В райцентре Ша

      
      Сергей КУЗИЧКИН
      
      В РАЙЦЕНТРЕ ША
      Рассказы из сибирской глубинки
      
      ДОРОГА В РАЙЦЕНТР ША
      Первая половина 90-х годов ХХ столетия.
      Районный центр Ша один из множества райцентров разбросанных по огромному Сибирскому краю. Не хуже сорока двух других и далеко не лучший из них. Есть в нем свои рай- и сельадминистрации, больница и универсальный магазин, дом бытовых услуг и автостанция, коммунхоз с баней и редакция местной газеты. Есть молокозавод, где делают масло и хлебопекарня, где стряпают калачи. Есть своя контора потребительской кооперации и асфальтобетонный комплекс. Есть даже три трехэтажных небоскреба, выше которых только совхозный зерноток, да пожарная каланча. Впрочем, каланча нисколько не возвышается над трехэтажками, потому как вместе с пожарным депо расположена в низине села у протекающего безымянного ручья. Кроме всего прочего есть в этом райцентре детская вспомогательная школа, а также, расположенный за чертой населенного пункта, аэродром, принадлежащий краевому спортивно-техническому клубу. Всё выше перечисленное (пожалуй, за исключением специфического аэродрома) наверняка имеется во многих других районных столицах Сибирского края, а в некоторых даже  похлеще достопримечательности имеются (к примеру: нефтебаза, железная дорога с вокзалом, или пансионат для душевнобольных), о которых в вышеназванном населенном пункте никогда не слышали. И, наверное, автор бы не заострил своего пристального внимания на этом самом Ша-райцентре, если бы его один из его героев по воле случая не попал однажды в этот населенный пункт и не пожил там три с половиной года из своей не скучной жизни.
      Героя этого зовут Андрюша, а фамилия – Кузнецов. В упомянутый районный центр он прибыл, изрядно помотавшись по стране, поработав в ряде районных, городских, краевых и областных газет. Накануне прибытия в Ша, Андрюша в очередной (уже пятый) раз разочаровался в отечественной журналистике и бросил газетное дело. Как он сам полагал, бросил навсегда.
      “Нет никакого творческого удовольствия! Нет никакой свободы слова! Нет, и никогда в Отечестве не будет! Каждый от тебя что-то хочет, каждый пытается тебе что-то навязать и продиктовать!” – негодовал он, покидая одну из редакций Хлебного восточного края и якобы независимую радиостудию, где он был один в семи лицах: репортер, звукооператор, монтажер, ведущий эфира, режиссер, администратор и директор. На радио ему работать нравилось, но он едва сводил концы с концами. Администрация района была заинтересована  в местном радиовещании, но денег на содержание передающей радиоточки давать не хотела, поэтому Андрюше приходилось халтурить на рекламе. Халтурить он не любил и это ему быстро надоело. Бросив авторучку и микрофон, Андрюша сел  в поезд дальнего следования и приехал в один из городков Сибирского края. Остановился он в семье начинающих христиан-баптистов, с глубоким убеждением уйти от суеты, заняться каким-нибудь полезным делом и если браться за авторучку, то только для того, чтобы создать  высокохудожественные произведения или христианские стихи.
      “Никакого словоблудия, никакого!” -- говорил он сам себе.
      Глава семьи, где нашёл временный приют наш герой, брат Олег водил электровозы по Транссибирской магистрали, а его супруга – сестра Светлана была работником службы социального обеспечения малоимущих. Своих детей у них не было, и они взяли на воспитание  пятерых ребятишек в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Отцов  эти ребятишки никогда не знали, а мамочку в возрасте тридцати трех лет лишили материнства и свободы сроком на один год и шесть месяцев за кражу курей на местной птицефабрике.
      Старшая девчонка была неплохой помощницей Светлане. С младшими тоже больших хлопот  не было. Зато за всех их вместе взятых создавал проблемы семье верующих четырнадцатилетний подросток Виталя. Подросток курил втихаря, гасил бычки о спинку кровати и дверные косяки, бросал горящие окурки в глубину нужника, дважды чуть не наделав пожара. Учиться он не хотел и целыми днями болтался по городку, якобы в поисках работы, не редко  приходя в дом приемных родителей пьяненьким. Бывало, что, напившись, он совсем не являлся ночевать, и сердобольная Светлана пускалась на поиски: звонила в милицию, и в больницу, не спала ночь, а то и две подряд. Дня через два-три Виталя находился. Являясь с повинной, он молча выслушивал пламенные речи взрослых, признавал себя виновным, потом съедал две чашки супа, ложился спать, а на утро, хорошо выспавшись, снова уходил трудоустраиваться.
      Олег редко бывал дома, через день-два он отправлялся в поездки, и ведение всех домашних дел почти целиком ложилось на Светлану. Та же целыми днями моталась по своим подопечным, которых у неё было человек десять: престарелых граждан и инвалидов. Носила им одежду, продукты питания, помогала прибраться по дому. Своим домом Света занималась уже под вечер, изрядно уставшая и измотанная, она порою засыпала, присев на минутку в кресло. Андрей чувствовал себя в этом семействе не совсем уютно и старался побыстрее найти себе работу и место в общежитии. Однако Светлана просила его не торопиться.
      -- Я подберу тебе нормальную работу,-- говорила она Андрею каждое утро, уходя к своим подопечным.
      Андрюша дважды ходил в локомотивное депо, желая устроиться на курсы помощника машиниста. Но курсы намечались лишь через два месяца. В конторе ЖКО, куда он зашел попутно, ему тоже отказали: своих работников было –  хоть отбавляй. Как-то, блуждая по улицам городка, герой наш набрел на небольшую улочку и уткнулся лицом в здание, где располагалась редакция местной газеты “Вести”. В груди ностальгически защемило. Он живо представил стрекотание пишущих машинок, редакционные планерки, макеты будущих номеров. От соблазна войти в дверь редакции он тогда воздержался.
      Вечером Светлана сказала, что работу ему кажется, нашла:
      -- Завтра пойдем к одному инженеру, я его мать обслуживаю. А он главный по электрификации на нашем отделении железной дороги. Ты с электричеством как?
      -- Да никак вообще,-- развел руками Андрюша,-- Гайки крутить еще умею – сантехником до армии работал, а с электричеством дел никаких не имел. Лампочки только заворачивал.
      -- Ничего, научишься, вернее, научат: и лампочки заворачивать-отворачивать и электропроводку тянуть, – сделала заключение Света.
      Утром Андрюша предстал перед инженером. Как оказалось, главным инженером местной дистанции сигнализации и связи.
      -- Оформим тебя, по знакомству по четвертому разряду,-- сказал инженер,-- с месячишко походишь в напарниках – научишься. Я тут, правда, на неделю уезжаю, а ты пока за это время медкомиссию пройди, собери все нужные документы.
      -- Еще неделю болтаться… надоело уже на иждивении у вас жить,-- сказал Андрюша Светлане, когда они вышли от инженера.
      -- Зато профессия у тебя хорошая будет,-- ответила та,-- и потом, ты не болтаться будешь, а медкомиссию проходить и брось, давай хандрить. Уныние –  большой грех. А помощь ближнему –  для меня  радость.
      По пути в поликлинику Андрюша решил зайти в столовую и, свернув в проулочек, неожиданно вышел на улицу, где располагалась редакция.
      -- А может это судьба!-- подумал Андрюша и вошел уже в знакомое здание.
      Редактором оказался приветливый мужчина возрастом под сорок. Узнав, что Андрюша в газете не новичок, он принял его радушно, угостил чаем.
      -- Знаешь, старик, мне такие, как ты, мужики нужны. У меня сейчас такие дубовые, закостенелые кадры работают – сплошь бывшие партийцы. Труба с ними – все новое в штыки принимают, но ничего не поделаешь:  все сидят в газете по два десятка лет и на работу ходят исправно, и, как говорится: палкой никого не выгонишь. А потому вакансий нет.
