Дима смотрел в зеркало и медленно бледнел. Глаза те же, губы, нос, даже две веснушки на лбу – всё своё, родное, до боли знакомое и годами изученное. Но общее впечатление, так сказать, аура – изменилось напрочь. И дело было не в открытых ушах и лбе, а в том, что лицо стало производить впечатление подсвеченного изнутри. Словно тонкая керамическая маска, сквозь которую смотрят на свет.
- Бениссимо! Бениссимо, ми чико аморэ! – звенел где-то в области правого полушария мозга голос активно жестикулирующего Антонио. И ещё он опасно клацал маленькими длинными ножницами около самого Диминого носа.
- Это же… - голос неожиданно жалобно пискнул, и Дима громко кашлянул, прочищая горло, чтобы договорить: – Полный ****ец…
- Что? Не понял… - Антонио всем своими длинным гибким телом изобразил удивление и растерянность. В голове Димы мгновенно пробежала мысль об уехавшем цирке и задержавшемся клоуне.
- ****ец, говорю, - спокойно повторил Дима и провёл рукой по тому, что осталось от волос – почти ничего, сообщила рука неверящим глазам. И они вместе, наконец, догнали, что «слегка укоротить чёлку» можно и таким радикальным способом. А что? Никто не говорил Антонио, что стричь налысо не нужно.
- Такой стиль, твой стиль - открытое лицо, высокий лоб, красивый, зачем прятать? Ди-и-ма-а… - Антонио явно расстроился, но, несмотря на это, изобразить радость у Димы не получилось, увы. – Са-а-ша, а ты что скажешь?
Дима вздрогнул и поднял взгляд, посмотрел в зеркало чуть выше уровня своих ставших просто огромными глаз и ярко очерченных бровей. И увидел Александра, стоящего рядом с вешалкой для рабочей парикмахерской одежды. Дима смотрел на его снисходительную улыбку и думал, что вот сейчас точно заплачет. Ну всегда у него так по-дурацки получается. На похоронах плакать нельзя себе позволить, а вот из-за каких-то волос – пожалуйста, ещё чуть-чуть, и сопли распустятся до колена. Дима отвёл взгляд, чтобы собраться и проглотить противный комок в горле, и встал с кресла. Антонио молча распаковал его из накидки и с искренним сожалением и где-то даже испугом посмотрел на Александра, очевидно, в ожидании и его убийственной реакции. Ясно же, что мальчик-любовник недоволен.
- Мне нравится, Тони. Ты, как всегда, проницателен.
Антонио - вот же подхалим - мгновенно расплылся в счастливейшей улыбке и опять загоготал что-то про своё видение мира, людей и знание сокровенных секретов. Дима сдержанно закусил губу и почувствовал, что начинает закипать. В конце концов, это его волосы и его лицо! Такие молодцы, блин. Довольны друг другом - мастер и заказчик. Зашибись. А он сам так… расходный материал.
- Приеду домой и призовусь с горя, - зло усмехнулся Дима, перекидывая лямку своей спортивной сумки через плечо. – Будешь ждать меня два года и писать письма куда-нибудь в Сибирь.
Александр приобнял опять эффектно расстроившегося Антонио за плечи и сказал что-то по-итальянски. Дима не стал дожидаться восторженного ответа и рванул дверь. В лицо ударил свежий утренний воздух, в который вплелись тёплые ароматы флорентийских цветущих улиц. Всё-таки это сказочный город. И нет смысла портить себе настроение из-за чьей-то придури – много чести. Волосы отрастут быстро. Хотя обидно было не из-за них, по сути. Дима остановил цепочку рассуждений, потому как знал, во что она в очередной раз упрётся.
- И нафига ты из меня это сделал? – Дима отпрыгнул от догнавшего его Александра подальше, чтобы не позволить ему взять себя за руку.
- Что – это? – Александр достал из кармана телефон и посмотрел на дисплей. – Половина двенадцатого. У нас пятнадцать минут на прогулку, а потом обед в ресторане с оперой.
