/1955 год. Лето. Вернойхен. Гарнизонный жилой городок. Когда-то, уже после нас эту улицу назовут Коломыйская. Потому как все её жители заселили эти дома после перевода полка из Коломыи в Вернойхенский гарнизон, в Германию. Наш дом на левой стороне улицы, второй с конца. Фотографирует отец. К нему бежит моя сестренка. Позади нее мама смотрит из-под руки…/
ВОЗВРАЩЕНИЕ.
И вот однажды пришла новость, наполнившая всех – и взрослых и детей, радостным ожиданием перемен – весь наш полк переводят из Коломыи на новое место, в Германию, в город Вернойхен. Конечно, детям любые перемены – праздник! Но у меня радость была особая, ведь я возвращался домой, на родину, туда, где я родился, и где прошли мои первые годы жизни… А радость для взрослых – потому что многие знали куда едут, потому что уже там были. Отец, за время первого пребывания в Германии с 1945 по 1952 годы облетал и побывал, пожалуй, на всех аэродромах, которые находились в советской, в восточной зоне оккупации. И, конечно, ему приходилось бывать и в Вернойхене, тоже. Я ещё застал привычку всех взрослых называть территорию, на которой образовалась ГДР, восточной зоной. Но сравнив дату своего рождения с датой образования ГДР с удивлением обнаружил, что всю свою сознательную жизнь я ошибался при заполнении анкет и написания биографии. Оказалось, что родился я не в ГДР, а ещё до её образования. Тогда она называлась просто – Германия.
Спустя некоторое время летный состав полка, перегнал самолеты на Вернойхенский аэродром и там, кроме полётов и обычных плановых занятий по боевой подготовке, обживал выделенные их семьям квартиры. Часть технического и обслуживающего персонала полка была переброшена на новое место военно-транспортными самолетами Ли-2. Все остальные, в том числе и семьи офицеров, готовились к отправке эшелоном по железной дороге. Смутно помню, как мы собирались, как грузились в вагоны, по две-три семьи вместе, с вещами, нехитрой мебелью, с запасами воды и продуктов… Заглядывая в прошлое из сегодняшнего времени, не перестаю удивляться, насколько все мы были тогда закаленными, выносливыми и неприхотливыми. Ведь поездка предстояла не в комфортных купейных вагонах с удобствами, а в обычных двухосных щелястых «теплушках». И никто, ни взрослые, ни дети – не пищали! И вот, наконец, команда – «по вагонам!»… Под долгий гудок паровоза в пасмурный весенний день 1954 года началось наше путешествие в новую жизнь…
ПОГРАНИЧНЫЙ КОНТРОЛЬ.
Маршрут движения нашего эшелона до госграницы проходил через украинские города Станислав, ныне Ивано-Франковск, и Львов. В каком именно месте мы пересекали границу, сказать затрудняюсь, но впереди нас ждали польские Лодзь и Познань. Во время движения поезда двери вагона были, конечно, закрыты, но я заглядывал в каждую щелку или выглядывал в небольшое окошко под потолком, лежа на верхних нарах, чтобы увидеть перепаханную войной Европу. В то время разрушенного войной было намного больше, чем восстановленного… Мама всю дорогу переживала, чтобы меня не продуло сквозняками, тем более что и погода все время была сырая, прохладная и часто моросил мелкий дождь. Но так как она большее время была «привязана» к маленькой Светланке, мне почти без труда удавалось удовлетворить свой интерес ко всему, что находилось за пределами нашего вагона…
На приграничной с Польшей станции нам пришлось стоять очень долго. На всех путях скопилось большое количество поездов, в основном – воинских эшелонов. Поэтому из дверей нашего вагона была видна порядком надоевшая картина – стенка стоявшего буквально в метре от нас товарного вагона, из раздвинутых дверей которого клубами валил табачный дым от солдатских самокруток. Солдатам, в то время, выдавали табачный паек не сигаретами, а махоркой в небольших, похожих на чайные, бумажных пачках. Выдавали и специальную бумагу для самокруток, нарезанную и аккуратно упакованную в виде небольших блокнотов размером примерно 6х9 см… В офицерский паёк для курева выдавались на месяц тридцать пачек папирос Беломор-канал. Как же я любил в детстве запах табачного дыма, когда в нашей квартире собирались на какой-нибудь прздник гости! Все такие молодые, весёлые, и все – фронтовики…
Но вот в отдалении послышался звон разбиваемого стекла, который внес хоть какое-то разнообразие в наше томительное ожидание. Я выглянул из дверного проема. Из вагона напротив тоже высунулись стриженые солдатские головы. Далеко справа, примерно через три-четыре вагона от нас, между вагонами стоял наряд патруля – два офицера с красными повязками на рукавах и несколько солдат с автоматами. Один из бойцов, присев на корточки, вынимал из стоявшего перед ним ящика бутылки и по очереди разбивал их о рельсы. Расправившись с содержимым ящика, патруль перешел ближе к нам, к очередному вагону. Один из офицеров с двумя солдатами быстро залез в него и через некоторое время солдаты передали стоящим на земле товарищам еще два тяжелых ящика. И опять зазвенело бьющееся стекло…
Через некоторое время в раскрытый дверной проем нашего вагона начал вползать одуряюще неприятный тогда для меня запах спирта… А потом наступила очередь следующего, ближе к нам, вагона. Лица солдат, у которых изымалась водка, были печальны, но никто вслух не возмущался. После пересечения государственной границы на наши рубли уже ничего нельзя было купить, вот бойцы и решали: не пропадать же добру! И всеми правдами и неправдами во время остановок закупали водку… Но отцы-командиры уже имели горький опыт: знали, до чего может довести выпитая водка молодого парня, у которого от рук фашистов погибли близкие люди и, возможно, на его глазах… А теперь они, враги, вроде бы уже и не враги… И почему-то живут себе, как ни в чем не бывало, да и еще и лучше нас… И начинала водка диктовать свои законы справедливости…
СЛЕДЫ ВОЙНЫ.
Самым интересным для меня было время, когда поезд, сбавляя скорость, подходил к очередной станции. Тогда открывались двери вагонов, дверные проемы перегораживались широкими толстыми досками, чтобы никто случайно не вывалился. Из туманных сумерек или из пелены дождя навстречу поезду медленно выплывали искореженные войной станционные здания, заводские корпуса с рухнувшими балками крыш, голые стены домов с разбитыми оконными проемами… Иногда, в стороне от главного пути, попадались еще не отправленные на переплавку, стоящие на заросших высокой травой рельсах разбитые, красные от ржавчины, очевидно сгоревшие, паровозы с рваными дырками от крупнокалиберных пуль. На одной из станций запомнилась одиноко стоящая полуразрушенная водонапорная башня, на которой сверху, на самом краю кирпичной кладки, каким-то чудом держалась подросшая березка…
Когда наш поезд проходил рядом с этими развалинами, на них видны были многочисленные следы от пуль и снарядов разного калибра. Значит и здесь шли жестокие бои, среди этих развалин и за эти развалины… Много не надо, чтобы разбудить детское воображение… И вот уже я – «участник» этих боев! Стреляю по врагам короткими очередями, отстреливаюсь от нападающих или иду в атаку с товарищами, переползаю по битым кирпичам на новую позицию… Размахиваюсь и… получи, фашист, гранату! Кого-то спасаю… Ой!… М-м-м… Сам падаю, раненый… И получаю новенький орден… Или медаль… Или наградной пистолет… И так, в мечтах, до новой станции. И снова в бой…
ПРИБЫТИЕ.
