- Тако ж и Борис Петрович с сыном его Михайлой не без успеху, - довольно щурясь, подытожил разбор почты Фёдор Алексеевич.
Сидели у Головина, дожидались Петра. Государь, по делам учреждающейся в Сухоревой башне математической навигатской школы задерживаясь, послал Данилыча вперёд, предупредить Фёдора Алексеевича, чтобы почту разобрал. Фёдор Алексеевич наслаждался роскошью – побыть дома. Кочевая жизнь подле молодого государя заставляла ценить, казалось, своеестественное. Прибудет вот, всё с ног на голову перевернёт. Ох, грехи тяжкие наши. Меньше суеты, больше дела…
- Да, Борис-то Петрович – герой! – ответствовал Меншиков (сидел, неторопливо посасывая ренское; но только не Головина обманет его напускная лень: сидит, уши вострит, обо всём мальчишка своё суждение имеет, уж, не тягаться с ним Шаховскому, не того полёту птица… Опасного человечка взрастили.) – Обменялись любезностями со Шлипенбахом, - усмехнулся Александр Данилович, - вояки… Кабы не укрепили Печёрского монастыря, как того государь повелел, ещё не ведомо, как бы оно сложилось. А и там скольких повесить пришлось, пока дельно чинить не удосужились.
- Что-то ты, Данилыч, сердит ноне, негоже, молод больно, - пожурил Головин.
- Молод волк, да клыкаст! – зубы ровные в улыбке-оскале показал.
- Кого пугать-то собрался? – покрутил головой Фёдор Алексеевич.
- А никого, кому надо, тот сам испугается. Верно ль?
Головин только рукой махнул. На Меншикова не угодишь. Такой рано ли, поздно ли, сам себя обманет. Рядом бы на ту пору не оказаться. Фёдор Алексеевич наблюдал за Меншиковым пристально. Всё- то у него ловко складывается. Откуда что взялось только? В денщиках долго ходил, вот и кажется, что, как гриб из-под земли, выскочил. А знающий человек видит за ним не только нахрап, да наглость. За что замечен-обласкан? За дельность, за ум, как ни крути, сего не отнять. За жадность в работе непомерную, это государю вот как дорого. Мало, кто за выскочкой это признаёт, оно понятно. Только Головин зря кичиться не намерен. Им ещё в одной спайке работать, ой как много и хлопотно. Да и характерец у Данилыча не мёд сахарный, с ним ссориться не след. Заносит фаворита, сиречь любимца царского, заносит. Замечает ли, что к слугам верным царёвым снисхождение имеет, будто к собственным дворовым? Врагов себе наживает, недоброжелателей. И не токмо среди своих, иноземцы иные им тоже недовольные. Вон, Мартынка Негебауер, царевичев воспитатель, на что учёный немец, за дело вроде взялся с готовностью, ан ему–то на Руси-матушке показали, с какой стороны хрен есть надобно. Оно и Мартына понять можно: ему и невдомёк, чего энтот наглец во всякое дело свой длинный нос совать волен? Он, Мартынка, есть кто? – направитель души наследниковый. Кто близок к наследному принцу, близок трону, может, он и рассчитывал на что, едучи из Дангцига своего. Ан, на него, как на пустое место, не токмо Пётр Алексеевич, а даже и прихлебатели царские разного толку смотрят. Каково? Положим, покуда Алексей Петрович мал, на него отец тоже смотрит не больно ласково, без особого интересу, да и не часто, это бы Негебауру углядеть поперёд всего, да и понять кое-что. Но человеку свойственно искать корень зол своих во внешних причинах. Мартын возненавидел русский двор, царевичевых дядек, что с малолетства к нему приставлены. А пуще всех Меншикова, царского фаворита, ибо кто он такой, понять невозможно – поручик Преображенского полку! – а он-то с ним холоднее всех, от него-то опасностью за версту и веет, ему-то можно всё, ему никакой указ не в указ! Отсюда и вражда. По перву-то Данилыч и не понял, не заметил, что там за сявка на него злобно зыркает. Но гордыня его пару раз ущемлена была неповиновением дерзкого немца. То, конечно, нестерпимо есть. И, похоже, схарчит Данилыч Мартынку, верьте слову, схарчит, не подавится. И не таким хребты ломал, хоть и молод.
Вон, родовитых пооттёр в сторонку, Шереметевы ему не угодили. Сам ведь награды к Борису Петровичу возил, от государева лица благодарил самого, офицеров, солдат. То-то Петрович кукиш в кармане держал, да за спиной кривился. А всё же терпел, так-то. Фёдор Алексеевич даже разулыбался, представив сию картину.
- Чего смеёшься, Фёдор Алексеевич? Али смешон я? – вопросил Меншиков.
- Что ты, Александр Данилович, разве смеюсь я? Радуюсь, на тебя глядючи. Хваток ты больно за дело своё, востёр.
