Сказки для Евгении. Ч. 1. Гл. 1. Четвертый этаж

Алена Ушакова
Часть 1. Университет

Четвертый этаж



«Осень рождает грустные мысли», - подумала Женя, с треском закрыв  ярко зеленый полосатый зонт, напоминающий большой перезрелый арбуз. Нет, это не осень, это дождь нагоняет печаль. Оказавшись в тепле и стряхнув прозрачные капли с сумочки, девушка  торопливо застучала каблучками туфель по цементным плиткам и серым щербатым ступеням. Быстро преодолев несколько лестничных пролетов, она остановилась как вкопанная. Петр I сверлил ее диким взглядом, а его вскинутая в экспрессии рука, казалось, была готова обрушиться на Женькину бедную голову. Девушка  замерла в нерешительности.

- Что, Евгения, восторгаетесь нашим новым шедевром? – рядом с ней на последнем перед четвертым этажом пролете оказался неслышно спускавшийся вниз профессор Володин. – Представляете, в деканате считают, что это, с позволения сказать, произведение живописного искусства должно подвигнуть  студентов к еще большей любви к нашей бессмертной дореволюционной отечественной… А  вы как считаете?

В густой бороде профессора, известного этнографа, пряталась лукавая улыбка. И Жене живо вспомнилось, как в первую в своей жизни, зимнюю сессию она смешно «плавала» на его экзамене по истории первобытного общества, а на экзамене по этнографии взяла бесспорную пятерку.

- Пожалуй, должно подвигнуть, - ответила неуверенно Женя Володину, почти также неуверенно, как несколько месяцев назад на его же сногсшибательное предложение стать в будущем антропологом. Для этого, правда, кроме исторического факультета, на котором она отучилась всего год, следовало окончить еще курс медицинской академии.

– Хотя… - Девушка улыбнулась, разглядывая помпезный портрет царя - массивную трехметровую картину в грубоватой дубовой раме, которой три месяца назад здесь не было, -  хотя, на мой взгляд,  это полотно более удачно драпирует давно некрашеную стену.

- Вот! Ну, вот же! Что и требовалось доказать! – восторженно воскликнул этнограф, словно только что, как на экзамене, услышал от вчерашней первокурсницы Светловой  правильный ответ. – Абсолютно с вами согласен, Евгения.

Приветливо помахав девушке рукой, профессор продолжил путь вниз. А Женька, легко взмахнув копной белокурых волос,  вновь заспешила по ступеням вверх. Пожалуй, за лето и первые недели сентября она слегка отвыкла от этого маршрута. Как там в песенке?

 
«Поднимись, попробуй на этаж четвертый,
Если очень трудно, сердце береги…
Впереди ступени  лестницы потертой,
Но, ведь, ты историк, взялся так беги…
Ты беги, беги, беги… Курс летит за курсом…
Ты беги, беги, беги… Надо все успеть.
На четвертом этаже радостно и грустно,
Но милей его для нас не  было и нет…»
( Автор приносит свои извинения за использование данного фрагмента С.Д. и В.З. –  авторам этого вполне реального гимна вполне реального исторического факультета не менее реального университета, в котором автору в свое время посчастливилось учиться.)•

А вот и последняя ступень, за которой уже царство факультета. Истертая металлическая решетка, отделявшая место под солнцем знаменитым факультетским курильщикам, тускло поблескивающие пыльные стекла шкафов, таящих богатство местных археологов, и неприметная среди них дверь знаменитого и ужасно любимого каждым студентом археологического кабинета. Серый Волк, в свойственной только ему манере  стремительно пробегавший мимо археологической начинки факультетского пирога и  заприметивший Женю, застывшую на последней ступеньке, немедленно остановился и повернул к ней голову, словно внюхиваясь в принесенный девушкой дождливый ветер.

- Ба! Какие люди! Снегурочка! И что же тебя, милая, сюда занесло в неурочный день?

Женя сделала еще один шаг, окончательно водворившись в царство факультета, и подчеркнуто официально ответила бывшему декану, которого последние два месяца привыкла ежедневно видеть царственно восседавшим на бровке  и облаченным в одни только шорты:

- Я, Сергей Петрович, решила заранее начать готовиться к курсовому семинару по дореволюционной отечественной истории.

- По дореволюционной отечественной…? – Синявин, за глаза называемый всеми студентами не иначе как  Серым Волком, которого ноги кормят, разочарованно сморщился. – А почему не по археологии Среднего Урала? Мне, казалось, Снегурочка, на раскопе совсем недавно ты так неплохо смотрелась!