Военный авиагородок в Вернойхене немцы обустраивали для своего Люфтваффе во второй половине 30-х годов. Планировка аэродрома, количество и расположение технических сооружений, жилых и служебных зданий – все было тщательно продумано и рассчитано применительно к целям и задачам, которые должны были решать базировавшиеся здесь авиационные части, с учетом их штатного расписания. По некоторым данным здесь находился учебный центр подготовки летного состава. И все это хозяйство было практически не тронуто войной, хотя и находилось буквально в нескольких шагах от сильно разрушенного войной Берлина. От центра Вернойхена до берлинской городской черты было всего четырнадцать километров. Штабы и казармы, дома и дороги – все было построено основательно, добротно и удобно для пользования. Что и было по достоинству оценено новыми хозяевами городка… Или скорее арендаторами, квартиросъемщиками…
В Вернойхен эшелон прибыл утром. Когда мама меня разбудила, поезд медленно двигался по рельсам одноколейки, проложенной прямо по территории гарнизона. Помню, выглянул из дверей вагона, и захотелось танцевать и кричать от радости! После стольких дней прохладной дождливо-туманной погоды – изумительно синее чистое небо, сочная зелень травы, усеянная полевыми цветами, по-летнему теплый, наполненный волнующим ароматом, воздух, и над всей этой красотой – яркое ласковое солнце…
Отец нас встречал. И у родителей начались хлопоты: перегрузка вещей на машину, переезд к нашему дому, разгрузка, переноска, расстановка мебели. Конечно, в помощь приезжим командование части выделило помощников – свободных от службы солдат. А мы, детвора, крутились среди взрослых, носились вокруг домов, все разглядывали, все запоминали… В общем – с колес начали обживать этот новый и необыкновенно интересный мир, в котором нам предстояло прожить очень важную часть своей жизни.
ВОТ ЭТА УЛИЦА… ВОТ ЭТОТ ДОМ…
Наша улица состояла из двух рядов одинаковых одноэтажных домов с мансардами под островерхими черепичными крышами. Оштукатуренные стены некоторых из них были покрыты темно-зелеными листьями плюща. Собственно проезжая часть улицы между домами была выполнена из бетона, как и рулежные дорожки аэродрома, и как автострады по всей Германии, в лучших немецких традициях… Каждый дом делился поперечной стеной на две одинаковые, в зеркальном исполнении, четырехкомнатные квартиры: две комнаты, кухня, ванная и туалет были внизу, и две смежные комнаты – наверху, под крышей. Жилья на всех не хватало, и поэтому во многие квартиры подселяли малосемейных или одиноких офицеров. И у нас в верхней комнате какое-то время жил офицер, но мы его видели очень редко… А когда его перевели в другую часть, вместо него к нам никого не подселили. Тогда мы с отцом заняли верхнюю комнату. Маленькая Светланка иногда громко плакала - и по ночам, и днем, а отцу перед полётами надо было отдыхать без помех. Как-то напротив нашего дома, между домами на другой стороне улицы, вечером появилось сначала появилось багровое зарево, а затем и большие языки пламени. Пожар начался не у нас в городке, а на немецкой стороне. Мы с отцом стояли у окна нашей мансарды и смотрели, и переживали. Как-то жутко было представить себе, что там творилось. Люди оставались без жилья, да и какие-то вещи наверняка сгорели… Жалко было тех, к кому пришла такая беда! А мама утром узнала о пожаре и сказала по своему - «не дай Бог никому, чтобы такое случилось…»
Во дворе каждого дома находился кирпичный оштукатуренный сарай под черепичной крышей, тоже разделенный на две половины. В нем хранили запасы угольных брикетов для отопления, ящики, доски, старые коляски, в общем всякий нужный и ненужный хлам. Около домов, со стороны улицы, вдоль фасадов росли густые кусты с мелкими белыми цветами, а за домом было царство бузины и чудно пахнущего жасмина… И, кроме этого, кругом было множество интересных уголков и закоулков, таящих в себе всевозможные сюрпризы, связанные с войной и с прежними обитателями военного городка… И все это нам нужно было рассмотреть, изучить, исследовать…
КТО ИЩЕТ – ТОТ НАХОДИТ…
Однажды, обследуя по порядку все сараи, стоящие за нашими домами, мы, мальчишки, увидели в одном из них подозрительный, довольно большой деревянный ящик с крепко забитой крышкой. Из узких щелей выглядывали тонкие ленты деревянной стружки. Интересно, что там?! Как ни пытались, но проникнуть в ящик нам не удавалось… Мы уходили, продолжали исследовать другие места, затевали новые игры, но таинственный ящик не давал нам покоя. Что там? И снова возвращались, и снова пытались его открыть… Наконец, кто-то из мальчишек принес отвертку или нож, и мы по очереди, в одном месте стали ковырять доску, расширяя щель, что бы в нее можно было просунуть руку.
Получилось! И вот мы уже рассматриваем непонятную черную круглую коробочку, в виде диска, и пытаемся ее открыть. Получилось… Коробочка состояла из двух половин, верхней и нижней, а внутри неё оказалась короткая картонная гильза, вокруг которой была намотана полуметровая бумажная гофрированная лента красного цвета, один конец которой был приклеен к этой гильзе. Достав из ящика десятка два коробочек, мы их распотрошили, украсили этими лентами свои кепки, укрепили гильзы с лентами на концах нашего деревянного оружия, построились в колонну по два и как настоящий отряд красноармейцев промаршировали вдоль всей нашей улицы. Но мы не вредничали, лишних коробок ради забавы не разбивали. Поэтому урон охотничьему коллективу был нанесен минимальный. Конечно, нас за это поругали, но дальше резких слов дело не пошло. А вскоре у военных охотников были соревнования по стрельбе по этим самым коробочкам – летающим мишеням, и мы радовались каждому удачному попаданию и поняли, зачем внутри коробочек были красные ленточки…
ДЕЛА ОХОТНИЧЬИ…
Во дворе нашего дома, напротив окна спальни, росла большая раскидистая сосна. Она была чуть выше дома. Под её могучей кроной уместился весь наш внутренний двор. К нижнему толстому суку сосны были подвешены качели, на которых любили раскачиваться не только мы с сестрой, но и вся окрестная детвора. Однажды, после удачной охоты, вместо качелей на суку повис огромный охотничий трофей – туша подстреленного дикого кабана. Еще никогда в нашем дворе не собиралось столько народу – и взрослых и детей. Сосну окружили не только охотники, но и многочисленные зрители, среди которых конечно была вездесущая детвора. Сначала с кабана сняли его мохнатую шкуру. Потом разделили тушу на большие куски. Затем их спаривали на приблизительно равные по весу и качеству части. А потом один из охотников отвернулся и его, указывая рукой на любую часть, спрашивали – кому? И он, не глядя, отвечал: Ивану… Петру… Федору… Всем охотникам было разделено поровну – честно, справедливо и не обидно!
Отец был заядлым охотником и рыболовом. Когда открывался очередной сезон, командование выделяло охотникам бортовую полуторку, на которой они совершали выезды на «природу» – соответственно или на охоту или на рыбалку. Из этих поездок отец никогда «пустым» не возвращался. Среди трофеев были утки, зайцы, фазаны и деликатес – болотная дичь: бекасы, вальдшнепы… Много позднее, по моему у Тургенева, я прочитал, что дворяне пренебрежительно называли крестьян, которые тоже охотились на дичь со своими берданками, «утятниками». Но понимание причин этого пренебрежения пришло через много лет, когда я и сам стал охотником. С рыбалки отец приносил в основном карпов. Среди них попадались даже зеркальные… А однажды его трофеем была почти метровой длины, щука. Когда отец привёз её домой она была еще живая. Мы набрали в ванну воды и вместе с окрестной детворой какое-то время любовались хищницей… Вообще, в Германии любую пойманную мелкую рыбу домой старались не приносить. В этом брали пример с коренного населения. Немцы к природе относились бережно, на рыбалку с собой брали не только рыболовные снасти, но и линейку. Если им попадалась рыба, своим размером вызывающая сомнение, то они линейкой измеряли её длину. И если размер рыбы подходил под установленный стандарт, то рыбу отправляли в садок. А если была меньше стандарта, то её сразу же выпускали на волю. Пусть растёт! Вообще, такой немецкий порядок служил для наших рыболовов воспитательным моментом и способствовал общему повышению культуры наших людей.