Дима почувствовал, как обида медленно, но верно хиреет, истончается, как только он представил накрытый стол: мясо, вино, зелень – всё в лучших традициях Тосканы. «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!» - ехидненько подвывал внутренний голос вместо итальянской оперы.
- Чучело! – всплеснул Дима руками, останавливаясь посреди дороги. - Гопник какой-то… - тише добавил он.
Александр подошёл к Диме вплотную и провёл рукой от затылка по макушке. По телу со скоростью разорвавшейся бомбы пронеслась волна томительной дрожи.
- Здесь родничок, связь с космосом, - улыбнулся Александр и ненавязчиво увёл Диму с проезжей части. - Волосы мешают.
- Но у всех нормальных людей есть волосы, им почему-то не мешают, те же модели вообще по задницу отращивают, - обида всё ещё пыталась сказать своё веское слово, но ровно бьющееся сердце не желало поддерживать её. Александр всегда прав, и ему нравится… очень нравится эта «типа причёска». Дима никогда прежде не чувствовал такой солидарности, это было ошеломляющее открытие. Одно дело повторять в голове слова про любовь и прочие красивости, а совсем другое ощутить тем самым родничком, по которому столь нежно скользили подушечки его пальцев. Александру действительно нравится Дима. В любом виде, в любом проявлении, с волосами и без них, в любых шмотках и без них, сонный и бодрый, больной и здоровый, радостный, грустный, нервный, уставший…
- Потому что модели – это образы, и чтобы их создавать, нужен материал… - Александр вёл Диму по набережной Арно, и солнце светило навстречу, играло на перилах, сквозило в яркой сочной листве и весело вспыхивало на крышах домов, стоявших на противоположном берегу реки.
- Мне нравится, - вдруг проговорил Дима и, облокотившись на перила, поставил ногу на парапет и стал одного роста с Александром, удивлённо выгнувшим правую бровь. Фирменную правую бровь. – Всё нравится – и река, и город, и лето, и причёска, и ты… Будешь теперь любоваться моей бритой головой до скончания века.
Александр слегка улыбнулся и, обхватив Диму за пояс одной рукой, снял с парапета.
- Будем целоваться? – хихикнул тот, цепляясь руками за воротник рубашки Александра и приподнимаясь на цыпочках.
- Без вариантов.
В ресторане пели «Дорогой дальнею, да ночкой лунною…» Два стола, за которыми сидели русские туристы, подпевали что есть мочи, перекрывая своим нестройным, но очень душевным пением голоса оперных певцов – высокой темноволосой девушки в национальном костюме и коренастого кудрявого мальчика с холодными голубыми глазами. Глаза эти после каждой музыкальной фразы возвращались к Диме и вспыхивали неприкрытым азартом. Хищник на охоте, уловил Дима эмоцию, и ему стало не по себе. От него явно ждали какой-то реакции, провоцировали, и мешали наслаждаться разудалым весельем вокруг. Девушка заставила Александра хлопать в ладоши и помогать ей петь, было слышно, что русские слова она выучила исключительно по созвучиям, поэтому получалось смешно – пауз между словами не было. Она начинала фразу, а Александр должен был продолжить. Это было мило – девочка была довольна и воодушевлена, а Александр, ну как всегда, прекрасно вписался в действо.
- Итальянцы очень харизматичны, - наливая Диме предусмотрительно полбокала вина, сказал он после того, как отправил девушку с приличными чаевыми в добрый путь, и, заметив его рассеянный взгляд, слегка нахмурился.
- Этот парень-певун сверлит меня взглядом второй час, достал уже, - понизив голос, пожаловался Дима. – Ненавижу, когда на меня пялятся.
Александр обернулся и кинул короткий взгляд на мальчика, мнущегося около барной стойки. Их концерт закончился, инструменты были упакованы, и часть музыкантов уже ушла. Остался только певец и один из гитаристов.
- Он приглашает тебя, - спокойно объяснил Александр, отчего у Димы в животе неприятно похолодело. Опять эти переглядки и приглашения, взрослые-детские игры. – И похоже, скоро ему это надоест.
