Олег никогда не любил ночь. Даже в молодости, когда казалось бы еще нет никаких проблем со здоровьем, и организм свободно переносит нагрузки в любое время суток. А сейчас, когда сорок с “хвостиком” были позади, он всегда к ночи чувствовал какое-то напряжение, которое никак не мог трактовать усталостью или, наоборот, приливом сил. И хотя мозг при этом работал ясно (а Олег по своему складу был скорее всего “совой”, образ которой выработался еще в студенческие или даже школьные годы), он не любил такого внутреннего возбуждения, так как подспудно всегда ожидал возможность его выхода наружу и отсутствие при этом контроля над собой. В молодости Олег много ездил, и ночь в дороге, поезде или даже на вершине горы его совсем не смущала, если при этом он уставал физически. Усталость всегда помогала преодолеть нелюбимое время суток.
В этой поездке Олегу не пришлось выбирать какой-либо поезд или время отправления. На этой холодной станции с зимним ночным пейзажем, открывающимся почти сразу же за привокзальным перроном, останавливался только девятнадцатый скорый поезд. В результате, где-то после двенадцати Олег вошел в темноту девятого купе спящего вагона и, растянувшись на верхней полке, мгновенно провалился в сон. Возможно, мозг продолжал работать, перебирая впечатления прошедшего дня или даже отдельных событий всей прошлой жизни. Наверное, кровь еще разносила свою информацию к нейронам, по-прежнему возбуждая их окончания. Картины и образы, рожденные во сне, уносили его в далекий небольшой город. Ему вспомнилась невысокая, с серо-голубыми глазами девушка, с которой он учился в одной школе. Але нравилось, когда Олег называл ее Аленкой – голос его при этом звучал как-то по-особенному мягко. После окончания школы одноклассники разъезжались по стране, выбирая свои институты и предполагая сохранить дружбу и прежние отношения.
Память Олега не исследовала в эту ночь те дороги, что открывались тогда перед ним, Аленкой и их школьными друзьями после выпускного бала. Она почему-то упорно возвращала его назад примерно еще на месяц, что предшествовал формальному окончанию их детства. Но кто может точно сказать, когда и как оно заканчивается - это детство? Олег и Аля дружили уже три года, еще с того времени, когда познакомились в молодежном спортивном лагере на берегу моря. После лагеря они иногда встречались, хотя учились в разных школах. Ни он, ни она тогда еще не понимали, что между ними есть. Через год Аленка перешла в его школу, и Олегу казалось, что это было сделано ради него, а не для улучшения знаний, как говорила ее мама. Эти последние два года школы и исходная детская дружба - возможно естественные причины для того, чтобы на пороге юности можно было сказать “люблю” и ощутить первый поцелуй неумелых губ. Вот так и объяснялись возле батареи-радиатора в подъезде с мокрыми варежками, когда согнутые костяшки замерзших пальцев после хождений по морозным и снежным улицам согревали дыханием в ладонях друг друга. Были и слезы-льдинки на застывших ресницах при ссоре или радостные искорки в глубине этих пристальных глаз при мире и понимании... Но не к этому возвращала Олега в ночном поезде его воспаленная память. Она “откручивала” время к тому дню, что называют “Последний звонок”. Именно в тот вечер Олег и Аля оказались вдвоем за городом, как потом стали говорить, - на даче, возле домика в садах-огородах. Это здесь они посадили дерево, ту их общую березу, предполагая, что у них еще будет в жизни так много общего. Они не заглядывали далеко вперед, просто им было хорошо вместе. Аленке нравился уютный садовый домик ее родителей, и она, строя какие-то далекие планы, предполагала даже, что Олег будет писать в этом домике свою диссертацию. Тогда она еще не могла предположить, что их у него будет даже две. Конечно, Аля верила, что Олег станет ученым, конечно, хотела быть всегда с ним. В письмах к нему, рассуждая о чем-то далеком, писала : “... может быть и наше с тобой счастье.” Это “может быть” перешло потом в “могло быть”. Но тогда возле садового домика Олег и Аля не предполагали, что их “может...” перейдет в “могло...”, так и оставшись нереализованным на временных ветвях связи настоящего с прошлым и будущим.
