Когда идёт дождь
1
Дождь шёл с начала недели. То, усиливался, превращаясь в настоящий ливень, то, назойливо моросил, непрестанно капая на нервы. Город превратился в серую грязную дыру, которая постепенно затягивает все чувства, мысли и воспоминания.
В такое время, года не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Серый тоскливый день постепенно переходит в тёмную холодную ночь.
Вся одежда была пропитана запахом неутихающего дождя и, приходя, домой я, сразу зашторивал все окна, чтобы в мою тихую обитель ни за что на свете не проник ни звук, ни вид этого осеннего всепоглощающего дождя.
В обед всё же пришлось выбраться из офиса в ближайший супермаркет. Я купил пару булочек, коробку молока, чтобы удобнее было пить и пачку сигарет. За окном дождь немного смолк. Покупатели разговаривали тихо, - шёпотом, как в библиотеке.
- С вас сорок три девяносто, - протянул молодой парень у кассы.
Я отдал сотню, подождал, пока тот даст мне сдачу, и поспешно выбежал на улицу.
Дождь стих, но окончательно не прекратился. Я раскрыл свой зонт, и не спеша пошёл вдоль магазинов. С самого утра дождь выдавал попеременно такие ливни, что к обеду немного выдохся, и сейчас лишь назойливо моросил. Я остановился и закурил. Вдыхая запах осени через фильтр, я понемногу успокаивал себя, отрицая всякую личную ненависть к этому времени года.
В раскрытый зонт неслышно бились капли, они ни о чём не говорили, они приказывали только молчать. Я глубоко затянулся и с облегчением выдохнул, работать предстояло ещё пол дня, а на уровне солнечного сплетения уже чувствовалось что-то похожее на тоску.
Нет, - успокаивал я сам себя, - это только дождь.
Высшего образования я так и не получил, хотя проучился четыре курса на
экономическом факультете. Ещё год шлялся без постоянного места работы, подрабатывал везде, где только можно было. За год сменил четыре профессии. Пытался, наверное, бунтовать с обществом, с установленными им нормами поведения и законами жизни, а получилось – бунтовал сам с собой. Думал о прекрасном будущем, о путешествиях о приключениях, о верных друзьях, но в итоге я не получил даже этих, как мне казалось, верных друзей. Хотя приключения, если эти происшествия так можно назвать в моей жизни всё же появились, хоть и очень и очень странные.
Меня зовут Айк, и вот уже два года мне идёт третий десяток. От жизни, в принципе, я многого не прошу, но оказывается, многие хотят что-то от меня. Я же живу на среднюю зарплату, которая позволяет мне снимать хорошую квартиру, а иногда и хороших девушек. Друзей, к сожалению, не имею, наверное, в этом просто нет необходимости. Ну, просто так в жизни бывает: живёшь, живёшь, а потом, как-то неожиданно понимаешь, что у тебя нет друзей. Многим почему-то, оказывается, очень сложно объяснить, почему у меня, их нет. Ну, нет и всё тут. Этого не объяснишь.
Я сам подогнал под себя эту жизнь, подогнал по ближе к реальности, к удобству. И всё это как бы убого и серо не выглядело, я строил всю свою сознательную жизнь.
Я сам, своими руками разрушил то, о чём мечтал, и жалею об этом, но всё же не на столько, чтобы хоть что-то изменить. Я сам выбрал эту тоску, и дни, полные постоянного напряжения, ослабить которое способен лишь алкоголь и секс.
Примерно вот в такой формуле я могу охарактеризовать всё мое настоящее существование. Хотя, кто знает, почему именно так мне хочется об этом рассказать. Ведь всё это можно подать совсем с другой стороны и выглядеть это будет иначе. Я даже не пытаюсь говорить, что всё так и есть, как было изложено, потому что пишу я под впечатлением собственного удовлетворения и не больше того.
Я часто задаюсь вопросом «кто я?». Но никогда не могу ответить на него хоть одно однозначное и законченное предложение. Только я начинаю, как понимаю, что перед этим надо задать другой вопрос, убедившись, что я – это я? Но и этот вопрос не подтверждает, а лишь даёт ещё больше неизвестности в моём существовании.
А что вообще я могу знать о себе?
Зачем я родился? Чтобы есть, и пить, а потом опохмелиться? Именно поэтому пытаюсь по реже задумываться о смысле жизни, ведь всё это сводиться к незамысловатым формулам, которые сопровождают нас всю жизнь.
Каждый выбирает свой кошмар - тот, который ему ближе. Я выбрал этот.
Я заочно благодарю свою подругу за то, что вовремя оставила меня, иначе наши двусмысленные отношения могли зайти опасно далеко.
И вот я снова один. Но одиночество меня не угнетает, напротив я стремлюсь к нему. Иногда со мной рядом спят разные женщины, но в основном я один. Они иногда приходят и остаются на ночь. Потом завтракают и уходят.
Так же вокруг меня царит такая стабильность, которая даёт мне возможность как разбрасывать камни, так и усердно работать и строить своё среднестатистическое будущее. И что бы ни произошло – я всегда возвращаюсь к самому себе. Ни с кем и ничем не связанный.
Я – нормальный человек с самыми обычными мыслями в голове. Сам я себя воспринимаю, как некую неизбежность – и уживаюсь с нею совершенно естественно.
И всегда повторяю одно: каких бы изменений человек не хотел, к каким бы приключениям не стремился, вернуться к привычному – высшая цель всех этих изменений, подрывая тем самым устоявшуюся теорию Маслоу о самоактуализации.
Со мной мало кто говорит обо мне. Кроме дежурных фраз «как у тебя дела?» или «почему такое плохое настроение?» я не слышал ничего. Нет, я не прошу кого-то анализировать свои собственные действия и давать мне оценку. Просто я живу так непосредственно, что мало кому интересно, что у меня внутри.
