Повесть о Марии Башкирцевой

«Благородное создание, героиня и жертва искусства, да зажжешь священный огонь, горевший в твоем молодом сердце, в других молодых душах!»


         Встреча
               
Вечерний дым над городом возник
Куда-то вдаль покорно шли вагоны
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны
В одном из окон полудетский лик.

На веках тень. Подобием короны
Лежали кудри… Я сдержала крик
Мне стало ясно в этот краткий миг
Что пробуждают мертвых наши стоны.

С той девушкой у темного окна
- Виденьем рая в сутолке вокзальной –
Не раз встречалась я в долинах сна.

Но почему была она печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может ей и в небе счастья нет

     Марина Цветаева               


                Глава первая       
               

                Предчувствие судьбы


      Гроза началась внезапно. Снежные вершины Альп, еще мгновение назад сиявшие на солнце спокойным розовым огнем, вдруг покрылись лиловыми тучами. Роняя иглы молний, они медленно сползали по склонам к курортной Ницце и проливались долгожданным ливнем на буйно цветущие сады и бульвары.
     Ожил и зашевелил своими рукавами Пайон. Эта узенькая полоска воды, делившая город на старый и новый, и которую в обычные дни мог перейти в брод любой цыпленок, на глазах превращалась в настоящий бурный горный поток. «Капитан» Пайон, ворочая камни, подхватывая белье прачек (а порой бывало и их самих) нес свои мутные илистые воды к морю.
    А в море кружил северный ветер Трамонтана. Перебросившись через заграждение тройных Альп(1) и в азарте проскочив Ниццу, этот самый буйный из ветров бушевал в дальнем море. Он вздувал валы волн, не пуская к берегу пароход братьев Елисеевых, прибывший в Ниццу за прованским маслом, и заставлял рыбаков в красных фригийских(2) колпаках,  громко ругаться и быстрее тянуть свой невод. Потом, словно опомнясь, ветер решил покуражиться в городе. Он гнал с променада отдыхающих, вырывая из рук дам парасольки(3); кружил по бульвару широкополые шляпы и длинные цилиндры; трепал почем зря стройные молодые пальмы; срывал с кустов мимозы их желтые и розовые пушистые шарики; раскачивал скрюченные тысячелетние оливки, которые становились от этого похожими на корчившихся в дантовом аду грешников.

    Порыв ветра распахнул настежь тяжелые двери балкона и прозрачная занавеска из тончайшего газа взвилась до потолка. Она коснулась изумительной люстры из севрского фарфора с хрустальными  подвесками, нервным звоном которых была наполнена вся комната, и на мгновение зависла легким феерическим облаком.
Тот же порыв подхватил со стола, за которым сидела девушка, исписанные листы бумаги и закружил их по комнате.
Стало так темно, что строчки бессмертной поэмы Гомера поплыли перед ее глазами и она подняла голову.
Ветер бросал в окно пригоршни крупных капель дождя и небесная влага струилась по стеклу, размывая и превращая в бесподобную тонкую акварель весь тот чудесный вид из окна, напротив которого всегда сидела Мария.

.... Она поставила свой рабочий стол так, чтобы читая или записывая свой прожитый день в дневник, можно было, подняв голову, видеть одновременно и Альпы, окружающие с трех сторон Ниццу, которая устроилась между ними как в гнездышке; и небо с проплывающими перистыми облаками; и пышные олеандры и глицинии в саду, и молодые пальмы, растущие на Променад-дез-Англе. И море, море, море... 
Теплые вечера, с трепетным блеском луны на морской зыби – волшебны, а сочетание красок моря и облаков – фантастические!
     Море бесконечно волновало Марию. Вечерами она одна или со своими собаками любила убегать к побережью и любоваться торжественными величественными средиземноморскими закатами. Под аккомпанемент набегающих волн она пела, и, не щадя своего сильного голоса, пела так громко и великолепно, что морская стихия со всеми ее мифическими сладкоголосыми сернами,  побежденная, стихала. Так воображала себе эта  странная девушка.
.... А море из окна просматривалось великолепно. От горизонта до горизонта.
Отрываясь на мгновение от своих книг, Мария смотрела по привычке сначала на него, на море, смотрела все так же, как и раньше, с тайной надеждой увидеть яхту под большим английским флагом, уплывающую, как правило, в Монте-Карло.

 - Ах, герцог, герцог. Как много дней я проводила в мечтах о вас.
Я безошибочно узнавала стук вашего экипажа. Выбегала на балкон и видела вас, едущего на четверке лошадей. Какое замечательное у вас лицо, самое утонченное среди всех пошлых лиц Ниццы.
Когда говорят «Гамильтон» , я краснею. Все еще краснею.
А весной в Ницце замечательно. В мае-июне здесь истинное наслаждение. Вся Ницца в полном развитии своей растительности. Здесь так красиво, что можно с ума сойти.  В это время года  здесь всегда царит оживление. Со всех концов света сюда съезжаются богатые иностранцы: принц Уэльский, герцог  Гамильтон(4), Великие русские князья, английские лорды, шведские бароны. С моего балкона  хорошо видно как по Promenad-des-Angle  с утра до вечера прогуливается отдыхающая млеющая публика, тянется бесконечная вереница роскошных экипажей. Это фешенебельное общество движется к местам увеселений. Воздух наполняется запахами дорогих духов графа д`Орсе, ароматами Трампер  и  fleur d`orange, fleur d`orange, fleur d`orange.
Они приезжают сюда не ради курортного лечения, а ради ежегодных встреч, балов, приемов, скачек, бегов, маскарадов – целого водоворота развлечений!
Вот где завязываются нужные связи и взаимоотношения! Вот где соперничество, флирт, интриги, блеск нарядов! Высший свет – я бы там царила. Вот моя жизнь. Он манит меня, ждет. Так бы и помчалась туда...
 
    И Мария выводит на прогулку своих собачек в тот час, когда обыкновенно по Английской набережной прогуливается Гамильтон.

    Утром из окна было видно как  из-за гор поднимается солнце и она приветствовала каждый новый день игрой на арфе, которая была так близка лире, столь любимой древними греками. Она играла и пела, представляя себя то весталкой в древнеримском храме, то египетской жрицей, участницей солнечных мистерий. Ведь лира в египетских мистериях была тайным символом тела, души и духа и, если верить Платону, песни и мелодии древних египтян были столь одухотворенной и возвышенной природы, что создать их могли только боги или богоподобные люди.
Вечером, когда все вокруг становилось темно-лиловым и светила лишь полная желтая луна, Мария выходила на балкон, глядела, оцепенев от красоты и величественности, на море и буквально пожирала своим слухом серенаду, которую давали где-то вдали галантные молодые люди Ниццы.
Скрипка, гитара и флейта. "Они очень милы, но …  очень бедны."
    А там, далеко-далеко в море, бежала переливающаяся лунная дорога, похожая на громадную рыбу с алмазной чешуей.
И когда, потрясенная, она кидалась к своему дневнику, чтобы записать увиденное, то вдруг в отчаянии и удивлении обнаруживала, что все записанное представляет собой какие-то жалкие обрывки мыслей и душевного трепета, что все фразы - недосказаны и неточны,  и, как бы не было велико и живо в душе восхищение, на бумаге все равно в результате остаются одни и те же слова - луна, горы, море, красота. Она чувствовала, что даже ее великое умение владеть языком не вполне соответствует силе и энергии ее мысли. От сознания своего бессилия, в раздражении и злобе, забрасывала свои тетрадки в самые дальние углы комнаты, и садилась за рояль, пытаясь в музыке найти движения своей души. «Песню без слов» Мендельсона сменяла ария Миньоны Амбруаза Тома.
Она играла Шопена на рояле, Россини на арфе, «…а потом я играла на мандолине сама не знаю что…, что выходило, но это была такая очаровательная музыка, я долго ее слышала по ночам, но теперь я не смогла бы повторить из всего этого ни одной ноты. Нужен час, минута, не знаю что…».

    Напротив столика, кроме окна, было и зеркало. Самый любимый, самый притягивающий, самый волнующий вид - зеркальное отражение себя самой.
Как можно было лишать себя удовольствия лицезреть такую прелестную картину.
Очень часто Мария, читая или что-то записывая, вдруг вскидывала взор, пытаясь застать себя в зеркале врасплох.
Ну, как? Хороша?  Да! Да! Да! И привычные самовлюбленные тщеславные мысли заполняли все ее существо и затем - страницы ее дневника.
...Какое счастье, что я так хороша. Моя кожа свежа и бесподобной белизны, на которой разгоряченная кровь зажгла нежный румянец. У меня тело античной богини. Сноп золотых кудрявых волос. Иногда я их скалываю на манер дам первой империи или распускаю локонами по спине. Лицо прекрасно и одухотворено, как у Психеи. А глаза? Какие у меня глаза? Серые? Зеленые? Или голубые? Где же я видела этот цвет? Ну конечно - за окном. Это цвет моря. Глубокого, вечного, притягательного, волнующего. Такие глаза, скорее всего, были у Афродиты, вышедшей из моря с легкой морской пеной на груди. Ну и у меня, как у нее. Только у меня не морская пена, а это бесподобное кружево. Я как будто сошла с портретов первоклассных мастеров - с полотен Паоло Веронезе..
В волшебной Венеции, в большом зале герцогского палаццо, на потолке, есть написанная им Венера….
Все, все мною восхищаются - и мама, и тетя, и дедушка и доктор Валицкий, и даже Дина. Мы проводим целые дни в восхищении мной. Они и должны мной восхищаться... Они же чувствуют, что и мизинца моего не стоят. А как на меня смотрел портной, который шил мне это нежное светло-зеленое платье...И эти бледные кружева, кружева, кружева.. Нет, все таки у меня бесподобный вкус. Если бы он слышал еще как я пою, он бы умер у моих ног.
Ах, ну что за дело мне до этого портного.. Вот если бы герцог.. Он единственный, кто меня достоин.
Я видела фотографию его любовницы Джойи. В Париже у Валери. Она прекрасна. А мои фотографии никогда не передадут меня. Я много снимаюсь. Я люблю сниматься. Я останавливаю мгновения. Но в фотографиях недостает красок. А именно моя свежесть и бесподобная белизна моей кожи составляют мою главную красоту. И все же  какое счастье, что у меня столько достоинств. Эту гордость не может дать ни золото, ни титул.
Но титул, конечно, не помешал бы. Титул королевы. Все мои куклы всегда были короли и королевы. Ох, если бы я была королевой! Меня любил бы народ.
Когда я пела возле церкви святой Репараты, одна торговка прослезилась и отдала мне все свои яблоки, восклицая: "Che bella regina.."(5), а потом я еще танцевала вместе с простолюдинками и ушла после маленькой овации.
    Быть королевой! ....Или герцогиней...  Ах, герцог, если бы вы услышали еще мой голос...  Глубокий, чарующий!
Да, герцог – это Свет, где я хотела бы блистать. Вместе с ним. У него вид монарха, Нерона, Аполлона Бельведерского.
Неужели, герцог, я все еще люблю Вас? … Не знаю..
Я, наверное, просто с вами прощаюсь, герцог.  Пьетро Антонелли сделал мне предложение.

