Театр – да здравствует театр!
- Никогда бы не подумал, сколько прыти и страсти может быть в обыкновенной ученице монахини! – воскликнул, не сдержав раздражения, Гийом, повернулся и пошел прочь в сторону леса, якобы за хворостом, давая понять, что на сегодня разговор окончен, и вновь безрезультатно.
Пьер, Гоше и другие ваганты, расположившиеся, кто на траве у костра, кто, как Женя и сестра Патриция, на повозке, тяжело повздыхали. Пожал плечами и посмотрел в сторону девицы Джейн с чувством разочарования и смирения добродушный толстяк Бернар.
- Что поделаешь, мадмуазель, наш Гийом упрям как осел, - негромко проговорил он.
Женя не слушала. Значит, «обыкновенная»! Ну, сейчас я тебе покажу, сейчас ты у меня узнаешь! Бодро соскочив с повозки, расправив подол черного монашеского платья и гордо выпрямив спину, девушка встала у костра в центре их небольшого кочующего сообщества и под удивленными взглядами сестры Патриции и Анри де Буссарделя начала свою речь.
- Господа, - обратилась она к актерам, - а почему собственно вы во всем всегда должны слушаться господина пиранта? Разве не все вы вчера восхищались пьесой… сэра Шекспира? Не надоело ли вам каждый раз, который год изображать несчастных Робена и Марион?
Ваганты взирали на нее почти с ужасом и одновременно с благоговением, ну, точно, первоклассники, к которым на урок неожиданно пришел неведомый до селе директор школы.
- Разве вы не достойны большего? Разве господь обделил вас талантами и умом? Вас, взращенных в Парижском университете интеллектуалов? (Последнее, пожалуй, перебор, судя по вытянувшимся физиономиям вагантов, им это слово было незнакомо.) Неужели вы не способны на то, что принесло славу и золото вашим товарищам по ремеслу за морем?
Ваганты смущенно переглядывались. Сестра Патриция скептически пожимала плечами, но останавливать свою ученицу не собиралась, Анри не знал, что и подумать, а Женя не унималась.
- Вот вы, Пьер, - обратилась она к самому молодому и красивому из вагантов, - в вас я вижу благородного Николаса. Вы, Бернар, - повернулась Женя в сторону другого актера, - вы прекрасно справитесь с ролью кардинала Плеве. Вы, Рауль, - друг Николаса, граф Дюпре. Гоше как будто рожден герцогом Брио, отцом главной героини. Жан сыграет чужестранного посла.
Ошеломленные ваганты не смели вздохнуть, боясь пропустить хоть одно ее слово. А Женя, раскрасневшись от собственной смелости и немого восторга, с которым внимали ее речам слушатели, всплеснула руками и заговорила с еще большей страстью:
- Если все вы согласны, завтра, в дороге, я с помощью Анри перепишу для каждого из вас его роль… - текст из пьесы, - пояснила она недоумевающим вагантам. – Если каждый из вас уже вечером приступит к заучиванию, то послезавтра мы сможем начать репетировать, а месяца через два…
- Что здесь происходит? – спросил Гийом, вернувшийся из леса с пустыми руками.
- Да, через два месяца на какой-нибудь площади Реймса мы объявим о премьере, - не обращая никакого внимания на пиранта, закончила свою речь Женя, отступила на шаг назад и вздохнула с облегчением.
- О чем говорила эта девица? Что я пропустил? – возмущенно вопрошал пирант, не видя поддержки в глазах товарищей.
- Гийом, а, по-моему, Джейн дело говорит, - несмело начал Бернар.
- Ты же сам вчера утверждал, что не видишь в пьесе этого Шекспира ничего сложного, - сказал Рауль.
- Гийом, я никогда еще не играл главной роли, - произнес Пьер, - я только попробую…
- «Только попробую…», - насмешливо передразнил его пирант.
- Надо рискнуть, - возразил Гоше, - даже, если крестьяне закидают нас поздними плодами со своих огородов …
- Гоше, и ты, Пьер, и ты, Бернар, вы все! – закричал вдруг Гийом, немало перепугав собравшихся, - за эту пьесу нас закидают не сгнившей репой или капустой, нас закидают камнями и позовут стражу! В этой пьесе крамола, как вы этого не понимаете!
Воцарилось молчание. Некоторое время был слышен только шелест опадающей листвы, порывы ветра, да потрескивание дров в костре. У Жени упало сердце: так и знала, что они испугаются.
