронный конвейер работает четко, без сбоев. Несут все, кто что может. Кто яиц лукошко, кто варенье на кисели. Тем и сильна деревня. Общностью, - беды и радости все вместе. Да все на женские плечи.
Накануне вышел у Дологовых дома очередной скандал. Володя, приехавший с линии, задержался с мужиками в центральной котельной, выпили, что называется для согреву. Вот и претензии дома. – Ты мне не даешь! Забыла, когда спала-то со мной.
- А чего я должна твоим перегаром дышать! Да я тебя такого пьяного урода ненавижу просто!
Одно хорошо, что хоть не было дома дочки. Осталась ночевать у бабки. В этот вечер и поднял впервые за всю свою жизнь Володя руку на женщину. Стукнул почти без замаха. Однако мужской удар, есть мужской. Ольга с трудом оторвала голову от подушки по утру и, наспех замазав заплывший глаз кремом, поспешно ушла печь хлеб для похорон.
- Ты чего это девка вся заревана-то? - Спросила её подслеповатая Дарья Семеновна. Старуха слывшая в деревне знахаркой и травницей. Давняя знакомая Ольги.
Ольга поправила черный платочек и вдруг всхлипнув, сказала.
- Сил баб Дашь больше нету. Запился мой Вовка, житья не стает….
Бабка, смазав формы для выпечки гусиным крылышком с жиром, присела на лавку.
- Иди мая сюды, я те научу, как яво изладить. - И подмигнула Ольге. Та в ответ махнула рукой.
- Да я баб Дашь неверующая.
- А ты усе слушай, а там видать будет, чо с ём сделается. Веруща не веруща, одно едино. Ты мяня слушай девка, да и все. Я с дедом-то своим почитай пятьдесят пять лет прожила. Всякого от яво навидалась. Одна баба мяня на ето натокала. Ишо опосля войны. Так он до сию пору как шелковый. Поди, садись, пока тесто-то подходит, я те порасскажу.
Ольга вытерла руки рушником и, присев на лавку, устало вздохнула, голова все еще кружилась. - Стряхнул не иначе, урод. - Зло подумала она. – Синяк еще на пол лица будет. Дарья Семеновна неторопливо обернула кончик сигареты прима в газетку, прикурила и, прошамкав что-то беззубым ртом себе под нос, начала.
- Мы ить, раньше-то шибки коммунисты тоже были. Только все равно иконки-то Преснодевы-богородицы у многих сохранились. Мой-то Саша, после войны дюже закладывал, хошь и работал учетчиком. Пил, как бык помои, и мяня бывало, даже снасильничал спьяну-то. Во как! Чистый зверь. Только меня одна баба колдовска научила посля, одному наговору. Ты только не записывай, сделаешь все это до трех раз, аккурат на ущербе, а как новый месяц народится, то ты в церкву съезди.
- Так я же не крещенная.
- Никово девка, съезди, да на образа помолись. От тебя не убудет. Поняла? Креститься хошь умеешь?
- Нет.
- С верьху в низ, с право налево, тремя перстами. Вот эдак вот. - Дарья показала, как нужно сложить пальцы и как креститься. Ольга в задумчивости медленно повторила.
- Отче наш, я тебе сама напишу или внучку попрошу Галку, она напишет. Тараторила бабка. - А счас слушай.
- О первый раз пойдешь на перекресток трех дорог, ночью, простоволосая, платка не повязывай. Там повернись на восток и шепотом таки скажи. Дескать, помощники полуночники, явитеся не пылитися, а мне поклонитеся, на право, лево повинитеся. А служите мне службу, рабе божьей, назовёсься, как царю Соломонову рабы звери, рабы люди, рабы нелюди. По слову его (Аминь). Поняла? Потом в баню иди к себе, не оглядывайся только. Этой же ночью все будет. Поняла? Ни с кем не заговаривай по дороге. В бане веник старый парунец положи в таз и подмойся. А воду эту три дня будешь своему подсовывать за место чаю, или с чаем в перемес. - Бабка докурила и встала, чтобы умять вдруг поднявшееся из таза тесто. Затем вдруг наклонилась и глянув прямо в глаза Ольге, твердо сказала.