    Мария закрыла глаза и стала воскрешать в памяти все те минуты, когда видела герцога…  Какое замечательное зрелище - его экипаж на Английской набережной из четверки лошадей.  Какие безукоризненные манеры у этого английского лорда.  А этот взгляд свысока, уверенный, победоносный и капризный одновременно. Его лицо так выделялось среди вульгарных лиц Ниццы. Я тогда воскликнула: "Мама, не правда ли, он имеет вид короля, этот Гамильтон!"
Древний шотландский род, корни которого уходят в глубокое средневековье.
… О ваших путешествиях по Европе, герцог, писали все газеты! Я храню несколько зимних газет, где писали о вас. Видеть вашу фамилию в газетах мне доставляет сильное удовольствие. Ваша известность только усиливает мое чувство восхищения. Хотя вы игрок. Вы бываете в сомнительном обществе. Уж очень часто ваша яхта уплывает по направлению к Монако. Там, в игорных домах, вы прожигаете свою жизнь. Но я вам все, все прощаю. Потому что вам можно. Вам совершенно никуда не надо торопиться и ничего не надо добиваться. Вы и так знамениты. У вас есть все, чего так хочу я! Вам не нужно заботиться о своей репутации, хотя ваше эксцентричное поведение может  шокировать. Шокировать людей заурядных, но не меня. Помните, как-то на прогулке в Баден-Бадене огромные ваши доги напугали баденскую принцессу и вам запретили гулять с собаками. Но уже на следующий день вы появились на променаде, держа на поводке свинью. Примитивные буржуа были возмущены, а я была в восторге от этого эпатажа. Ваша оригинальность только оттеняет вашу изысканность.
Баден-Баден. Именно там я Вас первый раз увидела…
Мария вспомнила случайную встречу с герцогом в Английском магазине в Баден-Бадене. Тогда герцог заметил смущение молодой особы и улыбнулся ей. Уходя, он обернулся. Девочку уводили мать и тетка. И вдруг он заметил, как исподлобья, украдкой, из-под кружевной волны шляпки, оглянулась и посмотрела на него и девочка. Их глаза встретились. Он еще раз ей улыбнулся, подумав, какая смешная девочка и что она о себе воображает. А у Марии в этот миг прихлынула кровь к лицу и до боли в груди ударило сердце.
.... Нет, что ни говорите, оно связано с душой!
 Как, должно быть, приятно сознавать, что ты принадлежишь древнему роду, что в тебе струится кровь королей.  Если бы в моих венах текла кровь Марии Стюарт! Как это было бы прекрасно! А дедушка меня просто злит, говоря что его предки Бабанины были из татар времен "первого нашествия" и слова Боба Нина - татарские слова. Ну что вы на это скажите? Противный дед. Я могу только смеяться над этим. Но если бы я родилась даже принцессой Бурбонской ( как madame de Longueville), если бы мне прислуживали графы, если бы родственниками и друзьями моими были сплошь одни короли, если б с самого рождения я ходила по коврам, украшенных фамильными гербами и спала под королевским балдахином, если бы у меня был целый ряд предков - один славней другого - я бы и тогда не была более гордой и надменной, чем теперь…. Но потом….  все мои мечты были безжалостно разбиты .
Помню, как принесли газеты и я своими глазами прочитала в «Мессинджер»: “…journals state that the betrothal of the Duke of Hamilton to Lady Mary Montague, daughter of the Duke of Manchester, was celebrated at the court of Baden on 9-th inst.” (6). Я вцепилась в газету мертвой хваткой, ноги у меня подогнулись. Ревность, ревность сводила меня с ума, рвала меня на части, доводила до бешенства, до исступления... И это все из за господина, которого я видела всего несколько раз на улице, и который думал обо мне не больше, чем о прошлогоднем снеге…
( Через четыре года она встретит его экипаж на Елисейских Полях в Париже и поразится тому, что в этого толстого англичанина с красной физиономией, очень рыжего, с рыжими бакенбардами она была влюблена. Глядя вслед удаляющемуся фиакру, она только со вздохом скажет: " Однако...  Четыре года меняют человека...")

    А в обществе, куда так стремится Мария, для их семьи места нет. Свет закрыт для них.
.... Мы нигде не приняты. Нашего адреса нет в указателе барона Нерво « Сезоны в Ницце». Хотя мадам Говард там есть, и моя тетка, Софья Павловна Тютчева(7), тоже в этом списке. Самая противная и самая кривобокая из сестер моего отца. Ух, как я сейчас злюсь.
Нас избегают! Нами пренебрегают! Это значит - мной! Это мной то?
Нам закрыт доступ и в Средиземноморский клуб, и в клуб Массена, и в русское консульство. Мы никогда не переступили порога знаменитого замка Вальроз, хозяин которого – самый блестящий представитель русской колонии барон фон Дервиз. Чтобы войти в эти высшие сферы городской жизни, нужно быть представленными, а кто за нас поручится? Тетка Тютчева? Да она ненавидит мою мать и первая распространяет гнусные сплетни. В консульство стекаются анонимные письма по поводу этой  злополучной тяжбы. Это ее рук дело. А бесконечные жалобы на дядю Жоржа(8), на это пьяное чудовище? Их регистрирует сам консул Паттон. Поль, мой братец, пошел по стопам своего дядюшки – он уже гуляет с актрисами, вечные некрасивые истории, сомнительные знакомства, рулетка, неоплаченные счета. Его уже  выгнали изо всех школ. В семье у нас одни скандалы и ссоры. Приходили даже жандармы! Жорж избил свою любовницу… Вбегаю на крик в дом, на ходу расспрашиваю всех, не знаю куда кинуться. Все вверх дном. Тетя рыдает, Дина(9) в слезах, дедушка кричит на маму.
В довершение несчастья у нас с визитом несколько знакомых дам.
Вдруг в желтую гостиную вваливается пьяный Жорж и начинает развязно рассказывать им всю эту грязную выходку:
- Рука у меня тяжелая, она надолго запомнит… Она так и свалилась, она… эта потаскуха…. И так далее.
Все просят его поскорее уезжать, а то его арестуют, предлагают свои кареты, а он демонстративно не уезжает, желая показать свою отвагу.
Я держала себя в руках, но потом схватила хлыст и ударила мерзавца. Дина завопила  и бросилась из гостиной, мама упала в обморок, а Жорж остолбенел и, сразу протрезвев, уехал. Слава тебе, Господи! Я была совершенно убита, я была в полном отчаянии. И так о нас говорят гадости, и так сплетнями о нас вся Ницца полна, а тут сразу три посторонние дамы.. Нас избегают, с нами не здороваются.
Вот вчера мы  проходили с мамой по набережной Массена и навстречу нам шли две выскочки – мама часто их встречала у госпожи Говард, - ну вот она и потянулась к ним, улыбнулась, поздоровалась, но эти мымры прошли мимо, смотря прямо перед собой, даже отвернулись, а мама насильно продолжала  улыбаться жалкой улыбкой, опасаясь меня расстроить и делала вид, что рассматривает лавки. Как бы я дала пинка всему этому высшему обществу.
Хочется умереть от такой жизни. Отравиться кислотой. Я несчастная, проклятая, отверженная, униженная. Надо мной тяготеет какое-то проклятие.
    Но... вы знаете - после сильного припадка бешенства мне становится жаль всю мою семью. Несчастные, они страдают только от безделья.  Поскорее бы выйти замуж и уйти от сюда. Ничего, ничего. Вы меня еще увидите во всем блеске моего величия. Сам племянник кардинала Пьетро Антонелли сделал мне предложение. Скоро они все заткнутся. Только почему, только почему от него нет так долго письма…

   Потом, на короткое время, бури  в доме затихали. Мария принималась за устройство новой виллы, которую купила ее тетя, г-жа Романова.
Покупка мебели, советы с лучшими декораторами, беготня по магазинам заглушает немного ее тревогу. Окончательные решения по отделке виллы принимает она одна, все делается по ее рисункам. Ее комната будет стоить пятьдесят тысяч франков. Для любимой племянницы ее тетя, г-жа Романова ничего не жалела. Дом омеблирован очаровательным образом. Комната Марии ослепительна. Один из знакомых молодых людей, побывавший у нее, воскликнул: «Да это храм! Сказка из тысячи и одной ночи. Сюда надо входить на коленях!»
Да, она богата.  Она может хоть каждый день заказывать себе новое платье. У ее семьи собственный экипаж за 6 тысяч франков и маленькая карета лично для Марии. Она прекрасно понимает, что есть люди, которые терпят недостаток в хлебе, которые ранят босые ноги о камни мостовой, между тем, как она спит на кружевной постели, ходит по коврам и над ее головой - голубой атласный потолок, хрустальные люстры, а у них - только небо. Ее это не трогает. Она пишет в дневнике: «Человек бедный теряет половину своего достоинства; он кажется маленьким, жалким, он имеет вид какой-то пешки. Тогда как человек богатый – независим и полон гордого покоя. Богатство придает человеку столько достоинства, что в нем появляется нечто победоносное. А бедность унижает.»

   Слава, знатность, богатство – ее идолы. Что выбрать?
У нее прекрасный голос. Слава певицы? 
 " Бесконечно милосердие Твое, Всеблагий. Услышь мою молитву и укрепи мой голос..." . Это ее ежедневная молитва.
….. Мой голос! Моя драгоценность! Я сделаюсь великой певицей. Я буду выходить на сцену и на меня будут устремлены тысячи восхищенных глаз. Мой голос повергнет всех в божественный трепет предо мной. Моей руки будут добиваться принцы и короли, а я буду недосягаема даже для всемогущественных королей. Но надо же что-то делать для этого. Надо ехать в Париж, к профессорам. Пусть они меня послушают… и умрут от восхищения.
       А как насчет богатства?
   Тетя подарила ей виллу 66-бис по Английской набережной. Можно только радоваться.. Ну и каково же приданое? Мария с удовольствием предается подсчетам: дом, полтора миллионов франков, серебро и драгоценности тети,  серебро и драгоценности матери, да еще земли в Черняковке, стоящие сотни тысяч франков (в зависимости от котировки рубля и цен на землю в России). Весьма кругленькая сумма. Но разве этого хватит, чтобы открыть блестящий салон – литературный, благотворительный, политический, фривольный; чтобы заказывать каждый день новые наряды у лучших портных; менять экипажи; путешествовать по миру, останавливаясь в лучших отелях; покупать великие произведения искусства, дворцы, бриллианты. Да и в рулетку в этой семье все любят поиграть…
Но если выйти замуж за племянника кардинала, который может быть Папой, то у меня  будет сразу все! И слава, и богатство, и знатность!
    Но почему от кардиналино нет известий?.
Мария  ото всех скрывает, что со дня на день ждет письма из Рима.  Единственным ее поверенным остается   дневник, который она ведет каждый день, где бы она не была. Что бы с ней не случалось.

    Еще девочкой она начала писать свои мемуары, свой знаменитый Дневник, который к концу ее недолгой жизни достиг двадцати томов. Именно он принес ей настоящую Славу, потому что ни до нее, ни после, не нашлось ни одного человека, кто смог бы так обнажиться перед потомками, кто был бы так предельно искренен, не только перед самим собой. Она писала его самозабвенно каждый день.
Она писала его в вагоне поезда, между двумя балами, среди работы над картиной, в томлении одиночества и отчаяния, среди упоения красотами природы, путешествуя по разным городам Европы. Она пыталась всю себя перенести на эти необычнейшие страницы. Она понимала, что только он, ее Дневник, может уберечь ее от уничтожения временем, спасти ее духовный мир от смерти и забвения, если вдруг все ее попытки добиться славы другим способом окажутся тщетны.
Остаться, остаться, во что бы то ни стало, остаться на Земле!
    Мария Башкирцева, ведя дневник, предполагала, что он может быть когда-нибудь прочитан. Она писала в июле 1876 года, когда ей было семнадцать лет: "..Мой дневник будет напечатан только после моей смерти. В нем я слишком обнажена, чтобы показать его, пока я жива. К тому же он будет ничем иным, как дополнением к замечательной жизни. Жизни, исполненной славы!" 
И в другом месте:  "....Этот бедный дневник, содержащий в себе все эти порывы к свету,  к которым отнесутся с уважением, как к порывам гения, если конец будет увенчан успехом, и который назовут тщеславным бредом заурядного существа, если я буду вечно коснеть...". 
  Но она не боится читательского суда и делит читателей на две резко различающиеся группы - на людей среднего уровня, которым будут чужды все ее высшие стремления и которые, конечно, никогда не помирятся с ее гордым честолюбием и самомнением, и другие, которым будет близка и понятна история ее внутренней жизни. До мнения первых ей нет никакого дела. Перед вторыми ей нечего скрываться. Это будут те друзья, которых она напрасно искала при жизни и сочувствие которых, даже посмертное, утешает ее в тяжелые минуты.