Как ни странно, монахиня была первой, кто нарушил молчание:
- Не знаю – не знаю, ничего противного Господу нашему я у этого Шекспира не прочитала, - сказала сестра Патриция.
- А какой там слог! – оживился и Жан, который когда-то в Парижском университете изучал словесность.
- Какие стихи! – подхватил Анри де Буссардель.
- Полно тебе, Гийом, - сказал Бернар, - не ты ли много лет назад из парт• (Быть за партами – во Франкском королевстве под этим выражением понималось – «учиться в университете») звал нас бузотерить, и никакие камни тебя тогда не пугали.
Теперь и к Жене вернулась надежда.
- Господин пирант, а вам я доверю роль короля Георга, - почти повелительным тоном сказала она.
- Что?! – задохнулся от возмущения пирант.
- Да, да, - подтвердила девушка, - с вашим-то актерским талантом давно пора подняться на доски.
На этот раз Гийом не нашелся, что возразить. Прошло несколько минут, прежде чем к нему вернулся дух противоречия.
- Все равно, это безумие! Нас недостаточно, чтобы разыграть эту пьесу!
- Кого вам не хватает? – тут же бросилась в атаку Женя. – Я уже все продумала. Командира королевской стражи будет играть Анри, - кивнула она в сторону юного рыцаря…
- Я? – испугался тот. – Но…
- Не возражай, - бесцеремонно прервала его девушка. – Главную героиню – Женевьеву… сыграю я!
- ?!!!
- Кто-нибудь против? – смело обратилась она к вагантам.
Актеры одобрительно заулыбались, пирант только покачал головой, но самым удивительным и ошеломляющим оказалось следующее заявление.
- А я, смею надеяться, справлюсь с ролью старой служанки, - спокойно сказала сестра Патриция.
Гийом, потрясенный, уже не прокричал, а прошептал:
- Женщины на досках... Что я слышу! Это не мыслимо…
Но все уже поняли, что сражение выиграно, и завтрашний день принесет им нечто новое, нечто неизведанное.
В ту ночь Женя спала беспокойно. Она и монахиня, единственные женщины, расположились на тюфяках в крытой полотняным тентом повозке, мужчины, завернувшись в одеяла, спали прямо на земле у тлеющего костра. Как быстро она привыкла к этой кочевой жизни! Ваганты редко останавливались в деревнях, все больше предпочитая коротать ночи на природе, благо начало октября в отличие от предыдущих месяцев дарило теплом и не обижало путешественников дождями. Странствующие актеры, мало, что в прошлом - благородные господа, жили просто, привычно мерзли, проводя большую часть времени в дороге, готовили на костре нехитрую снедь, не надеясь на подношения и подарки благодарных зрителей. Да, к тому же за две недели пути они смогли дать только одно представление.
Женя вспоминала вечерний разговор у костра и думала: неужели получилось? Неужели ей удастся совершить хоть что-нибудь? Если ее миссия - оберегать принца Этьена, что ей сейчас под силу? Принц сокрыт за монастырскими стенами в Реймсе. Его величественный брат Филипп из милости не допустил заключения отпрыска королевского семейства де Флер в тюрьме. Ей нужно оказаться где-то поблизости. К тому же именно в Реймсе должна состояться Королевская встреча.
Граф Неверский скрылся в неизвестном направлении. Луи де Шервилль не может покинуть королевский замок в Париже. Помощи ждать не от кого. Ей придется действовать на свой страх и риск.
От Реймса их отделяет неделя пешего пути, но не стоит торопиться. То, что она задумала, требует тщательной подготовки. Долгими днями и ночами в усадьбе Шервиллей Женя пыталась постичь истину - понять, чем она может помочь гению? Как это сказано кем-то из мудрых: когда не знаешь, что делать, берись за ум, и еще, кажется, так: делай, что должно. Ее миссия в этом мире – помочь реализоваться гению. Гению с задатками драматурга, которого объявили преступником и сумасшедшим… Как может реализовать себя писатель, если у его произведения только один читатель – он сам? И кто воспримет всерьез сочинения сумасшедшего, кто поймет, что в них он ответил на главные нравственные вопросы своего времени и побудил общество измениться, ведь именно в этом истинный смысл и призвание литературы…
И тут провидение послало ей этих вагантов. Идея родилась спонтанно, в минуту отчаяния. Театр, как учили в школе, несет прекрасную литературу в массы. И так ли важно, что автором пьесы она назвала не среднего сына короля Карла Великого, а еще не родившегося Шекспира? Безумная идея! Но, кто оспорит, что она сама находится в безумной ситуации? И потому мысль дня – театр, да здравствует театр!