В офисе было светло и спокойно. Обстановка по-обычному рабочая. Ни шума дождя, ни сырости за окном, всё как надо, - но это лишь иллюзия спокойствия. Здесь всегда понимаешь, что за пределами его дверей совершенно другой мир – реальность. Но реальности мне и с лихвой хватало. Так что жаловаться было не на что.
Я выпил молока и съел одну булочку, – внутри стало потяжелее.
Компьютер смотрел на меня своим бездушным голубым экраном.
Мне уже начало казаться, что эта осень никогда не кончится. В голове постоянно маячили отрывки жаркого лета и грядущей весны. Я просто жаждал чего-то тёплого, уютного, но сам ещё не мог определиться чего именно. Вот так тупо и сидел, размышляя, будто перебирая воспоминания о будущем.
Я долго и усердно пытался сосредоточиться на работе, но у меня ничего не получалось. Я снова отпил молока и съел ещё одну булочку, но легче не стало. После вчерашней гулянки мой организм требовал холодного пива. Что не говори, понедельник день не из лёгких во всех отношениях, и привыкнуть к нему невозможно. Через час такого мучения я решился выйти покурить. Дождь будто преследовал меня, хотя утверждать, что у него на это были свои скрытые причины, я не решаюсь. Он словно мировой судья уравнивал всех перед его сколькой и мокрой структурой. Но город, казалось, его не замечал. Люди с обычным настроением и с той же скоростью, как и всегда, шли по своим повседневным делам, кто с зонтами, кто без, но выглядело это всё так, будто дождь их совсем не волновал, будто все эти три недели были в порядке вещей. «А, может быть, они привыкли? » – прозвучало у меня в голове. «Только бы я не привык».
Ненавижу дождь.
Привычка – самая страшная вещь в жизни. И самое ужасное, когда любовь уходит, а остаётся лишь привычка, а отсутствие любви – это уже самая сильная мука, как говорил Де Карт и Казанова. Такое в жизни было, наверняка, у каждого. И у меня это тоже было.
Долгий и нудный рабочий день, который ещё с утра не предвещал ничего импульсивного и необычного, оправдал себя. И не выдержав, я всё же первым делом устремился в бар у самого офиса. На улице всё ещё шёл дождь, но на проклятие его у меня сегодня уже не было сил. Через минут десять я уже заказывал большой бокал холодного пива, о котором грезил с самого утра.
В бездушном помещении, где никому не до кого нет дела, я достал из своей походной и верной сумки пачку Marlboro и, открыв, Никоса Казандзакиса, бегло пробежал глазами несколько уже прочитанных вчера строк. Закуриваю, начинаю долго и мучительно перебирать сценарий завтрашнего дня. Но надолго на этом не зацикливаюсь, ведь план рабочего вторника не так уж велик, как кажется. Вот вторник день намного ужаснее понедельника, - во вторник не произойдёт совершенно ничего. Это по десятибалльной шкале самый наиобычнейший день в неделе. За этот день никто никогда не волнуется, по изложенным мной выше причинам.
Ещё много мыслей крутиться у меня в голове, из-за них я никак не в состоянии сосредоточиться на тексте книги.
Мой взгляд падает на парочку, чей столик стоит прямо напротив меня. С виду самая обыкновенная пара, но, всмотревшись, сразу ощущается некое напряжение в их поведении. Девушке на вид лет двадцать, парень может чуть постарше из-за его роста и лица, которого я не могу разглядеть, так как он сидит ко мне спиной. К ним подошла официантка, и парень заказал за двоих, девушка же не обмолвилась ни словом. Он постоянно жестикулирует, шутит, громко смеётся, пытаясь, видимо, этим вывести девушку на словесный контакт, но у него ничего не получается. Она молчит. Даже не улыбнётся и не посмотрит в его сторону. Ест какой-то холодный овощной салат, запивает пивом, не поднимая глаз на распинающегося перед ней мальчишку. Я же пью пиво и делаю вид, что читаю. Для сегодняшнего вечера Казандзакис всё же тяжёлая вещь, но лишь он способен разбить противно-тянущийся вечер понедельника. Моё внимание полностью занимает сама вечерняя обстановка этого бара. Из динамиков на стене звучит New Stories Марка Силза, что не характерно для этого заведения, бармен с какой-то вальяжной дамой тихо разговаривает у стойки, а этот парень, который сидел с девушкой напротив, идёт в туалет. Я огляделся вокруг и увидел, что несколько молодых ребят точно так же, как и я за кружкой пива заканчивают тяжёлый день недели. Я снова погружаюсь в чтение и теперь успешно. И всё это под Марка Силза.
Через минут десять подходит официантка, и заменяет мне пустой бокал на новый, наполненный, светлым пивом. Я отвлекаюсь от книги, поднимаю на неё взгляд, и она, улыбнувшись, уходит к другому столику. Я делаю большой глоток этой божественной золотой жидкости и замечаю на себе сосредоточенное внимание. Такое чувство как будто долго спишь, а потом внезапно просыпаешься оттого, что на тебя кто-то пристально смотрит. Я оглядываюсь и понимаю, что смотрит на меня та девушка, которая так изводила молчанием своего разговорчивого собеседника. Две-три секунды она разглядывает моё лицо – вдруг еле заметно улыбается. Необъяснимое ощущение – словно она сама выбирала меня. Будто она наблюдала за мной, а не я за ней. Странная дрожь в душе от такого пристального взгляда, такой я ещё никогда не испытывал, словно парализовало всё тело. И тут я ощущаю, что нахожу в ней что-то знакомое и начинаю перебирать в памяти все возможные варианты, но наталкиваюсь на тупик. Мозг никак не может выдать мне обстоятельства нашего знакомства, но это лишь придаёт мне уверенность в том, что я точно её знаю. И понимаю, что она, смотря на меня, чувствует то же самое.
Да, мы точно знакомы. Но кто она? Может, мы были знакомы в прошлой жизни?