- Святая простота, - выдохнул Дима и побарабанил пальцами по столу. – И его не смущает, что я с тобой, как бы?
Александр широко улыбнулся и откинулся на спинку стула.
- Ну, отношения бывают разные, в конце концов, может быть, я твой отец.
Дима отхлебнул половину налитого вина и придвинул салат из морепродуктов ближе к себе, словно тот мог заслонить его от навязчивого взгляда.
- Он смотрит так, что я есть не могу. А я всегда могу есть!
- Он тебе нравится.
Дима вскинул глаза на по-прежнему улыбающегося Александра и замер, прислушиваясь к себе. Действительно, что-то было в этих холодных итальянских глазах, что-то крайне привлекательное. Глубокое. Это был не Игорь, пессимистичный неудачливый парень из Твери. Его взгляд был неприятным, его слова хотелось забыть навсегда. Здесь было нечто иное. Успешный певец, красивый и дерзкий. Одинокий. Сегодня.
- Пожалуй, ты прав, иначе я бы так не реагировал, - Дима попытался улыбнуться, но у него не получилось. Александр вглядывался в его лицо и ждал продолжения, но сказать Диме было нечего. Слишком неожиданное откровение. И оценить его сразу было сложно. – Но я не хочу… мне это не нужно.
Александр подался вперёд и накрыл Димины руки своими, мягко погладил.
- Тогда не делай. Тебя никто за руку не тянет.
Дима выдохнул воздух через нос и сжал пальцы Александра. Тёплые.
- Я думал, что мне никто не понравится, кроме тебя.
- Ты только что вышел в свет, понял, кто ты есть. В мире намного больше людей, чем двое.
- Мне хорошо, когда нас двое, - совсем тихо проговорил Дима, уверенный в том, что Александр его услышит.
- Тогда чего ты боишься?
- Того, что однажды это может измениться.
- Не будь так категоричен, чудо моё. Ты живой, чуткий, отзывчивый. Всё меняется, и ты тоже изменишься, незаметно и неизбежно.
- А у тебя было так? Ты чувствуешь в себе поток времени?
- Чувствую, и с каждым годом он замедляется. Опыт накапливается, делать резкие движения лень. Хочется лежать и балдеть.
Дима засмеялся и покачал головой, не веря тому, что слышит.
- И поэтому Лида называет тебя элеткровеником. Страшно представить, что было, когда тебе не хотелось лежать и балдеть.
- Я был велик и ужасен.
- А теперь ты великий, ужасный и опытный.
Александр расплатился с подошёдшей официанткой. Дима поднялся из-за стола и, кинув взгляд на барную стойку, увидел там лишь двух подвыпивших американцев, громко разговаривающих на сокращённом английском. Выходя на улицу, Дима думал о том, что уже не помнит лицо смутившего его оперного певца, хотя у него всегда была отменная память на лица.
- Я слышал, что по статистике геи живут вместе не больше пяти лет. Это в лучшем случае. Семьи нет, детей нет. Ничто не держит их. – Дима щурился от яркого солнечного света и невольно улыбался.
Они шли вдоль набережной, к смотровой площадке, туда, где открывается вид на центральную площадь города, купол собора Марии дель Фьора и окружающую цепь низких покатых гор. Дима уже был там однажды, но Вике стало плохо от жары, поэтому толком насладиться панорамой не получилось.
- А ты – не они? – Александр поймал лямку Диминой сумки и потянул на себя, чтобы они шли наравне.
- Я не верю статистике, - пожал Дима плечами и остановился, засмотревшись на гордо расхаживающую по дну почти обмелевшей реки цаплю. Она высматривала мелких рыбёшек и сочные водоросли. Её тонкие спичечные ножки выглядели ненадёжными и хрупкими. Дима следил за каждым пружинистым шагом и ждал, что вот-вот ножки подломятся, и птичка плюхнется в воду. Но цапля, несмотря на все ожидания, поймала свою добычу и посмотрела на наблюдателей одним глазом, мол, что, съели? – Большинство, меньшинство… я живу так, как хочу, а проценты – для рекламы, тебе ли ни знать, откуда и для чего они рисуются.