- Сделашь девка, как я велю, поминать меня добрым словом будешь весь век. Ишо в бане по углам не гляди и помалкивай, если чо услышишь. - Ольга взглотнув кивнула.
- В бане такие слова говори. – Помощники слева, придите моего мужика, имя назови, моего мужика оборотите. Чтобы стоял не гнулся, чтоб лежал не шелохнулся, пока я не позволю, на то воля моя и сил сильных, не мертвых и не живых. Аминь. Три раза повтори, потом свечку погаси и в темноте из бани выходи. Ту свечку на новолуние в печь брось от себя. Три дня жди, потом и в церкву иди. Там на святой образ Богородице помолись от избавления греха. Поняла? Поскольку заговор етот ведьмачий, от яво избавиться надо. -
Ольга кивнула. Сама грустно подумала – дожили…
Прошло пять дней, и вот в один из скандалов вспомнила Ольга слова бабки Дарьи. Встала с кровати, стараясь не разбудить спящую дочку, и собравшись, пошла на перекресток в конце улицы. Сама думала. – Чего дура делаю. Однако жалость и злость на Вовку, ставшего из-за спирта таким чужим, словно подгоняла её.
Ночь выдалась на редкость светлая, глубокая и тихая, словно бездонный омут. Встав лицом на восток, как учила бабка, Ольга произнесла необходимые слова. Они будто бы врезались в её память, несмотря на сомнения, и стучали всякий раз при взгляде на Владимира. Возвращалась быстро, все время казалось ей, что следом кто-то бежит, мелкий и черный, как сама ночь. В баню пошла уже не так резво, как на перекресток. Спички все никак не хотели загораться, наконец, свеча жалобно затрещала. Ольга быстро сбросила с себя халат и, оставшись совсем голой, осмотрелась. В бане было еще тепло, с вечера она подтопила ее, задумав проделать бабкин заговор. На беленой известью стене бани плясала колеблющаяся тень. Ольге было жутко и до икоты хотелось бросить все и убежать в дом. Однако, кое-как собравшись, она осмотрела себя. Упругое, налитое тело тридцатипятилетней женщины выглядело белым в свете потрескивающей свечи. Распущенные волосы струились между лопаток, щекоча теплую кожу. Еще раз глянула на грудь, с тоской вздохнув, взяла в руку избитый мужем веник – парунец. Когда она последний раз произнесла бабкины слова, дверь в баню, внезапно скрипнув, открылась. Ворвавшийся с улицы ветерок, потушил пламя свечи. Ольге стало невыносимо страшно и неуютно. И она, наспех набросив на себя халат, и захватив банку с водой из таза, кинулась в дом.
Володя зашевелился и, приподняв голову, хрипло спросил.
- Ты, мать? Дай воды попить, а?
Ольга протянула ему дрожащей рукой банку с водой. Внезапно по спине её пробежали холодные мурашки. Владимир сделал несколько глотков и, сморщившись, сказал.
- Тьфу, теплая. Чо там, на печке холодного ведра нету?
- Спи, давай, не фиг было водку жрать. - Внезапно огрызнулась Ольга, и прошла к своей кровати. В такие ночи Володька спал в зале на диване.
Ольга свернулась калачиком под одеялом и подумала. – Боже мой, чо творю, чо творю.
Где-то далеко, почти за тысячу верст над Байкалом теплый ветер, прижатый к земле давлением, начал медленно закручиваясь смешиваться в огромную воронку. Высоко, высоко над землей заходили первые облака, постепенно притягиваясь, друг к другу. И невидимый штырь циклона медленно пополз на восток. Отодвинутый испарениями холодного, не протаявшего Байкала, циклон набирал силу, раскручиваясь и захватывая все больше и больше испаренной весенней влаги. Неведомые силы толкнули его в сторону границы, где не сегодня-завтра теплые ветры из Маньчжура раскачают его и обрушат весенний ливень на Донинский хребет, и далее до самой Аргуни.
Глава 3. Володя.