Я снова опускаю глаза в книгу, но мне это не помогает. Я чувствую, что она всё ещё на меня смотрит. «Ну почему я такой кретин! Ну, улыбнись, ну подойди к ней, балбес! Ты не умрешь, произнеся банальную, но многозначащую фразу «мне кажется, мы уже знакомы». Ну что ты сидишь и делаешь вид отрешённого от всех земных дел человека, читающего «Последнее искушение Христа», что уж библию в бар не взял»?! Я упрекаю и наталкиваю себя на действие, но у меня всё равно ничего не выходит. Иногда такое бывает, когда ты принимаешь определённую позу, и тебе хочется застыть в ней навсегда. Мы молчим и смотрим друг на друга. И ни она, ни я не делам ничего для того, чтобы сблизиться и всё-таки решить вопрос, терзающий нас обоих. И всё же я решился. Что мне было делать? И я уже встал, чтобы подойти к ней и в этот момент её друг вернулся за столик, и девушка опустила глаза. Я одним глотком осушил бокал с пивом, кинул книгу в сумку и выбежал на улицу.
К чему всё это? Зачем влезать без спроса в чужую жизнь? Ведь я уже не помню, откуда я её знаю, и раз забыл – значит так надо. ЗНАЧИТ, НАДО БЫЛО ЗАБЫТЬ.
- Значит, надо было забыть, - я произношу эту фразу вслух и мне становиться немного легче от неловкости собственного положения, - значит, надо было забыть.
Я подхожу к автобусной остановке и жду, чтобы кто-нибудь забрал меня из этого мира и перенёс в другой, где нет этого проклятого дождя.
Дождь, как некий шифон, который накрывает город и тем самым погружает его в потусторонний мир. Мы всё видим и чувствуем через этот шифон, но ничего не можем сделать. Он нас парализует и не даёт больше воли, устанавливает свои правила, свои законы. Но действует так, будто подчиняется высшему разуму, благодаря которому ему подчиняемся и мы.
2
Через неделю дождь усилился. Он поглотил меня целиком, и теперь, проклиная его каждое утро, я уже осознаю, что он начинает проникать в меня, а я в него. Мы принадлежим, друг другу и становимся одним большим целым.
Когда идёт дождь, в моё сознание начинают пробираться какие-то существа из другого мира. Они шуршат, ёрзают, перемещаются в хаотичном порядке и постоянно шепчутся. Они шепчутся на непонятном мне языке.
То, что они говорили, даже не было похоже на какой-либо язык, скорее это напоминало свист, харканье, оскал и сопение. И всё это соединялось в один гул – тихий гул, который стоят в моих ушах.
Избавиться от них – труда не составляет. Надо всего лишь выпить большую горячую чашку кофе и выкурить две сигареты.
Через некоторое время я вдруг начал понимать их. Я и сам не знаю, как это произошло. То ли они стали говорить на каком-то знакомом языке, то ли я сам стал понимать все эти сопения, свисты, харканья. Я стал понимать, о чём они шепчутся. В основном они шептались о дожде. Но иногда я слышал от них о какой-то неизвестной мне разноглазой девушке.
По холодным осенним ночам мне часто снился один и тот же сон.
Я шёл по длинной винтовой лестнице куда-то вверх. Шёл, шёл, но сам не знал куда, будто какое-то внутреннее желание повелевало моими ногами, и я шёл. В густом полумраке я видел лишь ступеньки, и выложенные камнем стены. Я трогал их и ощущал жуткий холод, этот холод проникал в меня и тогда я начинал идти всё быстрее и быстрее. Я слышал за этими стенами глухой шум, напоминающий дождь. И осознавая это, мне хотелось остановиться. Я не хотел идти на встречу дождю, мне хотелось остаться там, где холодно и темно, но ни за что на свете больше не встречаться с дождём. Но я не мог. Ноги сами несли меня на встречу неизбежному.
Это всего лишь один из вариантов этого сна, а на самом деле их очень много – они все разные, но смысл в них один и тот же – я иду, сам не зная куда, но там, в неизвестности меня обязательно ждёт только дождь и жуткий страх.
Все эти сны и мысли, будто полуистлевший хлам неизвестного назначения. А я копаюсь в нём, пытаюсь из всего из этого выбрать что-то полезное, что-то, что ещё не успело разложиться, и применить это в жизнь, сам, ещё не зная, что из этого всего может получиться.
Я по долгу лежу утром и вспоминаю все сюжеты сна, пытаюсь найти в этом хоть какую-нибудь лазейку, чтобы понять, что это всё значит. Но что не говори, а сны – это только сны. Как не беги за ними вдогонку - не добежишь, не дотянешься.
Сегодня день начался без дождя. Ночью его, видимо, тоже не было – это давало надежду на удачный рабочий день. В офисе царила непроникновенная сухая тишина. Она нарушалась лишь клацаньем кнопок по клавиатуре и жужжащей распечаткой принтера. Это был для меня особый мир, совершенно не связанный с реальностью. Здесь никто никогда не здоровается и не прощается, здесь вообще мало разговаривают и всё по делу. Но лишь именно в этом помещении я чувствую себя защищённым от всех напастей человечества. В обед я снова купил коробку молока, пачку сигарет и несколько булочек с сыром. Одну, правда, мне всё же пришлось скормить собаке у магазина. Выглядела она, так же как и я – такая же неприкаянная, лохматая с ясными голубыми глазами. Она не просила, а я угостил её ещё тёплой булочкой с сыром. Она не увязалась за мной, не скулила, а лишь облизала мне руку на прощанье и снова свернулась в калачик у самой двери. Ей ничего ни от кого не надо – она сама по себе, никем и ничем не связана.