Самому мне довелось служить в Монголии. Как-то выехали охотколлективом в долину реки Керулен. Между ее многочисленными рукавами были заливные луга, густо заросшие высокой, почти до пояса, болотной травой. Летающей дичи в этих диких краях было много, утки носились буквально «косяками». Кто-то из наших увлекся отстрелом уток. А меня охватил другой азарт… Оказывается, в траве было полно болотной дичи, такой же, какую в свое время приносил отец. И мне тогда стало понятно насчет «утятников». Медленно бреду по траве. Птицу не видно и не слышно. Ружье на уровне бедра. Вальдшнепы или бекасы подпускают к себе почти на метр. Потом страх пересиливает, и шумно хлопая крыльями птицы вертикально вылетают из травы и буквально скользя по её верхушкам, с огромным ускорением уходят от охотника на безопасное расстояние. Чтобы затем снова нырнуть в свою родную травяную стихию…
Но, ведь, не знаешь в каком месте она взлетит? На обычное прицеливание времени нет. Надо успеть развернуться в сторону уходящей птицы и выстрелить ей вдогон прямо с бедра, не целясь… Вот это Охота! Удивительно! Не раз бывало – по уткам и прицеливался и мазал. А здесь, с бедра, как заправский ковбой, настрелял долгоносиков около десятка. Жаль, одного так и не нашел. Наверно, подранил и он сумел затеряться в траве. А меня досада взяла, что не сразу начал на бекасов охотиться. Бродил по траве в ожидании утки, не обращая внимания на то, как они один за другим рядом со мной неожиданно шумно взлетали. Все ждал, что утка на меня выйдет… После этой охоты стало понятно, в чем была ее прелесть для дворянского сословия. Это как спорт, проверка реакции охотника, его умения не целясь, но метко выстрелить… Дома мы пекли бекасов в духовке на одном подносе. Каждая тушка была размером с кулак взрослого человека. Практически, в круговую – сплошное белое мясо… Ножки – небольшие, но зато крылья – мощные. И все – такая вкуснятина!
Мы с сестренкой всегда с огромным нетерпением ждали возвращения отца с охоты. Жутко интересно было, кого же на этот раз он достанет из своего волшебного рюкзака. Я никогда не был жестоким к «братьям нашим меньшим». Всегда любил и люблю и животных и птиц, и даже из насекомых, кроме мух и комаров, никогда и никого напрасно не убивал. Но принесенные отцом с охоты, уже не живые трофеи, почему-то не вызывали никаких других эмоций, кроме огромного живого познавательного к ним интереса. А как я любил запах стреляных охотничьих гильз и самой дичи!! По секрету скажу – и сейчас люблю. Мужчины меня должны понять…
Кстати – о полуторках… Именно в том самом месте, недалеко от КПП, где всегда собирались перед выездом в поле охотники, я впервые увидел новую, еще пахнущую свежей краской, грузовую машину, непривычно современного, как тогда казалось, вида. Передняя часть ее капота напоминала американский Студебеккер. Потом эту машину – ГАЗ-51А – в течение многих десятилетий я видел на дорогах в разных концах страны. А сейчас ее со всех сторон обступили офицеры и сверхсрочники и с довольным видом обсуждали технические достоинства и внешность нового детища советского послевоенного автопрома. И было это, где-то, в 1955-м году… Точно не припомню…
ДЕЛА КУЛИНАРНЫЕ.
Главное наступало потом… Как отец готовил зайца!! М-м-мм!! Сначала разделывал его на крупные куски и мариновал их с луком и уксусом. Затем шпиговал мясо брусочками мороженого сала, морковки и дольками чеснока. Потом запекал все это на противне в духовке… Когда мясо подрумянивалось, он аккуратно укладывал его слоями в широкую кастрюлю, щедро покрывая каждый слой нарезанным полукольцами луком и специями. После этого заяц заливался отдельно приготовленным сметанным соусом с мелко нарезанной заячьей печенкой. И все это «художественное произведение» тушилось на медленном огне, пока лук практически полностью не растворялся в соусе… К тому времени довольно плотное и жёсткое мясо зайчатины становилось мягким, вкусным и издавало особый, непревзойденный, удивительно приятный аромат дичи… А плотность мяса не только зайца, но и всей водоплавающей дичи напоминала мне плотность мяса куриных желудков. Во всем этом процессе приготовления тушёной зайчатины мама была только помощницей… А потом мы все: отец и мама, сестра и я – хлебом до блеска вытирали наши тарелки и тихо стонали от наслаждения. Такая, вот, была – Охота! Через много-много лет, в далекой Монголии, и я приносил домой охотничьи трофеи. И тоже готовил дичь. Сам. По отцовским рецептам…
Честно говоря, считаю, что каждый уважающий себя мужчина, должен уметь готовить. Не в смысле – яичницу поджарить или чай заварить, а иметь свои рецепты и так уметь готовить свои фирменные блюда, как никакая супруга, даже самая любимая, и даже при всем своем желании, не сможет приготовить. И которыми он может, хотя бы иногда, побаловать себя и своих близких. Впрочем, и яичницу летом, по донским рецептам, отец жарил так, что она становилась кулинарным шедевром, с непередаваемым запахом и вкусом. Не вдаваясь в тонкости приготовления, опишу конечный результат: под посыпанной золотистыми полукольцами заранее обжаренного лука глазуньей шкворчали жареные помидоры с колечком сладкого перца и кусочками колбасы. И все это посыпалось мелко нарезанной зеленью петрушки и укропа. Горчица, соль и перец – на любителя… Так делал отец… Так старался делать и я…
Думаю, это не чревоугодие, а раскрытие заложенного природой в конкретные продукты вкусового потенциала.
А первым моим кулинарным и, скромно скажем, весьма удачным опытом была выпечка в духовке настоящего пирога с мясной начинкой. Как-то, на самой заре нашей супружеской жизни, купил в книжном киоске тоненькие брошюры разных кулинарных рецептов. Начитался, аж слюнки потекли, и… попросил молодую жену испечь чего-нибудь эдакое. Но она, будучи в положении, уклонилась, сославшись на усталость и нездоровье. Но я то уже настроился… Решил все сделать сам и строго по рецепту. Тем более, что все необходимые для выпечки компоненты оказались в наличии. Замесил дрожжевое тесто и пока оно «подходило», приготовил начинку… Закончил выпечку в три часа ночи. Попробовал – вкуснятина! Только надо было до утра подождать… А я сразу, от радости, пошел будить жену… Но она моих восторгов не оценила, отругала, «посмотри на часы!» И пробовать не стала. А когда утром угостил, все же дождался её скупой женской похвалы… Но по-моему – из вежливости… Она была на той стадии беременности, когда все вкусные запахи вызывали у её организма в основном негативную реакцию.
БУДНИ ЖИТЕЙСКИЕ.
Население гарнизонного городка составляли, в основном, молодые семьи и потому детворы было много. Однажды отцы семейств на пустыре за нашими домами своими руками оборудовали детскую площадку. На ней было все, что детской душе угодно: огороженная песочница, качели, скамейки для мам и для малышей, высокая «горка» на деревянных столбиках со ступеньками и с широким гладким спуском, по которому и мы, уже почти взрослые, с удовольствием съезжали на своих «мягких» местах. Но, вообще-то, все это было для самых маленьких…
А мы были уже большие. Нам было по шесть-семь лет. С ребятами моего возраста мы находились примерно в середине возрастной шкалы, бегавшей по гарнизону детворы. Мне и моим друзьям больше нравилось играть в «войну» или бродить по гарнизонным закоулкам в поисках новых приключений и новых ощущений. Иногда мы находили очень интересные для нас вещи, которые не только использовали в наших играх, но через них познавали окружающий нас мир. Круг поисков, по мере нашего пребывания в городке постоянно расширялся. Мы все дальше и дальше уходили от дома, постепенно «осваивая» все новые районы большой гарнизонной территории. Мамы наши, при этом, особенно за нас не волновались, потому что гарнизон был все-таки закрытый, а выходить за его пределы сами мы как-то и не очень стремились. Что-то внутри срабатывало…
Одной из любимых наших игр была игра в «ножички». Не помню, где нам их покупали – то ли в немецких магазинах, а может быть – у нас, в Военторге. Но у каждого мальчишки в кармане лежал любимый перочинный ножик… Суть игры была проста: на голой земле очерчивался круг и играющие по очереди метали в него свои ножи. Тот, чей нож воткнется в землю, по направлению ширины лезвия проводил прямую линию, разделяющую круг на две части. Меньшая часть затаптывалась, и следовали броски в оставшуюся часть. И все повторялось. Размер игровой площади в итоге уменьшался настолько, что кто-то не попадал в нее совсем. Он и считался проигравшим. Иногда игра усложнялась тем, что броски ножа совершались по-иному: нож ставился острием на грудь, или на сгиб локтя, или на колено и резким толчком в конец рукоятки отправлялся в ту же мишень… Но эти варианты оговаривались нами еще до начала игры.