“У нас не было ключа от домика, и Олег проник в дом через лаз под крыльцом, а затем открыл дверь изнутри. В домике было холодно, мы подбрасывали дрова в небольшую печку, но долго не могли согреться...” - эти слова не были произнесены во сне, они не были также донесены до сознания Олега “кинолентой” его памяти. Олег вдруг отчетливо понял, что не спит и слышит эти слова из уст женщины-попутчицы, негромко говорящей еще с одним пассажиром их купе. Было три часа ночи. Поезд отходил от какой-то станции. Слабый свет привокзальных фонарей пробивался сквозь щель между занавесками и вдруг узкой полосой выхватил давно забытый изгиб переносицы и вздернутые кончики бровей. “О боже! Неужели это она? Зачем? В этом поезде и в одном купе со мной ?” - Олег обессилено закрыл глаза, не понимая, что было во сне, а что наяву. Как же можно воспринимать судьбу, если она разъединяет почти на четверть века, а потом, словно спохватившись, подводит опять друг к другу на расстояние одного-двух метров? Аля не знала, что только вагонная полка отделяет ее от того, с кем была в тот день в садовом домике и с кем предполагала построить свое будущее счастье. Алевтина Петровна жила с мужем и дочерью в столице, но сейчас ехала в город своего детства. Попутчицей в купе оказалась внимательная пожилая женщина, и именно ей Аля и поведала свою историю, смутно желая рассеять те воспоминания, что нахлынули на нее в этой поездке. Атмосфера поезда и присутствие в купе старушки-попутчицы располагали к такой исповеди. Две женщины были как бы одни в этой ночной беседе. Третьим пассажиром в купе был мужчина, который вошел на промежуточной станции и сейчас спал на верхней полке, нисколько не мешая их разговору.
“...Олег и Аля не включали свет в домике, и только искры потрескивающих дров слабо освещали сквозь полуоткрытую заслонку кровать в комнате”. Олег целовал девушку в щеки, лоб, поглаживая одновременно завитки волос возле ушей и заглядывая в ее бездонные глаза. Аля раскрывала губы навстречу, каждый раз пытаясь поймать его поцелуи. Они никогда не делали ЭТО. Им всегда было достаточно только взаимных ласк и поцелуев - они не стремились ни к какой другой близости. Аля была в брюках и кофточке, которая в объятиях Олега сдвинулась, растянув петли верхних пуговиц. Олег осыпал подбородок и шею Али сериями поцелуев, и при одной из таких “очередей” у Али на кофточке расстегнулись верхние пуговицы, и рука Олега интуитивно соскользнула к ней подмышку, то ли пытаясь поправить раскрывшуюся на груди кофточку, то ли, наоборот, желая покрепче прижать к себе девушку. В этом скольжении руки ладонь Олега задела лифчик Аленки и на мгновение ощутила прикосновение правой груди, которая, как ему показалась, упруго рванулась навстречу. Оба задыхались в своих поцелуях - их им все равно не хватало”. “ Стало жарко. То ли от печки, прогревшей комнату, то ли от взаимных объятий. Мне захотелось все с себя сбросить и залезть под прохладное одеяло. Кажется, мы оба решились пойти на ЭТО.” - последние слова Алевтина Петровна произнесла слабым шепотом, отведя взгляд от своей собеседницы и с некоторым смущением опустив ресницы. Она уже не чувствовала, все ли произносит вслух из того, что всколыхнулось в ее воспоминаниях. Не знал этого и Олег, у которого в этом ночном поезде слух, сознание и сон вдруг слились в единое целое. Казалась, сама судьба, установив этот “невидимый мост” между верхней и нижней полками девятого купе, за счет какого-то неизвестного поля мгновенно доставляла от Алевтины Петровны даже невысказанные слова в сознание Олега...