Последующие дни наполнили ее надеждой, тем сладостным и легким чувством, которое так часто покидало Женю в этом мире. Ваганты, не взирая на ворчание и неудовольствие не смирившегося со своим поражением Гийома, с радостью и упорством принялись учить роли.
Было смешно наблюдать, как здоровяк Бернар, набирая воду из лесного источника в огромную кожаную флягу, вдруг замирал, повелительным жестом выбрасывал вперед правую руку, так что фляга опрокидывалась, вода из нее с громким плеском изливалась, и, погружаясь в образ кардинала Плеве, грозным басом изрекал: «Поди прочь, отступник! Не для тебя святость божьего храма и милость кардинала!» Пьер по нескольку раз на дню смотрелся в зеркало, долго изучал в нем собственную физиономию, а на насмешливые вопросы товарищей отвечал, что пытается найти выражение лица, которое ему – исполнителю роли Николаса - следует принимать всякий раз, когда, задумавшись, он должен произносить монологи.
Гоше, разводя костер и готовясь к вечерней трапезе, обращался к спутникам с надменностью своего героя - герцога Брио. Жан, пытаясь постичь роль чужестранного посла, смешил всех вариантами акцента, да так, что Жене приходилось не раз напоминать всем, что пьеса под названием «Николас» - трагедия, а не комедия.
- Что есть трагедия? – спрашивал ее Рауль.
Девушка отвечала, актеры слушали ее с восторгом и наслаждением. Анри де Буссардель ходил бледный, расстроенный. Он не мог понять, как его, рыцаря, вассала герцога Алансонского, втянули в такую авантюру?
- Разве не ты, мой мальчик, читал всем, кому не попадя, свои стихи в Шато – Алансоне? Тогда тебя ничего не смущало? – спрашивала, стараясь успокоить его, сестра Патриция.
Анри вновь бледнел, что-то невпопад отвечал, а более всего стремился к уединению, где во время стоянок – в лесу или в поле, как не раз замечала Женя, зубрил свою роль, мало что слов у командира королевской стражи было немного. Пирант демонстративно игнорировал все вопросы об успехах в заучивании слов из пьесы, принадлежавших королю Георгу, и о подготовке к репетиции, но Женя знала точно, что свою роль он знает наизусть.
И все же более всего девушку, в одночасье ставшую режиссером в труппе вагантов, поражало поведение монахини. С того самого момента, как Женя принялась убеждать странствующих актеров инсценировать пьесу под названием «Николас», сестра Патриция стала самым верным ее помощником и соратником, во всем поддерживала воспитанницу, и словом, и делом убеждая вагантов следовать собственному примеру.
- А что ты удивляешься, - спокойно отвечала монахиня девушке, - что мне еще остается, как не поддерживать тебя? Путь в монастырь мне теперь заказан, все видели меня в твоем обществе и в обществе принца Этьена…
Накануне первой репетиции Женя изрядно струсила. Как она сможет руководить пусть не актерами, в понятном для нее значении этого слова, но все же умудренными определенным опытом лицедеями, взрослыми мужчинами? Ей вспомнился лицей, как в короткий срок – всего за месяц ей из своих одноклассников, знакомых и незнакомых ребят из 11-х классов удалось сколотить настоящую театральную труппу и инсценировать сцены (вот же ирония судьбы!) из трагедии Шекспира «Гамлет». Учительница литературы Грустная Лариса, как ее называли одноклассники, с которой у Жени и ее ближайших подруг Натальи и Татьяны на тот момент не совпадали мнения по ряду вопросов современной моды, помогать ей наотрез отказалась и выразила уверенность, что «затея Светловой абсолютно провальна». Так и сказала директору лицея, а когда «театр Женьки Светловой» успешно дебютировал на ежегодном весеннем лицейском фестивале, и директор лицея издал приказ о выделении ученице 10 «А» класса Евгении Светловой настоящей премии, как будто бы она была штатным педагогом или культмассовиком, Грустной Ларисе очень трудно было признать свое поражение… Но это в лицее, в другой жизни, в другом мире, который Жене все чаще и чаще казался ненастоящим, иллюзорным. И есть ли он на самом деле?