Я печатал и думал о том, как закончу рабочий день в баре «Маркет». Может я снова встречу там эту загадочную молчаливую девушку, у которой такое знакомое лицо? И всё же я склонен утверждать, что сделал всё правильно, что тогда, когда она на меня смотрела, я так и не подошёл к ней. Но неуверенность в правильности моего решения преследовала меня ещё долго. Ну что бы было, если бы я всё же подошёл? Была бы нелепая ситуация с объяснениями с неизвестными людьми. Мне бы обязательно пришлось объяснять её другу, что я её знаю, но не знаю, откуда, она бы молчала и смотрела в тарелку с салатом. Чушь. Хорошо, что не подошёл. И всё же я её откуда-то знаю.
Вот бы оказалось в итоге, что я когда-то уложил её в пастель, но не запомнил ни её имени, ни нашего знакомства. Или всё же в детстве? Это самая плодотворная пища для воспоминаний. И просто наверняка – детство! Мы знали друг друга, потом разъехались кто куда, а теперь лет через пятнадцать не можем вспомнить, откуда друг друга знаем. За этими размышлениями я много напортачил в тексте и мне пришлось всю вторую половину дня править собственные ошибки.
И рабочий день завершился в «Маркет». Я всё же надеялся встретить её, но день прошёл зря. И когда я поймал себя на мысли, что постоянно ищу с ней встречи, мне стало немного жутко. Теперь я понимал это чувство, о котором говорил Ницше. Я застал себя за смотрением в бездну*.
* Имеется в виду фраза Фридриха Ницше: «Когда долго смотришь в бездну, бездна начинает смотреть в тебя».
3
Сейчас бы жаркий июльский день. Такой, от которого пот скапливается у плеч, а потом скатывается под футболкой к пояснице. Вдохнуть запах выжженной травы и почувствовать песок в шлёпанцах. В такой день было бы приятно сидеть под каким-нибудь деревом, пить холодное пиво с Хемингуэем в одной руке и сигаретой в другой. Но сейчас конец сентября и до жаркого июльского денька очень и очень далеко. Мне приходиться терпеть бездушный дождь и верить в то, что всё это скоро закончиться. Таков мир и telle est notre vie (такова наша жизнь).
Я купил пару осенних ботинок, уселся в кинотеатре на последнем ряду на просмотре какого-то фантастического боевика и стал думать …
Я – человек, живущий на планете земля.
Я – мужчина, который всю свою сознательную жизнь живёт в весёлом ожидании счастья, сам, ещё не определяя для себя, что есть «счастье».
Каждый день я ожидаю чуда, - но это лишь проверка моего терпения, а вовсе не веры. Наверное, поэтому и живу, что постоянно жду.
А жду я чуда – бесформенного, иногда, в воображении, размытого мутной краской, но обязательно большого и доброго. И, конечно же, оно должно произойти совершенно внезапно.
Но как оно произойдёт внезапно, если я его постоянно жду? Наверное, поэтому оно и не происходит.
Размышления о том, кто я есть занимали меня всё с большим интересом, и я пытался подойти к этому вопросу с самых неожиданных сторон.
Я – человек, который долго и упорно для собственного сознания жил во лжи.
Я лгал сам себе, что умею любить.
…прошло несколько секунд, и я задумался ещё упорнее. Нет. Всё же лгал. Это грустно.
И вот в этот самый момент я увидел её. Она прошла на несколько рядов вперёд и, усевшись с самого края, повернула голову и посмотрела на меня. Да, это была она. Хотя в тёмном зале кинотеатра мне было трудно вообще кого-либо узнать, но я не только увидел, я что-то почувствовал. Некий природный магнетизм, который исходил от одного её присутствия. И что-то в этот момент должно было произойти. Вот – вот … именно в эту секунду. Но секунда прошла, и ничего не произошло, ничего не случилось. Я даже не знаю, чего я ждал, но это так и не случилось. Мне всё больше становилось не по себе. Если бы даже сейчас рухнул потолок и обвалились стены, то стало бы на много легче.
Весь фильм я сидел как на иголках. Я хотел подойти, но меня всё время что-то удерживало. Когда всё закончилось, я вышел в холл и решил её подождать. Она вышла почти самой последней и незамедлительно направилась в мою сторону. И в тот момент, когда мы встретились взглядами, я заметил разницу в цвете её глаз. Один был голубым, а другой карий, почти жёлтый.
Мы стоим и молчим. В одной руке и меня коробка с ботинками, а в другого пачка сигарет. И я не знаю, что мне со всем этим делать. Вся эта ситуация как-то невольно рисует в голове что-то очень знакомое, то ли момент из сказки, то ли сюжет какого-то голливудского фильма. Будто всё это уже когда-то было: и девушка с разными глазами, и эта коробка с осенними ботинками. Но эта лишь иллюзия, очень похожая на реальность, но всё же иллюзия. Потом она манящим движением зовёт меня на улицу. И всё это ни говоря, ни слова. На ней были потёртые джинсы, мокасины из мягкой кожи и кожаная куртка дублёная внутри. Девушка повязывает длинный полосатый шарф, расправляет длинные тёмные волосы и одевает перчатки. Я покорно выхожу за ней на улицу, и мы берём курс на бар «Маркет». Так не молчи, скажи хоть что-нибудь. Ведь и так всё понятно, всё открыто, не теряй времени. И вот здесь начинаются незамысловатые рассуждения, воспоминания о прошлом и моя однозначная фраза «я тебя знаю».
Детство – самая плодотворная пища для воспоминаний. В самом раннем детстве мы все считаем, что равны – мы однополы. Наверное, поэтому ты забываешь хорошего друга, который был девчонкой, а потом интуитивно думаешь, что он был парнем. Всё элементарно, но как-то непривычно. Она рассказывала о себе, я о себе. Мы были интересны друг другу. Но когда голые факты, типа жил, уехал…, учился…, бросил…, стал работать…, живу…закончились, мы замолчали.