....Садовый домик и юноша с девушкой, еще не окончившие среднюю школу. И ЭТО случилось в их едином порыве. Для каждого из них – в первый раз... Позади последний звонок – впереди выпускной бал. А двое уже вступили во взрослую жизнь. Первая любовь – первая кровь... “Был момент, когда и я, и он знали, что ЭТО будет - и уже ничто не могло остановить нас”, - губы Алевтины Петровны слегка возмущали тишину ночного купе. - “Я чувствовала у Олега огромное желание обладать мною в тот момент, и до конца... Наверное, и я хотела того же, раз не останавливала его, а только стонала: Олежка, Олежка...” Олег не боялся, что у него не получится, но волновался страшно и опасался, что ей будет больно, неприятно, поэтому скорее пытался понять любое движение девушки, чем прислушивался к своим чувствам ... Все получилось хорошо - они помогали друг другу в этой их первой такой безграничной близости. “Олежка, сюда... тихонько только...” - шептала Аля, откинув голову на край подушки и скользя руками к его животу. Олег, слегка сжимая ее за талию, ловил движения девушки и “шел” ей навстречу ... Когда все свершилось, обоим вдруг стало страшно, и они молчали. Олег мягко касался губами ее груди. Аленка была вся в слезах, как ей казалось, от счастья. Она уже не помнила о тех мгновениях боли, через которую прошла несколько минут назад...
Олег заворочался на верхней полке и вдруг начал кашлять. Спазм сдавил грудь. Разговор в купе затих. Женщины ждали, когда мужчина на верхней полке успокоится. Олег приподнялся. Он не мог дышать. И вообще выносить все это. Он уже знал, что дальше может быть сказано с нижней полки. Он чувствовал каждый импульс своего возбужденного сознания. Олег быстро спустился вниз и, не включая свет, выскочил в коридор, пока женщины не успели его о чем-нибудь спросить. Прохлада тамбура успокоила дыхание, и кашель прошел. В висках стучала кровь, и Олегу казалось, что монолог из девятого купе, по-прежнему, впечатывает в его мозг слова: “... нас уже хотели искать. Мама беспокоилась, что мы поздно вернулись в тот вечер... К экзаменам мы готовились вместе - Олег, как всегда, все сдал на пять... Был выпускной вечер - такой нежный и хороший. Мы были среди всех, но вдвоем, и ни разу не вспоминали садовый домик... Потом - мы поступили в разные институты и... “разошлись” на первом же курсе. Это я была виновата, что мы поссорились тогда, когда я приехала в его институт (но не к нему) и случайно столкнулась с Олегом на выходе из столовой. Может быть, надо было сразу заглянуть к нему в общежитие (приезжала же раньше всегда прямо к нему...)? А так получилась случайная встреча – вроде бы рядом, но ... не вместе. Что-то в нас (во мне?) тогда произошло. Я была нервной и уже носила в себе его ребенка, но ... он не родился. Это уже все было потом, когда я перестала приезжать к Олегу. Он, однако, еще часто приезжал в мой институт, ко мне в общежитие, искал меня, но я избегала этих встреч. Все было как-то не так, неправильно...”
Олег, стоя в тамбуре, вдруг снова стал задыхаться. Он открыл дверь, и волна упругого встречного воздуха слегка охладила воспаленный лоб. В висках, по-прежнему, пульсировала кровь и, казалось, доносила до сознания невысказанные вопросы: “Ну как же так, Аленка? Зачем же мы повстречались, Аленка, в этом поезде через столько лет? И ..ты никогда и ничего не говорила о ребенке.“ Олег с тяжелым взглядом смотрел в проем открытой двери на мелькающие зимние деревья и светлеющий над ними кусочек неба начинающегося рассвета. Не в силах выдержать все это (и уносясь мыслями куда-то к садовому домику и одинокой березе вблизи него), он шагнул туда - навстречу своему нерожденному первенцу...