      -- А я хотел журналистику бросить совсем. Надоела суета. Но вот, как контору твою увидел – сердце неровно забилось… -- признался Андрюша.
      -- Газета вещь такая… Как наркотик… Хлебнул коль варева творческой закваски – трудно оторваться, -- согласился редактор по имени Анатолий, -- А время сейчас хоть и сложное, но интересное – можно такие дела делать, такие интересные номера выпускать. Так что ты брось хандрить… Дураков, из числа начальников, везде полно, старайся их игнорировать. Не замечай их и все. Делай вид, что соглашаешься, а сам свое дело проворачивай. Дурак -- он ведь во всем дурак, ему главное, чтобы с ним соглашались. Если бы я как ты все близко к сердцу принимал, никогда бы в редакторы не выбился.
      -- Меня карьера редактора не привлекает, -- сказал Андрюша, делая очередной глоток горячего чая.
      -- Ну, это дело второе, главное, я вижу, ты человек творческий, а потому хочу тебе помочь. У меня земляк в одном районном центре заместителем редактора работает, а редакторша там в декретный отпуск собралась, и он редактором становится.  Так вот буквально позавчера я с ним разговаривал: ему корреспонденты позарез нужны. Вот такие, как ты, именно. Там даже квартиру обещают. Давай я прямо при тебе, сейчас ему позвоню и предложу твою кандидатуру. Годится?
      -- Звони! – согласился Андрюша, понимая, что от судьбы никуда человеку уйти невозможно.
      А через день он был уже в районном центре Ша.
      
      АНДРЮША И РАЙЦЕНТР ША
      Начало последнего десятилетия ХХ столетия.
      Решение Андрюши поехать в райцентр Ша оказалось столь неожиданным для него самого, что он даже не успел попрощаться с гостеприимной четой верующих. Олег был в поездке, а Светлана как всегда днем – у подопечных и поэтому постоялец только передал их старшей приемной дочери, что уезжает и, что обязательно напишет письмо. В тот же вечер он купил билет на поезд, а ранним утром  сошел на железнодорожной станции расположенной в двенадцати километрах от районного центра Ша. За каких-то полчаса маршрутный “пазик” доставил его от жэдэ-станции до автостанции райцентра.
      Исторический день первого прибытия корифея отечественной районной журналистики в ничем до того не знаменательный населенный пункт, выдался пасмурным, хотя и не дождливым. Октябрьский ветер то порывался играть желтой листвой тополей и берез, то поднимал пыль на асфальтной площадке перед автостанцией. Отметив про себя, что село небольшое и не очень благоустроенное, Андрюша, сойдя с подножки автобуса, вдохнул в себя осеннего воздуха   и направился на поиски редакционного здания.
      Долго искать не пришлось. Одноэтажная каменная редакция вместе с типографией располагались на небольшой улочке носившей название “Партизанская”. Андрюшу уже ждали. Во время разговора с уходящей в долгий отпуск редакторшей и приступающим к руководству газетой и.о. редактора, ему дважды был задан один и тот же вопрос: “Что его не устраивало на прежнем месте работы?” на что он, так же дважды ответил: “Работа”. Никаких комментариев или реплик со стороны уходящей редакторши и приходящего руководителя не последовало, хотя, было видно, что Андрюшин ответ ввел их в легкое недоумение. А когда он вышел из кабинета в приемную, там его уже поджидала  женская часть коллектива творческой артели газетчиков и полиграфистов. Причем некоторые, узнав с первых уст о его семейном положении, в шутку предлагали поселиться или хотя бы прописаться на их жилплощади. Андрюша с готовностью отзывался, не отказывая ни одной приглашавшей, и даже достал блокнот, чтобы записать название улиц, номера домов и квартир. Но его определили на постой к семидесятидвухлетней старушке по имени Серафима, и шутки стихли, не получив продолжения.
      Буквально в тот же день произошло мимолетное знакомство приезжего корреспондента с ведущим автором газеты Володей. Через сутки он встретился с Валерианом, уже в то время имеющим далеко не свежий вид. Еще позже с Миколой – мужем бригадирши типографии, майором милиции в отставке Иваном Стаканычем, кавалеристом второй мировой войны Федоровичем и другими лицами уже многие годы проживающими в райцентре, и впоследствии ставшими героями Андрюшиных рассказов.
      Так, на первый взгляд, вроде бы буднично начались в районном центре Ша жизнь и творчество будущего автора иронических и трагических книг из жизни алкоголиков.
      
      СОК ПОДОРОЖНИКА
      Райцентр Ша, декабрь 1992 года.
      Андрюша, по приезду в райцентр Ша, не пил спиртного полтора месяца. Может быть, не пил бы больше, но у него вдруг захандрил желудок. Работа на новом месте, что называется, покатила. Он быстро нашел несколько новых тем,  в газете вообще никем никогда не поднимавшихся. Писал психологические и аналитические материалы, печатал рассказы и стихотворения, организовал среди читателей конкурс кроссвордов и неожиданно начал пользоваться успехом у нескольких особ женского пола. Некоторые из обожавших его дам, взялись даже подкармливать нового корреспондента в обеденные перерывы пельменями и салом. Исполняющий обязанности редактора (которого здесь называли Лён Лёныч)  помог купить ему в одном из совхозов по минимальной цене несколько килограммов свежего мяса, и Андрюша обеспечил себя запасом пропитания до самой весны. Но работа его была связана с командировками, а потому не каждый день мог он сварить  себе супчика. О питании  он заботился мало и, видимо  это сказалось на здоровье. Жжения в желудке начались примерно через месяц. Он сказал об этом своей хозяйке, старушка отнеслась к здоровью квартиранта серьезно, посоветовала купить в аптеке сок подорожника  и принимать по столовой ложке за полчаса до еды.
      Вот эта самая столовая ложка и сделала свое дело.
      Вначале следуя совету Серафимы, Андрюша принимал сок строго по одной ложке и точно за полчаса до еды. Дня два или три. А в пятницу, в обед, заскочив в квартиру хозяйки за блокнотом, он решил принять дополнительную ложечку настоянного на спирту сока. «Здоровья для», --  как говорят в Отечестве, или «для лучшей профилактики желудка», -- как сказал сам себе районный корреспондент. Глотнув с ложки жгучего напитка, Андрюша начал копаться в собственных архивах. Нужный блокнот он быстро, как ему хотелось, не нашел, но зато почувствовал приятное брожение спиртовой основы сока внутри желудка и легкое опьянение под черепной коробкой. Пока на кухне грелся суп, постоялец бабы Симы решил принять еще ложечку лекарства, а через пять минут добавить еще. После третьей ложечки ему стало совсем хорошо. Он с аппетитом съел тарелочку супа и перед уходом глотнул прямо со стограммовой бутылочки. Этого глотка оказалось достаточно для того, чтобы до поры притупленное к алкоголю нутро его, запросило новой дозы спиртосодержащей жидкости. К вечеру, уже поняв, что организм требует разбавки крови водкой, Андрюша решил не противиться зову стоящих на полке магазина пол-литровых бутылок. После работы постоялец заявил хозяйке, что поедет на выходные проведать друзей, и вернется к вечеру в воскресенье.
      “Здесь выпить не удастся, хозяйка заметит, -- решил Андрюша, собираясь в путь, -- Возьму чекушечку, в поезде выпью, а пока до Олега со Светланой доеду, – все выветрится”.