- Темнишь что-то, Алексеич, с чего это ты бы мне похвальбы на пустом месте расточал?
- Может, у меня к тебе дельце конфиденциальное имеется, так я к тебе с сим политесом подлаживаюсь. Может свататься хочу, да на трезвую, а не так, что в прошлый раз.
«Не забыл, смотри-тко, - вскинул брови Меншиков, вспоминая уж давний разговор - и предложение сие ему не в противность ноне. Что ж изменилось-то? С ним ухо держи востро, умен больно, недаром государь ему наиважнейшее поручает. Недаром советов слушает, у этого поучиться ещё, как дела делаются без лишнего шуму».
- Анну не отдам, - без обиняков, в лоб, заявил Александр.
- А нам и Марьи предостаточно. Мне бы брата пристроить, чтоб не кис, да лишний раз глаза государю не мозолил. А ты бы его по-родственному подгонять стал, рядом с тобой скорее сгоришь, чем закиснешь. Орёл ты у нас.
Александр Данилович поднялся, прошёлся по горнице. Молчал долго, раздумчиво крутил в руках кубок с ренским. Смотри-ка, Головин сам ему предлагает то, о чем ранее Алексашка мечтал только – родство. В чём же он ему так надобен, Фёдору-то Алексеевичу, а? Об чем этот хитрый лис помалкивает покуда? Да и выгодна ли теперь сия сделка, али повременить ещё можно? После поездки ко двору Августа появилась у Меншикова одна мыслишка на счёт Марьи-сестры, обмозговать собирался. А тут вот Фёдор Алексеевич со своим предложением.
Во дворе за окном в сумерках явилось какое-то движение, людишки засуетились, заголосили.
- Государь прибыл, Фёдор Алексеевич – от окна сказал Александр, - уж не до наших делишек ему, а так, с панталыку, решать сие дело я не стану. Надоть серьёзно обдумать.
- Всенепременейше, Александр Данилович. Я ж не тороплю. Я лишь напомнил разговор наш давний.
- А за честь благодарим сердечно, - поклонившись, Александр направился встречать Петра.
Но не успел. Господин капитан уж взбирался по лестнице. Вышедший было ему на встречу Меншиков, ввалился обратно в покой к Головину, распахивая спиною дверь и заваливаясь навзничь от неслабой оплеухи.
- Ты чего уже наделал, стервец? – зашипел над ним Пётр, пнул под рёбра.
Фёдор Алексеевич отвёл глаза. За увиденное сейчас, Александр долго ещё на него зуб точить будет.
- Чего уже вытворил, спрашиваю! Отвечай!
- Да о чём ты? Намекни хоть… - Александр, скрючившись на полу, прятал лицо, оттого ответ получился невнятным, глуховатым.
- Что?!
- Винюсь, винюсь, милостивец, во всём винюсь! Только скажи, в чём?
Пётр вздёрнул его на ноги, притянул за грудки нос к носу, смотрел бешеными глазами. Нос у Александра был разбит в кровь, под глазом через несколько минут расплывётся кровоподтёк. Встряхнул его хорошенько. Дыша анисовой, что Магницкий в Сухаревой потчевал, прорычал в самое лицо:
- Какого негоцианта иноземного обидел и лавки его на себя переписал? По какому такому праву? Али он не один такой был?
- Этот безрассуднее всех оказался, жаловаться осмелился, - вздохнул со своего места Головин.
- Фёдор, не встревай! – и к этому – Ну?
Александр Данилович, прищуря подбитый глаз, вторым заблестел лукаво, скривил губы в ухмылке глумливой. Засмеялся беззвучно, высвобождаясь. Пётр оторопел от такой наглости даже. Отпустил. Смотрел на него, удивлённо, понимая, что гнев улетучивается, остывает.
- Тьфу! Нечисть, - сказал только, пошёл, сел к столу. – Ренского налей, - буркнул.
Александр Данилович покорно подошёл, налил, подал. Сказал:
- Я после во всём повинюсь, ладно? Там такая штука вышла, ты тоже смеяться станешь.
- Посмотрим ещё. Может, и Роман Юрьич посмеётся.
Пропуская последние слова, мимо ушей, Меншиков направился к зерцалу. Было у Фёдора Алексеевича в покое такие богатое знатное зерцало, выписанное из заграницы, в оправе дорогого дерева, с серебром.
- Нет, ну, мин херц, искалечил. Как прикажешь завтра к парсунных дел мастеру с такой физиономией явиться? Сам приказал парсуну с меня писать.
- Поговори ещё мне…
- Пойду, распоряжусь, чтобы ужин подавали, - поднялся Фёдор Алексеевич.
Выходя, он подумал, что лавки те останутся-таки за Данилычем.
6.
Молва о нём шла, как о человеке нрава неуживчивого.