С утра в монтерской шумно и накурено. Сидят мужики на лавках вдоль стен, со старыми, видавшими виды плакатами по ТБ. Курят крепкую приму, зевают, не выспавшись с похмелья. Старики все больше отмалчиваются. Молодежь наоборот балагурит. Понедельник день тяжелый. Дежурные УП докладывают начальнику состояние связи. Затем старший механик расписывает машины и монтеров по направлениям и, наконец, вся разноголосая толпа вываливает на свежий воздух, радостно предвкушая отъезд из села на линию. Подальше с глаз начальства туда, где, наконец, можно развести и опохмелиться.
Володя с самого утра чувствовал себя не в своей тарелке. Еще ночью приснился ему покойный тесть. Чего-то говорил, увещевал. - И этот туда же. Устало подумал Владимир, садясь в темно-зеленую «таблетку». Голова трещала, словно в ней черти горох молотили. А тут еще ехать сегодня, аж до самой границы, где-то замкнула линия на село. Дежурный замерить толком не смог, слишком велика неоднородность. И погода, душно с утра, глядишь, к обеду польет как из ведра.
С запада из-за хребта наползали тяжелые тучи, стрижи кружили почти у самой земли. Успеть бы до дождя. Не любил Владимир эту линию. А чего там, идет вся по болотистым низинам, крюковой профиль, ремонтировалась капитально аж в восемьдесят третьем. Столбы через один подгнившие или подгоревшие, держаться порой только на проводах. Пролеты длиннющие, вдоль пашни достигают пятьдесят шагов. Старье старьем, не всякий монтер соглашается лезть на такие столбы. Особо неприятно, что переходы имеются, где старая, двухпроводная линия проходит под высоковольтной десяткой.
- Ну чо, до дождя-то успеем? - Спросил Володя шофера Ивана.
- Как на заправке, если народу мало, то до обеда будем на месте. Только я вдоль линии не поеду, утопим машину. Сильно мокро нынче. - Ответил Иван и, посмотрев на помятого Володю, добавил.
- Чо опять с похмелья?
- Так усугубили вчера маленько, сосед скотину на отгон спровадил, вот и проставлялся. - Ответил Володя и вдруг спросил.
- Ты не знаешь, к чему покойники снятся?
- К погоде, к чему ж еще. Вон смотри, чо тащит. - Кивнул Иван в сторону далекого хребта, затянутого черно-свинцовыми тучами.
- Там, в бардачке, опохмелься. - Добавил Иван, вытирая стекла.
Володя нехотя потянулся к бардачку. Там лежала пластиковая бутылка из под кукурузной, китайской. В ней булькала синюшного цвета жидкость, напоминавшая по запаху ацетон. Володя, воровато оглянувшись, вошел в гараж. Кое-как протолкнул спирт в себя, с трудом сдерживая рвотный позыв.
Пока линия шла вдоль трассы, ехали быстро, опытным взглядом отмечая места возможного повреждения. Только когда столбы пьяно зашагали напрямик через пашню, Владимиру пришлось, подпоясавшись поясом с цепью, шагать напрямую вдоль столбов. Иван же, тихо поехал вперед, в соседнюю падь. Договорились встретиться через полчаса на трассе.
Дологов вскинул глаза, на пока еще чистое небо и не торопясь, заковылял по весенней травке, изредка поглядывая вдаль, где пылил по трассе уазик.
И чего мне надо-то, чего так сжимает сердце. И перед Ольгой стыдно. Все еще злиться на то, что ударил её. И как это вышло, не понимаю. В миг все вскипело в нем, мир стал красным, а рука сама сжалась и стукнула, словно вспомнив, как мягкое и нежное, тысячу раз целованное им лицо, смялось под костяшками пальцев. Выматерился Володя и остановившись, торопливо прикурил. «Надо бы прощенья попросить. К матери уже неделю не заходил».- Не весело думал он, медленно перебирая кирзовыми сапогами, не сгоревшую по осени, небыль. В небе далеко, далеко, грохнуло.
- Успевать надо, до дождя успевать. Кажется вон там, в низине изолятор сорвало. - Владимир отшвырнул окурок и зашагал по краю пашни.