      Однако пока новый корреспондент местной газеты собирался в путь, пока прицеливался к маркам водки в магазине, автобус его не дождался и отправился на железнодорожную станцию с другими пассажирами. Согласно расписанию, висевшему в темном помещении автовокзала, до следующего рейса было два часа. На улице совсем стемнело. Андрюша, купив корейской водки с утопленным в бутылке корнем, разговорился в магазине с мужиком из очереди, тот предложил ему зайти к одной знакомой и в ожидании маршрутного автобуса, принять по нескольку граммов корейского напитка. Так и сделали. Знакомой оказалось длинная худая бабка в очках, проживающая между автостанцией и редакцией. На закуску, она выложила шмат покрывшегося желтым налетом много лет хранимого в подполье сала, позеленевший сухарь, оставшийся от хлебной выпечки полугодовой давности и две замороженных луковицы. Едва выпили по полстакана, мужик куда-то ушел, а бабка завалилась на кровать. В доме было не топлено дня три, по меньшей мере. Андрюша это почувствовал, даже находясь в подвыпившем состоянии. Оставшись в одиночестве с салом, сухарем и луковицами, гость рискнул налить себе из своей бутылки еще, выпил без закуски и, не прощаясь с хозяйкой, пошел на автовокзал. К его удивлению здание автопорта, оказалось закрытым на большой висячий замок. Андрюша глянул на часы, определив, что нужное для расписания автобуса время еще не подошло.
      -- Сегодня транспорта не будет, -- сказала ему продавщица, закрывающая рядом расположенный магазин, -- сломался автобус. Если срочно надо на попутке езжай, а так завтра ранним утром пойдет.
      Принятые без закуски несколько граммов корейской водки, дело свое сделали, – дали резонанс  в душе, сознании и теле пятьдесят с лишним дней не пьющего человека. И восемь недель не пившему хмельного человеку захотелось продолжения, но…
      Но торговые точки села уже закрылись, а нелегальные пункты продажи алкогольных напитков он не знал. Андрюша медленно побрел к месту своего временного проживания. Мимо редакции и дома культуры вышел к забору вспомогательной школы.
      -- У вас закурить нет? – услышал Андрюша неожиданный вопрос над забором, когда проходил по деревянному тротуару. Он поднял голову и увидел поверх забора голову человека. В тусклом свете одинокой электролампочки, качающейся на таком же одиноком столбе, голова человека, в вязаной шерстяной шапочке, была похожа на шар.
      -- Да не курю я, -- сказал Андрюша, остановившись напротив головы, -- А вот выпить бы выпил. Ты не знаешь где тут, что взять можно?
      -- Чё ж не знать-то? Знаю. Были бы тугрики.
      -- Сходи, я дам тугрики. Там заодно и курить попросишь, -- предложил Андрюша незнакомому человеку свой вариант выхода из затруднительного положения.
      -- Схожу, если ты за топкой в кочегарке посмотришь. Я ведь на дежурстве. Школу отапливаю, чтобы детишки со слабым интеллектом не замерзли, -- сказал незнакомец.
      -- А чтобы наш интеллект не замерз, его необходимо подогреть алкоголем, --  с пафосом произнес Андрюша, -- О чем разговор? Посмотрю за топкой, поддержу угольком огонь, чтобы не погас. Не в первый раз. Самому кочегарить приходилось
      Кочегарка, расположенная сразу за забором была похожа на землянку – большая половина ее уходила под землю. Лестница, ведущая вниз оказалась узкой, а ступеньки крутыми. Зато внутри полуподземного помещения было светло, тепло и даже уютно. Пока кочегар бегал за бутылкой, Андрюша подбросил в небольшую топку пару лопат угля и, усевшись на топчане, вспомнил, как лет пять назад ему пришлось работать один зимний сезон в кочегарке средней школы. Правда, школа та была побольше, и топки там было две.
      Кочегар ходил минут сорок. Принес бутылку разведенного спирта, несколько сигарет россыпью. Познакомились. Кочегар звался  Виктором. Виктор разогрел в кастрюльке суп, достал хлеб. Разлили, выпили.
      -- Ты только не пиши про меня в газету, что я на работе пью, -- сказал, улыбаясь, Виктор, узнав, что новый знакомый его корреспондент.
      -- Не буду, – пообещал  Андрюша.
      Больше им поговорить не удалось. Дверь кочегарки раскрылась настежь и перед кочегаром и его гостем возникла тучная женщина в голубом зимнем пальто. Андрюша нутром догадался, что это директриса.
      -- Что мы тут в то время, когда работать нам надо, мы делаем? Пьем, как всегда? – спросила она и не дав ни ответить, ни опомниться, бесцеремонно взяв со стола недопитую бутылку и так же бесцеремонно стала выливать остатки прозрачной жидкости на кучу угля.
      -- Ты… Ты… Вы, что делаете? – спросил ее удивленный Андрюша.
      -- Выливаю, как видишь, -- спокойно пояснила директриса, отбросив пустую бутылку к топке, -- А тебе я совет даю хороший: иди отсюда побыстрее, пока я милицию не вызвала.
      Андрюша хотел было что-то возразить, но Виктор осторожно взял его за руку.
      -- Иди. Она точно вызовет, -- сказал он тихо и покорно.
      И Андрюша пошел. А что делать? Он решил, что сегодня сама судьба восстала против того, чтобы он расслабился по полной программе с помощью бутылочки и хорошего общения. Ему ничего не оставалось, как только вернуться к хозяйке, извиниться и лечь спать. Однако…
      Однако ему было не суждено в эту ночь уснуть на диване, в отведенной для него комнате. В окне дома, мимо которого он проходил, вдруг увиделась ему фигура Валериана. Валера, как и Андрюша, трудился корреспондентом и жил в соседнем с Серафимой доме. Андрюша уже знал, что его сосед не равнодушен к выпивке и постучался в ворота дома коллеги.
      -- Так ты, че, старик, переживаешь? Ночуй у меня, -- предложил Валериан гостю, выслушав историю его сегодняшних похождений, по ходу дела собираясь идти в поход за спиртом.
      -- Нечего нам старушку ночами беспокоить, -- засмеялся он вслух, уходя и прихватывая с собой пустую бутылку, -- ты пока закройся тут, а я возвращаться буду, в окно постучу.
      Валера ходил недолго. Примерно через полчаса коллеги сидели на кухне, на маленьких детских табуреточках, за маленьким детским столиком (большого стола и нормальных стульев у Валериана Андрюша не увидел), пили спиртовую жидкость и закусывали холодным картофелем. Хлеба не было, зато картофель был “в мундире”. Газетчики очищали тонкую кожуру картошки, макали её в блюдце с солью и ели. Как ни странно, закуска эта казалась Андрюше настолько вкусной, что он потом долго вспоминал о первой ночевке у Валериана именно благодаря холодной картошке “в мундире” и блюдце с крупной солью. Пили, ели, говорили о жизни и о положении дел в отечественной журналистике и, конкретно в редакции местной газеты. Валериан ввел Андрюшу в курс некоторых дел и пополнил его копилку знаний о сотрудниках редакции и типографии. Потом он долго, часов до трех ночи рассказывал о том, как он служил в войсках противовоздушной обороны и чуть не был отправлен на остров Свободы во время событий Карибского кризиса, в 1962 году.
      Спать разошлись когда стоявший на холодильнике будильник показывал начало четвертого. Валериан отвел Андрюше место на кровати в спальне, а сам улегся на диване. О том, чтобы добавить речи не было, но оба понимали, что для полного счастья не мешало бы выпить еще граммов по стопятьдесят. Андрюша хотел намекнуть об этом, но, видя, что на дворе  глубокая ночь, не рискнул отправить нового приятеля в поход за спиртом. Зато утром, едва забрезжил декабрьский субботний рассвет, Валера отправился сразу за двумя бутылками водки, хлебом и вермишелью. Своих денег у него не оказалось, поэтому полное финансирование продовольственно-питьевой кампании взял на себя Андрюша.