Как ни странно, первая репетиция на лесной поляне, на которой в тот вечер они развернули лагерь, прошла легко, просто на «Ура!» Разбирали первую сцену, когда главный герой, возвращаясь в королевский замок, узнает о смерти отца – короля. Женя объясняла, ваганты слушали и соглашались, где кому надо стоять, как двигаться, как произносить свои слова. Гийом, в первой сцене не занятый, вначале как всегда демонстративно удалился, затем по прошествии времени незаметно вернулся и напряженно наблюдал за ходом репетиции. Анри де Буссардель, Гоше, также не участвующие в первой репетиции, наблюдали с любопытством и неподдельным интересом. Юный рыцарь при этом краснел, представляя, как на следующий день сам поднимется репетировать на доски, Гоше не переставал давать советы товарищам, не перебивая, впрочем, Жени. Сестра Патриция, удобно устроившаяся под тентом повозки с молитвенником в руках, тоже часто отрывалась от чтения и благодушно наблюдала за репетицией, но не вмешивалась.
- Все это так необычно! – басом изрек Бернар, когда после репетиции они сидели и грелись у костра. – Неужели британцы во главе с твоим Шекспиром сами это придумали? – обратился он к Жене.
Девушка кивнула, ничего не ответив, лишь слегка покраснев, что, к счастью, ее собеседники не заметили.
- А мне очень понравилось! Я просто счастлив! – радостно воскликнул Пьер, которому вполне удался на репетиции первый большой монолог главного героя.
- Ничего удивительного, - вступила в разговор монахиня, - сегодня вы соприкоснулись с настоящим искусством, а это дар божий, Господу приятное явление, как всякий талант… - посмотрев на Женю, она вдруг замолчала, словно смутилась.
«Бедная Патриция! - подумала девушка. – Невеста божья делит ночлег и кров с вагантами, готовится подняться на доски и рассуждает об искусстве! Во что я ее втянула?!»
Гийом в продолжение всего вечера молчал, что было странно, - ни одной неодобрительной реплики, ни одного замечания! А, следовательно, и его происходившее захватило и пленило.
В последующие дни и недели, почти не давая представлений, стремясь к уединению и не заезжая в попадавшиеся по пути деревни, компания странствующих актеров все больше погружалась в мир пьесы. Репетировали теперь не только вечерами, но и днем. Постепенно вырисовывались все сюжетные линии пьесы, лишь отдельные фрагменты пришлось сократить. Женя не поняла - на четвертой, пятой или на шестой репетиции ее роль в качестве режиссера перестала быть главной, ваганты, вполне прочувствовав смысл действа и собственных ролей, уже сами предлагали варианты игры, сами придумывали движения и жесты, сами находили неожиданные решения. «Все-таки они - настоящие актеры, - поняла Женя. – Они талантливы, не лишены способностей, они умны и в состоянии понять подлинный смысл творения Этьена. Они не зря учились в университете, пусть и средневековом».
Гийом вновь занял главенствующее положение. Теперь вместе со своими товарищами, почти без помощи Жени, он сам торопился разобрать новую сцену, репетируя, предлагал каждому действующему лицу несколько вариантов поведения. Было радостно и смешно наблюдать, как ваганты спорили с пирантом и друг с другом, доказывая свое мнение, а потом, поняв правоту товарища, дружно с ним соглашались. Все снисходительно и тактично молчали, когда на репетиции бедный де Буссардель от волнения забывал в который раз роль, и шумно радовались, когда на девятый или десятый раз ему удалась сцена поединка с главным героем - принцем Николасом. Почему-то очень долго обсуждали, как должно быть обставлено появление чужестранного посла. Каждый из вагантов изобразил исполнителю этой роли Жану собственный вариант представления посла королю Георгу. Пьер входил, нелепо жестикулируя, и смешно падал, Рауль жеманно картавил и раскланивался, Гийом придумал целую сцену со шляпой, которой посол размахивал направо и налево. Но, в конце концов, свое видения этого эпизода представил сам Жан и явил посла, более всего заинтересованного собственной персоной, а потому холодно обращавшегося к королю и его свите. Жене было приятно наблюдать, как добродушный и простой в жизни Бернар, входя в роль кардинала на репетиции, вдруг становился надменным, коварным интриганом, из молодого здоровяка превращался в тучного старика, отягощенного, не смотря на сан, явными пороками. Странно, но монахиня никак не отреагировала на подобное нелестное изображение служителя церкви.