Грозовой фронт не выдержал, и уже обложив Кличку, прорвался тяжелыми каплями, сбивая пыль с дорог. Началось…. Ниже от Приаргунска ему на встречу рвался край теплого, Маньчжурского циклона, неся по краю своего фронта кучевые облака, наполненные электризованными частичками пыли. Через несколько минут две воздушные массы агрессивно столкнутся высоко, высоко в небе. И тогда огромный конденсатор одного из циклонов, того который окажется ниже, разрядится мегаваттами ветвистых молний. А пока весенние агрессоры несутся на встречу друг другу.
В километре, от бредущего вдоль линии Володи, вдоль ручейка, извилисто-крадущегося к озерку, растянулась отара овец. Ярки и валухи разбрелись по склонам сопок, тогда как матки сгуртовавшись, медленно тащились в низину. Ягнята резвились среди гурта. Пожилой чабан Эльдус Болоев сидел на валуне и смотрел на далекую пока грозу.
- Бисмелле рахмат нахим. Аллаху Акбар. - Прошептал он, глядя на далекую тучу.
Пара борзых собак, поджарых и злых, лежали рядом, высунув розовые языки.
Вдруг словно что-то почувствовав, чабан спешно поднялся с валуна и начал спускаться к, привязанному к кусту ольхи, коню. «Ветерок», так звали коня, прядая ушами, вскинул голову на встречу хозяину и привычно потянулся губами к ладони чабана. Эльдус что-то крикнул собакам и те послушно затрусили гуртовать отару.
- Поедим мой хороший, поедим. - Эльдус потрепал коня по холке и неторопливо взобрался в седло. Спустя несколько минут, он уже поднимался к сопочке, где на столбе сидел человек, привязывая к изолятору оборвавшийся провод.
Повреждение оказалась совсем не там, где предполагал Володя. Ветром сорвало изолятор, и провода двух пролетов плотно скрутились друг с другом, образовав полное короткое.
- Ну, вот и нашлось. - Прошептал Володя, глядя вверх на провода. - Значит скоро домой. - Он скинул с плеча лазы и, застегнув ремень, начал неторопливо карабкаться по скрипящей опоре.
Ветерок приятно холодил потную шею, щекотал ноздри запахом ранней степной полыни. Вдали скакал чабан, бросив рассыпавшуюся отару овец. - Наверное, курить попросит. - Прошептал Володя, привычно разбивая сплетенные провода. Изолятор пришлось наворачивать снова. Каболка под резьбой, казалось, прикипела к металлу крюка. Володя пошарил в кармане куртки и, не найдя ничего лучшего, накрутил сверху клочок от носовика. Старая вязка (проволока которой привязывается провод к изолятору) совсем развалилась, поэтому пришлось спускаться и искать в траве вокруг столба.
– Удачно, однако. - Сказал Володя, отвязывая от стоящего неподалеку столбика оставленного геологами, кусок алюминиевой тройки. Он уже закончил привязывать, когда что-то заставило его вскинуть глаза и посмотреть вдаль.
- Боже мой, красота-то…. - Только и успел прошептать он, прежде чем тело его сотряс глухой удар. Все его мышцы мгновенно свело судорогой, затем отпустило, и он обмяк, повиснув без чувств, на монтажном поясе.
Молния прошла сотые доли секунды назад. Разрядники, далекой отсюда подстанции, сработали четко, однако часть энергии удивительным и роковым образом слилась в месте перехода десятки и линии связи. Слилась на тот самый провод, вязку которого делал Владимир Дологов.
Холодный, далекий циклон, сам не зная того, свершил свой суд над человеком. Эльдус слышал глухой удар, словно где-то уронили груду мокрого белья. Ветерок, повинуясь сжатым коленям, припустил галопом к столбу, на котором висел человек.
Владимир не помнил и не знал, как незнакомый, пожилой татарин чабан гнал коня через пашню галопом. Прямо туда, где на трассе стоял зеленый УАЗ. Не помнил он и того, как его бесчувственного сняли со столба и привезли в больницу.
На улице как из ведра лил проливной дождь, стекал по стеклам, образуя пыльные разливы и огромные лужи. А Володя лежал на больничной койке в палате реанимации, подключенный к аппарату. И невдомек ему было, что всю организацию сотрясла грандиозная проверка. Что начальника и главного инженера лишили премии и заставили пересдавать экзамены по ТБ. Не видел он и слез, Ольги и Леночки у его постели. Он провалился в черный тоннель беспамятства.