      -- Я сейчас с твоей хозяйкой разговаривал, -- сказал Валериан вернувшись, -- хотела в гости зайти, но я ее отговорил. Ты же ведь в поездке должен быть, и ее, по-моему, в этом разубеждать не надо. Я прав?
      -- Прав, Валера, -- поддержал его Андрюша, -- Не зачем мне с ней тут встречаться. Пусть думает, что я уехал.
      Суббота прошла незаметно. За выпивкой и разговорами. Несколько раз они ложились, как выражался Валериан, подремать, а потом снова садились за столик на стульчики. Дважды к ним кто-то стучался, но они не стали открывать. Часам к восьми вечера спиртное закончилось.
      -- Ну, что делать будем? – спросил Андрюша, глядя на пустые бутылки, -- У меня “бабок” мало осталось, да и отлежаться надо – завтра к вечеру я должен как бы вернуться из поездки и предстать пред Симой в полном здравии.
      -- Спать давай тогда, -- предложил хозяин, -- Будем к рабочей неделе готовиться. Завтра может дочка ко мне из города приедет…
      Но лечь спать им рано не пришлось. Едва они подготовились ко сну в дверь, а потом в окно громко и настойчиво постучали. Вначале Валериан отзываться не хотел, но когда во дворе раздались женские голоса и громкий крик: “Печенюгин, открывай!”, хозяин пошел к двери.
      В квартиру, не вошли, буквально ворвались две веселые дамочки, возрастом под сорок. Одну из них звали Варя, другую – Аня. Дамочки с интересом восприняли Валериного гостя. Познакомились.
      -- Ну, че, мужики, наливайте, -- сказала более смелая Варя.
      -- Было бы что…-- вздохнул Валериан.
      --  Ладно, Анютка, доставай те полбутылки, наши все равно уже в отрубоне, -- дала команду подруге Варя.
      Анютка вытащила из пакета бутылку емкостью меньше пол-литра и немного не полную.
      -- Давай, Печенюгин, закуску,-- продолжила выдвигать инициативу Варвара.
      -- У нас только картошка… -- виновато сказал Валериан, -- Вермишель была, уже съели.
      -- Как вы живете, мужики? – вздохнула Варя, -- Ладно, садитесь. Будем картохой закусывать.
      Варя села на детскую табуреточку рядом с Андрюшей, Аня между Валерианом и Варей. Пока усаживались, рука Андрюши случайно коснулась руки Варвары, и взгляды их встретились, а руки не разомкнулись. Андрюша опустил Варину руку под стол и слегка пожал, Варя свою руку не убрала и нежно улыбнулась. Взгляд ее выражал удивление и любопытство.
      -- Ну, что господа писатели, за знакомство?—произнесла короткий тост Анюта.
      -- Давайте за знакомство, -- сказал Валериан улыбаясь, -- Меня Валерий зовут.
      -- Ага, а фамилия Пьянчугин, -- пошутила Варя. – Знаем тебя, как облупленную штукатурку. Мы с человеком познакомиться хотим. Правда, Аня?
      -- А как близко хотите? – спросил Андрюша, поглаживая Варину ладонь.
      -- А как получится, – сказала Варя, глядя ему прямо в глаза.
      -- Может сразу и начнем близкое знакомство? – спросил Андрюша, когда они пропустили по рюмашке.
      -- Быстрый ты, однако, – улыбнулась Варя, --  Я бы с тобой осталась, но у меня мужик дома. Пьяный спит. Проснется -- искать пойдет. Так что мне на разведку сходить надо.
      -- Надолго? – поинтересовался Андрюша.
      -- На полчаса.
      -- Эй, о чем вы там договариваетесь? – спросила Аня, разливая оставшийся спирт.
      -- О любви, -- в один голос сказали Андрюша с Варей и  засмеялись. Тоже одновременно.
      -- Ладно, Нюрка, будь тут, -- сказала Варя, когда выпили по второй, -- Я пойду домой. Там у меня заначка есть. Заодно мужика посмотрю, налью ему на опохмелку, а остальное принесу сюда. И закуски возьму.
      -- Ты что меня одну с мужиками собираешься оставить? – попыталась возразить Варя. – Я сразу с двумя не справлюсь.
      -- Ничего, держись, как ни будь. Я к тебе скоро на подкрепление приду. – Варя громко засмеялась и осторожно освободив свою руку из Андрюшиной, встала и направилась к выходу.
      -- Не скучайте без меня.
      Валерьян пошел за ней в сенцы, закрыть дверь.
      -- О чем вы с Варькой шептались. Ну-ка говори, – спросила Андрюшу Анна, сложив ладони в замок под подбородком.
      -- О делах, – сказал Андрюша и погладил Анну по вьющимся волосам.
      Аня на это никак не прореагировала.
      -- Мне глаза твои нравятся, -- сказал Андрюша, подсаживаясь ближе, -- можно я их поцелую?
      -- Глаза? – удивилась Анна, -- Для поцелуев другие места есть.
      -- Мне глаза охота, -- прошептал Андрей, касаясь губами Аниной переносицы.
      Вернувшийся в комнату Валериан не стал мешать физическому сближению гостей.
      -- Пойду книгу почитаю пока, -- сказал он, покряхтев и отправился в зал.
      Гости же уже сошедшиеся в долгом поцелуе, казалось, его не слышали.
      -- Меня что-то в сон клонит, – пожаловалась Аня.
      -- Пойдем на кровать, отдохнем. Пока подруга ходит, – предложил Андрюша и, не дожидаясь реакции Анны, взял ее под руку, помог подняться с табурета и повел в спальню к кровати.
      Потом они целовались, гладили друг друга по бедрам. Аня скинула с себя кофточку и осталась в белом бюстгальтере. Андрюша попытался было бюстгальтер снять, но в это время в окно постучали.
      -- Варька пришла, -- вздохнула Аня и стала быстро застегивать кофточку, -- Подожди, не открывай.
      Открывать пошел Валериан.
      Пока он ходил Андрюша накинул на себя пиджак и подсел к столу. Сделал он это вовремя, отметив, что бдительность, не смотря на много выпивки, не потерял. Вместе с Варей к Валериану завалились еще два мужика и, как выяснилось, один из них был мужем Вари, а второй сожителем Анны. Анна, понимая, что лучшая защита, это нападение, набросилась на Толика (так звали мужика) с упреками, что тот пропал на целый день, и  потребовала от него, чтобы он немедленно угостил ее пивом.
      -- Где я тебе сейчас пива возьму? – негодовал Толик, -- Сама бродишь, где попало, а на меня бочку катишь… Пустую, без пива!
      -- Нет пива, водки давай! – не унимаясь Анна, -- И нечего мне указывать: где мне ходить и находиться. С кем хочу с тем и гуляю. Вот захочу и у Пьянчугина ночевать останусь. Правда, Валера?
      Анна повернулась к Валериану, стоящему рядом, протянула руку в сторону местонахождения его мужского хозяйства. Валериан отпрянул и крякнул от неожиданности:
      --  Вы это… Девчонки… Давайте по домам… Поздно уже. Нам завтра на работу.
      -- Вот работник! – воскликнула Варя, -- заработался! Ты ж ничего легче авторучки за свою жизнь и не поднимал. Радовался бы, что к тебе, одинокому козлу, женщины пришли. А ты…
      -- Вас много сильно пришло… -- промямлил смущенный Валериан.
      -- Ладно, пошли, -- сказал здоровенный Коля, муж Вари, -- пусть действительно мужики отдыхают. Им в газету писать статьи. Если не выспятся – ошибок наделают.
      -- Пойдем, -- согласилась Варя, -- Только я сначала сыночка опохмелю.
      Она бесцеремонно погладила Андрюшу по кудряшкам, прижала к себе.
      -- Выпей, маленький, и не болей.
      Варя поставила на стол сумку, достала оттуда два пирожка и не закупоренную до половины наполненную бутылку, налила в рюмку.