Но более всего Женю поразил Гийом. На репетиции сцены встречи Николаса со своим героем, он так проникновенно изобразил короля Георга, что все с первого раза поверили, что этот человек способен на клятвопреступление и предательство. В другой сцене, когда Пьеру плохо давался монолог принца, Гийом, воскликнув: «Вот как надо!», мгновенно перевоплотившись в антипода своего героя, на одном дыхании произнес его длинную речь, да так, что все замерли и в течение нескольких минут не знали, что сказать. А Женя, не удержавшись, захлопала в ладоши.
- Что-то не так? – смутившись как мальчишка, спросил пирант Женю.
- Нет, - улыбнулась в ответ девушка.
- Почему же ты прервала меня? – спросил Гийом.
Женя подняла к лицу ладони и, взмахнув ими, ответила:
- Так приветствуют талантливых актеров после успешного окончания спектакля зрители у меня на родине, - объяснила девушка, имея в виду вовсе не Британию, и не театр Уильяма Шекспира.
- Это называется аплодисменты, - обратившись к другим вагантам, Женя с удвоенной энергией захлопала в ладоши. – В конце спектакля, когда актеры выходят на поклон, весь зал встает и в восхищении начинает дружно аплодировать, кто-то из зрителей уверенно пробирается… на доски и вручает исполнителям главных ролей букеты цветов. Бывает, что кто-то с конца зрительного зала кричит: «Браво!» и «Бис!»
- А актеры? – спросил Рауль, как и все ваганты жадно внимавший этому рассказу.
- А актеры, - отвечала Женя, - минуту назад покинув театральный эшафот или смертное ложе, спустившись с ненастоящего трона, и, осознав, что они уже не короли и принцы, а только скромные служители театра, в волнении и усталости, тяжело дыша и в поту, они стоят у края досок и медленно начинают верить… То, что они представили сегодня, вошло в умы и души зрителей так же, как в их собственные, что зрители вместе с ними прикоснулись к тому важному и прекрасному, что называют искусством и… истиной. Это, как мне кажется, самый главный и счастливый миг в спектакле.
Вечером, оказавшись у костра наедине с Гийомом, Женя неожиданно услышала его признание.
- Милая девочка, что ты с нами сделала? – негромко восклицал глава вагантов.
Предчувствуя очередной всплеск его возмущения, Женя встала и попыталась уйти, но, бесцеремонно схватив девушку за подол платья, Гийом заставил ее остановиться.
- Не обижайся, послушай! Я не упрекаю тебя, я восторгаюсь твоей смелостью, благодарю тебя за то, что ты открыла мне и моим товарищам. Я не так наивен, как они, и представляю, чем вся эта затея чревата. Я даже подозреваю, что за все это нам придется заплатить дорогой ценой… Я знаю, что это такое… Однажды мы уже поплатились за свое вольнодумство. Боюсь, в этот раз последствия могут быть гораздо серьезнее.
- Зачем же вы не гоните меня прочь? – дерзко спросила Женя.
- Зачем? – задумавшись, пожал плечами Гийом. – Не знаю… Да, и что мне терять? Это оранжевое одеяние, в котором никто не признает во мне того, кто был рожден в семье благородного дворянина, тройку лошадей с повозкой или другой нехитрый скарб странствующих актеров? Фамильных драгоценностей у меня нет, свою фамилию я едва помню, наш родовой замок давно принадлежит другой, чужой семье, мой род прерывается на мне… Мне тридцать семь лет, Джейн, и у меня нет дома, нет семьи, кроме этой повозки, и этих актеров. Мне нечего терять. И еще - мне очень интересно, что из всего этого выйдет…
После этого разговора Женя стала смотреть на главу вагантов, казавшегося ей прежде всего лишь напыщенным и самовлюбленным субъектом, совсем другими глазами. Девушка почувствовала к пиранту симпатию, и общаться с ним стало намного легче. Репетиции шли своим ходом. Скоро каждый уже назубок знал свою роль, делали успехи даже Анри и монахиня, а ваганты постепенно привыкли не удивляться присутствию женщин на досках.