Женька смущенно опустила глаза. Прозвищем Снегурочка она была награждена  Синявиным же в июле во  время очередной предутренней распевки под гитару у костра за красоту, бесспорную популярность среди мужской части
археологического сообщества …и абсолютную недоступность. Что и говорить, летняя археологическая практика, которой подвергались все вчерашние первокурсники, удалась на славу.

Могильник,  относящийся к т…-ой культуре, раскапывался отрядом К.-В…ой археологической экспедиции уже не первый год, но  богат находками был на удивление. Житие в палатках, в полдне пути от ближайшей деревни, ежеутреннее умывание ледяной родниковой водой, обеды и ужины под открытым небом за большим деревянным столом, «полукаторжная», «негритянская» работа на раскопе, когда с лопатой, а если повезет с кисточкой в руках и, конечно же,  еженочные бдения у костра произвели на первокурсников неизгладимое впечатление. Смешно, но половина их отряда, в том числе и Синявин, были уверены, что Снегурочка в поле не новичок, два года назад со своей одноклассницей Натальей и приятелем  Дмитрием она также кропотливо трудилась на раскопе и задорно распевала у костра. На самом же деле Жене, как и ее однокурсникам,  здесь все было в новинку.

Как и у многих поколений историков, кому-то это буйное археологическое братство кружило голову настолько, что наука с лопатою в руках затягивала напрочь, накрепко, тугими путами до самого пятого курса, кого-то – только курса до третьего,  кого-то влекла в аспирантуру, кому-то позволяла дорасти до кандидатской, а Женьку удержала в своей власти пока только на два, вместо положенного одного  месяца. Перспектива писать на втором курсе в качестве курсовой работы опус на тему  «Технология гончарного производства в такой-то культуре VI века» или «Роль тотема в мировоззрении носителей такой-то культуры в VII веке» девушку совсем не прельщала.

- Значит, изменила нам с дореволюционной отечественной…? Эх ты! – притворно возмущенно покачал полуседой головой  Синявин. – Ну, смотри, Маруся, - он кивнул в сторону ближайшего археологического шкафа, в стекле которого перламутрово отражался череп любимицы всего факультета «Маруси», носительницы какой-то культуры VI века, - тебе этого не простит!

Серый Волк церемонно поклонился Жене, притворно приложив правую руку к груди, и заспешил куда-то в сторону кафедры новой и новейшей•(Истории, конечно же). А Женя отправилась в противоположную сторону и через минуту  стояла у двери кабинета методлитературы.

- Светлова? Вы первая из второкурсников, - заметила его хозяйка Людмила Павловна.

На Женю из-за толстых линз очков уставились удивленные маленькие глазищи. «Методическая зав. – ша» - так за глаза звали Людмилу Павловну студенты. В глаза шутить с этой скромной, маленькой и довольно- таки странной женщиной, неизменно отличавшейся абсолютной неприметностью и невзрачностью, и всегда нелепо торчащей  косичкой из волос мышиного цвета, историки, даже самые буйные и неадекватные, не решались. Людмила Павловна на истфаке была явлением почти случайным  и нечастым, являясь штатным преподавателем на кафедре какой-то там литературы чужого факультета. «Просто кандидатам филологических наук тоже необходим сторонний заработок», - объясняли бывалые тот факт, что достаточно известный в университете литературовед подвизался простым библиотекарем у историков.

- Здравствуйте, Людмила Павловна, - сказала Женя, скромно потупив глаза.
«Методическая зав. – ша» почему-то всегда вызывала в ней жалость, а жалеть взрослых людей  казалось  девушке все равно, что обижать их. И потому неосознанно  в отношении этой женщины Женя испытывала нечто вроде угрызений совести.

 Как она и полагала,  в методкабинете, если не брать в расчет его хозяйку, девушка оказалась в полном одиночестве. Удобно разложив перед собой выданные Людмилой Павловной  книги – толстые фолианты издания середины прошлого века, заметно истерзанные не одним поколением историков (и немудрено, в университетской библиотеке такие не сыскать), Женя раскрыла свой сине-кожаный ежедневник и принялась строчить конспект.