В баре мы заказали пива и жареные сосиски, потом уселись за ближайший столик и стали слушать по радио «Highway Blues» с Эрни Вотс на саксофоне. Мы выпили по два бокала и заказали ещё. Внезапно мы почти одновременно разбиваем нашу личную тишину, и начинается та самая словесная феерия, о которой можно сказать только одно: повторить такое ещё раз невозможно.
Расстались мы с девушкой с разными глазами уже где-то около одиннадцати. Я посадил её на такси, договорился о следующей встрече и направился к себе домой.
А всё же повезло. День прошёл не зря.
4
Мы встречались с ней почти каждый день. Ходили по улицам города, говорили о своём одиночестве, друг о друге и о прошлом. Иногда во всём её поведении я замечал панические приступы ужаса. И тогда я осмеливался обнимать её, потом она позволяла брать её за руку. Я замечал, как нервно сжимаются и разжимаются в тревоге пальцы маленькой миниатюрной кисти. Потом от трения ладони становились мокрыми от пота, и она отрывалась от меня, протирала свою ладонь платком и снова впивалась мне в руку. Причину её внезапного страха я понять не мог, как не старался. А спрашивать об этом было рано.
Идя рядом с этой разноглазой девушкой, я чувствую, как странная смесь горечи и облегчения переполняет меня.
И мы шли с ней вдвоём по дороге в никуда, как два одиночества, как стрелки часов, которые встретились всего лишь на несколько мгновений в сутки. ДЕВУШКА С РАЗНЫМИ ГЛАЗАМИ и ПАРЕНЬ, СМОТРЯЩИЙ В БЕЗДНУ.
У неё было много имён. Кто-то называл её – одиночество, кто-то осень, кто-то тишина, а я – девушкой с разными глазами.
Через некоторое время, а конкретнее в середине октября она сама изъявила желание побывать у меня дома. Всё это было как-то естественно. Мы оба хотели быть ещё ближе. И если бы этого не произошло, то я чувствовал бы, что упустил что-то очень важное, что уже никогда бы не восполнил в последствии.
Она осторожно прошла через порог и осмотрелась.
У меня в квартире побывало много девушек, и каждая оставляла здесь частичку себя. Так им было легче уходить, а мне сживаться с их уходом. Каждый год уносил из этой квартиры что-то важное, чтобы мне было легче забыться. Больше всего она напоминала музей, хранилище каких-то тайных знаний, куда тихонько, чуть не на цыпочках, заходят посвящённые посетители и со специфическим любопытством в глазах разглядывают экспонаты, ценность которых понятна лишь специалисту. По ночам в ней было холодно и одиноко, может, поэтому все мои спутницы и уходили. Это одиночество жило како-то особенной собственной жизнью. И иногда мне казалось, что именно этот холод от живого одиночества натолкнул нас друг на друга. Она знала куда идёт. Она хотела меня не меньше чем я её.
Вместе с ней ночь казалось не такой холодной. В ней было что-то особенное. Что-то такое, что я даже не могу изложить словами. Взгляд её разноцветных глаз брал за душу и проникал в самое сердце.
Мы лежим в постели и смотрим друг другу в глаза. Её хрупкое тело излучает нежное тепло, а взгляд просто пылает какой-то космической энергией. Она надкусила яблоко и даёт надкусить его мне. В этом во всём есть что-то символическое и чертовски приятное. Будто мы надкусили сердца друг друга. Так мы долго лежим в темноте и передаем, друг другу тепло и молчим, каждый, лелея своё собственное одиночество.
Ночь ещё только начинается. За окном монотонно тарабанит осенний дождь, а мы тихо думаем друг о друге. На моём ночном столике лежит недочитанная книга Казандзакиса. Она берёт её в руки и открывает. Потом закрывает и смотрит на обложку. О чём-то задумывается, но не надолго. Она снова открывает и начинает читать. Я вижу выражение её лица. Она читает медленно, вдумываясь в каждое слово. Глаза по страницам не скачут, она считывает строчку за строчкой. Длится это достаточно долго. Я прижимаю её к себе и, закрыв глаза, погружаюсь в глубокий ровный сон.
…я иду по винтовой лестнице и слышу, как за каменными стенами шумит дождь. Я иду и слышу голос. Голос этой разноглазой девушки. Она читает.
«…Не иначе как дьявол, один из тех семи, толкал и заставлял её говорить с этим мужчиной, искушая его.
- Многие часы уходили у тебя на то, чтобы забраться на первую ступеньку. Потом вторая, и, наконец, третья, где неподвижно сидела я в ожидании. И тогда…
- Замолчи! – вскрикнул Иисус, пытаясь остановить её. – Не надо больше!
Лицо Магдалены горело, отблески пламени лизали её глаза, губы, подбородок, обнажённую шею. Она взяла несколько лавровых листьев и, вздохнув, бросила их в огонь.
- И тогда ты брал меня за руку – да-да, Иисус, ты брал меня за руку, мы спускались во двор и ложились на камни пятками друг к другу. Мы чувствовали, как через подошвы ног сливается тепло наших тел, поднимаясь, всё выше и выше – к бёдрам, чреву … мы закрывали глаза и …
- Нет! – снова вскрикнул искушаемый и поднял руку, чтобы закрыть ей рот, но, испугавшись скверны, тут же отдёрнул её.
Женщина вздохнула и продолжала почти шёпотом.
- Никогда за всю свою жизнь я не испытывала такого счастья. И с каждым новым мужчиной я жаждала обрести его снова, Иисус, но мне этого так и не удалось.»
Голос из неощутимой тьмы звучал как-то особенно отчётливо. Слова, будто приобретая физическую форму, касались моего лица, губ, глаз. Но разглядеть сам источник этого звука я так и не мог. Будто тьма сама говорила со мной. Я закрываю глаза, и эта тьма престает иметь границы – теперь она внутри меня и голос тоже. И я чувствую относительный покой, какой только можно чувствовать внутри необъяснимого, но желанного.
Голос исчезает, словно бы его и не было, и я понимаю, что пора возвращаться обратно.