Погожий октябрь между тем сменил холодный и дождливый ноябрь. Деревья и кустарники, растеряв желто-оранжевый наряд, чернели в убогой наготе. Ночами заметно подмораживало. Ночевать у костра стало неуютно. Раздобыв у крестьян теплые одеяла, ваганты все же мерзли и вынуждены были останавливаться на ночлег в деревнях – в крестьянских домах или овинах. Однажды вечером, расположившись в сенном сарае, за ужином странствующая компания предалась раздумьям, что же делать дальше.
Гоше, разрезавший большой каравай хлеба, который раздобыла в деревне благодаря своим лекарским талантам сестра Патриция, и деливший его между товарищами, уверенно сказал:
- А мое мнение - пора спешить в Реймс!
- Чего мы там не видали? – спросил Пьер, угощавший в этот момент Женю и монахиню яблоками.
- Думаешь, в Реймсе мы найдем приют на зимние месяцы? – обратился к Гоше Бернар, разливавший желающим молока из глиняного кувшина.
Женя, не смея сказать ни слова и выдать волнение при упоминании города, в котором сокрыт принц Этьен, внимательно прислушивалась к разговору.
- Кто нас там ждет? – усмехнулся Гийом.
- Послушай, Гийом, и вы, друзья, - обратился к ним Гоше, - если подумать, нас вообще нигде не ждут, мы всегда приходим без приглашения. Я считаю, что нужно отправиться в Реймс, потому что там скоро будет весь Париж, весь цвет королевства Иль – де – Франс. Я сам слышал, как один крестьянин сегодня у церкви рассказывал об указе его высочества принца Филиппа. Он наконец-таки назначил дату Королевской встречи. Она состоится 6 декабря, в день рождения его несчастной сестры принцессы Анны. А, значит, уже в конце ноября вся знать соберется в этом городе, и будет кому платить золотом странствующим актерам.
- Ты думаешь, нам заплатят золотом за «Историю о Робене и Марион»? – засомневался Жан.
- Забудь об этой «Истории…», конечно же, в Реймсе мы должны представить публике нашего «Николаса», - заключил Гоше.
- Вы думаете, пьеса в нашем исполнении будет иметь успех? – явно волнуясь, спросил Пьер.
- Если не рискнем и не дадим хотя бы одно представление, нам этого никогда не узнать, - с улыбкой отвечал ему Гоше.
- Да, но как нам показаться перед этими господами? Вот в этих обносках? – указал на свой залатанный старый камзол Рауль.
При этих словах Бернар обратился к пиранту:
- Рауль прав, в таких костюмах на доски выходят только в глухой провинции. Гийом, не пора ли тебе уже просить помощи у …нашего благодетеля? Что-то давно ты о нем ничего не говорил.
- О ком это вы? – поинтересовался Анри де Буссардель, но, заметив, какой гневный взгляд послал Бернару пирант, прекратил расспросы.
- Чего уж скрывать? – не унимался Бернар. – Госпожа монахиня, девица Джейн и этот юноша – уже часть нашей труппы. Расскажи им, Гийом.
Гийом, поморщившись и сделав над собой усилие, нехотя сказал:
- Есть некий богатый господин, который, отдавая должное нашему искусству, не раз поддерживал нас в трудную минуту. Но я давно, уже месяца два, не имею от него вестей.
- Чем же вам может помочь этот таинственный благодетель? – деловито спросила сестра Патриция.
- Нам для представления пьесы Шекспира потребуется масса приобретений, - сказал Гийом. – В первую очередь, нужны костюмы и платья из настоящей шерсти, бархата и атласа. Кто же поверит, что мадмуазель Джейн – дочь герцога, если она выйдет на доски в монашеском платье? Для этого нужны монеты, которых у нас нет. От щедрот господина Беранже, мажордома графа де Шервилля, уже почти ничего не осталось.
В этот момент монахиня неожиданно встала и, расправив морщинистыми руками складки своего черного одеяния, почти величественным жестом извлекла из кармана кожаный мешочек, наполненный подозрительным звоном, протянула его пиранту и торжественно заявила:
- Если от щедрот мажордома Беранже уже ничего не осталось, будет вам от щедрот нашего с Джейн благодетеля, имени которого я тоже не назову.
«Видимо, при отъезде Луи де Шервилль не оставил сестру Патрицию с пустыми руками», - догадалась Женя. Что ж прекрасно, значит, теперь для поездки в Реймс нет никаких препятствий!