- Птичка хочет в клетку, - улыбнулся Александр, обнимая Диму за шею и привлекая к себе. – Не бойся, - шепнул на ухо, - она уже давно в клетке. – Дима залился краской по самые уши и прижался лбом к плечу Александра. Тот погладил его рукой по шее и коротко рассмеялся: - Эй, птичка, летим со мной, там столько вкусного!
- Крылья, ноги, главное – хвост! Блин… его ж отрезал маэстро Антонио! – Дима чмокнул Александра в щёку и, схватив за руку, повёл вверх по каменной, поросшей мхом лестнице к обзорной площадке. В тени деревьев было прохладно и пахло чем-то сладким, сиропным. Вдоль стены розовым и белым цвёл олеандр, опасно нежный и беззащитный. Смертельно ядовитый.
- Я в раю, - на автопилоте проговорил Дима, медленно подходя к краю площадки, где стояли туристы, облокотившись на перила, и смотрели вдаль, на город. Мысли уже разлетелись напрочь, и ничего кроме – «вот бля…» или «я в раю» сказать было невозможно. Никакой суеты, никакого шума, словно именно здесь даже самые рьяные умы успокаивались и поддавались всеобщему медитативному движению. Ещё чуть-чуть и все закружатся в танце, как в каком-нибудь фильме.
Они смотрели на маленькие черепичные крыши внизу, изрезанные дорогами улочки, укрытые едва заметной коричневатой дымкой. Флоренция и сверху и изнутри казалась светло-коричневой из-за солнечного света, преломляющегося сквозь песчинки, кружащиеся в воздухе.
- Давай сфотографируем тебя в раю, будешь смотреть и завидовать, - сказал Александр, по всей видимости, ему уже надоело бесцельно лицезреть пейзаж. И он придумал себе цель.
Дима молча протянул ему фотоаппарат и блаженно улыбнулся.
- Я, конечно, не люблю фотографироваться… но ради этого, - он махнул рукой в сторону города и, повернувшись лицом к солнцу, широко раскинул руки.
Александр сделал несколько кадров Димы на фоне города, города на фоне гор, гор на фоне неба, а Дима всё стоял и смотрел вдаль, в голове крутилась какая-то незамысловатая мелодия, «memories»… кажется. И было так хорошо и спокойно, что хотелось умереть.
- Когда я жил в Перми, - начал Дима, почувствовав, как ладонь Александра опустилась ему на плечо, - мне нравился соседский мальчик. Он был на два года меня младше, молчаливый, печальный, он всегда ходил один и часто болел. Я воображал, что он принц, которого я должен спасти от чего-то плохого… - Дима засмеялся и потеребил лямку сумки, сосредотачиваясь на рассказе. – В двенадцать лет все нормальные мальчишки хотели играть в хоккей во дворе или на крайний случай стащить из садика бабы Тани яблоки, а я думал о том, как буду спасать мальчика от дракона, как какую-нибудь принцессу… с поцелуями и всеми делами. И каждый раз он улыбался, в моих фантазиях, и я был просто на седьмом небе от счастья. Тогда я думал, что это такой вид дружбы, ну… у всех же по-разному бывает, думал я. У меня вот так, обострение чувства справедливости. Меня же мама целовала, и мне нравилось, значит, и ему тоже должно было понравиться, думал я, и уже тогда подводил под это дело целую философию разделения единого целого на две половинки. Я тогда додумался до того, что миссия нашего воссоединения лежит целиком и полностью на мне, и я должен сделать первый шаг, хотя бы заговорить с ним.
Дима замолчал и закусил нижнюю губу, вспоминая то время, когда он действительно думал, что всё зависит только от его решения.
- О чём вы поговорили?
Дима повернул голову в сторону Александра и увидел в его глазах своё отражение.