НАХОДКИ…
Однажды ребята по-старше нашли где-то старинную ржавую шпагу. На нее нельзя было смотреть без волнения… Ведь ее держали чьи-то руки, и возможно с ее помощью не один человек отправился в мир иной… Конец клинка был обломан, но его длина все равно была впечатляющей – около метра. От рукоятки остался один голый ржавый кованый стержень, но вокруг него – так же покрытое ржавчиной ажурное плетение из кованой стали, охватывающее большую часть рукоятки в виде сферы для защиты руки владельца шпаги. В верхней части эфеса находилась стальная узкая поперечная перекладина, с утолщениями в виде шариков на концах… И не смотря на эти ржавые недостатки шпага выглядела красиво! Через несколько лет, читая любимых «Трех мушкетеров», именно такого вида шпагу я представлял в руках главных героев книги и, естественно, вместе с ними побеждал гвардейцев кардинала…
А следом за шпагой – новая находка! И опять повезло тем ребятам, кто был старше и опытнее нас. Они относились к поискам более внимательно, как заправские археологи. Их очередной находкой оказался старинный меч! Не богатырский, конечно, по размеру, но зато, как сказали бы музейные работники, в прекрасном состоянии. Общая длина его, вместе с рукояткой, была примерно сантиметров восемьдесят. Лезвие обоюдоострое, в сечении не ромб, а овал. На нем почти не было видно следов ржавчины и раковин от нее. От рукоятки также остался один голый штырь, но в верхней ее части находилась перекладина из желтого металла, концы которой, с обеих сторон были завернуты вверх и как бы сплюснуты. В нижней части рукоятки находился закругленный набалдашник из того же металла. Ребята обмотали ось рукоятки двумя или тремя слоями бельевой веревки, закрепили ее конец, и держать меч в руке стало очень удобно. Кстати, о желтом металле… А ведь это точно – не латунь была! Лет двести или триста провалялся меч в земле… Если бы латунь, то следы окисления были бы точно заметны…
Мы толпой ходили за хозяином меча и терпеливо ожидали своей очереди подержать его в руках… С горящими глазами мы рубили с плеча все, что попадалось на пути: кусты, ветки деревьев, толстые стебли репейника и лопухов… Вся наша радость закончилось на детской площадке. Очередной «илья-муромец» с размаху рубанул по стойке детской горки, разрубив ее почти до половины… И тут, откуда ни возьмись, появился кто-то из взрослых и, громко высказав все, что он о нас думает, отобрал наше грозное оружие. Больше мы меча не видели. Потом кто-то сказал, что его выбросили в выгребную яму… Маловероятно, конечно. Взрослые – они, ведь, тоже дети. И им тоже интересно подержать в руке старинное оружие… Но, увы! «Хоть поверьте, хоть проверьте…»
О НАШИХ ШАЛОСТЯХ…
Из наших шалостей «вернойхенского» периода запомнился «минометный обстрел». Однажды мы с ребятами очень шумно разыгрались на улице перед одним из домов. И получили довольно резкое замечание от сидящих на скамейках перед домом женщин. Как говорится, утерлись, и побежали за дом искать себе другое занятие… Пробегая мимо большого мусорного ящика, мы увидели рядом с ним десятка полтора маленьких пустых жестяных баночек из-под томатной пасты, лежащие рядом с большой кучей золы. Кто-то бросил камень в банки, но попал в золу, отчего над «мусоркой» взвилось целое облако пепла…
Кому-то пришла в голову мысль зачерпнуть в банку золы и, прижав жестяную крышку, повыше бросить. Банка летела красиво, оставляя за собой, как комета, дымный шлейф. А при ударе ее о землю остатки золы, разлетаясь, образовывали густое облако пыли, в виде взрыва, высотой почти с человеческий рост. Тут кто-то подал идею… А что если…?! И вот мы стоим перед домом с его тыльной стороны, у каждого из нас в руке плотно набитая золой маленькая баночка с прижатой крышечкой. И мы готовимся по команде «три-четыре» перебросить наши «мины» через крышу на ту сторону дома, где сидят на скамейке беседующие женщины. «Три-четыре» и… Примерно половина банок перевалила через гребень крыши, а остальные, дымя золой и подскакивая на черепице, с грохотом покатились обратно на наши головы… И только тут нас охватил ужас от содеянного! С огромной скоростью, напрямик через кусты, мы бросились бежать подальше от места преступления… Сегодня можно, конечно, улыбнуться, представив, что испытали женщины, попавшие под наш обстрел, но нам тогда было не до смеха. И удивительно, что «расследование» никто не проводил, виновников не искал, и нам за наше «хулиганство» ничего не было…
РАДОСТЬ ВОДЯНАЯ
Однажды у нас появились новые игрушки. Где их покупали наши родители, мы не знали, потому что тогда в свободной продаже их не было. Их нужно было «доставать», покупать с рук, потому что в ГДР они тогда еще не производились, а привозились в Восточную зону, как мы подслушали, спекулянтами из Западной зоны. Это были пластмассовые водяные пистолеты – шикарные, разного цвета, и даже были перламутровые. Внешне это были точные копии настоящих «Вальтеров», «Браунингов» и револьверов. Особенно большая дальность стрельбы была у револьверов. При нажатии на курок из ствола вылетала тонкая как иголка струйка воды на расстояние до пяти-семи метров! И наши летние игры стали намного интереснее и… мокрее. Но особенно нам нравилось обстреливать девчонок. Целились мы не куда-нибудь, а прямо по их шелковым голубым или розовым трусикам, которые намокая становились полностью прозрачными. И тогда нам открывалось все то интересное, что было под ними спрятано. И визгу было вдоволь, и смеху…
МЫСЛИ ВСЛУХ, ПО ПОВОДУ…
За время проживания в Вернойхенском гарнизоне мы с родителями не раз выходили за пределы военного городка, чтобы побродить по немецкому городу и пройтись по немецким магазинам. Но в памяти, опять же, удержалось только то, что было интересно для детского восприятия. И для меня это, в первую очередь, посещение магазинов игрушек с их необыкновенно приятным волнующим запахом дерева и краски. Знакомство с ними начиналось с мелодичного звона висевшего над дверью колокольчика, который, как правило, является непременным атрибутом всех немецких частных магазинов. А потом мы входили в волшебный сказочный мир живой игрушки, который не только меня приводил в трепетный восторг, но и вызывал неподдельный интерес и у взрослых. Почему говорю о живой игрушке? Потому что каждая из них, как и каждый человек, была личностью, имела свою форму, свое содержание и характер, свою привлекательность и даже свою душу, которую передал ей, с любовью делавший её, мастер.
Думаю, меня легко поймет тот, кто помнит наши чудесные рисованные мультики советского времени, в которых оживали и могли ходить и разговаривать различные предметы… Но почему они мне казались живыми на полках магазина? «Виной» всему – знаменитое немецкое качество! Наверно, в каждом немце настолько глубоко и крепко сидит чувство ответственности за любое дело, которое он делает, что тщательность, аккуратность и технологическая дисциплина, лежащие в основе работы мастера, давно уже стали немецкой национальной чертой. Потому мы и сегодня восторгаемся надежностью и качеством любых изделий немецких мастеров.
В тот далекий период большинство игрушек для детей делались из дерева. Кубики и кораблики, машинки легковые, грузовые и пассажирские, паровозы с вагонами, игрушечная мебель и оружие, строительные конструкторы, садовый инвентарь и многое другое, от разнообразия и красоты которых в магазинах игрушек у детей и дух захватывало, и глаза разбегались… И все это не было бы таким красивым и так бы не запомнилось, если бы не высокое качество окраски всех изделий и, главное, очень умно, с любовью, и со знанием детской психологии, подобранные цвета. Ни одного унылого, скучного, мрачного или просто невзрачного оттенка краски на игрушках не было. На всю жизнь я полюбил жизнерадостный зеленый цвет именно в тех оттенках, в которые были окрашены игрушки моего детства.