      -- Пей, Андрюха, кушай. Валерке хватит. А эти, бедолаги, дома попьют.
      Андрюша несколько смущенный несмело взял рюмку в руки.
      -- Пей, не стесняйся, -- подбодрил его Коля, -- А мы действительно дома выпьем. Мне, например, ни на какую работу завтра не надо.
      -- И мне, -- поддержал его Толя.
      -- Молодец! Хвалю! – бурно выразила восторг Варя, когда Андрюша опрокинул жидкость в рот. Она поймала в свои объятья его голову и, не стесняясь ни мужа, никого другого,  смачно поцеловала.
      -- Береги его, – наказала она Валериану, уходя и уводя за собой всех пришельцев, -- Если что с ним случится – я тебя кастрирую, понял?
      Валериан кивнул и пошел провожать гостей.
      … Часов в шесть утра Андрюша осторожно перемахнул через маленький штакетный заборчик, разделяющий дворы Валериана и его квартирной хозяйки и осторожно постучал в окно спальни Серафимы Матвеевны.
      -- С приездом, – встретила его сонным голосом хозяйка, -- Там, на кухне чай сам разогревай. Устал небось с дороги. А я пойду еще подремлю.
      -- Хорошо, -- согласился Андрюша, направляясь в свою комнату. Чаю он не хотел, а потому стал помаленьку готовиться к рабочему дню.
      Перебирая нужные и не нужные предметы и складывая в сумку необходимые, он увидел пустую бутылочку из-под сока подорожника и улыбнулся. Уходя в редакцию, Андрюша прихватил бутылочку с собой, а, проходя мимо школьной кочегарки, той самой, где в пятницу он недолго исполнял роль кочегара, забросил пустую тару на кучу шлака.
      
      В РАЙЦЕНТРЕ ША ЖИЗНЬ ХОРОША
      На просторах Сибирского края в начале девяностых годов ХХ столетия.
      В некий район эМ, в райцентр Ша приехал новый корреспондент. Редакция тогда испытывала нужду в писателях, и этот залетный, исколесивший полстраны и поменявший две трудовые книжки, пришелся ей кстати, на данное время.
      -- В нашем райцентре Ша – жизнь хороша,--  сказал ему и.о. редактора. – Будешь путёво работать – квартиру через месяц дадут, уже наметки имеются. Усвоил?
      Новичок райцентра Ша кивнул головой, что означало, что он усвоил. Ему тут же заполнили новую, третью по счету трудовую книжку и отправили выполнять первое редакционное задание.  Да не куда-нибудь, а в районный Белый дом.
      В Белом доме был переполох. Народ бегал туда-сюда по этажам. На вопрос корреспондента, что случилось, народ вжимал голову в плечи и подносил указательный палец к губам. Возле приемной Районного Губернатора шныряла милиция.
      -- У Хозяина печать украли,-- шёпотом, сквозь зубы, поведал корреспонденту завербованный редакцией работник Белого дома, на которого тот сразу же вышел.
      -- Говорят, увели её люди Зама, и если через пять минут её не найдут, то Губернатором станет Зам, а Хозяин  уйдет в отставку.
      -- А почему просто Зам, а не Первый зам? – задал вопрос со знанием дела профессионал-корреспондент, сделав чуть наивное лицо.
      -- Первый еще молодой, а потому неопытный, а Просто Зам прошёл здесь уже не один кабинет, он момента не упустит. Ты о нём еще услышишь.
      Информатор пропал, растворившись среди снующих так же неожиданно, как и появился возле буфета, где все белые люди из Белого дома приобретали привезённый специально для них за двенадцать километров белый хлеб. Корреспондент белого хлеба не хотел, а хотел скорее увидеть Просто Зама, который к тому же заведовал распределением жилплощади в райцентре Ша. Пять положенных минут для Губернатора, прошедших после похищения печати, истекали, и милиционеры зашевелились. Проходивший мимо них наш корреспондент попытался было получить комментарий у Старшего милиционера, но был остановлен Младшим, допрошен и обыскан.
      -- Нашли!!! – раздался радостный вопль из приёмной Райгубернатора, и милиционеры дружно поспешили на выход. Попытки корреспондента добиться комментария о находке и спасении кресла для Губернатора, от Старшего милиционера ни к чему не привели.
      -- Напиши, что нашли оперативно,--  сказал Старший блюститель порядка. – А что еще нужно?
      Корреспондент понял, что действительно ему ничего больше не нужно, и распахнул дверь Зама Губернатора. Зам сидел, подперев голову рукой, и находился в дурном расположении духа. Узнав, кто к нему зашёл и зачем, он молча указал на стул напротив.
      -- Сейчас мне не до работы. Жилищный вопрос решаю, как и ты. Только вот у меня есть одна приватизированная квартира, в отличие опять же от тебя, но хочу улучшить жильё – перепрыгнуть в особнячок бывшего Первого секретаря.
      -- А что, с этим есть проблемы?- спросил корреспондент.
      -- Претендентов слишком много было. Теперь двое осталось. Я и Председательша Райского Совета. У неё шансов больше. Я проиграл. Придется хлопнуть дверью.
      -- А что, у Председательши жилищные условия стеснены? – снова спросил корреспондент.
      -- Да ни у кого они не стеснены, но аппетит разгорается во время еды. Знаешь об этом?
      Корреспондент кивнул.
      -- Ну, коль знаешь,-- продолжил Зам Губернатора – тогда знай и то, что в элитарных домах должны жить элитарные люди. Меня же хотят из элиты исключить. Ой, хлопну дверью!
      Корреспондент понял, что разговаривать сейчас с замом нет смысла и поспешил в редакцию что-нибудь написать, порадовать подписчиков районки. Пока он спешил по направлению к редакции, Зам особнячок проиграл и хлопнул, как обещал, дверью – продал свою приватизированную квартиру элите  районного отдела народного образования, по одним данным, за рекордную по районным меркам сумму, по другим – близкую к рекордным. Забрав деньги, он сразу же уехал в город – покупать новую квартиру. Жена же его осталась жить в проданной квартире и охранять вещи Зама, а заодно решать вопросы по его выписке и снятию с воинского учета.
      В то время народнообразовательская элита пока не торопилась указывать на дверь жене бывшего Зама, хотя и подобрала кандидатуру  на заселение. Всем в элите было ясно, что бюджетные деньги потрачены были не просто так и кому попало – остронуждающимся или совсем бездомным квартира Зама ни за что не достанется. Не достанется она и живущим в райцентре народнообразовательским элитарам, потому как дай одному – начнется негласный раздрай и интриги, а поэтому остановились на кандидатуре бухгалтера из Раскосного колхоза, который недавно раскосился из одного на два. И совсем не беда, что в том же Раскосном колхозе у бухгалтерши был выстроен отличный коттедж, она-то, как оказывается, давно мечтала иметь два вида на местожительство, причем один из них непременно в районном центре Ша. Элита районо учла эти ее пожелания и, указав в конце концов на дверь жене бывшего Зама губернатора, вселила туда раскосинскую бухгалтершу, заодно отдав ей в руки финансовые бразды правления народного образования района.
      В это же время Председательша Райского Совета, наконец, поняв, что рай в районе закончился, и советовать больше некому и нечего, не мудрствуя, перебралась в дом бывшего Первого партийного секретаря, а заодно обжила и кабинет бывшего Замрайгубернатора.
      Все это происходило быстро – за то время пока корреспондент шел в редакцию. Дойдя же до нее, он застал у себя в отделе уже седеющую женщину с очень жизнерадостным лицом.
      -- Я невеста, -- сказала она.
      -- Чья? – не понял корреспондент.