Глава 3. Шепот и голоса.
Он словно плыл в мареве холодного и злого тумана. Именно плыл, медленно перебирая руками и ногами. Стоявшая вокруг тишина, как ни странно не пугала, а наоборот успокаивала. Впереди стоял большой стол, из плохо оструганных досок. Как раз такой, какой стоял на зимовье в лесу, где монтеры заготовляли зимой опоры. Володя сел за него и стал ждать. Внезапно, кто-то веселый и неугомонный запел «Синий туман, похож на обман…» Голос был дико знакомый. – Юрка! - Воскликнул, узнавая голос, Володя.
- Ты же умер. Три года назад умер! - Воскликнул он, но как ни странно, не услышал своего голоса.
- Это не важно, совсем не важно. - Ответил тихо Юрка. - Ты то как? Все пьешь? - Помолчав, спросил голос Юрки.
- Да…
- А как Ольга?
- Ничего… Ты же умер! - Снова воскликнул Вова.
- А я ведь любил её.… Знаешь. Помню в восемьдесят первом, весной в марте мы с тобой с секции баскетбольной возвращались, поздно так. Ты все тараторил о чем-то, а я на окна её смотрел. Ты даже не заметил. Её силуэт, - она расчесывала волосы. Сколько нам с тобой тогда было?
Володя слушал то удаляющийся, то становящийся близким голос, нелепо погибшего Юрки. И вдруг четко осознал. А ведь все могло сложиться иначе, и не полюбил бы он тогда Ольгу. Почему она все-таки выбрала его? А не красавца и умницу Юрика. Леночка могла бы быть дочерью Юрия. Возможно, он бы и не погиб.
- Ты береги её Володя. Ты люби её, люби, люби….. - Голос Юрика растаял в тумане вместе со столом. Володя опять брел, куда глаза глядят. Затем он увидел лужу с проплывающими в ней облаками. Словно в далеком детстве он смотрел в отраженную, величественную бездну. Где-то далеко гудела машина. Дед Каримыч, старый ветеран, замерзший в своем собственном домишке под новый год, стукая ивовым костыльком, подошел к нему сзади.
- Ты зачем здесь? - Шепеляво спросил дед.
- Не знаю. - Прошептал в ответ Володя и снова не услышал своего голоса. - Я тебе могилу копал. - Не оборачиваясь, зачем-то сказал он.
- Рано, рано тебе сюда.
- Дед, а ты как?
- Я, я теперь хорошо. Я тута не один. Все одно кого-то встречаю, и пальцы теперь у меня все есть. А ты иди паря, иди, рано тебе тута.
Володя побежал к свету, сколько он бежал, пока не понял, все не понял. Про свою, медленно катящуюся под откос, жизнь. Про то, что любовь которую испытывал когда-то к Ольге постепенно стала уходить, заменяясь свинской похотью с его стороны. Как радость от Ленкиных поступков и шалостей превратилась для него в раздражающую злобу. Как вина перед матерью за то, что пил, за то, что перестал общаться с семьей, накипела в его душе. Превратив все, что было в ней светлого, в зеленеющее тоской, болото. Кто-то отчаянно кричал ему матом. Чьи-то грязные руки тянули ему рюмки со спиртом. Его рвало, морозило, ему было невыносимо стыдно перед Юркой. Таким хорошим, красивым, таким, который мог бы сделать его Ольгу счастливой. Любимой, которая досталась ему. И которую он постепенно утратил, забывшись в спиртном угаре.
Осознание всего этого, сводило Володю с ума. Заставляло бежать вперед. Миг за мигом он убегал от себя, к себе. К себе тому, который когда-то пришел из армии и снова встретил её. Вспомнил, с каким трепетом он прижимал её окрепшую, налитую грудь к своей. Какими мягкими и податливыми были её губы. Видел, как на яву, их купающихся в летней реке. Капли катящиеся по её загоревшим плечам. Куда…? Куда ушло все это!? Он снова кричал, захлебываясь в море стыда и жалости к себе. Наконец, впереди возникла дверь. Володя шагнул в неё. Напротив была стена с теткиной иконой в старинном, почерневшем окладе из серебра. Кто-то сказал. – Это Пресвятая Богородица, Казанская икона. Ты бы помолился ей. Володя услышал свой голос хриплый и жалостливый.