И ЕЩЕ О КАЧЕСТВЕ…
На схеме Вернойхенского гарнизона начала 70-х годов пунктирной линией показан маршрут его патрулирования. Часть маршрута, которая идет от юго-восточной окраины жилого городка вверх к северу и далее, проходит по пешеходной дорожке, свидетелем строительства которой я был в далеком 1955 или 1956 году… Для меня, семилетнего мальчишки, это был наглядный урок немецкой старательности и добросовестного отношения к делу, который запомнился на всю жизнь и в какой-то мере сделал меня, в этом отношении, «немцем». Именно этот урок в практическом плане стал определяющим в моем отношении к любому делу, за которое мне приходилось браться самому или которое мне поручалось.
А происходило это так. Однажды на пустыре за нашими домами появились два немца – пожилой и молодой. Мы с любопытством наблюдали за их действиями, пытаясь понять, что они затевают. Увидев, как мастера размечают с помощью шнуров и колышков трассу, догадались, что здесь будет прокладываться дорожка. Очевидно для этой цели командование гарнизона, через местное немецкое руководство, решило пригласить хороших специалистов. Хотя, если честно, с трудом верится, что среди немцев могут быть специалисты нехорошие. Мои друзья скоро потеряли интерес к происходящему и в этом месте появлялись редко. Мне же было интересно смотреть, как рождается эта самая дорожка и как продвигается рабочий процесс. Тем более, что наш дом стоял буквально в сорока метрах от того места, откуда начинались работы…
После окончания разметки трассы рабочие начали снимать дерн и тщательно выравнивать ложе. Затем дно дорожки устилалось слоем песка и поверх его – щебенкой. Потом все утрамбовывалось ручным тяжелым катком. После этого из очень ровных досок выкладывались границы бетонируемых площадей. Затем строго по рецепту готовился раствор и укладывался в обозначенное досками место. Потом с помощью длинной металлической планки верхняя часть будущей бетонной плиты тщательно выравнивалась и посыпалась опилками… Когда бетон застывал, доски осторожно вынимались, щель между плитами заливалась гудроном, и все повторялось сначала…
Немцы работали спокойно, неторопливо, без суеты, и без традиционных русских перекуров. Один раз в течение рабочего дня они делали небольшой перерыв на обед, перекусывая принесенными из дома бутербродами и запивая их горячим кофе из термоса. Свою работу они делали с поразительной аккуратностью. После окончания рабочего дня нигде не было видно следов рассыпанного песка, цемента или щебня… И почему-то подумалось, что дорожка сможет прослужить аж тысячу лет… Мне нравилась работа этих немцев… Мне очень нравилось их отношение к работе и их аккуратность во всем… И всю жизнь, во всех своих делах, я старался им подражать… И искренне расстраивался о малом числе своих единомышленников на эту тему…
НОВАЯ НАХОДКА
Знакомство с новой территорией, почти каждый день приносило свои плоды. Разрушенных войной домов на нашей улице не было, но следы войны мы находили повсюду. За сараем одного из домов на противоположной стороне улицы стояла засохшая старая вишня. Земля под ней была смешана не то с угольной золой, не то с пеплом от разводимых под ней костров. Мы часто лазили по ее веткам, но спрыгивали с нее всегда в одном, самом удобном для прыжка, месте… Однажды, после «приземления» очередного прыгуна, на земле четко обозначились контуры… пистолета! Затаив дыхание мы сняли верхний слой земли и через минуту держали по очереди в руках, довольно увесистый для нас и даже не очень ржавый, настоящий пистолет. По форме он мог быть «Вальтером» или «Браунингом». Мы с восхищением рассматривали его со всех сторон, прицеливались, прищелкивали, но для наших рук он был все-таки явно тяжеловат.
Пистолетом мы игрались не долго. Его увидели у нас ребята более старшего возраста и предложили обменять на нужные нам и весьма дефицитные в то время подшипники, которые мы использовали для изготовления самокатов. Обмен произошел к обоюдному удовольствию… Через некоторое время мы увидели этот пистолет уже почищенный и смазанный. Ребята заменили в нем пружину, но она оказалась слишком тугой. Чтобы взвести курок приходилось, держась за ствол, оттягивать затвор каблуком. Куда они его дели потом – не знаю. Скорее всего, отобрал кто-то из взрослых…
И СНОВА ЗАБАВЫ…
Однажды, в одном из гарнизонных закоулков, мы нашли заросшую травой вагонетку. К тяжелой раме снизу были приварены втулки для установки колесных пар. А из четырех ее углов поднимались вертикальные стойки, соединенные уголками в виде перил. Видно, что когда-то у вагонетки был дощатый пол и такие же боковые стенки, в виде ящика. Дружными усилиями нам удалось прикатить ее на нашу улицу. По бетонной дороге вагонетка катилась сравнительно легко, но с большим грохотом. Примерно в середине улицы был пологий уклон, по которому зимой мы с удовольствием катались на санках. Мы закатывали вагонетку наверх, в начало уклона, устанавливали ее в нужном направлении, становились на раму и, держась за перила, катались в свое удовольствие…
Однажды под вечер, в сумерках, облепленная шумной детворой вагонетка никак не хотела катиться, хотя кто-то и пытался толкнуть ее под горку. Выясняя причину, мы обнаружили… лежащего на животе между колесами нашего товарища. Звали его, по-моему, если не «отшибает» память, Вовка Крикунов. Мальчишка он был полный, вагонетка одной осью наехала его «мягкое» место и, не сумев преодолеть «препятствие», остановилась…
А Вовка хоть бы крикнул о помощи! Лежит под осью, молча, и только кряхтит, пытаясь выбраться из «ловушки» самостоятельно. И, хорошо – пальцы под колеса не попали… Все мы быстро спрыгнули и, катнув вагонетку назад, помогли ему из-под нее выбраться. Конечно, сейчас понимаю, насколько опасным было это наше катание… Стоило бы какому-нибудь малышу выбежать на дорогу… и страшно подумать, что бы могло случиться. Тормозов ведь не было. Да и колеса с острыми ребрами… Спасибо взрослым – они быстрее нас это поняли и вагонетка, с их помощью, скоро исчезла из нашего поля зрения…
Более безопасным занятием было катание на самокатах. Делали мы их сами. Были бы подшипники подходящие. В их центральные отверстия мы забивали деревянные оси, укрепляли на узких досках, из которых одна была поворотная – рулевая. Затем сборка деталей в одну конструкцию и самокат готов. Конечно, в этом сложном деле нам помогали взрослые. А когда мы на этих стальных колесах катались по бетонной дороге – ну и з-з-з-звук был, скажу вам!!!
Запомнилась еще и такая забава. Где-то мы нашли большой ржавый плоский напильник, но никак не могли найти ему применения в наших играх. И вот однажды вечером, когда уже начало темнеть, кто-то бросил его, как городошную палку, под уклон нашей улицы. Эффект был поразительный. Пока напильник, вращаясь, с лязгом скользил по бетонной поверхности дороги, от него разлетались целые снопы ярких искр. И сразу же выстроилась очередь желающих метнуть подальше, мгновенно ставшую интересной, «железяку»…
ЗА ПРЕДЕЛАМИ УЛИЦЫ…
Подрастая не столько возрастом, сколько опытом, мы постепенно увеличивали радиус наших любознательных походов по территории гарнизона. Одним из любимых наших мест была парковая лужайка перед Домом офицеров. На ней находилось изваяние стоящего во весь рост на прямоугольном металлическом постаменте лесного оленя в натуральную величину. Кто-то из взрослых говорил, что во время войны он находился в личном поместье Германа Геринга… Не знаю, из какого металла он был отлит, но в художественном плане мастерство ваятелей было выше всяких похвал. Сам металл, как оленя, так и постамента, от времени давно почернел, но на нем не было видно ни следов ржавчины, ни зелени, которая покрывает Медного всадника в Ленинграде. Металлический постамент – прямоугольную плиту толщиной примерно двенадцать-пятнадцать сантиметров, скрывала трава и лесной красавец, украшенный мощными ветвистыми рогами, выглядел как живой. Мы часто приходили к оленю, сидели в траве у его ног, иногда устраивали соревнования по вольной борьбе, намечали наши планы, обсуждали просмотренные в кинозале детские фильмы и другие наши дела.