Я проснулся около четырёх часов утра. Она не спала. Она смотрела на меня так, как не смотрел на меня ещё никто. В её взгляде было что-то изучающее и нежное, и очевидно она долго ждала моего пробуждения.
5
Два года тому назад, мне казалось, что я могу любить и что я действительно люблю. Но всё оказалось не так. Слишком много я лгал себе, что очень обидно – я думал о себе одно, а оказался другим.
Её звали Мелиса. Мне тогда только исполнилось двадцать, а ей уже на тот момент было двадцать четыре. Мне казалось, что влюбился, ей тоже, но оказалось всё как-то обидно нелепо. Встретились мы в книжном магазине, в котором она и работала. Странный был магазин, да я и сам не знаю, как забрёл в такое богом забытое место. Она продавала странного содержания книги и постоянно сама читала за стойкой прилавка. За эти занятием я её и застал, когда мы познакомились. Увидев её такой, я понял, что просто обязан немедленно с ней поговорить. О чём угодно. Я подошёл к прилавку и, уставившись на нее, стал ждать, пока она не оторвётся от книги и обратит на меня внимание.
Мелиса была замечательной, от её тела исходил ореол какого-то притягательного природного запаха. Меня как-то неожиданно сразу потянуло к ней, и я ни как не мог оставить это без возможного знакомства с этой девушкой. Я купил пару бессмысленных книг, и она сразу всё поняла.
Мы стали встречаться, обсуждать литературу и раз в неделю заниматься сексом. Весь этот распорядок недели она навивала мне сама. Иногда меня манило спросить, почему всё именно так, почему раз в неделю и почему только после десяти. Но потом неожиданно для себя понял, что если всё это станет мне математически ясно, то наши встречи потеряют какой-то необъяснимый интерес. Так продолжалось около двух месяцев, потом она стала ночевать у меня три раза в неделю и тоже строго, только в понедельник, среду и четверг. В выходные я всегда оставался один.
Она любила меня, и я это хорошо осознавал. Ну не так, чтобы я действительно понимал, что с ней происходи, просто я действительно знал, что беру на себя определённую ответственность.
О собственном чувстве я особо не задумывался. Но когда задумался, было уже поздно. Через неделю она переехала ко мне. И я перестал спать.
Даже не знаю почему, но по ночам меня одолевало какое-то смутное и нервозное чувство. Я и не знаю, как это описать по проще, всё это было очень и очень мне не понятно. Мне хотелось куда-то идти, куда-то бежать. Мне хотелось что-нибудь увидеть, что-нибудь услышать, - не так важно, что именно, важно было ощущать, что я ещё одной ногой в реальном мире, который каким-то образом стал исчезать. Даже не знаю, было ли это из-за Мелисы или это со мной происходило что-то необъяснимое, но всё это ужасно меня тяготило.
И вот в одну из таких ночей я уже не мог просто лежать рядом с ней и изображать глубокий сон, я встал и побрёл из спальни на кухню. Я открыл окно и вздохнул ровного ночного воздуха, сел на подоконник и закурил. Я не торопясь, выкурил одну сигарету, но это тревожное чувство меня не покинуло, и я принялся за другую. До рассвета было ещё далеко, а весомая часть ночи уже позади. И это время имело что-то особенно самостоятельное. Что-то чувствовалось в это время суток. Что-то необыкновенное. Как будто попадаешь в другой мир. Где всё то же самое, что и в обычной жизни, но намного спокойнее, разреженнее. Время здесь мёртвое. Оно как будто вообще отсутствует. Мы не замечаем этот мир, потому, что не хотим выпадать из времени. Мы засыпаем и просыпаемся только с рассветом - просто вычёркиваем его из своей жизни.
Так вот я сижу и думаю о себе, о ней, о нас и вдруг понимаю, что всё это полная чушь – сами мысли полная чушь. Ни одна мысль, ни к чему не вела и ничем не заканчивалась. Я выкурил четвёртую сигарету, и мне захотелось вернуться в спальню, нырнуть под тёплое одеяло и обнять ту, что спит со мной в моей кровати. И в этот момент меня что-то остановило, какая-то мысль, которая пулей пролетела через мой мозг и рассеяла все причины моих бессонных ночей. Я хотел вернуться в постель, я хотел обнять её. Но её ли? Я хотел обнять хоть кого-нибудь, я хотел видеть в своём доме хоть кого-нибудь, и чувствовать, что обо мне заботиться хоть кто-нибудь. Я не любил её, просто привык так, что уже не мог думать ни о чём другом. МНЕ НУЖЕН БЫЛ ПРОСТО КТО-НИБУДЬ. Я не имел потребности в этой женщине, мне просто нужна была хоть какая-то женщина, а она для себя решила, что ей будет именно она. И она действительно искренне любила меня.
Я не любил её, но она была мне как-то особенно дорога. Я уважал её, я привык к её присутствию и заботе, я искренне ей доверял, но она была мне не нужна, так как мог быть нужен кто-то другой.
Я прекрасно понимал, что после этого всё будет по другому, что мне обязательно надо ей всё объяснить и мирно расстаться. Понимать то понимал, а решиться на разрушения маленького и крепкого мирка, который она построила у меня в доме, я не решался. Я знал, как она меня любит, и даже был уверен, что она думает, что и я люблю её, поэтому разрушить это было очень и очень тяжело. Мне совсем не хотелось ранить её сердце, и я чувствовал, что с ней после этого может быть. Я понятия не имел когда это всё закончиться, когда она, наконец, сама всё поймёт.
Это всё стало тяготить меня ещё больше, чем мои недавние бессонные ночи. Я просто на самом деле начал медленно сходить с ума. Боже мой, какой же я был трус?!
Я не мог возвращаться домой, я не мог есть, приготовленный ей завтрак, у меня исчезла эрекция.
Нет, я не испытывал к ней отвращения, я испытывал отвращение к себе. Это было отвращение к собственному эгоизму, который душил меня за горло.