- Прости меня боже, прости меня женщина. Прости нас… Плохо мне, пусто мне, люблю её мать божья, прости меня дурака, помоги…. - Неумело молился Владимир. Молился, не зная положенных слов, ненавидя себя. Понимая, что необходимо говорить, выкричать всю свою вину, всю свою зачерствелую душу, с каждым словом срывая с себя стыд. Всю жизнь он не верил в Бога, не верил и смеялся над своей теткой, старой учительницей которая, уйдя на пенсию, ударилась в религию и стала призывать всех к смирению.
Слезы текли по его щекам, он чувствовал их противно-соленый вкус, слизывал их и снова кричал иконе о прощении. Наконец ему показалось, что лик на доске дрогнул, словно оживая, и он услышал Ольгин голос, зовущий его откуда-то издалека. Он кинулся к ней изо всех сил, разрывая тугие волны, вновь окутавшего его тумана и открыл глаза.
Напротив окна Володя увидел сидящую на стуле Ольгу. Опухшее от слез лицо её было повернуто таким образом, что ему была видна каждая морщинка на нем.
- Прости меня. - Услышал он свой хриплый голос. Ольга вскочила и подбежала к кровати. Упав ему на грудь, она заплакала. Её плечи мелко вздрагивали, а волосы щекотали его лицо. Володя чувствовал её. Чувствовал как тогда, в первую их ночь. Что-то ласковое шевельнулось в его груди, словно сковывающие его цепи виноватости, вдруг лопнули. Володе стало легко и так хорошо от тепла её, его рука легла на растрепанные волосы, и он заплакал. Молча, по-мужски, мысленно повторяя лишь одно. Прости, прости, прости….
Глава 4 Ожидание.
Ольга ушла на работу рано, за полчаса до смены. Проделанное ночью колдовство с первыми лучами солнца показалось ей не страшным, как ночью, а просто смешным. Она шла, тихо улыбаясь тому, что заставила обалдевшего с похмелья Вовку, хлебнуть водицы из женского тазика. Теперь ей казалось, что это было достаточным наказанием за его недельный загул.
С недавних пор с Володей что-то произошло. Он, и без того молчаливый, словно ушел в себя. Сделался грубым, порой агрессивным. В нем появилась какая-то язвительность. Ольга стала чувствовать, как он отдаляется от неё и дочки. Порой, выпив в гараже с мужиками, он высказывал ей слова ревности, загоняя и без того, накалившуюся обстановку в семье, в непроходимый тупик. Сказать, что она ненавидела Вовку, было бы слишком. Такого, да. Пьяного, злого неправильного что ли, чужого. Совсем чужого, такого, каким он не был никогда раньше.
Раньше, раньше он был другим, ярким, умеющим добиться своего. Еще у него была такая улыбка. Улыбка, на которую невозможно было не ответить. Теперь он все чаще просто кривился. Может быть это от жизни все, от перестройки, которая всех довела до нервного срыва. Заставила их поколение почувствовать себя беззащитными. Не востребованными что ли. После нелепой гибели единственного своего друга Юрия, Володя и вовсе словно потерялся. Стал выпивать, задерживаться на работе. Не изменял, правда, перестал бриться перед сном, зная, что она не выносит щетины. Ревновал, если она задерживалась на работе. Закурил, хотя до этого вовсе ненавидел табачный дым. И самое главное, в их постели произошло что-то, чего Ольга ни как не могла понять. Когда-то в начале, когда они только поженились, её и привлекло в Володе желание, доставлять наслаждение любимой, стремление удовлетворить её самый незначительный каприз. От его рук исходило удивительное тепло и нежность. Казалось, он всегда ставит себе цель доставить ей удовольствие, тщательно моется перед сном, бреется, и само отношение к ней. В нем всегда была нота поклонения её телу. Хотя Володя и не говорил ей ничего. Однако извечным женским чутьем Ольга чувствовала это: Володя изменился, он словно охладел к ней…
Нет, он не стал чужим, он просто перестал ею восхищаться. Так думала Ольга. Если раньше он, проходя мимо, старался прикоснуться к ней, и от этого проявления любви у Ольги становилось тепло где-то внутри. То теперь его прикосновения стали казаться грубыми, а ставший редким секс безвкусным, словно несоленая картошка.