   Мария подумала об Пьетро Антонелли, племяннике кардинала, которого она ласково называла кардиналино.
   Он сделал ей предложение. В Риме. Ах, этот сказочный древний Рим! Как она ловко отбила "золотого мальчика" у Дины.
Если все эти дела, связанные с помолвкой устроятся, то она сразу станет гранд дамой и войдет в самый Высший Свет этого прекрасного древнего вечного города.
.....Да, это моя учесть.  У меня есть основания так считать. Мама рассказывала, как она ходила к еврею-гадальщику, еще там, в России, и тот ей сказал:
- У тебя двое детей. Сын будет как все люди, а дочь будет - Звезда!
Вот видите, мне на роду написано быть звездой и я буду ей!
К счастью или несчастью, но я вижу в себе такое сокровище, которого никто не достоин. Я вижу в себе какое-то божество.
Я смотрю на людей с такой высоты, с которой даже нельзя презирать людей, находящихся так ничтожно низко.
Да, я ставлю себя выше всех! Меня способна привести в ярость одна только мысль, что меня ставят наряду с кем-нибудь другим. Я хотела бы, чтобы при мне забывали весь мир, что бы все, кроме меня, было брошено, презрено, уничтожено, чтобы не осталось ничего, предшествовавшего мне и не было ничего после меня, кроме воспоминаний обо мне. Мой девиз? Пожалуйста!
" Ничего - до меня! Ничего - кроме меня! Ничего - после меня!"
Они все - ничтожные презренные людишки  .. А я! А я,  А я,..Ух...
Ну вот, у меня опять мания величия. В момент моей мании величия все предметы мне кажутся недостойными моего прикосновения, я со сверхъестественным пренебрежением смотрю на все, что окружает меня, а потом со вздохом говорю.. Боже, прости меня за мое безумное, нечеловеческое тщеславие. Это мой дьявол. Это мой Мефистофель. Он всегда со мной. Я же говорила вам, что буду писать все, что думаю. Даже нелицеприятные вещи. Так что терпите, а иначе этот дневник не будет иметь никакого смысла.

* * *
   А за окном бушевала гроза.
Прямая молния вонзилась в Ниццу, оставив на небе серебристую черту, тонкую, как римская свеча.
Мария заворожено смотрела в раскрытые двери балкона, но мысленно она была еще там, в горящей и осажденной Трое, разрушаемой влюбленными мужчинами. Нужна была бы им Троя, если бы не Елена! Мария еще слышала крики несчастных троянцев, прятавшихся в жертвенниках, за алтарями богов, где и застигал обреченных людей зловещий огонь, пожиравший город. И эта, рассекшая пространство над Ниццей, молния была в загипнотизированном ритмическим гекзаметром сознании девушки ничем иным, как одним из перунов прогневавшегося громовержца Зевса, а вошедшая тетя Надин, закрывающая балкон, еще какое-то мгновение казалась ей сердящейся Гекубой.
  - Муся, ты разве не видишь, что делается?
Мария удивленно смотрела в окно и постепенно возвращалась в настоящее, которое было не менее грандиозно, чем бессмертная "Илиада".
Глаза ее блестели и она, понизив голос, патетически продекламировала:

       Быстрые воды с небес проливает Зевс раздраженный ,
                когда на преступных людей негодует,
       Кои на сонмах насильственно суд совершают неправый...

Вдруг, вскрикнув, испугавшись грозового разряда, подбежала к окну:
  -  Тетя,  это грандиозно! Тетя, это великолепно! Тетя, это нужно смотреть как спектакль!
Потом снова быстро вернулась к столу, достала из под груды книг свой дневник и положив его на "Илиаду", стала поспешно записывать то, что происходило за окном. То представление, которое давал сам Господь Бог.
- Муся! В такой темноте. Боже мой. То пишет, то читает. То читает, то пишет. Пожалей себя, девочка моя. Так и ослепнуть можно.
- Но я же тогда ничего не успею!
-Что не успеешь? Куда ты торопишься?
- Девятнадцатилетняя королева Христина говорила на шести языках, читала Тацита в подлиннике, спала не больше 5-ти часов, прекрасно стреляла и скакала на лошади, интересовалась философией... А я беру пример только с королей! И я не буду зря тратить время .... , как его никогда не тратил Бонапарт.
     Надежда Степановна с вечной сигаретой во рту подошла к старинному немецкому бюро, за которым самозабвенно исписывала страницу за страницей ее племянница. Придвинула к ней старые массивные дорожные подсвечники, отысканные Мусей в каких-то заброшенных сундуках и зажгла свечи, достав из кармана юбки всегда при ней находившиеся спички. Она эти дни много курила, так как рулетка в Монако принесла ей одни разочарования.
- Сколько страниц ты исписала? Страниц сто, я думаю?
Мягкий теплый свет лег на разбросанные перед девочкой книги.
Четыре толстых красных тома Энциклопедии, зеленый увесистый Тит Ливий, Данте, Ломартин, Геродот, Плутарх, Платон, Конфуций, Гете, Байрон, Бальзак, Золя, Мопассан, Новый завет.. Гоголь, Лев Толстой, Пушкин, Лермонтов.
....Она читала Ларошфуко и находила многое, что было написано у нее в дневнике. "..Я думала, что делаю открытия, а это все уже давным-давно известно."
Она делала выписки из классиков всю жизнь и наиболее сильно ее поразившие изречения выписывала на бумагу и прикалывала булавкой к атласной стене...
Философские книги потрясали. Чем больше Мария читала, тем сильнее становилась ее потребность читать. Ее охватывала какая-то лихорадка чтения и одновременно - паника: ей казалось, что она не прочтет всего, что нужно, что она не успеет даже перелистать всего того, что ей хотелось бы знать досконально. Это приводило ее в бешенство.
Но тетя права. Глаза надо беречь. Сколько раз, упиваясь чтением, ей приходилось останавливаться, потому что она вдруг переставала видеть.
Она слишком утомляла свои глаза.
Где бы они не жили, где бы временно не останавливались, Мария сразу же обрастала книгами. "..Я возвратилась из Берлинского музея очень усталая, купив себе 32 английских тома, отчасти переводы и первоклассных немецких писателей," - записывала она в дневнике.
  - Как? И здесь уже библиотека? - взмахивая руками, восклицала тетя, сопровождавшая чаще других родственников свою племянницу в ее путешествиях.
Она часто видела свою племянницу с одной из этих книг то ходящей по дому и что-то шепчущей, закрыв глаза, то в саду у ее любимого родничка, то у прихварывающего дедушки, единственного человека, с которым Муся считалась и обсуждала прочитанное, то в своей химической лаборатории, устроенной по ее собственному плану и похожей на каморку средневекового алхимика, то сидящей в глубоком, бархатном кресле в своем голубом будуаре, непременно перед зеркалом, в кружевной шали или черном манто капуцинки. У нее была настоящая страсть к книгам. Она приобретала их, читала, считала, рассматривала, перелистывала, гладила, а не понравившиеся забрасывала так далеко, чтобы уж невозможно было бы их достать. Но понравившиеся авторы становились самыми близкими ее друзьями, потому что никто из окружавших ее людей не мог быть достойным собеседником.
Иногда, после целого дня потраченного на беготню по магазинам, портным и модисткам, после прогулок и кокетства, она вдруг вспоминала про оставленного "любезного друга Плутарха" и спешила домой, чтобы надеть пеньюар, забраться в постель и читать, читать, читать..... У нее было более тысячи томов.  Один вид этой массы книг ее радовал безмерно. Она могла, отойдя немного от книжных шкафов, смотреть на них, как на картину.

....Надежда Степановна подняла с пола разбросанные ветром исписанные листы и на одном из них прочитала крупно написанные слова:

                La Gloare! Gloria cupiditate! (10)

Она вздохнула, положила листы перед Мусей на стол и, перекрестившись на грозу, вышла из комнаты.