После третьей сотни страниц Нечкиной• (М.В.Нечкина, между прочим,  - вполне реальный известный  советский  историк) и нарисованной попутно  на  смятом тетрадном листочке схемы-опоры для проведения школьного урока о восстании декабристов, Женька тяжело вздохнула и позволила себе совершенно бесцельно засмотреться в окно на мокрые, качающиеся на ветру на уровне четвертого этажа кроны деревьев, башню четвертого корпуса университета и дорогу, по которой куда-то ехали троллейбусы. Как замечательно, что сегодня на факультете нет народа. Она не преодолела бы и ста страниц Нечкиной, если бы здесь был кто-то из ее группы, а еще хуже – кто-то из старшекурсников. Уже непременно  подсели бы на соседнюю парту, забросали бы шуточками, новостями–сплетнями. Кто-то из девчонок вручил бы ей на обозрение новую тушь, а кто-нибудь из  парней - новую записку со стихотворно-шуточным признанием в любви.

Неожиданно девушка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и подняла глаза. На нее как-то непонятно умильно, словно с любовью, смотрела Людмила Павловна. Странно, никаких особых отношений между ней и «завшей», как, собственно,  и ни с кем из студентов исторического факультета, никогда не наблюдалось. Почувствовав ее внимание, женщина закрылась новым номером «Иностранной литературы», а Женя вернулась к своим дворянам, бесславно проигравшим на Сенатской площади. Через час перелистнув последнюю страницу классической монографии, Женя облегченно вздохнула.

 Что ж, написать историографический опус по теме теперь не составит труда. Пожалуй, в следующий раз стоит заняться самой курсовой работы. Благо, тему сочинила сама, и сможет, наверняка, в ней сказать нечто, Нечкиной недосказанное. «Свое слово  в науке надо говорить уже в студенческих работах, моя милая», - вспомнились слова  Мариэтты Петровны, ее научного руководителя, интеллигентной, приятной женщины, пришедшей преподавать на истфак в прошлом году из научно-исследовательского института, а потому не заболевшей еще фирменной бесшабашностью и привычкой прикалываться местных преподавателей – старожилов.

«Евгения, нам давно пора было обменяться этими любезностями», - сказала, диктуя ей номер мобильного телефона, Мариэтта Петровна. Случайная встреча на прошлой неделе завершилась визитом в гости. А бывать в гостях  у докторов наук, как поняла Женя, безумно интересно. В уютном закниженном кабинете Мариэтты Петровны за ее дубовым столом и под ее руководством девушка выстроила на бумаге проспект своей работы. И теперь, если она успеет осуществить все задуманное и посоветованное научным руководителем, есть шанс в декабре подать заявку  на участие в международной научно-практической конференции. А там… А там посмотрим.

И именно поэтому она оказалась сегодня на факультете, но не стоит все же раскрывать карты, даже Синявину с его археологическими обидами. Следует глубже вгрызаться в первоисточники, пусть на первом этапе только опубликованные, и раскрывать загадки мировоззрения типичных представителей ХIХ века, что, пожалуй, все же проще, чем загадки мировоззрения собственных современников – типичных представителей века ХХI.

- Женя, Женечка, Женюра! Женька!!!

Ну, вот! Так и знала! Трофима внесло в методкабинет таким шальным ветром, что Людмила Павловна испуганно отстранилась поближе к серой стене. На хозяйку кабинета Трофим, конечно же, ровно никакого внимания не обратил, как будто ее и не было.


- Серый Волк, я думал, свистит, ан нет,  ты вот где она!
Чему же удивляться, пятикурсникам, каковым являлся Андрей Трофимов – высоченный симпатичный парень  с взлохмаченной шевелюрой черных волос, в сентябре уже полагалось грызть гранит наук и напоследок все же как-то более основательно, чем в предшествующие четыре года.

- Не видались с раскопа всего две недели, а я уже соскучился, - притворно простодушно заявил Трофим, усевшись на противоположную парту и бесцеремонно уставившись на Женьку. – И чего пишут в своих тетрадочках наши хорошенькие второкурсницы?

- Трофим, перестань, - покраснев, вырвала из его рук ежедневник Женя. («Ужас! Завша, наблюдая нас, бог знает, что может подумать!»).

- Да, брось обижаться, Снегурка, - продолжал хохмить, как ни в чем не бывало, Трофим, пытаясь при этом погладить девушку по голове. – Ах, какие мы нежные, мы все еще над участью бедных декабристов плачем! Брось, деточка, здесь уже универ, а не 11-й класс твоего лицея!