      -- Может быть даже ваша, -- без тени смущения ответила назвавшаяся невестой, -- ты не смотри, что я только на пять лет помладше твоей мамы и у меня четверо детей, двое из которых уже взрослые. С мужем я уже давно не живу и половина прекрасного дома принадлежит мне по законному праву. Если распишешься со мной, половина этой половины будет принадлежать тебе. Подумай…
      Невеста добродушно улыбнулась, послала воздушный поцелуй и удалилась. Едва она ушла, пришла Секретарь редакции.
      -- Не слушай её – у неё голова не на месте, она ко всем сватается. Я тебе помоложе найду, но с квартирой. Заказывай, какую: с детьми, без детей, с двухкомнатной, с трех, какие имена больше любишь? Я имею ввиду женские, конечно.
      -- Не надо,-- замахал руками корреспондент. – Я не хочу жену с квартирой – потом, как квартирант, на чемоданах спать будешь. Чуть что не так – выгонит, не она – так её родители. Я свою квартиру хочу, а потом уж и жену найду. Такую, которая делить имущество, в случае чего, со мной не станет.
      -- Ну ладно,-- сказала Секретарь редакции,-- попробуем выбить тебе жилплощадь, но это будет нелегко – теперь квартиры по райцентру после отъезда Зама распределяет Мэр райцентра Ша, он сорок лет на руководящих постах в районе, прихватизировал и списал себе в хозяйство что только мог и очень не любит, кто пьет водки больше его. Смотри, не пей, а то он уже знает о твоей квартирной нужде и заявил во всеуслышание о том, что если больше его пить будешь, квартиры тебе не видать. Ой, женись лучше на квартире с женщиной, поверь моему опыту, этого монстра нам не пройти – он вконец обнаглел. Давай завтра я тебя к одной отведу. Хочешь? Подумай. – сказала под конец разговора Секретарь редакции.
      Корреспондент понял, что может не устоять от таких напористых соблазнов, потому как человек он в то время был холостой. И он решил жениться на какой-нибудь сироте, не имеющей ни собственного двора, ни богатых родственников. На такой, которая ему никаких претензий предъявлять до конца жизни не будет.
      К слову сказать, корреспондента давно и безуспешно пытались оженить во многих редакционных коллективах бескрайнего Отечества, но никогда не чувствовал он себя так близко к этому событию, как сейчас. И, он, войдя  в расположенное рядом с редакцией здание полиграфического корпуса, увидел то, что ему видимо было нужно сейчас – сироту при живых родителях, которая вот уже целую пятилетку нажимала на педаль высокой печати, была нелюбима ни отцом, ни матерью, ни мужчинами, ни коллегами и боялась от скромности поднять голову на нового корреспондента, а потому смотрела только на педаль.
      “Вот такая годится”, -- сказал сам себе корреспондент и повел ее в загс, а затем в райгостиницу, где снял номер на полмесяца, заплатив месячный оклад.
      Пока он ходил по загсам и гостиницам, Мэр райцентра Ша потерпел крах. Перечислив деньги за краску на ремонт многострадального детского садика, он по неграмотности своей вместо АО КПЭ перечислил деньги в АО КПСС. КПСС к тому времени уже не существовала, и деньги, естественно, ушли в небытие и никто, что тоже естественно, с Мэра их не спросил. Однако Мэр решил завершить затянувшийся ремонт, не используя краску и, перебрав дозу ежедневно выпиваемого им сорокаградусного напитка, ринулся на разборки с заезжими строителями.
      “Я им, мать твою перемать, покажу, как мне ремонт затягивать. Они у меня без краски полы выкрасют!” – воскликнул он и, подписав несколько ордеров на недостроенные квартиры, вручил их своим людям, в числе которых был Следователь местной прокуратуры спустившийся сюда с вершины Кавказских гор и уже успевший получить здесь не только диплом юриста, но и неплохую, Немаловлиятельную работу, а также приватизационный чек и благоустроенную квартиру, которую решил расширить и выгодно продать, перед тем как вернуться на вершину Кавказа.
      Так вот, выдав своим соратникам ордера на недостроенные квартиры, Мэр райцентра отправился в детский сад. О том, как и о чем протекала его беседа с работниками не из рая, а из края, история умалчивает, но после этого разговора Раймэр отправился на машине не домой, а прямиком в адский вытрезвитель раймилиции и вышел оттуда на следующий день уже не райским Мэром, а простым смертным,  без каких-либо регалий. На его место тут же был назначен другой человек, хорошо известный в районном Белом доме по партийной линии.
      -- Не теряй времени – иди к новому Раймэру – решай свой квартирный вопрос, -- сказала корреспонденту Секретарь редакции, -- Пока он еще не успел оторваться от народа, может, посмотрит на то, что когда-то там квартиру редакции обещали и поможет.
      -- Может, поможет, -- кивнул корреспондент и сделал так как сказала ему Секретарь редакции. Придя в Мэрию он застал нового Раймэра весьма задумчивым. Тот вместе с новой должностью Главы сельской власти автоматически еще и получил портфель Председателя комиссии по распределению жилья и теперь разбирал архивы с заявлениями трудящихся и пенсионеров, нуждающихся в улучшении жилищных условий. Мэр то и дело покачивал головой, читая списки на получение жилья с одними фамилиями и разглядывая ордера, выданные его предшественником на совсем других людей, уже имеющих добротную жилплощадь.
      Вместе с корреспондентом новый Мэр выяснил, что обещанная редакции квартира была переобещана тому самому Следователю с вершины Кавказских гор и ему же выдан ордер на недостроенный дом. Следователя решили вызвать для беседы, и тот явился незамедлительно. Узнав, что дело пахнет жареным, власть сменилась, а у него на руках не совсем законный документ, Следователь райпрокуратуры вполголоса предложил сделку: он рвет ордер, редакция претендует на его обжитую квартиру, а он, как неспособный жить в благоустроенных однокомнатных квартирах, перейдет в неблагоустроенную, но трехкомнатную.
      Корреспондент от такого напора представителя закона сделал чисто профессиональную запись в блокноте и на магнитной ленте диктофона, а Мэр решил вызвать Главного райстроителя, который обещал эту квартиру редакции, чтобы тот помог разобраться: кому теперь эта квартира обещана.
      -- Моим людям, -- сказал прямо с порога Главстрой, -- Я передумал отдавать жилье кому-либо. Мои люди там жить будут. А бумага, которую я давал при том мэре сейчас уже силы не имеет. А если быть до конца откровенным, то я сам там жить теперь собираюсь. Ведь, что получается: у всех в райцентре квартиры есть, а у меня только в двух колхозах по коттеджу, а в административном поселке нет. Начальнику такое, согласитесь, не к лицу.
      -- Но позвольте…-- попробовал было вставить слово Раймэр, однако Главстрой решительно перебил его:
      -- А ты не сомневайся, я тебе принесу бумагу о том, что у меня вообще никакой жилплощади нет. Так что готовь ордер на меня.
      Корреспондент понял, что квартира ему не светит и понес еще одну зарплату за гостиничный номер в уплату. Заплатив, он грустный сел за написание материала о том, как самоотверженно трудятся в Доме творчества директор РДК и Начальник пансионата, создавая условия для тех, кто хочет заняться творчеством в каком-то определенном для этого месте.
      “Счастливые люди!” – думал корреспондент, корпя над статьей о Творческом доме, без которого само творчество и дальнейшее развитие культуры в районе было уже немыслимо.
      На другой день корреспонденту позвонил Раймэр. Позвонил он из дому, потому, что так переутомился за разбором “наследства”, что забюллетенил.
      -- Есть для вас одна лачужка-четвертушка, -- сказал он в трубку, чуть хрипя, -- Правда, шестеро претендентов от нее отказались… Но вы посмотрите, может вам подойдет.