      Эта красивая, самоуверенная, не по годам умная девочка была отрадным и единственным смыслом ее существования.
На своей личной жизни Надежда Степановна давно поставила крест, оплакав еще в ранней молодости с горькой безысходностью свою поразительную некрасивость. Сухопарая, большая, нескладная Надежда Степановна с юных лет приучила себя быть как бы в тени большого Бабанинского семейства, где кроме нее была еще старшая сестра и семеро братьев. Обладая редкой скромностью и добротой, она научилась находить радость своего существования в безграничной любви и бескорыстной заботе о близких, которые считали своим правом пользоваться ее сознательным самоотречением.
Женихи ходили в дом Бабаниных табунами. Но всех, конечно, интересовала только замечательно красивая, обворожительная брюнетка, старшая сестра, Мария Степановна Бабанина, мать Муси.
    Мария Степановна отвергла ни одну блестящую партию прежде, чем в 21 год вышла замуж за Константина Павловича Башкирцева, сына Павла Григорьевича Башкирцева, крупного помещика, героя крымской войны. О красоте Марии Степановны ходили легенды. Но что сам Александр II был поражен ее красотой соответствует действительности. Император, следуя в сентябре 1863 года в Крым, ехал по почтовой дороге из Харькова в Полтаву. Из-за неловкости ямщика один экипаж опрокинулся и сидевший в нем генерал-адъютант вывалился и получил ушиб настолько сильный, что ему стало дурно. Генерала отнесли в квартиру местного городничего. Узнав о несчастье, государь, ехавший следом, решил остановиться и навестить больного. И тут среди толпы он увидел молоденькую очаровательную женщину в украинском костюме, в венке из живых цветов, босоногую и с прелестной крохотной девочкой на руках. Государь осведомился о ней и узнав, что это жена одного из окрестных помещиков, пожелал с ней познакомиться.
Их знакомство состоялось и имело последствия.
Говорят, что Мария Степановна по вызову царя ездила к нему в Крым. Царь щедро одарил ее за благосклонность.
Как-то почтенный Павел Григорьевич увидел на шее у невестки невиданное им до тех пор драгоценное колье. На его вопрос, откуда у нее эта вещь, Мария Степановна отвечала с полной откровенностью (разговорным языком в семье Бабаниных был французский):
- C'est l'empereur Alexandre qui m'ena a fait Cadeau... (11)
- За какие заслуги вы удостоились царской милости? - последовал второй вопрос.
Мария Степановна с полной готовностью пояснила:
- Mais с'est pour  ma beaute. (12)
Ответ привел в бешенство свекра. Он выгнал из дома легкомысленную молодую женщину и вскоре, после случившегося с ним удара, умер.
Мать Марии Степановны, властная Жюли Корнелиус- Бабанина, непререкаемый авторитет в семье, настаивала на разрыве дочери с Башкирцевыми. Эта женщина была своенравна и деспотична. Не задолго до возвращения Марии Степановны в родительский дом она забрала без всяких церемоний от родной матери свою внучку Дину от сына Жоржа, и та не посмела перечить свекрови. Дина с тех пор воспитывалась в доме Бабаниных. Марья Степановна Башкирцева также безропотно подчинилась воле своей матери и, забрав трехлетнего сына Павла и четырехлетнюю дочку Мусю, вернулась в родные пенаты, став объектом сплетен, пересудов и разговоров.
И вот в этот тяжелый период, переживая за детей и чувствуя свою вину перед ними, боясь их обездолить, пошла к... гадальщику узнать об их судьбе.
Долго молчал черный еврей, быть может провидя все, но глядя на молодую,  прелестную и преисполненную любви, женщину, сказал:
- У тебя будет долгая жизнь....
- А дети...?
Еврей зашелся кашлем и, чуя в Марии Степановне истинную мать, обратив взор куда-то внутрь себя, предрек:
- Сын твой будет как все люди...
- А дочь?
- А дочь твоя будет - Звезда!
Слезы посыпались из глаз молодой матери и, достав из сумочки приготовленные деньги, она отдала их гадальщику.
Она спешила домой с этим радостным провозвестием. Теплый вечер шелестел молодой листвой, новорожденный месяц блестел на ясном украинском небе и долго в освещенном окне виднелся силуэт старого человека, который смотрел из под мохнатых бровей в след уходящей посетительнице, утаив, не сказав из своего провидения вторую - страшную - весть.
    Мария Степановна, нося Мусю под сердцем, тайно страшилась, что бог пошлет ее ребенку слабое здоровье и, не приведи господи, какое-либо уродство. Ее муж был хил, а четыре его сестры горбаты и кривобоки. Но бог миловал. Правда, родившаяся в ноябре 1858 года девочка, поначалу была действительно слабенькой и болезненной.
Мария Константиновна Башкирцева родилась близ Полтавы, в имении своего отца, селе Гавронцах, Харьковской губернии. А когда родители расстались – жила в Черняховке, имении деда по материнской линии. Село было расположено очень живописно - холмы, реки, деревья, церковь, прекрасный дом и сад. На стенах комнат портреты предков - доказательство древности рода. Красивая бронза, севрский и саксонский фарфор, предметы искусства.
Отец, Константин Павлович Башкирцев, (впоследствии занявший должность предводителя дворянства Полтавской губернии), был сыном храброго генерала, сурового и даже жестокого человека.
С детства поломанный своим отцом он, едва сделавшись свободным и богатым, пустился, как говорится, во все тяжкие и быстро вполовину разорился. В нарушении старой семейной традиции Константин Павлович был человек статский.
До "Крымской кампании" 1855 - 1856 годов он успел кончить курс в Киевском университете и только на время войны вступил в ряды армии в один из полков, в боях участия не принимавшего и несшего охрану черноморских берегов вне сферы военных действий. Отдав этим дань старым традициям и историческому моменту, он после войны вышел в отставку, женился и зажил жизнью обычной для помещика тех времен.
В конце 50-х годов у молодой четы Башкирцевых родилась дочь Мария, а затем – сын Павел. Марию с раннего детства и  в течение всей жизни называли в семье  уменьшительным именем Муся.
Окунемся, пожалуй, в старину, в быт российских помещиков.
     Из семейных преданий мы узнаем, что Павел Григорьевич Башкирцев, дед Марии Башкирцевой, родился в 1798 году и был уроженцем Чугуева. В должное время он вместе со старшим братом Дмитрием был отвезен в Петербург, в Дворянский эскадрон. Из дворянского эскадрона Дмитрий был выпущен в драгуны, а Павел, по меньшей успешности, в пехоту.
Чугуев по рассказам старожилов когда-то был прелестным местечком. Расположенный на высоком берегу Донца, весь покрытый плодовыми садами, он славился красотой своего местоположения, рыбным богатством, обилием фруктов, вишен и особенно чудесных слив, славился щегольством и зажиточностью своего населения и красотой женщин.
Мать Павла Григорьевича, Наталья Никифоровна Башкирцева,
в молодости была настоящей красавицей и в свои 80 лет осталась статной и благообразной старухой. Наталья Никифоровна, как и весь чугуевский люд, придерживалась старой веры. Она ходила в темном платье, всегда повязанная черным платком, как простолюдинка, что конфузило ее невесток, особенно Елену Дмитриевну, жену Павла Григорьевича, которая была помоложе и помоднее второй невестки. Елена Дмитриевна умерла 38 лет от роду, оставив одного сына, Константина Павловича, и четырех дочерей: Наталью Павловну (в замужестве - княгиня Эристова), Надежду Павловну (Мейнике), Софью Павловну (графиня Тютчева), Елену Павловну (?)
      После того, как в Чугуеве началось устройство Военных Поселений, прелестный, зеленый Чугуев распланировали на казенный лад. Драгоценные фруктовые сады вырубили. Широкие самобытные украинские улицы застроили одинаковыми домами для заурядного офицерства, там-сям воздвигли дома побольше для большого начальства, устроили мостовые и тротуары, соорудили здания для разных штабов, манежи, конюшни, пожарни. Статный красивый народ одели в форменное полусолдатское платье. Только женщин оставили в покое. Но ухудшение жизненных условий, казенщина и военщина, скопление войск, обилие офицерства, проституция, сифилис сделали свое дело и красивые женщины здесь перевелись. Собственников (не-поселян) из Чугуева выселяли.
Наталье Никифоровне Башкирцевой с семьей выделили несколько десятков десятин земли взамен отобранной Чугуевской усадьбы.
Известно, что идея военных поселений была крайне не популярной в обществе. Офицеры считали для себя щекотливым служить в полках, расположенных в поселениях и постоянно просились в перевод или подавали в отставку, так что начальство было вынуждено запретить отставки и переводы, но и, в то же время, было вынуждено усилить им жалование.
Дмитрий Григорьевич смотрел на военную службу в военном поселении с точки зрения материальной и при первой возможности перешел в Чугуевский полк, а потом, собравшись со средствами, перевел туда и младшего брата, Павла, с которым до самой смерти жил душа в душу. Фронтовая кавалерийская служба довольно плохо давалась Дмитрию и вскоре он вовсе ее оставил.
Но фронтовая служба Павлу Григорьевичу оказалась не мачехой, а родной и нежной матерью. Павел Григорьевич Башкирцев был выше среднего роста, ловкий молодец с звучным голосом и стройным станом. Посадка у него была великолепная. Ей, фронтовой службе, столько же, сколько уму и энергии, он обязан своему возвышению и богатству. Он был произведен в генералы после Крымской войны и закончил службу в чине генерал- майора, командиром того Чугуевского полка, в котором и начинал свою службу. Нерасчетливый в начале своей карьеры, этот молодой человек сумел со временем составить себе весьма солидное состояние. Богатство себе он нажил тем, что скупал земельные участки. Делать он это любил и умел и, будучи к тому же прекрасным хозяином, успел к концу жизни создать ту обстановку , среди которой члены его семьи могли себя чувствовать богатыми и привилегированными людьми. Данные "дела о дворянстве Башкирцевых", хранившиеся в Государственном департаменте Герольдии Сената, подтверждают, что к концу жизни Павел Григорьевич Башкирцев являлся обладателем 9 тысяч десятин земли в губерниях Полтавской и Харьковской и все его имения в этих документах показаны не наследственными, а благоприобретенными.
Таким образом, Павел Григорьевич Башкирцев стал крупным помещиком, а положение полкового командира и генеральский чин вознесли его на высоту в городе Чугуеве для очень многих недосягаемую. А членам его семейства оставалось лишь греться в лучах его благополучия и наслаждаться выгодами своего блестящего положения.
    У Павла Григорьевича было то, что раньше называлось "открытым домом". До выхода замуж его дочери только и делали, что наряжались и танцевали. Гостей у него было всегда много, кавалеров из числа военной молодежи был полон дом. С утра до вечера они все ели и пили, часто обильно и вкусно. Крепостной прислуги было хоть отбавляй. За каждой барышней ходило по две горничных, что-то вечно шивших, гладивших и состоящих у барышень на побегушках. Что же касается самих барышень, то при всем их самоуверенном  праве на все блага жизни, в силу личных своих качеств, ни для кого большого интереса они представлять не могли.
- J'ai quatre tantes toutes plus ou moins bossues, (13) - писала о своих тетках их французская племянница, Мария Башкирцева.
Ее непочтительный отзыв был близок к действительности.
Красотою дочери Павла Григорьевича не блистали. Что касается их внутренних качеств, то умна была лишь одна Софья Павловна, но характер у нее был пренеприятный.
Достоинства ума, таланты, образование в той среде ценились невысоко, а от женщин и вовсе не требовались. Воспитание в институтах способствовало не столько увеличению умственного багажа, сколько развитию светских манер: танцы, игра на
фортепьяно салонных пьес, умение болтать по-французски.
К большему никто не стремился. И очень бы удивились, если бы услышали, что женщина их круга должна стремиться к высшему образованию и общественной деятельности.
Характерной историей является случай с дипломом Надежды Павловны ( по мужу в последствии Мейнике). Ее успехи в науках были весьма незначительными. Своим дипломом она осталась недовольна. Им трудно было похвалиться в гостиной, ( а на что же еще был нужен диплом барышне из семьи Павла Григорьевича). И Надежда Павловна приняла самые решительные меры к его уничтожению, спустив его в то место, откуда, по ее мнению, ему возврата быть не могло. В доме Павла Григорьевича воспитывалась его родная племянница, Надежда Дмитриевна, рано оставшаяся круглой сиротой. Девушки были сверстницы и институт окончили одновременно. Их имена и фамилии были одинаковы, и та и другая были - Надежды Башкирцевы. А так как у Надежды Дмитриевны кроме диплома был еще и похвальный лист, то она из дружбы согласилась поделиться одной из своих бумажек лестного содержания. Окружающие долго не замечали обмана, и Надежда  Павловна с гордостью показывала всем налево и направо похвальный лист. Не верил в столь блестящие успехи сестры лишь брат Константин Павлович. Но произошел случай никак не предвиденный Надеждой Павловной. .... При чистке выгребных ям в здании Харьковского института благородных девиц, диплом Надежды Павловны был найден, тщательно очищен, разглажен и отослан по предназначению.
Таковы были нравы в семье, к которой принадлежал отец Марии Константиновны Башкирцевой.
Ну, а теперь посмотрим, как жили Бабанины.
    После разрыва родителей, Муся жила в Черняховке, имении Бабаниных..    Бабанины принадлежали к старинному дворянскому роду. Дед Муси, Степан Степанович(?) Бабанин был современником Пушкина, Лермонтова, был поклонником Байрона. Человек очень образованный и, к тому же, пишущий стихи. Это был единственный человек в семье, с которым Муся могла обсуждать прочитанное и вести частые разговоры о России, о русской истории, о русской культуре. Она считала его живой энциклопедией.
Будучи военным, Степан Степанович жил на Кавказе. Еще очень молодым женился на m-ll Жюли Корнелиус, кроткой и хорошенькой девушке, ставшей вскоре властной домоправительницей. (У них было девять детей – две дочери и семеро сыновей).
Бабушка души не чаяла в маленькой Муси и внушила всем, что эта девочка существо необыкновенное. Мария Башкирцева с  большим чувством любви и сожаления вспоминала в своем дневнике об умершей бабушке. Помнила ее обожание и воспоминания эти были для нее священны.
Мария в раннем возрасте была худа, слаба и некрасива, но это не мешало всем видеть в ней существо, которое несомненно должно было сделаться со временем всем, что только может быть наиболее красивого и блестящего. Муся была маленьким идолом всей многочисленной бабанинской семьи. О пророчестве все знали, все в это верили, относились к маленькой Мусе как к будущей знаменитости и баловали, баловали, баловали...
Муся с детства слышала разговоры взрослых о том, что она исключительный ребенок, и что ей предстоит блестящее будущее. Она привыкла с детства к обожествлению себя окружающими.
Муся часто вспоминала просторную залу Бабанинского дома и все семь гостиных с картинами и иконами, где она кружиться в облаке материнских кружев перед восторженными и умиленными взорами домочадцев. Это чудо танца, чудо движения не по-детски восхищало ее. Уже тогда, самозабвенно отдаваясь танцу, она чувствовала непередаваемый восторг, которое приносит ей собственное умение танцевать и особенно - нравиться окружающим.
Она танцевала только для того, чтобы ее видели.
Ее обожали и баловали, признавали маленькой царицей семьи, словом делали все, что могли, чтобы развилось в ней это непомерное тщеславие.
    По обычаю дворянской семьи, живущей в деревне, у Муси было две гувернантки - русская и француженка. Ум у Марии развился весьма рано и памятью она обладала великолепной. С трех лет она уже читала и писала печатными буквами.  Страсть к чтению была ненасытной. Иностранные языки она усваивала с поразительной легкостью. Кроме того, она свободно играла на разных инструментах: на фортепьяно, арфе, гитаре, органе, мандолине.
Очень рано у нее появился голос и она начинает мечтать о карьере певицы, мечтает покорить мир своим божественным мелодичным пением. В своем дневнике она записала одно из своих выступлений у m-me Елены Говард .."..в большой темной зале в окружении детей я спела "Santa lucia", "Солнце встало", "Я не больше как пастушка" и несколько рулад. Я была так счастлива от восторженных слов ее детей. Они все пришли в такой восторг, что стали ужасно целовать меня. Они были в благоговейном восторге от моего голоса и Лидия даже поцеловала мне плечо и руку. Я не могу описать этого фурора, который я произвела на них. Я чувствовала себя всемогущей царицей, бессмертной. Я отрывалась от земли и неслась в небо, парила в облаках, подобно Венере, явившейся Энею..".
Ее голос был действительно замечателен и восхищал всех, кто его слышал. Диапазон его был три октавы без двух нот. Мария мечтала прославиться благодаря своему голосу и благодаря ему приобрести власть над людьми.
Марию в семье любили и баловали, исполняя все ее желания, но никогда не заботились о хорошем воспитании и глубоком образовании. Когда ей было двенадцать лет, она стала находить, что все ее учительницы глупы и словно сговорились сгубить ее драгоценную молодость. Она прогнала всех своих учительниц и взяла дело в свои руки. В 12 лет, в Ницце, она сама берется за свое образование. Она составила обширную, тщательно расписанную программу, где не было упущено ни одной науки . Математика и астрономия ( предметы особо почитаемые в Академии Платона), геометрия Евклида ( обязательно! Ведь над той же Академией висела весьма лаконичная надпись: "Не геометр да не войдет!"), химия,( ведь ее предшественница алхимия так увлекает, так интересно поколдовать в своей химической лаборатории), история, география, пять языков (из них два древних языка: греческий и латинский), живопись, рисование, скульптура, пение, музыка. Она отдала свою программу учителю рисования Бинзе с просьбой, чтобы он прислал ей учителей из лицея. Бинза обратился к директору. Тот, удивившись, спросил, сколько лет девушке, которая хочет учиться всему этому и которая сумела составить такую программу?
Бинза почему- то сказал, что пятнадцать, чем просто взбесил Марию. Извиняясь перед ней, Бинза сказал, что судя по ее рассуждениям, ей можно дать все двадцать.
В Ницце, кто имел средства и желал не отпускать детей, особенно девушек, из дома, самым лучшим выходом из положения было приглашение профессоров на дом. Во времена Башкирцевой профессоров в Ницце было более девяноста ( и все с дипломами). Лучший профессор брал в месяц от 80 до 100 франков. Были преподаватели для самых разных предметов.
Около 20 профессоров для живописи и рисования, около 30 для пения, фортепьяно, струнных инструментов и композиции, 3 для танцев, 25 для английского, французкого итальянского языка, 2 для греческого и латыни.
Учителя были присланы и Мария училась неистово, делая поразительные успехи. За пять месяцев, по словам одного из преподавателей, Брюне, она сделала столько, сколько в лицее проходят за три года.
Она училась страстно, лихорадочно. В ее дневнике есть строчки:
“Баденские  скачки! Как я хотела бы быть на них. Мне ничего не мешает оказаться там сейчас же... Но.. Надо учиться !!! Все мое еще впереди! “
    И вот эта незаурядная девушка росла среди обычных людей, которые вели праздную жизнь богатых помещиков: веселая полу-русская полу-французская болтовня, сплетни, карты по вечерам, никаких серьезных интересов и занятий. Ничто в окружающей среде не будило мысли, любознательности, все вокруг дышало сытым самодовольством. Малейшее желание девочки предупреждалось и исполнялось, а этот случай с гадальщиком, сам по себе незначительный, создал для нее совершенное привилегированное положение в семье. С этой минуты уверенность всей семьи в блестящей судьбе маленькой Муси стала совершенно непоколебимой, хотя под этим они подразумевали всего лишь необыкновенный успех в свете или какую-нибудь неслыханно-блестящую партию.
А для бездетной и одинокой Надежды Степановны Муся стала единственным смыслом и единственной радостью в жизни. Приученная своей матерью видеть в Муси идеал, Надежда Степановна боготворила Мусю и там, в Ахтырке, куда позже перебрались Бабанины, и особенно здесь, в Ницце.
Она безропотно, со светлой радостной покорностью, исполняла все ее желания и капризы. Она ездила к лучшим портным и безоговорочно оплачивала со снисходительным умилением все эти бесконечные Мусины платья, шляпки, перчатки, туфли, порой экстравагантные, но всегда изысканные и безукоризненные по вкусу. Тетя Надин ездила с ней на воды, на модные курорты, путешествовала по Европе, останавливаясь в лучших отелях.
Для Муси заказывались ее любимые заморские блюда, любимые напитки, самые лучшие фрукты. Если это были апельсины, то обязательно мальтийские, с тонкой ароматной кожицей и красной мякотью. Покупала их тетя непременно на ветках,  штук по двадцать на каждой, угадывая Мусины капризы.
Если Муся уезжала с матерью, например в Париж, и видя, что мать начинала наводить экономию, то к тетушке летели письма с жалобами и слезными просьбами:
"...Ах, тетя, если бы вы могли прислать мне немного презренного металла!
Право, я не понимаю, что есть люди, которые, пожив в Париже, могут киснуть в Ницце! Если бы вы знали, как Париж прекрасен!
Ах, тетя пришлите же мне денег!
Сегодня вечером мы вероятно поедем в оперу.
Ах, тетя, пришлите же мне денег!
Не ездить в Булонский лес каждый день - этак можно умереть от скуки: вы знаете, что я терпеть не могу бегать по бульварам и магазинам. Мое единственное удовольствие - это дышать чистым воздухом, вдыхать в себя приятные испарения леса, любоваться природою, экипажами и туалетами.
Ах, тетя! Пришлите же мне денег!
Да хранит вас Бог, друзья мои...."