В одном из служебных зданий гарнизона раньше находился немецкий штаб. Среди других кирпичных строений барачного типа штабное заметно отличалось от других своим внешним видом. В его средней части находился главный вход, перед которым была широкая, вытянутая вдоль стены площадка со ступеньками на всю ее длину. Удивительным было то, что спустя десять лет после окончания войны на фасаде здания, высоко над главным входом, под сходящимися под углом сторонами крыши, прекрасно сохранилось скульптурное изображение государственной символики Третьего Рейха – огромный, больше двух метров в размахе крыльев, орел, держащий в своих когтистых лапах венок со свастикой. Проходя мимо штаба мы всегда останавливались и подолгу смотрели на это историческое свидетельство прошедшей войны и как-то заново осознавали, где мы находимся…
За десять послевоенных лет гарнизон не раз подвергался «нашествию» разного рода проверяющих из вышестоящих штабов. И среди них, конечно, были не только лица командного состава, но и высокопоставленные политработники и труженики особых отделов. Все они видели эту фашистскую символику, но скорее всего, относились к ней со спокойствием победителей и просто как к музейной реликвии, напоминающей о том, какого зверя мы победили… Но, видно однажды гарнизон посетил кто-то еще более высокопоставленный или недавно прибывший из Союза, у которого с чувством юмора не совсем заладилось. Своим свежим взглядом он разглядел в сохранившемся фашистском символе не много ни мало, а пропаганду нацизма. И была дана команда…
И вот однажды, проходя через служебную зону в сторону стрельбища, мы стали свидетелями сноса этого памятника «старины». Перед входом в штаб были поставлены строительные леса, и стоящие в них солдаты молотками и зубилами старательно сбивали фашистскую символику… Да! Кому-то из вышестоящих свастика все-таки кольнула глаза… В скором времени стену заштукатурили и затем побелили. А нам почему-то было и жалко и грустно… Новые поколения гарнизонных мальчишек этого уже не увидят… Никогда!
ДОТ-КУБ-БУНКЕР…
Казарменно-штабная территория гарнизона нас особенно не привлекала. Нам больше нравилось исследовать район стрельбища и прилегающую к нему местность. Ходили мы туда по дороге в основном мимо стадиона, обходя его по часовой стрелке. Запомнилось – на краю стадиона рядом с гаревой дорожкой росло одинокое дерево. Весной оно было в красивых цветах малинового оттенка, а ближе к осени на нем созревали малюсенькие яблочки. Тогда я впервые и услышал это название – райская яблоня. И попробовал на вкус ее плоды… Ничего! Твердые, но грызть можно!
Обойдя стадион, мы поворачивали направо и двигались в сторону стрельбища. Отсюда начинались самые интересные для нас места, где, буквально на каждом метре, при желании, можно было что-нибудь обнаружить. Слева от нашего маршрута, за рощей, виднелось здание КДП – командно-диспетчерского пункта с которого осуществлялось управление полетами самолетов. На ближнем к нам краю рощи возвышался еще один памятник прошедшей войны – огромный бетонный куб, размеры которого были намного больше обычного ДОТа – долговременной огневой точки. Все мы, не сговариваясь, стали называть его бункером, хотя, скорее всего, подошло бы назвать его крепостью… Но, бункер – так бункер!
Высота этого сооружения была, примерно, как современный четырехэтажный дом. В его стенах на разной высоте имелось множество круглых отверстий разного диаметра – примерно от 10 до 40 см. Под каждым отверстием были видны следы подтеков копоти, разной длины. Обсуждая между собой увиденное, мы единогласно заключили, что подтеки являются следствием интенсивной стрельбы из различных видов оружия… Земля вокруг бункера была неровная, вся в буграх да ямах, поросшая за десять лет дикой зеленью деревьев и кустарников. Но эти неровности мне очень напоминали разнокалиберные воронки от авиабомб и снарядов…
Ну а дальше мы могли только предполагать или фантазировать… Скорее всего, этот огромный «бункер» задумывался и строился для того, чтобы его гарнизон держал под огневым контролем всю обширную территорию аэродрома с расположенными на нем строениями для защиты от неумолимо приближавшегося противника. Судя по всему, ему пришлось поучаствовать в боевых действиях… И ещё была вероятность, что установив на высокой плоской крыше антенны, немцы могли использовать это сооружение как узел связи. Мы часто обходили вокруг здания, внимательно глядя себе под ноги, раздвигая траву и ветки кустарников в надежде что-нибудь найти. И иногда что-то находилось…
Интересно, как продуманно был устроен вход в «бункер». С одной его стороны, ближе к краю, под углом в 45 градусов к наружной стене, внутрь был проложен тоннель. Его размеры были достаточны для въезда легковой машины. Дойдя до внутренней диагонали, тоннель делал поворот влево на 90 градусов в направлении к середине бункера и через 3–4 метра перегораживался огромной бронированной дверью. Сначала этот «зигзаг» был мне непонятен, но потом вдруг озарило. Этим поворотом бронированная дверь была защищена от попадания в нее артиллерийского снаряда прямой наводкой. Ничего не скажешь - мудро устроено!
А от нас, мальчишек, хулиганов, сама дверь была защищена деревянным щитом из толстых досок, перекрывающим к ней проход. Нам оставалось только подглядывать в щелки. Хотя, скажу честно, если бы и была возможность пролезть в бункер, желания такого мы не испытывали. Его таинственность и размеры были для нас страшноваты… Нам-то было всего по семь лет… На некотором удалении от поворота тоннеля с левой стороны в стене находился узкий оконный проем, шириной около тридцати сантиметров и высотой с метр. Он был перегорожен сверху вниз толстым стальным прутом, толщиной почти с детскую руку. Нам удалось заглянуть в это окно, подсвечивая фонариком, но кроме разбросанных на бетонном полу каких-то пустых ящиков, тряпок, камней и банок ничего интересного для себя не увидели…
ПОЛЮШКО-ПОЛЕ, САМОЛЕТНОЕ…
Недалеко от бункера, сразу за стадионом, находилась большая площадка, размером почти с футбольное поле. После нашего приезда в Вернойхен мы еще застали собранные на нем старые, «уволенные» со службы, самолеты. Их было около десяти. Они лежали на земле, частично разобранные, с отсоединенными крыльями, снятыми моторами и с разбитыми фонарями кабин. Все они ждали своей отправки на утилизацию. На моей памяти все они были наши, зеленого цвета и с красными звёздами на крыльях и бортах. Не могу, к сожалению, вспомнить их типы, потому что в то время этот вопрос меня особенно не волновал и эту тему мы с ребятами не обсуждали. Мы исследовали всю эту авиатехнику вдоль и поперек, лазили из кабины в кабину, заглядывали внутрь фюзеляжей, все рассматривали и, по возможности, с помощью принесенных из дома инструментов снимали и несли домой то, что понравилось и то, что удавалось снять. Но примерно, лета 1955 года это поле в одночасье опустело. Всю эту технику загрузили в вагоны и отправили в Союз на переплавку.
НА АЭРОДРОМЕ.