Но всё это закончилось. Странным образом, но закончилось.
Так случилось, что она умерла. Наверное, и сама не заметила, просто взяла и умерла. Я даже не знаю как. Тихо, по-свойски. И этим облегчила мне жизнь.
Я понимаю, что звучит это странно, но всё так и произошло, и приукрашивать тут не чего.
Нет, шока у меня не было, как и особых переживаний на этот счёт. Всё это произошло как-то само собой, как будто, так и должно было произойти.
Утром я собрал все её вещи в картонную коробку и, найдя маленькую записную книжечку, стал обзванивать её знакомых. Уже на четвёртом звонке некой Мари я узнал, что это её сестра. Она сказала, что придёт и сделает всё, что нужно.
Всё как-то странно.
Оказалось, что не я один воспринимаю так её смерть.
Мари зашла вечером и забрала её вещи. Мы обменялись парой дежурных фраз, договорились, что встретимся на похоронах и разошлись.
После её ухода я налил целую ванну горячей воды и погрузил в неё собственное пустое и изнеможённое тело. Я пытался расслабиться, но ощущал внутри лишь бессмысленную пустоту. Я лежал и ждал, что кто-нибудь придёт и скажет мне, что я должен в таком случае делать. Но никто не приходил и я начал сам. Вспоминал всё, до мельчайшей подробности. Как познакомились, как первый раз занимались любовью, как она гладила свои блузки: как скорпулёзно, как тщательно проглаживала складочку за складочкой, как будто это было дело всей её жизни; как укладывала волосы в гладкий пучок перед зеркалом, как красила губы; как писала маленькие записочки, уходя на ночь, или уезжая на выходные.
И вроде всё это должно и составлять эту самую любовь. Но я не любил её. Не любил и всё тут. Просто иногда память требует воспоминаний, вот так и получается – любовь, а не любил. И простыми словами объяснить это невозможно.
Полный идиот и эгоист! К чему же мне интересно ты - тот, который постоянно разбирает и копается в собственном бреду, докатишься с такой вот жизненной философией? Спросил я сам себя. Но ответа не последовало.
У запотелого зеркала я вдруг увидел шампунь. Её шампунь. Как-то так получилось, что не заметил, проглядел и не положил его в коробку и теперь он стоит на этой полке как самостоятельная часть Мелисы. Нет, не воспоминание – что-то реальное и совсем близкое. Я взял его в руки, повертел перед собой: ничего особенного, обычный женский шампунь для укрепления волос голубого цвета. Я немного выдавил на руку и понюхал. Приятный, но всё же химический запах. Выдавил ещё и втёр в волосы, втёр её запах, её чувства, её свежесть после ванной. И чем больше распространялся этот запах, тем сильнее я чувствовал её присутствие. И мне внезапно для самого себя захотелось плакать. Вот так бывает - какая-то случайность задевает самую тонкую сторону души. Вот я – флегматик, когда с близкими случается беда особо не переживаю, а какая-нибудь мелочь вызывает полный прорыв чувств.
Я вышел из ванны, приплёлся в комнату, плюхнулся на постель и стал рыдать. Не просто плакать, а по-настоящему рыдать. Уже к ночи, когда успокоился, позвонил родителям и сообщил, что у меня всё как всегда. Теперь я не лгал себе, потому что всё так и было.
- ВЕРНУТЬСЯ К ПРИВЫЧНОМУ – ВЫСШАЯ ЦЕЛЬ ВСЕХ ИЗМЕНЕНИЙ, - произнёс я вслух и эта фраза будто физически повисла в воздухе.
- А сейчас, что чувствуешь? Больно? – спросила меня девушка с разными глазами, как-то не искренне, но сочувственно.
- Иногда бывает больно, а иногда ничего не чувствуешь. И знаешь, лучше бы было больно, чем чувствовать этот тупой осколок чего-то живого внутри себя. Я сжился с ним – стал одним целым. Он думает, и тогда начинаю думать я, а лучше бы было больно, и я думал бы сам за себя.
Но в этом уже нет ничего необычного. Всем нам сначала больно, а потом мы забираемся, куда по глубже, холим и лелеем свою беду и уже, потом привыкаем, становимся с ней одним целым, а некоторые и частью этого. Они уже вообще не думают, а лишь делают то, что им повелевают. И таких людей даже не тысячи, их миллионы. Вот он Социум – вот она Система, которая способствует интеграции в ней боли и взамен её даёт иллюзию спокойного счастья и превращает человека в бездушную и бездумную часть огромного организма Высокотехнологического развитого Капиталистического Общества.
Она охотно выслушивала все мои нудные истории.
Мне пришло время выговориться, а ей некуда было идти.
6
Вот опять пришли выходные – время для настоящего убивания времени. Убивать время в одиночку я давно научился. Убивать это бессмысленное вялотекущее время можно по-разному. Будь у меня больше желание, то я мог бы написать прикладное пособие «Как, не напрягаясь убить время». И наверняка получил бы за это какие-нибудь деньги, ведь на каждую произведённую бесполезную вещь в нашем мире легко найти своего потребителя.
Лежу и думаю об этом, глядя на дождь за окном, глажу своего кота и иногда разговариваю сам с собой. Таков удел одиночества. К этому легко привыкнуть и трудно от этого избавиться.
ТАКОВ УДЕЛ ОДИНОЧЕСТВА.
В двадцать два об этом, конечно, странно говорить, но уж тут ничего не поделаешь. Я ведь излагаю всё так, как оно есть, и не больше, не меньше. Это совершенно нормально и естественно. Ну, так я думаю.
Как бы там ни было, убивать время в одиночку в выходные я уже привык. А вот вдвоём нет.