И деньги, конечно же, немедленно посылались.
Но эта своенравная девочка вдруг хотела иметь карету и ей доставляли карету. Если она хотела иметь лошадь - ей покупали в собственность лошадь. Она обожала лошадей и признавалась, что в них вся ее душа и вся ее жизнь. Ей нравилось ощущать под с собой эту мускулистую плоть, так превосходно переданную в картинах Делакруа..
Если вдруг ей хотелось научиться стрелять, ей предоставляли такую возможность - и это вызывает у нее новые ощущения.
Ее маленькие красивые руки управляют смертоносным оружием!
Она обставляет по своему вкусу виллу, которую в конце-концов подарила ей тетя, где стены и потолки были обтянуты голубым и красным атласом с пуговками, где висели люстры из сервского и китайского фарфора и хрусталя, где мебель была инкрустирована розовой и белой глазурью, где Мусина кровать имела форму морской раковины и стояла на львиных лапах, где висели дорогие картины и стояла статуя Аполлона Бельведерского, где был белый рояль, на который Муся часто набрасывала свежие розы из сада, где были арфа и мандолина, старинное немецкое бюро и бесконечные книжные шкафы и где везде мерцал и искрился, преломляясь в зеркалах и вазах, свет, от неба и моря, из распахнутых окон. "... Когда вокруг меня все богато, удобно, прекрасно - я добра и весела... Высокий и худой Джанетто Дория поражен и изумлен моей комнатой.
Он все время повторял: Чудно! Поразительно! Ни с чем не сравнимо! Он поражен всем, что я говорю и удивляется, видя во мне такую лихорадочную жизнь. Он говорил, что это сверхъестественно, ужасно, что он боится меня, что он изумлен!"
Мария с радостью показывает свой дом гостям, которые приходят так же в истинное восхищение от его убранства. ..".. Княгиня Суворова навестила маму. Я показала ей наш дом, от которого она пришла в восторг...".
     Да! Она любит роскошь, она любит красивые вещи. Она может несколько раз к ряду возвращаться к пикантной шляпе с приподнятым боком. Она относится к моде очень серьезно, с чисто религиозным экстазом. Она собиралась стать исключительной личностью и платья ее были исключительны. Она игнорировала все строгие правила одевания, которые были установлены в том обществе для детей, юношества, женщин... Вы можете представить себе, как могла чопорная и старомодная Ницца смотреть на русскую девушку в белом коротком платье со страусиными перьями, несущуюся по променаду на роликовых коньках. (14)
Она хотела заставить Ниццу принять ее всю, какая она есть, с ее манерами, вместо их, общепринятых. Она писала об этом вызове, брошенном обществу Ниццы, с гордостью. Глаза Ниццы тоже это заметили, с сердитой холодностью: “Белое в перьях создание носится на роликах по набережной без шляпы!”
  Она любила наряды. Все эти платья из муселин-де-лён и муселин-де-шин, с белыми и золотыми галунами. Батисты и гипюры, бархаты и шелка... ”..черная касторовая шляпа прелестного фасона; синее, почти черное суконное платье, совсем гладкое, туго обтянутое на боках и с маленьким шлейфом, но шлейф приподнят на боку, как у амазонки; башмаки из желтой кожи с пряжками. Лицо свежее, осанка царственная, походка грациозная. Увидев меня Дина восклицает: “ Я тебя не узнаю. Ты похожа на старинную картину.” Я прошу Дину погулять со мной по городу..
 Множество восхищенных, следящих за Марией глаз.
“Да, я произвожу нужный эффект.”
Но во всем этом великолепии и разнообразии одежды она видит внутренний, а не внешний блеск. Ведь какая-то тайная мысль заложена в каждую вещь, в каждое явление жизни. У каждой вещи есть суть физическая и суть метафизическая, некий оккультный смысл. И из всего этого она извлекает крупицы единой истины и красоты. Незаурядные тонкие натуры всегда были чувствительны к проявлениям тонкого мира, к проявлениям другой реальности. Интерес к запредельным вещам толкает Марию в переломные моменты жизни к ясновидцам и сомнамбулам. Но все это требовало больших денег, а тетя Надин, казалось, только и существовала для того, чтобы, выполнять все мыслимые и немыслимые Мусины прихоти. По всему было видно, что Надежда Степановна самый богатый член семьи. Но свое огромное состояние, доставшееся ей волей обстоятельств по завещанию от покойного Фаддея Сергеевича
Романова (бывшего очень недолгое время ее законным супругом) никогда не считала только своим.
    А обстоятельства, которые самым тщательным образом скрывались от Муси, были таковы.
...... Фаддей Сергеевич Романов, будучи неподалеку от Ахтырки у своей сестры, увидел Марью Степановну и возгорелся к ней на старости лет пламенной любовью. Слабоумный и старый Романов никак не мог интересовать Марью Степановну, да и развода официального у нее не было. Но состояние Фаддея Сергеевича было так велико, что упускать шедшие в руки бешеные деньги Романова все Бабанины посчитали безрассудным и решили оженить его на Надежде Степановне, к чему Фаддей Сергеевич отнесся резко отрицательно и продолжал страдать по кареокой Марии. В горячих ли и отчаянных головах братьев Бабаниных или же в хорошенькой головке Марии Степановны, но план завладения Романовым созрел.
   Все Бабанины и Романов уехали в Одессу и там жили в одном отеле. Мария Степановна оказывала Фаддею Сергеевичу всяческое расположение и благосклонность. Договорились о бракосочетании и в день венчания мужчины- Бабанины так накачали вином и без того недалекого Фаддея Сергеевича, что тот совершенно не в силах был разобрать, кто с ним стоял под венцом. Кто стоял под венцом с Романовым так и осталось тайной двух сестер, но в церковную книгу женою была записана Надежда Степановна. Протрезвев, Фаддей Сергеевич понял, что попался в сети, но отчаяние его было недолгим, так как будучи человеком больным, нашел в лице Надежды Степановны превосходную няньку, которая, как верная собака, готова была служить всякому, кто хоть немного нуждался в ее безграничной доброте. Со временем Фаддей Сергеевич искренне привязался к Надежде Степановне и умирая, завещал ей все свое состояние, находясь в абсолютно здравом уме. Но это была версия Бабаниных. Слухи же об этом всем ходили самые ужасные.
Сестра Романова (бывшая замужем за полковником Замятиным) распускала злобные слухи о насильственной смерти Фаддея Сергеевича, об отравлении его, к которому якобы имел отношение "тишайший, несравненный, ангелоподобный" (как называла его в своем дневнике Мария Башкирцева) семейный доктор Бабаниных Валицкий.
Романовские родственники начали судебное разбирательство, оспаривая законность завещания. Дело " О мошенническом посягательстве на имущество Романова" было передано в Петербург по приказанию Министра Юстиции графа Полена. И по судебной системе того времени вся семья отдана под следствие. Это был медовый месяц русского правосудия. Но Дело исчезло, и прокурор возбудил новое Дело уже не о "посягательстве", а об "обманном завладении " и главной обвиняемой сделали Марию Степановну Башкирцеву. Обвинения строились на показаниях выгнанных Марией Степановной лакея, гувернантки и судомойки. Подкупленные Замятиными, свидетели давали ложные показания о душевной болезни Романова. (Подкуп этих людей был впоследствии доказан).
Свою порцию масла в огонь подлили и сестры Константина Павловича Башкирцева, которые вспомнили Марии Степановне все ее прегрешения, сомнительные поступки и трагические обстоятельства разрыва с их семьей. Особенно усердствовала в деле очернения Марии Степановны Софья Павловна Башкирцева ( в замужестве Тютчева), отличавшаяся всегда несносным характером и которая более всех не терпела Марию Степановну.
Тучи сгущались над семьей Бабаниных не на шутку.
Бабанины, в ком не вполне была чиста совесть, обвиняемые в тяжких уголовных преступлениях, решаются покинуть издавна насиженные места и переселиться в Европу.
   И вот,  в мае 1870 году, вскоре после кончины бабушки, старший Бабанин - Степан Степанович (дед Муси), две его дочери: Мария Степановна Башкирцева и Надежда Степановна Романова, трое внуков: Поль, Муся и Дина (дочь дяди Жоржа) и несравненный ангелоподобный, преданный семье, доктор Люсьен Валицкий и соответствующий штат прислуги, покинули родину.
      Это была не поездка в Европу туристов, а настоящая эмиграция.
Бабанины стремились к южному берегу Франции, но франко- прусская война,  объявленная 19 июля 1870 года Наполеоном III  Пруссии, препятствовала осуществлению их плана. Но уже в начале сентября французские войска капитулировали под Седаном и прусская армия подошла к Парижу. 28 января 1871 года Париж сдался прусским войскам, а 18 марта 1871 года вспыхнуло восстание, закончившееся победой Коммуны. За этими событиями следили во всем мире и, естественно, что они были главной темой разговоров и в семье Башкирцевых.
       Прожив месяц в Вене русское семейство в июне были уже в Баден-Бадене, в самый разгар сезона, роскоши, светской жизни.
В Баден-Бадене Мария впервые познала, что такое «Свет и Манеры», и испытала все муки тщеславия. Именно здесь она впервые увидела герцога.
После Баден-Бадена была Женева. В Женеве они жили на берегу озера в "Hotel de la Couronne", с видом на Монблан. Наконец они добираются до Ниццы, где и обосновываются на постоянное жительство, купив себе две роскошные виллы на Promenad des Angle.
Сестры Бабанины, всегда жившие душа в душу, полюбовно делили Романовские деньги. Судебный же процесс, висевший черной тучей над Бабаниными и внесший в их жизнь так много горя, тревог и унижения, закончился лишь в ноябре 1881 года в пользу Бабаниных.
      От Муси тщательнейшим образом скрывалась вся эта история.
В семье об этом старались не говорить и на все вопросы Муси, почему их семья покинула родину, старались уходить от ответа, отмахиваться или же говорилось, что это сделано из-за ее и дедушкиного слабого здоровья, которым несомненно пошел на пользу мягкий климат Ниццы. И Муся поначалу вполне этим удовлетворялась. Но вся эта темная история рано или поздно должна была стать известна и Марии. И вот, в Ницце появляются нехорошие слухи о Башкирцевых. Почему они так беззаботно путешествуют? Где муж хорошенькой мадам Башкирцевой? Откуда приходят к ним деньги? Да! Их деньги!!!
Скандал, клевета, сплетни про их семейство распускаются ее родственниками Тютчевыми.
Мария впервые узнает, как действительно выглядит их семья в высшем обществе. Она бесится от негодования. Эти сплетни сделали даже внешнюю жизнь девушки совершенно невыносимой, не говоря уже о ее внутренних страданиях. Мать, Мария Степановна, в письме к Марии Богдановне Аничковой, своей соседке по Ницце и жене чрезвычайного посланника России при персидском дворе (после Грибоедова), пишет: " Я иногда с ума схожу от безумного негодования. Клевета страшная вещь, а убивая меня, убивают и дочь мою, которая так высоко стоит над целым миром нравственными своими достоинствами.".
Мария страдает. В дневнике она пишет, негодуя:"...Может ли быть что-нибудь более плоское, более подлое и презренное, чем род людской. Ничего! Если бы все враждебное общество Ниццы пришло и стало передо мной на колени, я бы дала ему пинка ногой. Что мы ему сделали! Найду ли я какую-нибудь собачонку на улице, голодную и избитую мальчишками, ... какого-нибудь дьявола раздавленного, жалкого, грустного, униженного, забитого, чтобы сравнить с собой...”
..... Как много зла вокруг, печали, скорби. Ничто, ничто не может заглушить эту пожирающую меня печаль. Жизнь - это сплошная беспрерывная череда бедствий и печалей. Говорю это теперь, как говорила это в самые радостные минуты жизни. Везде и во всем я вижу человеческую низость. Я ее чувствую. Воспринимаю кончиком уха и в родстве, и в дружбе... вдруг блеснет то жадность, то глупость, то зависть, то несправедливость, то просто подлость. А главное - человек всегда и везде бесконечно одинок. Как лермонтовский Демон. Как я страдаю от этих сплетен. Зло, направленное на меня. Меня! Зачем существует в мире зло? Кто мне ответит? Дедушка говорил, что оно существует для того, чтобы оттенять добро. Свет был бы не понятен без тьмы, добро без зла. Для цельности мира зло столь же необходимо как и добро. Это говорит в дедушке его "байронизм", но об этом стоит подумать. Да, да, это Люцифер Байрона. Он просматривается во всех его героях. Ги де Мопассан везде и во всем открывал человеческую низость. Он прав. Я напишу ему письмо. Мне нужно с ним поговорить. Я хочу выслушать оценку своего ума из уст признанного знатока. Чтение его книг доставляет мне блаженство. Он все понял и пришел к выводу, что ничто в этом мире не стоит уважения и любви, ибо мир есть цепь несправедливостей, рабства духовного и телесного, стеснения свободы. Хотя.... без зла, без критики, без боязни жизнь остановилась бы в своем развитии. Да, конечно, это так. И, как говорит дедушка, Люцифер Байрона - это олицетворение чарующего ума, анализа, критики, свободы мысли, чарующего красноречия и страдания за эту свободу мысли и критику.
И Демон Лермонтова также, посмотрите, как хорош!
По  дедушкиным словам - это гордый надменный дух, дух познания и свободы.