Днем, когда девятнадцатый скорый стоял на большой разъездной станции в ожидании смены локомотива, представитель органов - лейтенант Фатеев задавал вопросы двум женщинам об их ушедшем пассажире-попутчике. “Была ночь. Мы даже не заметили, как он выглядит. Так быстро он вышел в коридор и исчез,”- Елена Андреевна старалась вложить в свой голос всю возможную долю участия и желание помочь милиционеру. Сняв с верхней полки мужскую куртку, лейтенант выложил из ее карманов на стол все, что там было: портмоне, блокнот, расческу, две шариковых ручки, связку ключей и носовой платок. Из блокнота, уткнувшего свои страницы в ключи, выскользнула фотокарточка и, не задержавшись на гладком ребре столика, упала на пол. Елена Андреевна подняла ее и, разглядывая снимок, развернула его лицевой стороной к Алевтине Петровне, заметив при этом: “ Какая красивая девушка! И взгляд похож на Ваш.” Что-то оборвалось внутри у Али, когда она, судорожно схватив снимок, устремила взгляд в глаза той, что с ласковым прищуром и как бы в пол-оборота смотрела десятиклассницей на окружающий мир. Перевернув карточку и взглянув на надпись, Алевтина Петровна вдруг стала заваливаться на бок; сердце останавливалось, а губы, казалось, продолжали шептать прочитанное: “Олежке на память от Аленки...”
На самом деле, Олег пережил Алю, но не намного, хотя и боролся за жизнь, которую оборвал чей-то нож, с которым и нашли Олега на автобусной остановке центральной площади провинциального городка. Олег не смог объяснить, что с ним произошло в ту ночь – в больнице он не приходил в себя, хотя Елене Андреевне, приехавшей один раз к нему и положившей на тумбочку у кровати ту самую фотокарточку с надписью Али, казалось, что он улыбается и что-то досказывает из той истории, что она слышала из уст Алевтины Петровны. Олег не прыгнул – он метался по вагонам ночного состава, и были свидетели, которые потом говорили, что он вышел на одной из станций. Его видели на вокзале и в городе, и, хотя сначала обнаружили подозрительных лиц, что встречались в ту ночь на пути Олега, точно установить происшедшее не удалось, следствие прекратили, и зло осталось безнаказанным.
Через несколько лет дочь Алевтины Петровны Лера выйдет замуж за бизнесмена, и тот построит на месте старого садового домика коттедж. Дочку Лера назовет именем своей мамы, и, подрастая, Аля все больше будет походить на Аленку из прошлого. Береза сильно вытянулась за прошедшие десятки лет, и ее спилят, как не вписывающуюся в новую планировку вокруг большого особняка. Елена Андреевна могла бы рассказать Лере о последнем звонке ее мамы-Аленки, но они никогда не встречались, да и старушка умерла к тому времени, когда начали возводить коттедж. Снимок десятиклассницы попадет из больницы, где лежал Олег, к медсестре, работавшей там, а потом займет место в альбомах старых семейных фотографий. Когда сын медсестры Максим обнаружит эту фотокарточку, то уже не сможет забыть глаза школьницы из прошлого, и будет хранить Аленкино фото у себя, как когда-то она сама хранила фотографии первых советских киноартистов. Максим закончит Лондонский университет, и, уже потом, работая во Франции, поедет однажды в Бретань, где и встретит русскую девушку Алю со знакомо-вздернутыми кончиками бровей над взирающими на мир серо-голубыми глазами. Аля жила за границей после развода мамы с отцом. Лера ничего не знала о хранимой Максимом фотокарточке школьницы из прошлого, а он, стыдясь своей детской влюбленности в девочку с фотокарточки, никогда не покажет ее будущей теще. Максим чувствовал, что сходство Али с фото-Аленкой не является случайным совпадением. Но он никогда никому об этом не говорил, как бы не желая разгадки тайны фотоснимка. Ему казалось, что это может осложнить как-то будущую жизнь. Такой уж он был человек, и так ему было удобней жить. Отец Али после ее свадьбы с Максимом продолжал жить в своем коттедже, к западу от которого только остатки березового пня могли напомнить кому-то о чьих-то чудесных школьных годах. Но бывший муж Леры, хотя и помнил старый садовый домик, не знал истории о той славной первой любви, через которую прошла бабушка его дочери.
Однако тайна снимка, которой так боялся Максим, не канула в Лету. Благодаря записям Елены Андреевны история фото-Аленки, пусть не раскроет всех своих деталей, но все-таки дойдет до потомков.