      -- Может Райгубернатору позвонить? – сказала после звонка Мэра Секретарь редакции, -- Насколько мне известно, Райсоветпредседательшина квартира еще свободна. Шансов мало, но попытаться стоит…
      -- Никаких вам элитарных квартир. Ишь чего захотели, -- отрезал Райгубернатор, -- Дорастите до районной элиты вначале, а потом  уж… А пока я себе нового Зама выпишу и квартирку эту ему предоставлю со всеми вытекающими последствиями.
      Но нового Зама с предоставлением жилплощади выписать не удалось. Право на вторую для него жилплощадь прокуратура опротестовала, а без дополнительной жилплощади никто в райцентр Ша не поехал, даже на должность Зама Райгубернатора. Райгубернатор в сердцах утвердил замом бывшую Райсоветпредседседательшу и махнул на все рукой, в том числе и на прокурора, который тоже нуждался в хорошем жилье.
      А битва за оставляемую новой Замшей квартиру разгорелась с новой силой и победу в ней одержала другая Замша – Раймэровская. Пока Раймэр бюллетенил, она без всякого решения какой-либо комиссии въехала в квартиру с гаражом и баней. Переезд был таким стремительным, что уехавший на денек в крайцентр  муж Замши райцентра, вернувшись домой к вечеру, до полуночи искал свой новый кров и семью по райцентру Ша. Что касается оставляемой этой Замшей квартиры, то она срочно была переписана на ее старшую дочку.
      “Ну и ну!” – покачал головой корреспондент, внося очередную плату за гостиничный номер, -- Вот дают!
      И отправился жить с женой в лачужку-четвертушку.
      -- Не беда, что в этой самой лачужке-четвертушке местный свиновод-селекционер держал шестерых здоровых хряков, сам проживая в другой квартире, не беда, что хряки прогрызли пол за печкой, обшелушили штукатурку до самых кирпичей на самой печке, а в квартире стоит запах как на свинокомплексе, зато свой угол будет, -- сказала Секретарь редакции, -- А больше уж нам нигде и не светит. Сам видишь, как тут рвут и мечут…
      Корреспондент видел и записывал события в блокнот, одновременно взявшись за переобустройство бывшего свинарника под жилье. Вздувшуюся на стенах сухую штукатурку он выровнял и оклеил фотообоями, на потолок налепил просто обои, потому что о побелке не могло быть и речи -- известка к скукожившемуся потолку уже не приставала.  Запах, оставшийся от хряков, он выгонял огромным слоем нитроэмали желтого цвета, которую обильно разливал по полу. От резкого химического воздействия эмали у него разболелась голова, и он решил сварить что-нибудь на газовой плите, да обнаружил, что ее, приписанную к квартире, увез с собой свиновод-коллекционер.
      -- Ему нужнее, -- сказали в Коммунхозе, куда корреспондент обратился, пытаясь восстановить справедливость, -- Ему для хряков варить нужно, а тебе что – пером по бумаге водить и всухомятку можно. Так, что будь доволен тем, что тебе уголок для этого дали.
      Корреспондент сказал, что он безмерно доволен и отправился в редакцию – водить пером по бумаге. Там он и узнал, что перемены в районе не кончились и даже творческая ориентировка переменилась.  Дом творчества, о котором он с таким вдохновением писал в газетной статье, по мнению некоторых элитарных культработников, в районе уже не нужен, а само творчество, по их же новой инструкции,  должно жить в домах творцов.
      Дом решено было приватизировать и отдать под жилье одному из родственников руководства Отдела райкультуры.
      -- Ты знаешь, кто все это задумал и кому достанется этот совсем не маленький домик? – спросил корреспондента завербованный редакцией работник Белого дома.
      -- Да ну их всех! – вскричал корреспондент, -- Я об этом материал в газету напишу!
      -- Правильно! Напиши, но не печатай, -- посоветовал осведомитель, -- Что толку, все равно, все по-старому останется. А комиссия какая, если даже приедет – уедет с подарками и вопросом, решенным в пользу элиты. Отнеси лучше написанное в администрацию района и пошантажируй – попугай оглаской. Больше пользы будет, это я тебе говорю – опытный номенклатурщик.
      Осведомитель редакции из Белого дома тихонечко и тоненько засмеявшись, удалился, а корреспондент открыл свой блокнотик и начал строчить статью. Когда материал был написан, он отправился в Белый дом, но уже на пороге замер сраженный наповал. На вахте сидел и спокойно пил кофе бывший Мэр райцентра.
      -- А ты как тут? – спросил его корреспондент.
      -- Не могу я без Белого дома, -- признался бывший Мэр, подрабатывающий теперь вахтером, -- Я сорок лет на руководящих постах робил и теперь говорю Райгубернатору: не могу, мол, никак без вас. Ну а он мне говорит: ладно, дерзай, пока у входных дверей сядешь, а если хорошо службу нести будешь, то и по этажам со временем поднимешься. Не сумлевайся, я поднимусь. Я еще пораспределяю им жилплощади! Я им еще распишу ордера! А ты собственно, куда без пропуска?
      -- Да я к Губернатору.
      -- А его нет. Он уехал в дальний леспромхоз – там директор вагонами куда-то лес шурует, а денег рабочим давать не хочет, ну они его и решили на пенсию отправить. На пенсию ему рано, так вот Губернский райголова и поехал разбираться.
      -- А Первый Зам?
      -- Ну, ты Первого не знаешь, что ли? Он Председатель Семидесяти семи комиссий, созданных в районе по каждому поводу, а теперь его назначили Председателем еще и семьдесят восьмой – по разрядке атмосферы возле районной свалки. Он уехал недавно. Если к Замше решил заглянуть, то ее тоже нет, – поехала уговаривать бастующих педагогов.
      “Не повезло, -- подумал корреспондент, вспомнив, что Раймэр еще не вышел из бюллетеня, -- Ничего не поделаешь –  буду публиковать материал. Не пропадать же ему. Хоть гонорар заработаю”.
      С этими мыслями он сел в автобус и отправился в Краевой центр, где сдал материал в одну из патриотических газет. Но на следующий день, когда вышла в свет пасквильная статейка, он тоже вышел на улицу и обнаружил, что в райцентре ничего ровным счетом не изменилось. В райцентре Ша жизнь по-прежнему была хороша: люди добродушно улыбались ему и на улицах, и в райредакции и даже на этажах Белого дома.
      -- Зря ты это напечатал, -- сказал ему Свой человек из Белого дома, -- Теперь тебе никакая хата точно не светит. Мой тебе совет: иди уж до конца – отправляй материал в центральную прессу.
      -- А я так и сделал,-- сказал корреспондент. Хоть тут у меня без проблем – свои связи в центрагазетах еще остались. Протолкнут по блату.
      Осведомитель похлопал корреспондента одобрительно по плечу, и вдохновленный корреспондент направился в свою лачужку-четвертушку писать очередной  пасквиль на тему: “В райцентре Ша жизнь постоянно хороша!” На сей раз с восклицательным знаком в конце.
      
      
      ИЗ ЖИЗНИ ВАЛЕРИАНА ПЕЧЕНЮШКИНА
      Первая половина 90-х годов ХХ века.
      
      ЖИЗНЬ ВАЛЕРИАНА
      Вообще-то его зовут Валера и фамилия у него Пичугин. Однако некоторые сотоварищи по бутылке за глаза  называют его Бичугиным, а соседские старушки Пьянчугиным. Печенюшкиным прозвал его и из Валеры сделал Валерианом бывший его коллега, автор всех краевых газет и местный писатель Андрей Кузнецов. А еще один кореш Валериана по выпивке – Микола Макаревич, пытаясь назвать Валеру Печенюшкиным, постоянно называл его Печенькиным.
      Валериан еще с детских лет  лихо строчил в районную газету разного рода стишки и заметки и к семнадцати годам стал сотрудником местного партийного органа – газеты “Восход коммунизма”. Потом увлекся фотографией, а после службы в армии устроился оператором на краевое телевидение.