У меня в кровати лежала ОНА. Та самая Девушка с Разными Глазами. Она тихо спала рядом со мной, так тихо, что я даже не мог услышать её дыхания, как не прислушивался. Я встал, задёрнул шторы, чтобы не видеть этого проклятого дождя, пробрался незаметно на кухню и соорудил незамысловатый завтрак из двух чашек кофе, тостов с маслом и сыром и вчерашним салатом с курицей.
Значит, всё-таки стоило забыть. Стоило забыть, чтобы вот таким образом вспомнить. Значит, она этого стоила. И моё одиночество того стоило.
Мы позавтракали и снова занялись любовью. Теперь как-то само собой, и всё это было похоже на мягкое движение воздуха. Мы любили друг друга долго и самозабвенно. До обеда убили время – подумал я. Теперь ещё вечер, который рядом с ней я уже не смогу просто убить, я хочу его растянуть так, чтобы в него мог поместиться весь мой незамысловатый мирок.
Мы сходили пообедать в небольшой уютный кабак в двух шагах от моей квартиры, где она уплетала всё, что я ей предлагал. Я люблю, когда у девушки хороший аппетит – это выглядит как-то соблазняющее. Потом в перерыве между ливнями посидели в парке, и выпили по банке пива. А когда неизбежность настигла нас, пошли в кинотеатр. Я уже не помню, что именно мы там смотрели, да смотрели ли вообще, помню, как обмотала меня своим шарфом, как целовала в щёку и что-то шептала на ухо. После кинотеатра пошли в «Маркет» и выпили ещё пива.
Я, несомненно, стал чувствовать к ней что-то на столько мне необъяснимое, что никак не мог привыкнуть к собственным поступкам, мыслям, нежностям. В ней я так чувствовал импульсивность настоящего, что уже не помнил своего прошлого и никак не хотел представлять одинокое будущее.
Мне не было важное её прошлое, её будущее, я хотел чувствовать настоящее, и чтобы она чувствовала его только рядом со мной.
Так мы провели все выходные. А на будни она куда-то исчезала. Видимо учиться, предполагал я. Спрашивать не имело никакого значения. Мне не было так важно, куда она исчезла, мне было важно, что она вернется снова.
Так она исчезал, и приходила на выходные. Мы жили так, как могли, пока шёл дождь. С её присутствием и дождь становился не таким ужасным. Она приучила меня открывать окно и слушать его по ночам.
- Может, я люблю её? – думал я рядом с ней. Но как только она исчезала, и мои предположения улетучивались. Нет, всё же не люблю. Неужели я так и останусь тем, кто постоянно себе лжёт? Тем, кто не способен любить, тем, кто постоянно ждёт неизвестного чуда, которое спит с ним рядом? Наверное, да. Но знаю это не только я. Знает это и ДЕВУШКА С РАЗНЫМИ ГЛАЗАМИ.
Какой же я идиот?
Но когда я это понял, было уже поздно.
7
Я сижу в баре «Маркет», пью пиво и думаю о ней. Она исчезла и больше не вернется. Я это знаю.
«Какой же ты кретин! Ну что ты сидишь и думаешь - это ничего не решит! Ты всё знаешь, ты можешь её найти, пусть ещё не знаешь где, но ты сможешь. Ну что ты сидишь?» - Я бесконечно наталкиваю себя хоть на какие-нибудь действия, но всё безуспешно. Она ушла и я снова один. И куда ни двигайся, сколько не беги вокруг меня одна пустота.
- Вернуться к привычному - высшая цель всех изменений, - произнёс я вслух.
Проходившая мимо официантка поглядела на меня как на сумасшедшего.
Я долго рылся у себя в голове, всё искал причины её исчезновения, но мысли лишь приносили физическую боль, которую я немедленно заглушал алкоголем. Почему хотя бы не сказала, что уйдёт? Почему?
- Может потому, что хотела оставить надежду на то, что ещё ничего не закончено? – подумал я.
Дождь перестал. Может, конечно, ещё чего-то и хотел от этого города, но уже не мог. Он иссяк - полностью обесточил сам себя. Погода подходила к зиме, а я хотел вернуть всё назад – к осени, к ненавистному мне дождю.
Мир без дождя – это уже не мой мир, не моя реальность.
С мыслью этой, которая не несёт ни грусти, ни радости, я уже собираюсь сделать первый шаг назад, к прошлому и тут меня будто осеняет.
Я обязательно поеду за ней. Это точно. Я обязательно верну её и она, я знаю, хочет вернуться и быть со мной. Но позже, не сейчас. Я всё понимаю. И когда её найду, а я её точно найду, то назову её по имени и скажу:
- …, я люблю тебя.
А я ведь действительно её люблю. Теперь я это чувствую. Чувствую, любовь – вот она и я люблю.
Нет, всё же не стоит возвращаться к привычному, стоит эволюционировать и расти. Не стоит срастаться с собственной болью и думать, что всё это лишь часть тебя и всё пойдёт так, как и было. Нет, это не так. И я это понял. Хоть и не вовремя, пусть для этого мне понадобилось достаточно времени, но я понял.
И вот тот же Ницше с его безгранично – мыслящей фразой про бездну имеет ей противовес: «Всё, что нас не убивает - делает нас сильнее!»
«…«Почему дыхание Яхве не может быть нежным ветерком, прилетающим к нам с Великого моря?» - размышлял сын Марии. Он хотел было поделиться этой мыслью со своим спутником, но не смог раскрыть рта. «Почему бы ветру Яхве не наполнять водой пересохшие колодцы? Почему бы Господу не любить зеленеющие побеги, не жалеть человека? Если бы хоть один человек смог приблизиться к Нему, упасть Ему в ноги и, прежде чем обратиться в пепел, поведать о людских страданиях, о мучениях земли и зеленеющих побегов»…»
Я закрыл книгу, отложил её в сторону и, зарывшись поглубже в подушку закрыл глаза. Я уснул и до рассвета не видел ни единого сна.
«Варенье всегда на завтра», как говорила королева в сказке «Алиса в стране чудес». Завтра я поеду её искать.