  И все что пред собой он видел
  Он презирал, иль ненавидел...

....Господи, это же про меня... Демон сидит во мне. Демон!
Часто Мария брала горсть тетиных папирос и закрывалась у себя, чтобы отравить себе легкие и написать несколько зажигательных страниц.

   Семья решает на время покинуть Ниццу, чтобы перестать давать пищу для нехороших разговоров.
В начале января 1876 года, когда Мусе только что исполнилось семнадцать лет, некоторые члены ее семьи - мать, Дина и она сама отправляются в Рим.
Рим - древний, прекрасный город. Красота бессмертных памятников отвлекают Марию от событий в Ницце и ее душу охватывают новые впечатления. Она много путешествовала и много видела городов, но среди любимейших, которые привели ее в восторг, первым был Баден-Баден, где она ребенком провела два лета, и об очаровательных садах которого с удовольствием вспоминала всю жизнь. Вторым - был Рим.
   Рим! Рим! Вечный город! Он не сразу открылся ей. Но когда она его поняла, то полюбила до самозабвения.
....... Она сначала разочарована Римом. Грязные черные дома, оборванные мальчишки, вонючие рыбные рынки, неопрятные торговки... "Неужели это Рим?  Может я ошиблась?
Рим вовсе не производит на меня впечатление Рима".
Но бродя по его улицам и переулкам, вглядываясь в эту чужую, бьющую через край жизнь, она узнавала фантастический вечный город, столько раз являвшийся ей во снах.
Рим, который был скрыт под мраком тесных переулков и под грудой старых почерневших домов мало-помалу начинал открываться ее чуткому и жадному глазу. Он проступал, "где темной аркой, где мраморным карнизом, вделанным в стену, где порфировой потемневшей колонной, где целым портиком перед церковью,.. где триумфальными арками, останками необозримых цезарских дворцов, императорскими банями, храмами, гробницами, разнесенными по полям..., - мир древний, шевелившийся из под темного архитрава...".
Она различает и "могучий средний век", оставивший свои следы. Следы художников исполинов, следы великолепной щедрости пап.. Она невольно останавливалась и замирала, увидев в черном старом доме настоящий дворец по архитектуре и древности.
И чем далее вглубь уходили улицы, тем чаще росли дворцы и архитектурные созданья Браманта, Борромини, Сангалло, Деллапорта, Виньолы, Буаноротти. Мария, наконец, понимала, что только здесь, только в Италии архитектура присутствовала как великое искусство великих мастеров. Рафаель, Тициан, Микель-Анжело..- вот те внутренние сокровища Рима, которые прятались за неприглядной запачканной наружностью. В Риме нельзя сделать шагу без того, чтобы не попрать ногами какой-либо памятник старины, вызывающий внимание и уважение.
Ее поражает музыкальность итальянцев и количество уличных звуков. Музыка всюду. Кругом музыка. Бродячие эксцентрики, куплеты, мандолинисты, певцы с гитарами, и серенады, серенады, серенады...
..... Она стояла, перед неожиданно роскошными фонтанами на светлой площади у храма Св. Петра. Когда падают сверху лучи солнца на его купол и свет и тени ложатся так же правильно, как и сама архитектура колонн и алтарей, то среди этого мраморного храма возникает еще один храм. Храм света!
Храм Св. Петра превосходит своими размерами все соборы Европы.. Купол поддерживается четырьмя колоннами, в его глубине представлен Бог Отец, ниже из мозаики -Спаситель, Богородица и Апостолы, которые окаймлены позолоченными алебастровыми украшениями. Войдя в храм Св. Петра, в его ошеломляющие светло-мраморные просторы, долго не можешь понять, где ты - на небе или на земле. Мария стояла в лучах солнечного света, перехваченных скрытыми зеркалами и низвергающихся золотым потоком с лазури сводов, стояла и понимала могучее радостное вдохновение Микель-Анджелло.
Она готова была сама, потрясенная величием, прильнуть в религиозном экстазе и благоговении  к ноге бронзовой статуи апостола Петра, как делали тысячи и тысячи богомольцев в течение веков. Это их благочестивые уста стерли часть бронзовой ступни. Мраморная двойная колоннада Св.Петра на фоне голубого неба, его мозаики, величие внутренней росписи, таинственная глубина, великолепие интерьера и отделки, древность, средние века, великие люди.  Тут соединено все и это все кружит ей голову.
... Рим - город единственный в своем роде. Странный, дикий и утонченный. Все в нем отличается от других городов, словно находишься не на Земле, а на другой планете. Действительно, город имеющий баснословное начало, баснословное процветание, баснословное падение, должен был быть чем-то поражающим!
Ей, Марии, временами казалось, что только в Риме она могла бы найти удовлетворение своим всемирным мечтам, потому что в Риме, находишься словно на вершине мира. Это особенно хорошо чувствуется с террасы выскогорного парка Пинчио.. Отсюда открывается незабываемый широкий вид на город с его величественным и легким куполом храма Святого Петра по середине и не так далеко от него - Колизей.
 В Колизее она стоит в ложе весталок против ложи цезарей и пытается представить все, что могло происходить здесь в те незапамятные, но такие близкие ее сердцу времена античности.
Колизей - древний цирк, громадное 4-х этажное, выстроенное кольцом здание, облицованное большими плитами белого камня, без кровли. Посередине - большая круглая арена. Замыкая ее, со всех сторон идут кольцом ложи. Большие, грубые, каменные.
Они поражают размерами и суровостью. В дни представлений, грубый камень лож  покрывали коврами. Толпа валила в цирк и располагалась там по домашнему, захватив подушки, еду, питье, сласти, фрукты. Возбужденные зрители нетерпеливо шумели, требуя начала. В годы гонения на христиан рев диких зверей, запертых в клетках, пока еще не видимых публике, говорил о предстоящем страшном кровавом зрелище, говорил о людях, которые будут отданы на растерзание львам на глазах толпы.
Италия - страна Солнца, красоты, ума, гения, искусства. Но эта и страна так низко упавшая и лишенная возможности подняться.
       Как-то, находясь возле Ватикана ей вдруг так захотелось поговорить с кардиналом Антонелли, и в ее голове рождается почти невозможный план.
Они подходят с очаровательным доверием под правую колоннаду, Мария проталкивается не без труда сквозь толпу и внизу у лестницы обращается к первому попавшемуся солдату, спрашивая, где его преосвященство. Солдат этот отсылает ее к начальнику, который дает ей другого довольно смешно одетого солдата, и тот ведет ее через четыре огромных лестницы из разноцветного мрамора. Мозаичный пол, своды разукрашены позолоченными кессонами, четырехугольный двор, который сильно ее поражает своей красотой. "После того, как я видела эту громаду , я не хочу уничтожения пап. Они велики уже тем, что создали нечто столь величественное."
В том же дворе она видит солдат, одетых как карточные валеты.
"Я еще раз спрашиваю его преосвященство.
Офицер вежливо просит написать на карточке свое имя, он уходит. Я жду, удивляясь своей дикой выходке. Офицер возвращается и говорит, что мы дурно выбрали время, что кардинал обедает и вероятно не будет в состоянии принять кого бы то ни было, но если мы будете так любезны и потрудимся придти завтра утром, он вероятно примет нас. И мы уходим, посмеиваясь над нашим маленьким визитом к кардиналу Антонелли."
.....По всему видно, что Мария жаждет романтического приключения. И оно случается!
Там, в Риме, во время карнавала на bal pare  в Капитолии, она знакомится с молодым Пьетро Антонелли, родным племянником престарелого широко известного кардинала Антонелли, вскоре ставшего Папой и с аудиенцией у которого ей немного не повезло..
    Пьетро сначала стал ухаживать за Диной, но Мария перебила его у нее кокетством. Молодой граф Пьетро Антонелли, видный представитель "золотой молодежи" Рима увлекся юной Марией Башкирцевой и предложил ей руку и сердце. Дина, за которой молодой Пьетро сначала начал ухаживать, с непонятной преданностью, молча и покорно, уступила "золотого" мальчика Марии, глубоко искренне считая, что Мария более достойна такой партии. Окружающие Марию родственники были польщены. Тщеславие и самолюбие Марии удовлетворено. Великолепная партия. Ее первый кавалер не мог быть ни кем другим. Чрезмерному честолюбию Марии чрезвычайно льстило это предложение. Если бы исход дела был бы положительным, то Мария стала бы сразу гранд сеньорой и вошла бы в самый высший "свет" тогдашнего Рима.
И вот Мария, которая стремится всячески вернуть себе отца, а матери мужа, с присущей ей игрой и кокетством, не чуждая позировки, несомненно немного рисуясь, спешит написать письмо в Россию, что бы и им всем там было известно, как высоко она парит над всеми ними. Вот это письмо:
"..Дорогой батюшка.
Вы всегда были предубеждены против меня, хотя я ничего никогда не сделала, чтобы это предубеждение было оправдано. Но я, однако не утратила ни уважения, ни любви, которые обязана питать к отцу всякая хорошая дочь.
Я считаю себя  обязанною спрашивать вашего совета во всех важных случаях, и убеждена, что вы выкажете то участие, которого требуют подобные вещи.
Граф Б. просит моей руки. Мама, вероятно, уже сообщила вам об этом. Но вчера еще мне сделал предложение граф Антонелли, племянник кардинала Антонелли..
Я думаю, что еще слишком молода для замужества, но во всяком случае я спрашиваю вашего совета, и надеюсь, что вы мне его дадите. Оба они молоды, богаты и имеют все, чтобы нравиться.
Я же к ним равнодушна.
В надежде получить ответ на мое письмо, остаюсь с глубочайшим почтением!
Ваша покорная и послушная дочь..."