- Я не решился. Услышал, как он кричит на свою бабушку, потому что она приготовила что-то невкусное. У них в квартире жила старушка, лет эдак под восемьдесят или даже больше. Иногда она выходила гулять к подъезду и каждый раз здоровалась со мной. У неё был тихий, очень приятный голос, не такой скрипучий, как обычно бывает у пожилых людей, и понимающие глаза. Мне всегда казалось, что она знает много сказок. А он кричал, что в супе плавает лук, а он его терпеть не может.
- Скажу тебе по секрету, - Александр придвинулся ближе к Диме, касаясь плечом его плеча, – все сказочные принцы не любят лук и чеснок. Иначе пробуждение ото сна страстным поцелуем будет испорчено. А второго шанса произвести первое впечатление может и не выпасть.
- А я люблю чеснок. Эх, не быть мне принцем на головке чеснока.
- Я в детстве читал сказки с конца, чтобы сразу знать о заслугах героя, прежде чем с ним познакомиться.
- И какая твоя любимая?
- Заслуга?
- Сказка, - хихикнул Дима.
- Про колобка. И от бабушки ушёл, и от дедушки… - Александр бросил задумчивый взгляд на панораму и посмотрел на Диму, так пронзительно, словно током ударило, и захотелось зажмуриться. Одна секунда, и он опять улыбнулся. – И никакого тебе благородства, одна беготня.
- Наукой доказано, что сказка про колобка – это апологетика гомосексуализма, - серьёзно проговорил Дима.
- Правда? – Александр изобразил искреннее удивление. Дима залюбовался им. По пальцам можно было пересчитать моменты, когда удавалось поймать его удивлённое лицо.
- Нет, конечно. Но мысль интересна, не находишь? - засмеялся Дима.
- Пошли где-нибудь посидим, мыслитель, а то природа настойчиво зовёт, и мешает любоваться пейзажем.
- А что удобнее: работать на кого-то или организовывать свой бизнес?
Хотелось сползти по лавочке на траву и лечь, закинуть руки за голову и смотреть в высокое безоблачное небо. Но Дима не решался, поэтому удобно откинулся на тёплую деревянную спинку и запрокинул голову. Небо расчертил ватный след пролетевшего самолёта.
- Организация своего дела отнимает всё свободное и несвободное время, и утром поспать на рабочем месте будет невозможно. – Александр водил пальцами по Диминой шее, скользил вверх к затылку, а потом опять спускался вниз.
- Откуда узнал? – лениво протянул Дима, жмурясь от удовольствия. Никого не было рядом, никаких праздношатающихся туристов - тихий сквер с видом на красивый дом с садом, заросшим оливами, сладковатый горячий воздух и рассеянные прикосновения пальцев. – Лида заложила?
Александр усмехнулся и, наклонившись, поцеловал Диму в висок.
- Сам видел, как ты сопел, спрятавшись за монитором.
- Вот же блин! Стыдно мне… типа.
- Я тебе верю, почти.
- Не могу я утром жить. Злобный зомби, - Дима повернулся лицом к Александру и провёл пальцем по его нижней губе. - Вот в десять со мной уже можно нормально разговаривать. Зато ночью люблю колобродить до утра и неплохо соображать.
- Эту бы энергию да на пользу родине… - Александр лукаво улыбнулся, как всегда это делал перед поцелуем. Дима по инерции приоткрыл рот и широко улыбнулся, поймав себя на столь откровенном приглашении.
- Вот бля… привычка, - выдохнул Дима, уже чувствуя дыхание Александра на своём лице.
Целовались долго, пока рука, опирающаяся на спинку лавочки, не затекла. Дима глубоко вдохнул и обнял Александра за шею.
- Здорово, - прошептал он и закрыл глаза. – Я бы хотел, чтобы так было всегда. Я такой глупый, ты такой мудрый… не хочу взрослеть.
- Дело не во взрослении, а в приоритетах. Твой характер уже сформирован, можно лишь слегка подкорректировать, а поменять – нельзя.
- А Марк был твоим ровесником? – Дима закусил губу, сообразив, что спросил то, что не хотел в принципе спрашивать. Всплыло из подсознания.