- Трофим, ты просто не выносим! Отвали! – воскликнула Женя и бесцеремонно треснула его по голове  ежедневником. Возвращение из века ХIХ в век ХХI было стремительным.

И это подействовало. Отодвинувшись от девушки и  даже оглянувшись на Людмилу Павловну, он слегка успокоился, стер бесшабашную улыбку с лица и стал похож на почти солидного молодого человека, оставившего за плечами службу в армии, готовящегося закончить вуз и окончательно вступить во взрослую жизнь.

- Тебе почти двадцать пять, а ведешь себя как ребенок, - ворчала на него Женька, впрочем, не зло. Со времен совместного жития в поле она знала Трофима как  неплохого приятеля и парня неглупого. – И нечего смотреть в мои записки!

- А может, ты как жена декабриста уже мемуары пишешь? Дай почитать, мне ж любопытно!  - вновь засюсюкал Трофим.

- Никакие мемуары я не пишу, - ответила Женька, уже улыбаясь, ссора была исчерпана. – А о декабристах я вовсе не школьный реферат пишу, и вообще не о них собираюсь…

- А о ком?
- Отстань!
- А, может, обо мне!
- Отстань, сказала!
- Ну, вот, а я-то думал…
- Лучше б сомневался!

За такой шуточной перебранкой они покинули методкабинет (Женя напоследок виновато–благодарно улыбнулась Людмиле Павловне), и расположились в знаменитом факультетском коридоре, у одного  из  не  менее знаменитых факультетских окон с видом на старый дворик, представлявшего собой частичку типичного городского пейзажа. Легко, словно все еще  первокурсник, Трофим запрыгнул на старый рассохшийся подоконник; поглядел на воробьев, радостно чирикающих после дождя на соседней с окном ветке, и притворно - обиженно спросил Женьку, стоявшую подле.

- Значит, воспринимаем меня как ребенка?
- Да, перестань!

- Ну, уж нет! Признаться, я своих сокашников гораздо моложе душой, -  важно заявил Трофим, - а все почему – потому, что до сих пор свободен, не обременен женой, детьми и прочим. Что ж, это легко исправить, если вы, Евгения, соблаговолите, мне в том помочь. И подобно жене декабристовой за мной как в Сибирь, как на каторгу…

- Да, брось ты! – смеялась Женька.
- И почему же это «брось»?

В этот момент дверь аудитории, располагавшейся как раз  напротив ихъ подоконника, со скрипом отворилась, и Трофим немедленно спрыгнул с подоконника, словно по волшебству, моментально приобрел вид подтянутый, серьезный и почти благообразный. Женька так растерялась от такой метаморфозы  старшего товарища, что не сразу услышала  знакомо тягучий голос и не сразу заметила его обладательницу.

- Трофимо-о-о-в! Слышу ваш голос и думаю, не ко мне ли вы сдавать зачет в очередь  стоите? Нет, оказывается, сыплете комплименты очередной девице, - Куренцова неодобрительно покосилась на Женьку.

Первокурсников судьба с этой  дамой, возраста неопределенного, – грозой всего факультета, за глаза называемой не иначе как Бабой Ягой, к счастью, еще не сводила, и потому вопросов к студентке Светловой у преподавательницы методики преподавания истории в средней школе еще не было. А вот пятикурсника Трофимова следовало призвать к ответу сей же час.

- Не за горами госэкзамены, а ты, Трофимов, имея долг за третий курс, и в ус не дуешь! Ух! – нахмурилась Баба Яга.

- Ну-у-у, - пожал плечами Трофим, безуспешно пытаясь выдавить из себя что-то  оправдательное, но, ко всеобщему облегчению, мадам Куренцова уже проследовала в сторону кафедры дореволюционной отечественной...
- Эх ты, вояка, испугался Ба… - Не успела усмехнуться Женя, как Трофим остановил ее.

Осмотрительно выждав минуту, он укоризненно покачал головой:
- Ты что? Она все слышит!

И молодые люди вспомнили много лет ходившую по факультету, а потому бородатую байку про Куренцову и одного заочника. Бедняга, не сумевший в очередной раз сдать  зачет и с опущенной головой  покинувший аудиторию, за закрытой дверью на пороге не сдержался и воскликнул: «Эх ты! Старая дева!»  Баба Яга, обладавшая острым слухом, немедленно открыла дверь и на глазах пораженных студентов громогласно заявила: «Старая, но дева ли?!»