     В Риме Башкирцевы были иностранцами. Таких, как они жители Вечного города много перевидали в своих стенах.
Они были пришельцами, привезшие в Рим свои деньги.
Эти деньги Башкирцевы тратили, не считая, стремясь появиться всюду, где бывал римский "свет". Но в "свете" никто их не знал, и раньше, чем дать согласие на женитьбу Пьетро на приглянувшейся ему русской барышне, старшее поколение его семьи решило навести справки о том, что за люди эти Башкирцевы. С этой целью мать Пьетро написала в Париж.
Когда Пьетро сообщил об этом Мусе, она видимо отнеслась к этому спокойно, не предвидя того, что могло получиться в результате этих запросов.
    Башкирцевы вернулись в Ниццу и там ждали развязки этого дела с Мусиной помолвкой.

                * * *

......Гроза кончилась также быстро, как и началась. В окне светило солнце, из гостиной доносилась тихая малороссийская тетина песня, но Муся сидела, не двигаясь, откинувшись на спинку стула.
Просто, когда она писала дневник, вдруг сразу потухли свечи.
Без видимых на то причин. Балкон и двери были накрепко закрыты тетей. Сквозняка не было, да и ветер совершенно унялся. Но свечи потухли разом, все три, как будто кто-то невидимый дохнул на них и теперь Мария испугано, с мистическим трепетом всей своей легко возбудимой натуры следила, как вьются, тянутся к потолку три тоненьких ниточки горьковато-едкого дымка.
Почему три? Почему тетя зажгла три свечи?
Она отбросила перо, подбежала к образам, висевшим над ее белоснежной постелью и, откинув прозрачный белоснежный полог, с жаром начала молиться:
....Господи, защити меня! Эти три свечи.. Слишком часто у меня оказываются зажженными три свечи. Я боюсь, что это плохое предзнаменование. Я боюсь, что за этим последует какое-нибудь физическое нездоровье или несчастье. Пресвятая Дева Мария, заступница.. Я боюсь...Что-то ужасное говорит мне, что.. Нет, нет. Я не хочу. Я не произнесу это. О, Боже! Не пугай меня. Я так молода. Я так хочу жить.. Я прошу у тебя, господи, справедливости и милосердия. Не оставляй меня. Не допусти несчастья, не дай мне умереть. Я не могу умереть, ничего после себя не оставив. Умереть, как собака, как умерли тысячи и тысячи женщин, имя которых едва начертано на могилах. О, всемогущий, Боже! Не допусти! Осени меня своими крылами, возьми под их защиту, всели в мое сердце спокойствие и уверенность и я не буду бояться земных недобрых примет. Как-то у меня на камине загорелась искусственная зелень и треснуло зеркало. Но несчастья не потому случаются, что трескаются зеркала, это зеркала трескаются потому, что должны случиться несчастья. Надо быть внимательным к таким предупреждениям.
Ах, как я страдаю... Но отнимите у меня это страдание и я буду еще несчастнее. Я люблю жизнь и я люблю в ней все. Вот сейчас я плачу, а внутри себя умиляюсь своим слезам. Иногда даже поглядываю в зеркало, смотрю, как я прекрасна в этом свое порыве и не очень ли эти слезы повредили моей красоте.
Но не думай, господи, что я не искренна. Ты создал меня такой. Вчера в саду я поранила палец и несколько мгновений наслаждалась острой болью, которая пронзило все мое существо. Я люблю физическую боль. Но еще больше я люблю отменное здоровье, потому что тогда я могу скакать на лошадях и носиться по бульвару на роликовых коньках, в своем белом коротком платье со страусиными перьями. Я люблю стрелять из пистолета и купаться в море. Я люблю нежные крокусы и желтые комочки мимозы, но ничуть не меньше я люблю жгучую крапиву и шипы роз, я обожаю волшебный аромат померанцевых деревьев, но люблю и терпкий, мастеровой, неприятный фабричный запах оливкового масла. Я никогда не зажимаю носа, потому что этот запах дает мне новые впечатления. Я одинаково люблю штиль и шторм, сухой Мистраль и злобный Трамонтану, равнины и горы, солнце и тучи, все времена года, всякую погоду. Я боюсь только, что это желание жить на всех парах есть признак недолговечности.. И вот опять это страх.. Умереть... Это было бы дико.. Но я ненормально создана. Такой характер не может быть долговечен. "Всему и всем - одно, одна участь праведнику и грешнику, доброму и злому, приносящему жертву и не приносящему жертвы..." . Нет, вы только подумайте! Умереть! Я остаюсь рассудительной только до тех пор, пока не думаю о том, что живут только раз и жизнь так коротка! И у меня так часто горят три свечи. Уж не я ли должна отправиться на тот свет? Когда я думаю об этом, то становлюсь безумной и мозг мой кипит от отчаяния. Ах, боже мой! Я безумно люблю жизнь, но смерть, так же манит меня своей непостижимой тайной. Что это? Лишь конец земного существования или начало другого, небесного, божественного? Конец всему или всему начало? Поверь, боже, я с таким же любопытством и наслаждением отдамся в руки смерти, чтобы изведать эту последнюю тайну, но только не сейчас, господи. Ведь меня еще никто не знает. Если я умру сейчас, то никто кроме близких не прольет и слезы! Дай мне время. Дай еще срок. Хотя бы немного, хотя бы лет десять.. И я всем покажу, что я есть. Я покорю весь мир! Я стану великой! Я не сделаю ни одного шага, который не ведет к славе, как не делал его Наполеон! Я буду гореть на этом жертвенном огне сама, только пошли мне хоть несколько минут настоящей, заслуженной Славы!
Свечи - это твои знаки, господи. Чтобы я торопилась. Чтобы не теряла понапрасну время.
Безумная! Безумная! Не видящая, чего хочет Бог! А Бог хочет чтобы я от всего отказалась и посвятила себя искусству. Искусство! Если бы передо мной не стояло это магическое слово, я бы кажется умерла. Я представляю его себе, как светлую звезду - там, где-то вдали, и я забываю все остальное, но я пойду к ней, протянув руки и устремив глаза этому свету. Я клянусь головой моей любимой собаки Пинчо, святым Евангелием, страстями Христовыми - Я буду знаменитостью. И если я не добьюсь вскоре Славы, о Боже, тогда ты мне пошли смерть.
Слава! Слава! La Gloare! Gloria cupiditate! Вот мои грезы.
Я жажду триумфа! Я безумно себя люблю и верю в свою звезду.
Надо так просиять, чтобы тебя запомнили навсегда, на все последующие года, века, эпохи! Остаться! Запечатлеться! Не исчезнуть! Но ка-а-а-к? Где-е-е? В чем? Чему себя посвятить?
Все, о чем я мечтаю, так ослепительно, что я слепну в этом огне, горю и сгораю, безумно, в этой горячке. Я могу забиться в экстазе думая о Славе. Какой? Не знаю.. Любой! Потому что я хочу быть всем сразу и одновременно. Великой певицей, художницей, актрисой, королевой, Цезарем, Августом, Марком Аврелием, Нероном, дьяволом, Папой Римским... Ух.. Так хотеть быть всем и сознавать, что ты - ничто!
Она бросилась к образам и снова истово стала молиться Богородице,
потом Мария швырнула на пол кружевную подушку и в яростном бессилии упала на мягкие персидские ковры, широко раскинув руки.. Слезы струились из глаз, она усилием воли пыталась их остановить, вогнать назад.. Но ... вдруг как будто легкая воздушная волна пронеслась над ее лицом. Мария приподнялась и посмотрела в угол. Там, сквозь слезы, в круге света, чудесным образом неоднократно отраженного и преломленного от зеркал, от хрустальных ваз, от люстр, ей привиделся парящий невесомый сияющий образ богородицы, которая просила ее успокоиться и делала знак руками, что мольба ее услышана и чтобы она подошла к ней. Мария смахнула слезы, подошла ближе к богородице, но видение исчезло.
Мария замерла, сложив руки на груди и глядя вверх. Ей казалось, что этот клубящийся столб неземного света переместился и вовлек ее в себя. Бесконечный благоговейный трепет пронзил все ее существо, рыдания подступили к горлу, она опустилась на колени и потрясенная от нахлынувшей  неземной благодати, обливаясь слезами, крестилась...

Благодарю тебя, боже, за то, что ты дал мне пережить эту минуту...