- Ты смотри, на кривой козе не подъедешь! – фыркнула Варвара, когда в Коломенском Анисья Толстая рассказывала анекдотец о заморского купца лавках. – Давно ли… - и оборвала фразу, взгляд на сестру бросив.
Девицы любили посудачить о господине поручике. В те поры Марья, сестра его отмалчивалась, Анятка огрызалась. Даша тихо вставала и уходила… И теперь вот вышла.
Вот тогда и начинались разговоры. «Стервы, - подумала про себя Варвара. Но языки-то не привяжешь, особенно девичьи.
- А учителя царевичьего Данилычч-то схарчил, - вкусно улыбаясь полным лицом, говорила Толстая. – Схарчил, не подавился. Когда того выпроваживали, в вину ему поставили многие противности противу царевичьевых приближённых, а паче того, что себя беззаконно именовал гофмейстером двора его высочества. И вывезли в Архангельск, ничего ему не заплативши.
- И что? - вопросила лениво княжна Шаховская.
- А то! Кто у нас нынче пожалован сим чином? Александр Данилович. То-то. Он, он схарчил Мартына-то. Непременно он, - победно улыбнулась, будто спорил с ней кто, а она в том споре верх одержала.
- Не любит он немцев-то, кои государю больно угодные, - сказала, позёвывая Шаховская.
- Да дело не в немцах! Вон их кругом сколько. С Лефортом-покойником в большой дружбе были. Просто он всех не любит, кто хотя в малом ему противоречить посмеет. Да и всех, кто мало-мальски на государя влияние имеет, - мрачно вдруг поддержала разговор Анятка.
- И вообще всех, - припечатала Варвара.
- Ну, всех – не всех… - ехидно заулыбались девчонки, заполоскали зубки.
- Не вашего ума дело! – огрызнулась Варвара.
- Вот умора-то, - перебила всех княжна Гагарина. – Так ведь конюхов сынок теперь царевичев воспитатель. Чему учить-то станет?
- Вот ведь бестия! Как ему всё удаётся? Ведьмак он, что ли? – подала голос до селе молчавшая Борятынская.
- Чего мелешь-то? - возмутилась Анятка.
- А рожа наглая, - поддержала подругу Шахрвская, дразня Меншикову. – Плюй в глаза – Божья роса.
- А глаза-то, глаза какия-а-а-а!
- Кой-кому спать не даю-у-у-ут!..
- Да тьфу на вас! – в один голос возмутились Анятка да Варвара, подхватили пунцовую Марью, отправились втроём искать Дашу.
- Тебе-то, небось, первой и не дают, - буркнула напоследок Анятка.
7.
А Нейгебауэра он схарчил. Точно. Надо отдать учителю должное, он сам, своего положения не понимая, приближал отставку. Нравы московитов ему претили, был он чопорен и надменен. А дядьки царевичевы, его невзлюбивши, понятно, над ним потешались и в свары втравливали. «Не похотел ты слушать советов моих, немчин убогий», - рассуждая так-то, Александр Данилович со смехом порой рассказывал Петру жалобы Вяземского на Мартына: мол, толку от него никакого, только перед русскими гордиться, варварами кличет, а сам склоки учиняет с бранью и рукоприкладством вовсе уж вздорно. А потом и случай подвернулся выставить Мартына в глазах господина капитана дураком. Не то, чтобы государю хлопот других мало было, однако воспитание наследника в недобрых руках – это не дело. От должности Мартына Пётр отстранил. Да и ответственность за воспитание Алексея на Меншикова и возложил.
Гофмейстер двора его высочества. Должность почётная, ничего не скажешь. Пустив тайком сквозь зубы горький матерок, Данилыч за доверие благодарил, тоскливо в глаза заглядывая.
По сути, давно, ещё с памятного года стрелецкого избиения, Александр бывал с поручениями ко двору Алексея Петровича посылаем. И строго взыскивал с царевичевых наставников от имени государя за недосмотр, леность и убожество. Наставники его трепетали. А вот царевич…
Во-первых, заступницей ему всегда была тётка Наталья Алексеевна. А во-вторых, сказать по чести, мальчишка всегда раздражал Александра. Сначала жалостью к нему щемящей и неприятно грызущей душу, потом упрямством, угрюмой нелюбовью к шумным забавам, кои они с государем, напротив, всегда любили. А теперь, когда мальчишке минуло уже одиннадцать лет, начала пугать, до страха даже, невозможность понять, чего там делается в этой голове, скрывается за бесцветной улыбкой. «Мечтатель», - говорила тётка. А Александру Даниловичу чудилось иное…
Счастье-то, в царевичевых няньках ходить! И чего хотел Пётр от этого назначения?
А так или иначе, а мальчишку приручать надо было. Хотя бы попытку сделать. Очень не хотелось, право слово. Да и некогда.