Александр снисходительно посмотрел на Диму и кивнул.
- Я не обращал внимание на тех, кто младше меня больше чем на три года.
- Ух ты… - Дима смутился и отвёл взгляд. Вдалеке по дорожке прогуливалась пожилая пара немецкого пошива с маленькой резвой собачкой. Собачка отчаянно рвалась в сторону обнаглевших от непуганости голубей. Женщина с интересом смотрела в сторону Димы с Александром и не отводила глаз, как случалось чаще всего. Дима мгновенно проникся к ней симпатией и уважением. – Значит, я исключение?
- Ты откровение. – Александр взял его руку, перевернул ладонью вверх и приложил свою. По длине пальцы оказались почти одинаковыми, а по ширине разница была значительной.
- Особенный?
- Единственный.
- Ты меня сравниваешь с Марком? Или другими… твоими?
- Я не помню Марка. Это было слишком давно. Если я ухожу, то больше не возвращаюсь.
- А второй шанс? Вторая попытка? Право на реабилитацию? Или приговор обжалованию не подлежит?
- Чтобы вынести приговор, нужен состав преступления, разбирательство в суде, показания свидетелей и последнее слово. Это длинная и неприятная процедура. Но если механизм запущен… можно и сократить.
- Я не люблю юриспруденцию, - поморщился Дима и опять поднял глаза к небу. – Я со всеми расходился как-то незаметно, без всяких разбирательств. Просто однажды понимал, что всё, хватит, и со мной соглашались. Больше не хочу жить так: разделяя то, что хочу, и то, что должен. Или всё, или ничего - никаких компромиссов.
- Гордый мальчик, - Александр привлёк Диму к себе и опять поцеловал. – Ты заслуживаешь самого лучшего.
- Тебя… хочу тебя.
- И меня тоже, - засмеялся Александр и потрепал Диму за ухо. – Гулять пошли, дома будем сидеть на лавке.
- Эх… - вздохнул Дима, пружинисто вскакивая на ноги. – Носил бы меня ещё кто-нибудь… вот это было бы счастье!
- Не видать тебе счастья, как своих ушей, птица моя.
- Вот подбодрил, так подбодрил! Твоё напутствие – прям волшебный пендель для скорости.
Дима не помнил, какой по счёту это был оргазм. Один шёл за другим, с небольшими перерывами на какие-то конфеты, которые валялись по всему полу в разноцветных фантиках. Накрывал, уносил и заставлял забывать о предыдущем, обо всём. Дима даже имя своё забывал, и ему казалось, что он конфета, которая медленно тает, томно растекается по горячей коже Александра, вязкая, сладкая - молочный шоколад.
Александр рассказывал смешные истории из своей профессиональной жизни, из студенчества, и Дима смеялся так, что лёгкие начали болеть, и что-то тоже рассказывал, а потом опять забывался… и шоколад тёк по телу, по венам, и перед глазами танцевали отсветы блестящих вкладышей, красные, жёлтые, синие. Дима закрывал глаза, закусывал губы, скользил руками по липкой упругой коже и просил ещё, ещё… ещё…
- Ты же не любишь сладкое?
Александр увлечённо облизывал Димины пальцы и водил руками по его бёдрам, вновь возбуждая.
- Не люблю, - пожал он плечами и, оставив в покое пальцы, наклонился к щеке, которая тоже, по всей видимости, была в шоколаде. – Я люблю сладкого.
Дима засмеялся и закинул ноги Александру на поясницу, стал медленно двигаться, чувствуя ответное возбуждение.
- В следующий раз хочу йогурт… - прошептал Дима, дотянувшись до уха Александра, и игриво прикусил его за мочку, – и Венецию… гондолы, маски, карнавал… секс… и ещё раз секс…
- Может, начнём в обратном порядке? – переворачивая Диму на живот и целуя его в затылок, засмеялся Александр.
- Да, можно, - выгибаясь, выдохнул Дима и шире развёл ноги, - эх, раз, ещё раз… ещё много-много раз…