Может быть это от старости, хотя какая старость в тридцать шесть. Наоборот, теперь как никогда ей хотелось почувствовать его ласковые руки на своей груди. А он все чаще пил, пьяного его она не то, что не хотела, просто не выносила.
Его привезли вечером, привезла вторая бригада. Ольга в это время как раз обрабатывала роженицу. Медсестра практикантка вбежала вся бледная.
- Оля, там, кажется твоего привезли. Ты только не волнуйся.
У Ольги ослабли ноги, на лбу выступила испарина и голова закружилась.
- Как привезли! - Бросив опешившую роженицу на кушетке, Ольга поспешила в приёмник.
- Он в коме Оля. Дыхание стабильное, пульс нормальный. Осмотрели его, ожогов нет. Говорят, током ударило. Сказала ей дежурный врач.
Владимира помесили в интенсивку, на всякий случай, подключив к аппарату. И начались сутки ожидания и страха. Володя лежал бледный и худой, зрачки не реагировали на свет. Временами казалось, что он умер. Врачи ждали. Еще пару дней и мозг его умрет. Что пережила Ольга за эти двое с половиной суток. Одному богу известно.
Страх остаться одной, чудовищное чувство жалости к себе и к нему, беспомощно лежащему под простыней. Несмотря на все последние их скандалы, и казалось возникшее чувство взаимной ненависти, она поняла: как без него стало пусто в доме, а ведь прошло всего три дня. Казалось холод бродит по комнатам - холод будущего одиночества.
На самом деле ведь только кажется, что злоба сильнее всего того доброго и счастливого, что люди переживают вместе. Когда с одним случается беда, другой плачет. И как знать, не эти ли слезы, не эта ли жалость и сочувствие порой отводят от нас беду.
Прошло девять дней, прежде чем Володя вернулся домой.
На дворе стоял июль, тысяча девятьсот девяносто третьего года. Кончились обложные дожди, люди готовились огребать картошку. Кто-то поехал на рыбалку с ночевкой. Поговаривали, что в сиверах скоро будет необычайно много земляники.
Глава 5. Послесловие.
Чего же ты хотел нам передать этим рассказом? В чем смысл всей этой истории и где её конец? Бросил ли пить после всего Володя, и помирились ли они с Ольгой?
А вы как думаете? Старый чабан Эльдус в последствии разговаривавший с Дологовым, только пожал плечами, и раскурив козью ножку, на прощание сказал мне.
- Все зло не только от выпивки, её и раньше хватало. Не от перестройки, и вообще власть тут не причем. Причины тут такие глубокие, словно бездна, - внутренние. А посему, вся наша неустроенность и злоба и обиженность на жизнь, что ли. Все от неверия и пустоты душевной. Наступает момент, когда даже работа любимая не может её заполнить. И тогда человек попросту растворяется в ней, в этой тоске, изнашивается его душа. Самое страшное то, что он теряет желание заполнять ее чем-либо.
- Чем же можно её заполнить?
- Любовью и прощением, прощением и раскаянием. Трудом, песней, молитвой, да всем тем, что считаешь важным. Такой труд называется совестью…
- Как же быть-то? - Спросил я его.
- А ты ищи ответ сам. Ищи его непрестанно, внутри себя, в своих поступках, в природе, вокруг. Она мудра, как сам Аллах. Ищи свою доброту и согласие с миром. Вся наша жизнь - это одна большая молитва, плохая, хорошая, глупая, мудрая. Все зависит от нас…
Я уехал тогда, увозя с собой этот незатейливый сюжет для небольшого рассказа, и много, много сомнений и размышлений. Мне еще долго был непонятен весь глубокий смысл слов старого, мудрого чабана Эльдуса. И есть ли он вообще, смысл-то?
Калга. 09. 08. 2002