Между служебной и аэродромной зонами протянулась не широкая, но довольно длинная лесополоса, за высокими деревьями которой скрывались аэродромные строения. Они стояли в ряд вдоль главной рулежной дорожки, на которой имелись широкие площадки для стоянки самолетов. Параллельно рулежке тянулась ВПП – взлетно-посадочная полоса. Вся аэродромная зона была, вообще-то, для нас, для
детворы, запретной. Но когда мы выходили к аэродрому со стороны стрельбища, то оказывались совсем близко к дальним стоянкам, на которые, после выполнения регламентных работ, выкатывались самолеты из ТЭЧ – технико-эксплуатационной части. Около самолетов всегда находился или техник или кто-либо из специалистов ТЭЧ. С их разрешения и под их контролем мы рассматривали вблизи реактивное чудо. И потом долго обсуждали увиденное. Особенно нравились смотревшие в небо спаренные стволы крупнокалиберных пулеметов в хвосте самолета, которым управлял стрелок-радист…
Ну и сама лесополоса и небольшой лесной массив, который с трех сторон окружал стрельбище были предметом наших особых исследований. Они были буквально напичканы военными «реликвиями. Любая невзрачная «железка», самым краешком выглядывающая из травы или земли, могла оказаться или частью оружия или целым автоматом, карабином, винтовкой, каской, штыком, пистолетом или еще чем-нибудь другим интересным. Многие наши «игрушки» мы добывали именно здесь, в «лесу прифронтовом»…
ОПЕРАЦИЯ «ШАР-ПИЛОТ»
Главным и самым высоким зданием на каждом аэродроме является КДП – командно-диспетчерский пункт. Было такое здание и на Вернойхенском аэродроме. Оно имело несколько этажей. В его помещениях располагались авиационно-диспетчерская и метеослужбы, парашютный класс, узел связи и прочее другое разное. Кроме того на КДП имелась большая комната или зал, в котором экипажам самолетов ставилась задача на предстоящие полеты и где они могли отдохнуть между вылетами. А на крыше здания в просторном помещении со стеклянными стенами располагался пункт непосредственного управления полетами, который летчики между собой называли «вышкой» или «голубятней»…
Когда нам удавалось незамеченными пробраться к КДП, то мы, притаившись в густых кустах неподалеку от него, терпеливо ждали, когда поблизости появится кто-нибудь из знакомых офицеров. И если дожидались, то просили его помочь нам достать шар-пилоты. С их помощью метеорологи измеряли направление и скорость ветра на разных высотах, а также высоту нижнего края облаков, если они были. Метеорологи выпускали надутый водородом шар в свободный полет и наблюдали за его перемещениями с помощью специального оптического прибора на треноге до тех пор, пока шар не улетал далеко или не скрывался в облаках…
Еще не надутый, он был похож на обычные воздушные шарики, только размером раза в четыре больше магазинных, и имел черный цвет и более толстую на ощупь резину. В надутом состоянии шар получался огромный, не меньше метра в диаметре. Помню, мы в сумрачном коридоре КДП ждем, когда нам вынесут выпрошенные шары. Изо всех дверей доносится многоголосое жужжание, писк и довольно громкий стрекот, издаваемые различной работающей аппаратурой. Иногда эти звуки перекрывались голосами переговаривающихся по радио с командным пунктом летчиков… И вот нам выносят долгожданные шар-пилоты! И звенит наше дружное «спасибо», и мы, счастливые, каждый со своим шариком, бежим к выходу. Но надуть такой шар – ба-а-льшое нужно время…
ОТКРЫТКА ДЛЯ ДНЯ ПОБЕДЫ…
А еще в мою память навсегда врезалась цветная картинка с необычной для этого места «железкой»… Задняя стена КДП выстояла во время проходивших здесь боёв, но была значительно повреждена в результате обстрелов и разорвавшихся рядом с ней бомб. Особенно нижняя ее часть. Кирпичная кладка во многих местах была посечена осколками и отметинами от пуль. Края прямоугольных проемов во многих окнах были разбиты в результате стрельбы по ним во время боёв за аэродром. И все это в таком виде сохранилось со времен войны… Вплотную к стене подступали разросшиеся за десять послевоенных лет кроны высоких деревьев, отчего и в солнечную погоду внизу царил зеленый полумрак. В одном месте разорвавшаяся рядом с КДП крупнокалиберная бомба отбросила землю к стене, наполовину засыпав оконный проем первого этажа. Поднимаясь вверх по склону этой «рукотворной» насыпи я даже замер от неожиданно открывшейся картинки…
Пробившийся сквозь листву луч солнца вдруг ярко и контрастно высветил из зелёного полумрака выщербленную пулями и осколками стену из тёмно красного кирпича… И покрытую изумрудной зеленью травы земляную насыпь, наполовину перегородившую бархатно-чёрную темноту оконного проёма… И лежащий на вершине этой насыпи, заброшенный туда взрывом, рыжий от ржавчины метровый кусок танковой гусеницы… И тонкий стебелёк подсвеченной солнцем ослепительно белой ромашки с ярко-жёлтым пятнышком в середине, одиноко проросший через щель в танковом траке… И вся эта открытка вписалась в яркую чёрноту оконного формата… Помню, даже как-то защемило в груди от такой символичной картинки… И это – в семь-то лет, от роду! Вот так оно, неожиданно, соединилось – прошлое и настоящее, война и мир… И ромашка, через ржавую сталь, как символ – жизнь продолжается!
СТРЕЛЬБИЩЕ.
Сразу за самолетным кладбищем, недалеко от конца рулёжной дорожки и нескольких бетонных пятаков-стоянок для самолётов, в окружении редко стоящих вековых сосен находилось гарнизонное стрельбище. Оно было построено немцами в далекие предвоенные времена одновременно со строительством аэродрома. Стрельбище представляло собой несколько параллельно расположенных земляных валов на расстоянии друг от друга примерно восьми метров. Каждый вал был высотой около четырех и длиной не менее ста метров. На площадках между ними были обозначены линии огневых рубежей для стрельбы по мишеням с различных расстояний. С той стороны, где устанавливались мишени, пространство между валами было перекрыто высокими земляными перемычками, сразу за которыми были видны вершины высоких сосен. В нижней части перемычек со стороны огневых рубежей были установлены деревянные щиты на которых перед стрельбами крепили бумажные листы-мишени. Вся земля за ними была густо напичкана выпущенными из оружия пулями…
Между первыми двумя земляными валами, которые ближе других находились к взлетной полосе и стоянкам самолетов, расстояние было немного больше и в конце их вместо земляной перемычки стояло мощное железобетонное сооружение высотой примерно с двухэтажный дом. Оно было выполнено в виде пустотелого куба с толстыми стенами. Передняя стенка у него отсутствовала. Внутри, от «порога» и почти под самый потолок, была насыпана целая гора желтого песка. Вся эта часть стрельбища вместе с бетонным снарядо- и пуле- улавливателем была предназначена для проверки бортового оружия самолетов – пристрелки крупнокалиберных пулеметов и авиационных пушек. Стоянка для самолётов, которых с помощью буксира прикатывали для пристрелки оружия находилась на одной линии с огневыми рубежами и бетонным улавливателем пуль и осколков. Весь песок внутри куба был перемешан со сплющенными крупнокалиберными пулями и осколками разорвавшихся снарядов, а толстые стены куба не давали им возможности разлетаться за пределы стрельбища.
Интересно, что земляные валы между площадками стрельбища были с секретом. С торцевой стороны, противоположной от мишеней, каждый из валов имел дощатую входную дверь, а за которыми тянулись узкие и длинные проходы, как в шахтах, не вполне понятного для нас назначения. Вероятно, перед строительством земляных валов вначале построили эти проходы, накрыли их чем-то, вроде брезента, и только после этого засыпали землёй. Мы, конечно, исследовали эти помещения, пройдя с фонариками каждый проход до самого конца, но не нашли в них абсолютно ничего для себя интересного. Внутри них было сухо, темно и пусто. Скорее всего, немцы использовали их для хранения продовольствия или военного снаряжения. Но, возможно, кто-то до нас здесь уже побывал и навёл образцовый порядок… Мы исследовали каждый закоулок стрельбища и территорию вокруг него, ну и, конечно, находили для себя что-то интересное.
ШКОЛА МУЖЕСТВА.
Играть в войну было для нас самым любимым занятием. Мы незаметно и потихоньку подрастали, руки становились крепче. Со временем они уже могли, почти не напрягаясь, держать и немецкий «Шмайсер», и наш ППШ, и «легкий» кавалерийский карабин. Но «трехлинейка» была для нас, все же, великовата… Где мы находили оружие? Куда мы совали свои любопытные носы? Одному Богу известно… Гарнизон был большой, в нем было столько интересных закоулков, куда не ступала нога взрослого человека… Конечно, оружие было неисправно, стрелять из него уже было невозможно, но мы его любили и относились к нему очень серьезно, понимая, что оно уже было в «деле». Не помню, как другие ребята, но я всегда внимательно изучал найденные стволы, приклады, каски и разные другие интересные «железки» и пытался прочитать по внешнему виду, по вмятинам и царапинам и судьбу самого оружия, и судьбу его хозяина, и то, как они расстались друг с другом…
Конечно, военные игры были для нас очень интересны. Но, кроме этого, они развивали нас физически и умственно, заставляя проявлять силу и ловкость, смекалку и сноровку. Они воспитывали в нас любовь к своей Родине и делали нас нормальными патриотами своей страны. Они не только готовили меня и моих сверстников к будущей службе в армии. Игры в войну уже в нашем возрасте делали нас солдатами, защитниками, мужчинами… И мы мечтали, скорей бы вырасти и надеть настоящую форму… Конечно, каждый имел свою мечту – кем быть: летчиком или танкистом, моряком или артиллеристом. Но она была у всех – мечта… А уж дальше – как жизнь повернется…
НАБЕГ.