- Пошли отсюда по-добру – по-здорову! – предложил Трофим.
Но покидать четвертый этаж, такой родной и с июня заброшенный, совсем не хотелось. И они пошли по коридору, заглядывая в каждую аудиторию и решая,  где можно под достойным предлогом остановиться. Внимание молодых людей неожиданно привлек шум у археологического музея, и они поспешили к пыльным сокровищам древности.

А спешить стоило! Кампания молодых людей, стоявших полукругом перед входом в археологический кабинет, представляла зрелище преудивительное. Бородатые, с закопченными солнцем, утомленными неблизкой дорогой  лицами, в штормовках со знакомым до боли лейблом К.-В…ой археологической экспедиции, юноши свалили в центр кружка огромные рюкзаки, несколько гитар и явно жаждали общественного внимания. Последнее не заставило себя ожидать. Вокруг парней уже суетилась аспирантка Катенька, из широко раскрытой двери археологического кабинета выбежали еще несколько его постоянных обитателей, а крики приветствия, ахи-вздохи заглушил голос Серого Волка:

- Ну, вот! А мы вас только завтра ждали!

«Все ясно, вернулись разведчики!» - поняла Женя. Эти экстремалы - археологи трудились на бескрайных просторах нашей родины, населяемых в прошлые века нашими предками, которых следовало детально изучить, аж до октября включительно. Каждое возвращение и торжественное объявление об открытии нового археологического памятника, который, возможно, будут копать в будущем году, было праздником. Трофим уже вовсю обнимался с героями дня. Катенька обещала через пять минут всех накормить импровизированным ужином прямо в археологическом кабинете, чему все восхитились, конечно же.

Митя Ставицкий, младший преподаватель кафедры археологии, безошибочно определил, в каких именно рюкзаках упакованы находки, в каких карты, планы открытых памятников, и, несмотря на хлипкий вид, уже взвалил два из них на свои не менее хлипкие плечи и  пер в кабинет. Серый Волк громко возмущался, куда эти оглоеды дели его любимую аспирантку Ленку Яковлеву, и успокоился только тогда, когда его заверили, что единственную девушку - разведчицу парни завезли с вокзала домой - мыться. А Короед, один из сахемов, под руководством которого Женька трудилась на раскопе два месяца, уже взял в руки гитару и…
И произошло то, что всегда происходило, когда у кто-нибудь из археологов оказывалась гитара…

Через минуту четвертый этаж огласила песня. Стоя сплоченным кругом, и вновь прибывшие, и встречающие голосили о том, как «люди идут по свету…», что «все кончается - кончается - кончается, едва качаются…», почему не надо «спешить трубить отбой…», что, мол, «налейте, сволочи, налейте или вы поссоритесь со мною»…, и что уже «не вечер, да не вечер…» и т.д. и т.п. Все забыли о делах: Катенька - об ужине, который обещала разведчикам, Митя - о рюкзаках с находками, над которыми как Кощей Бессмертный чах минуту назад, Серый Волк (Синявин) – об отчете, который разведчики ему еще не сдали, Женька - о том, что на самом-то деле уже совсем вечер и ей давно пора домой.

Песни были тем, что объединяло «бродячьи души», тем прекрасным, чего так не хватало в жизни, той романтикой, за которой из года в год они ехали в поле. И это единение в песне, также как за полночь у костра после трудового дня на раскопе, дарило неуловимые мгновения истины, в словах великих и прекрасных почти непризнанных поэтов – таких же бродячих душ открывался ранее не доступный смысл жизни, душу посещали неуловимые мгновения счастья, которые запоминались на всю оставшуюся жизнь…

Первый, второй, третий этажи давно опустели и погрузились в наступающий вечер, вахтер лениво обходил кабинеты, не спеша, впрочем, на четвертый этаж. Там жизнь все еще бурлила ключом, там звучала музыка великих и прекрасных почти непризнанных композиторов, там все еще «страдали бродячьи души…»

…Там жила сказка. И это была сказка нашей жизни…

(Небольшое авторское примечание: Если на Прозу.ру забредет кто-нибудь из моих бывших однокашников, кто-нибудь из выпускников нашего славного истфака ...кого государственного университета, прошу вас не обессудьте, я пишу не воспоминания, о а потому прототипам - и факультета, и его обитателей соответствуют только некоторые детали, описанные здесь. О четвертом этаже можно написать книги, да они уже и написаны. Мой роман немного из другой серии. Поэтому: я вас умоляю...)