Мария открыла балкон. Как же хорош этот вид с балкона! И сад внизу, и бульвар, и море, и весь этот божий мир! И этот тихий волшебный душистый дождь!
 И она сказала вслух, вытирая слезы:
  - Чтобы ни говорили ничего не может быть очаровательней и поэтичнее, чем Ницца. Пратер! Пинчио! Багатель! Виктор! Ко мне… Быстро, быстро…
         Мария со своими собаками вышла в сад и, подобрав руками свое платье, побежала по аккуратным дорожкам вглубь сада, вдыхая тонкую ароматную свежесть воздуха. Она побежала к своему любимому месту в саду, где бил из под земли чистейший холодный родниковый ключ, журчащий меж замшелых камней.  Она осторожно приподняла ветку полную дождевой влаги и, поднырнув под нее, оказалась в  своей волшебной лощинке.
Мария присела на корточки  и наклонилась над бегущей водой. Как красив и мелодичен был этот говорок бегущей, льющейся воды. Как бы понять, что он журчит. Мария напряглась всем своим существом, всем своим слухом и сознанием. От чего так красиво получается? Неужели только от того, что вода падает на камни и камешки? Мария, натянувшись как струнка, попыталась симитировать своим голосом этот природный лепет, эту песню воды. На шелковых листьях перекатывались дождевые капли и иногда повисали на краю, вытягивались и плюхались, на другой мокрейший из мокрейших листов, подчиняясь ньютонову закону. Через зеленое кружево листвы пробивался солнечный свет острыми тонкими лучиками. Он разбивался, преломлялся, и над каждой каплей был сияющий нимб и искрящаяся радуга, и в каждой из этого мириада капель она видела себя. И все-таки одна из капель угодила ей за шиворот. Мария сразу же свела лопатки и захохотала. Капля скатывалась по желобку спины и Мария с наслаждением, каждой клеточкой кожи следила путь этой холодной влаги. Потом снова засмеялась от полноты жизни, красок, звуков, ощущений, запахов. Она загребла двумя ладонями пригоршню воды и стала пить эту холодную ключевую воду. Сводило зубы, но ей это нравилось. Она снова зачерпнула воды из ручья и плеснула ей в смешную голову прибежавшего Пратера. Тот тявкнул и закрутился волчком вокруг Марии.


    "Как я хочу понять язык весенних легких капель, звучащих в полдень звонкой канителью. Ведь в каждой капле перламутрового перла мои глаза солнцеподобные, иначе не увидела б я Солнца. И мокрый шелк всех листьев олеандра мне тоже шелестит наверняка стихи природы и те тревожат душу, стремящуюся к небесам...., К ее истоку? От туда льется благодать, исход которой в точке божества. Вокруг нее свершают планеты бледные свой вечный ход. И глаз моих лучистый свет готов всегда пролиться в эту беспредельность."

"Да исполнится воля Божья"

      Время шло. Из Рима вестей не было и Муся начала тревожиться, как бы семье Антонелли не было сообщено клеветнических слухов о их семье. Она волнуется еще и потому, что ее все же захватил этот первый в ее жизни роман. Она вспоминает все, что связано с Пьетро. Ей нравится любить Пьетро, хотя она чувствовала, что он этого не заслуживает.
Но может быть он сможет стать первой ступенью той дивной лестницы, на верху которой она так мечтает себя видеть.
Но замужество? Ведь это может каждая прачка.
И все же зачем откладывать эту очевидную развязку. Тем более Рим так прекрасен. Она в восторге от Рима. Она хотела бы там жить. И, потом, став гранд дамой из самого высшего света Рима все эти сплетни кончатся разом. Они, все это безжалостное общество Ниццы, они все - обязаны будут замолчать, и она снова будет на недосягаемой высоте.
Но... ответа от семьи Антонелли долго нет. Мария иногда плачет. Перед зеркалом. Она знает, что слезы в небольшом количестве идут ей. Раздражившись по своему капризу, она успокаивается, сев писать в дневник, смеясь над собой..."...Знаете, когда шесть лет тому назад, Пьетро почти умирал, мать заставляла его есть бумажки на которых было без счету написано: Мария, Мария, Мария... Это для того, чтобы Богородица исцелила его. Быть может поэтому он и был влюблен в Марию. Хотя очень земную." Жизнь без любви ей представляется бутылкой без вина. Но нужно, чтобы и вино было хорошим.
Но 5 июня 1876 года мы читаем в Дневнике слова, не оставляющие никаких сомнений в том, что вести из Рима пришли и что они были не в пользу Марии:
Это произошло в Мае 1876 года.
Кому писала в Париж мать Пьетро Антонелли из дневника Марии Башкирцевой не понятно. Но семейное предание гласит и целый ряд намеков в самом дневнике подтверждают, что в те дни сам кардинал Антонелли, общепризнанный глава семьи новоиспеченных графов Антонелли, получил письмо не от кого иного, как от родной тетки Муси Башкирцевой, от младшей сестры ее отца - Софьи Павловны Тютчевой, с подробным рассказом о ярком прошлом Марии Степановны. Процесс над наследниками покойного Романова тогда еще закончен не был.
Разрыв Марии Степановны с мужем и мужниной родней был полный и среди членов его семьи она популярностью не пользовалась. Как уже отмечалось, характер у Софьи Павловны был пренеприятный и всю свою ненависть, все свое раздражение против невестки она излила в своем письме к кардиналу.
По предписанию своей семьи Пьетро разорвал все отношения с Мусей Башкирцевой. Для Муси же последствия этого были убийственны. Она поняла, что ее мать, проживавшая заграницей, вдали от законного мужа, стала мишенью для нападок и обвинений в глазах общества, мнением которого Муся дорожила больше всего на свете. Она понимала, что это мнение низведет ее теперь до категории женщин деклассированных, таких, к которым англичане применяют уничтожающий эпитете "unrespectable".
Мнением "света" Муся дорожила больше всего и после этого отказа, она поняла, что все ее мечты о славе и об известности, о видном положении в обществе, о салонах в Риме, в Париже - все разлеталось прахом. Ею пренебрегли!!!

Но интересно посмотреть, кто же такие были Антонелли?

  В условиях политической жизни папского Рима этот кардинал и статс-секретарь, Джакомо Антонелли, был не только правой рукой папы Пия 1Х, но и вдохновителем и главным руководителем его политики с 1847 года.
Со временем присоединения Церковной области к молодому королевству объединенной Италии и с утратой для папы Светской политической власти, кончилась политическая роль и некогда всемогущего кардинала, но члены его семьи - его братья с их потомством продолжали занимать видное место в римском "свете". К этому "свету" принадлежал и поклонник юной Муси Башкирцевой, которая ни на мгновение не забывала о его родственной близости к дяде-кардиналу, называя его в своем Дневнике уменьшительно-ласковым прозвищем "cardinalino".
Славного прошлого род Антонелли никогда не имел. Славная его история начинается с деятельности, в свое время знаменитого, кардинала Джакомо Антонелли. Он приобрел столь сильное личное влияние на Пия 1Х, что тот с полным доверием вручил ему всю полноту своей, в то время весьма реальной, политической власти, и таким образом, создал себе двойника, по цвету его красных кардинальских одежд, прозванного "Красным папой".
В своей книге о папском Риме и о правах Церковной области Edmont About посвятил целую главу в несколько ярких страниц кардиналу Антонелли и прошлому его семьи. По словам Edmont About  семья Антонелли происходила из Соннино, горного селения на юге Церковной области, жители которого из поколения в поколение, в течение ряда веков(!) жили разбоем, добывая себе пропитание с помощью ружейных выстрелов (a coups de fusil).
Налеты жандармерии на это разбойное гнездо случались лишь эпизодически и жандармские зверства при расправах с головорезами Соннино были бессильны пресечь вековую традицию грабежа и разбоя, прочно укоренившуюся в быту его жителей. В такой обстановке прошло детство "Красного папы".
Самоуправство и алчность были воспитаны в нем самой средой, его породившей, жестокость и насилие в его глазах стали неотъемлемой прерогативой власти и непременным условием жизни того, кто хочет жить ни в чем себя не стесняя.
С другой стороны, пример некоторых близких соседей, сложивших буйные головы при столкновениях с жандармами заставил его призадуматься над приисканием менее опасных путей к достижению жизненных благ.
Лицезрея головы друзей и знакомых, выставленных на всенародное обозрение в железных клетках на площади Саннино, молодой Джакомо Антонелли решил для себя избрать более мирные способы к достижению почестей и богатств. Он стал служителем церкви и на этой стезе преуспел: меняя политический облик в зависимости от обстоятельств момента, он вошел в милость к Пию 1Х и в его руках оказалось все то, о чем он мечтал - ничем не ограниченная власть и доходы, так же ничем не ограниченные. Властвуя над престарелым папой и над порабощенным населением Церковной области, равно ненавидимый всеми классами общества, он был всемогущ.
Некогда отец его был пастухом, теперь же , благодаря ему,
" Красному папе", его четыре брата получили графское достоинство.  Семьи их заняли видное положение в Римском "свете" и склонны были это достоинство ревниво охранять.
Процесс в России и темные слухи над семьей Бабаниных сыграли для Муси роль в буквальном смысле роковую. После того, как семья Антонелли вмешалась в личную жизнь одного из своих отпрысков и наложила самое решительное veto на его проект женитьбы на русской барышне Башкирцевой, Мария почувствовала себя в роли девушки, на которых не женятся, а тем более не женятся представители тех кругов вне которых она не мыслила для себя возможности жить. Это был крах.
Таким образом, новоиспеченному графу, отпрыску семьи потомственных грабителей из Соннино и племяннику авантюриста-кардинала оказалось нелестным жениться на русской барышне, дочери женщины с предосудительным прошлым.

Удар полученный в связи с неудачной помолвкой с Пьетро Антонелли был очень жесток и забыть его она никогда не смогла.

" Я возвращалась к себе с опущенными руками, с устремленными вперед глазами, с сдвинутыми бровями.. Я задыхалась, несмотря на голубое небо, на брызжущий фонтан, на покрытый плодами куст кизиля....  Все, все, все говорили об этом браке.
Граф Антонелли просил ее руки... И уже, конечно теперь не скажут, что отказ идет от нас. Во мне все раздавлено. Самолюбие, гордость, любовь.."
....  Она зарыдала, потом сильно зашлась кашлем, с ужасом  заметив, что на белом кружевном платочке остались пятна от крови. Вбежав к Валицкому она плача закричала в отчаянии:

 - Валицкий, Валицкий, я харкаю кровью, меня надо лечить!


                (продолжение следует)


(1)   Тройные Альпы        –  горные массивы вокруг Ниццы.
(2)   Фригийский колпак – символ свободы у якобинцев
(3)   Парасоль                -  зонтик от солнца (фр.)            
(4)    Гамильтон -  Уильям-Александр (1845 -1895), 12-й герцог старинного шотландского рода  Гамильтонов. (Жена – Мари Луиза Монтегю, дочь 7-го герцога Манчестера)
(5) "Che bella regina.."- какая красивая королева  (итал. яз)
(6)… газеты сообщают, что в Баденском суде девятой инстанции была заключена помолвка  герцога Гамильтона с леди Мэри Монтегю, дочерью герцога Манчестера (англ.)
(7) С.П. Тютчева – родная сестра Константина Павловича Башкирцева, отца Марии.
(8)Жорж  -  Егор Степанович Бабанин, дядя Марии Башкирцевой., со стороны матери.
(9) Дина – Евгения Егоровна Бабанина, дочь Егора Степановича Бабанина (дяди Жоржа), двоюродная сестра и подруга юности М.К. Башкирцевой. Впоследствии по мужу графиня де Тулуз-Лотрек.
(10) La Gloare! Gloria cupiditate! – Слава! Желание славы! (лат.)
(11)  - C'est l'empereur Alexandre qui m'ena a fait Cadeau..- Император Александр подарил мне это…(фр.)
(12)- Mais с'est pour  ma beaute. – За мою красоту (фр.)
(13) У меня четыре тети, все более или менее горбатые (фр.)
(14) В 1875 году в Ницце был учрежден клуб катания на роликовых коньках.