Как-то мальчишкам с соседней, параллельной улицы, родители помогли построить из старых досок штаб. Он находился за пустырем недалеко от КПП и вплотную примыкал к деревянному забору, отделявшему гарнизонный жилой городок от запредельной немецкой территории. Представлял он из себя два небольших узких помещения, разделенных дощатой перегородкой с дверным проёмом. В первом у наших соседей в пирамиде хранилось оружие и сложенные в штабели каски – наши и немецкие, а в другом, в котором даже было окошко, стоял стол, покрытый красным кумачом и рядом с ним скамейка, почти на всю длину помещения…
Мы никогда с нашими соседями, ребятами с той улицы, не враждовали. Отношения были самые дружеские. Но вот, после просмотра какого-то фильма на военную тему, у кого-то на нашей улице в голове родилась идея: у нас есть соперник, и у него – штаб. На войне, как на войне! Чужие штабы – захватывают. Дальнейшие наши действия мы воспринимали как игру. Обсудили, обдумали, понаблюдали, выбрали подходящее время, и по всем правилам партизанской войны сделали набег на «вражескую» территорию. Когда мы, где ползком, а где, пригнувшись, короткими перебежками двигались через пустырь к штабу противника, я спотыкнулся в густой и высокой траве о какую-то торчащую железку и упал. Но времени выяснять причину не было. Вскочил и побежал дальше. А в штабе уже шел разгром. Ребята хватали из пирамиды стоящее там оружие, каски и все, что под руку попадалось. Кто-то сорвал со стола красный кумач. Что-то досталось и мне, но не оружие, а каска. Побежали на полусогнутых назад…
И надо же, на том же самом месте спотыкаюсь снова и со всего размаха, с трофеем падаю на землю. Ногу ушиб, но и любопытство разобрало – что же там такое? Раздвигаю траву и вижу торчащую из земли сантиметров на десять «железяку», уходящую вниз под косым углом. Потерев пальцами ее боковую сторону, охнул от удивления: на вороненой стальной плоскости белела выгравированная маленькая, не больше сантиметра в диаметре, свастика, развернутая наискосок… Вот это да! Автомат! И как-то не похожий на «Шмайсер»…
Я стал расшатывать находку и, засовывая пальцы в образовавшуюся щель, отрывать куски дерна… После тяжелых трудов я вытащил из земли тяжелый автомат, рядом с которым обычный «Шмайсер» показался бы детской игрушкой. И, если мне не изменяет память, в верхней части автомата вроде бы находилось оптическое устройство, но не в виде традиционного прицела снайпера, а в виде призмы, изменяющей угол зрения стрелка. Если проще сказать: если наклонить голову вниз и глядеть в этот прицел сверху вниз, то можно видеть, что впереди. Как-то так. Ну, не приснилось мне такое! Но на пулемет похоже не было. Наверно это была одна из последних разработок стрелкового оружия, которую немцы пытались использовать в самом конце войны… Счастливый от своей находки я кое-как, дворами, притащил тяжелый автомат к себе домой и спрятал в подвале в угольной куче…
А дня через два была «облава». Сердитые отцы наших соперников ходили по нашим домам и с помощью наших родителей восстанавливали разграбленный нами арсенал. И мой автомат исчез… А каску я бросил там, где нашёл автомат. Мне было очень жаль пропажи автомата, до слёз… И не потому, что хотелось играть с ним в войну – он для этого был слишком тяжёл для меня. А потому, что у меня не было времени его почистить, рассмотреть, изучить, запомнить как, что и почему… И я бы сейчас не сомневался, был ли там прицел, о котором написал выше…
ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА.
Добрая половина моей школьной жизни, с 1-го по 5-й класс – включительно, прошла в гарнизонах ГСВГ, в Вернойхене, в Финове и Эберсвальде. Время учиться для меня подошло незаметно, потому что вся подготовка к началу моей учебы легла на мамины плечи. Многое из того, что необходимо для школы: учебники, прописи, тетради, перьевые ручки, чернильницы, карандаши, школьную форму и все прочее, мы приобрели во время летнего отпуска, будучи проездом в Москве. По моему это было в ЦУМе на Красной площади. Там ближе к началу учебного года открывали отделы по продаже школьных товаров.
На удивление – многое из школьной жизни того периода в памяти не сохранилось. Наверно потому, что за пределами школы интересных впечатлений было намного больше. И еще потому, что учеба давалась мне легко и, заостряющих внимание моментов, практически почти было. Всем нам, ученикам, здорово повезло с учителями. Сюда, в Группу Войск, приезжали не просто желающие подзаработать и, заодно, Европу посмотреть. Все специалисты были не только профессионалами в своем деле. Они, проходившие сито отбора, отличались высокими морально-нравственными качествами и обладали высокой культурой поведения. И, кроме этого, они искренне любили свою многострадальную Родину, ее историю и культуру, и в общении с нами как-то незаметно и ненавязчиво передавали эту любовь нам.
УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ…
Мою первую учительницу звали Зоя Яковлевна. С ее помощью я и все ученики её класса с радостью входили в Мир Знаний. С радостью потому, что она не только умела прекрасно учить, но делала это так интересно и увлекательно, что мы практически никогда не ждали окончания урока. Помню, как старательно выводил пером первые палочки, крючочки, буковки, как сажал первые чернильные кляксы. Шариковыми ручками мы тогда не писали. Их тогда, по моему, ещё не придумали. Может ли сегодня кто-нибудь из современных школьников представить себе, как это – писать перьевой ручкой, макая перо в чернильницу, стоящую в углублении в верхней точке наклонной доски парты. Писать, когда вниз – с нажимом, а вверх – тонкой линией. За то – какие красивые буквы получались, когда мы научились правильно и чисто писАть! А чернильницу-непроливайку каждый школьник имел свою и носил ее в специальном мешочке, привязанном к ручке своего портфеля. Хотя при ходьбе с портфелем чернильница болталась, но конструкция непроливайки не позволяла чернилам вылиться.
Я любил свою учительницу. К её мнению, советам и наставлениям мы с мамой всегда относились с большим вниманием. И дома, рассказывая о том, что было в школе, как проходили уроки, я так часто упоминал ее имя, что и моя младшая сестренка его выучила, переиначив на свой младенческий лад – Зозю Зякала… Первый класс я закончил на «отлично». На торжественной линейке по случаю окончания учебного года я получил очень ценный для меня, книголюба, подарок – большую, красочно оформленную книгу сказок Корнея Чуковского, с дарственной надписью – «…за отличную успеваемость и примерное поведение… май 1956 года».
ПРОЩАНИЕ…
Во время школьных каникул закончился срок пребывания моей учительницы в Германии и ей пришла пора уезжать в Союз. Не помню точно, когда это случилось. Возможно летом 1956 года, а может быть и в начале осени… Выделяла ли она меня из всех учеников и со всеми ли своими учениками она попрощалась так, как со мной – не знаю… не помню… Однажды вечером мама уложила меня спать. Сквозь дрему я услышал, что кто-то к нам пришел и в соседней комнате, кроме голосов отца и мамы, раздавался еще чей-то голос… Проснулся я от поцелуя и открыв глаза увидел, при падающем через приоткрытую в соседнюю комнату дверь, свете, склонившееся надо мной доброе лицо моей учительницы Зои Яковлевны. Она что-то тихо шепнула мне, коснулась рукой моей головы и плеча и как-будто куда-то растворилась… А утром мама с грустью мне рассказала, что Зоя Яковлевна приходила прощаться, потому что закончилось её время пребывания в Германии и сегодня она уже уезжает из неё навсегда. Вздохнули мы и попечалились с мамой вместе. Так жалко было, и грустно…
А, в скором времени нас ошеломила новость - отца переводят в Финов, с повышением в звании, на новую должность - начальником воздушно-стрелковой службы бомбардировочного авиационного полка… Его подопечными становились все воздушные стрелки-радисты, члены летных экипажей, из солдат срочной службы…
Конец третьей части.
Изменения и дополнения - 23.11.2023 года