      Женился поздно. С этим делом он не торопился. Как говорит, созревал. Созревал долго и лишь к тридцати пяти  годам созрел. Взял красавицу моложе себя на тринадцать лет, родились девочки. С телевидением пришлось расстаться – супруге захотелось иметь свой приусадебный участок, и Валериан переехал в село на должность заместителя редактора районной газеты. Шли годы: подрастали дети, жена из желторотой удивляющейся всему девчонки превратилась в респектабельную женщину, Валериан оставался в душе  всем тем же семнадцатилетним юношей, который,  однажды набравшись смелости, перешагнул порог районной газеты, сминая в руках  тетрадку, исписанную стихами.
      Он подолгу мог говорить о фотографии, об охоте, о природе, в то время, как необходимо было починить в огороде изгородь или сделать ящики для рассады. Не очень ловок был он и в супружеских делах, и нет ничего удивительного в том, что Валерина Люба со временем стала “задерживаться” по работе иногда даже до самого утра. Разрыв наступил после того, как первая дочь вышла замуж. Люба там же, на свадьбе, познакомилась с одним из новых русских и буквально на следующий день укатила с ним в краевой центр. Вскоре уехала на учебу и дочь вторая, и остался Валериан один-одинешенек в двухкомнатной квартире. С горя запил. И запил крепко. На работе его понизили в должности до рядового корреспондента. Допивался он до того, что дважды падал в обморок, вываливаясь из-за рабочего стола. А однажды у него, что называется, “поехала крыша” и он с месяц был пациентом краевого психоневрологического диспансера.
      До всего, кажется, Валериану теперь не было никакого дела. Придя на работу к  восьми часам утра, он вдруг вспоминал, что забыл дома очки, не успел покормить собачку или дать травки кроликам. Иногда случалось, что ему надо было срочно сходить в библиотеку, и он уходил. И уходил, что называется, с концами – до следующего утра. На работе смотрели на него: одни с сочувствием, другие с жалостью, третьи – с презрением. Все знали, что никаких кроликов Валериан уже давно не держит, что собака у него подохла на цепи с голодухи, а библиотека в райцентре открывается с двенадцати часов дня. Газетный план по написанию строк Валерьян хронически не выполнял, его долго терпели и, наконец, вышедшая из декретного отпуска редакторша “поперла”.
      И Валериан “сел” на пособие по безработице. Иногда ему удавалось где-нибудь подкалымить – помочь кому-нибудь на сенокосе или в посадке картофеля, иногда он предлагал редакторше фотоэтюды, и если какой из них проходил в газете, он получал гонорар. Так и жил.
      
      КАК ВАЛЕРИАН ПИВО ПИЛ
      В расположенный рядом с его домом коммерческий магазин привезли как-то бочковое чешское пиво.
      -- Пыво прывызли,-- сказал Валериану сосед-хохол,--Во вкусное, што выно тебе.
      -- Валера подсчитал свои денежные запасы и решил, что литров на пять ему хватит. Он взял было трехлитровую банку, поставил ее в сумку, но, подумав, что банок у него больше нет, а трех литров будет мало, он бросил взгляд на ведро.
      -- Нет, с цинковым ведром в магазин не пойду, не совсем удобно, -- подумал он,-- да и вредно пищевой продукт в цинке держать. Что же придумать?
      Канистра, как назло  была занята три года назад еще залитым бензином и, Валериан выйдя на веранду, решил отыскать аккуратненькую пластмассовую восьмилитровую голубенькую лейку, которую в прошлом году привезла ему из города старшая дочь.
      “Вот эта годится,-- решил он,-- Сюда шесть литров вполне войдет и для пены место останется”.
      Взяв это поливочное орудие, он направился к торговой точке.
      -- Привет, девчонки!-- бросил он с порога трем продавщицам разного возраста и поставил лейку на прилавок.
      -- Пивка плеснете?
      -- Что, прямо в лейку? -- спросила одна из работниц прилавка.
      -- Ну а чё? Раз больше тары нету.
      -- Вы бы еще с кастрюлей пришли...
      Дома Валериан достал из буфета завернутую в газетку и давно припрятанную для подходящего случая сушеную рыбину: не то скумбрию,  не то спинку от минтая. Культурно отдохнуть он решил во дворе. Разделся по пояс, взял стакан, рыбину, лейку и поставил все это на большой пенек, расположенный  возле сарая, под сенью уже отцветшего ранета. О том, как  будет наливать пиво в стакан из лейки подумал, когда устроился около пня, попробовал было налить в стакан из разветвлителя, налить-то налил, но больше пролил мимо. Попробовал пить сразу из лейки, через тот же разветвлитель, но лишь умылся пивом. Сделал несколько попыток наполнить стакан через отверстие, в которое  пиво наливалось – снова больше пива пролилось на землю, чем попало в стакан.
      “Вот задачка-то,-- думал Валериан, вытирая полотенцем мокрое  от пива лицо. Что делать-то? Неужели, правда, в кастрюлю перелить, а потом оттуда черпать поварешкой как компот? А что? Это мысль”.
      Валериан вернулся в дом, вытащил из-под стола кастрюлю со вчерашним супом и стал разливать его по тарелкам, налил и в железную чашку. Железная чашка у него была одна, фарфоровых тарелки две, а супу гораздо больше. Пришлось освободить чайник и остатки вчерашнего ужина и сегодняшний обед вылить в него.
      “Жаль, горячей воды нет”, -- с досадой отметил про себя Валериан и наспех ополоснув кастрюльку холодной водой, поспешил наполнить ее пивом. Когда кастрюля была заполнена почти наполовину, разветвитель у лейки вдруг сорвался с носика, и упал на дно кастрюли. И только тут-то Валериан понял, что разветвитель у лейки – съёмный.
      “Ну что теперь-та…” – сказал сам себе Валера, цепляя за поварешку разветвитель и доливая остатки пива в кастрюлю.
      Не беда, что на поверхности светлого чешского пива плавали большие и малые жирные пятна, Валериан был доволен: он черпал поварешкой пиво из кастрюли, хлебал, как окрошку, прямо из поварешки и закусывал рыбой и сорванным тут же с грядки луком-батуном.
      Валериан культурно отдыхал.
      
      ВАЛЕРИАН И ПРЫЩИКИ
      Каждое утро, если не был с глубокого похмелья, Валериан брился механической бритвой у большого зеркала в прихожей.
      Вот и в этот раз, стоя в одних трусах, он водил мех аппаратом по щекам и подбородку и вдруг, повернувшись правым боком, заметил какие-то чернеющие пятнышки под лопаткой. Закончив бритье, Валера стал ощупывать заинтересовавшую его часть тела и обнаружил несколько темных бугорочков.
      -- Да у тебя на спыне прыщи соскочили!-- сказал ему сосед, когда Валера обратился к нему с просьбой произвести осмотр тыла,-- Дави их хадов!
      -- Как давить? -- не понял Валериан.
      -- Руками, а як же ешо? Выдавливай их пальцами, нохтями, иодом жхи...
      Давить пальцами-ногтями не получилось, и Валериан решил прижечь прыщи йодом. Для этого он взял в одну руку небольшое зеркальце, встал спиной к зеркалу  трюмо, намочил ватку йодом и, высматривая на спине черные точечки, стал прикладывать к ним тампон. Это оказалось не таким уж и простым делом. Чтобы дотянуться до труднодоступного места Валере приходилось, и приседать, и пригибаться, и даже вставать на табурет. Покрывшись коричневыми пятнами, что леопард, Валериан вышел во двор, где чуть было не до смерти напугал соседскую старушку бабу Симу, стоявшую по другую сторону небольшого заборчика.
      Вторую половину дня он провел на свежем воздухе: прополол луковую грядку, продергал сорняки на небольшом картофельном участке (в мае он посадил в конце двора двадцать семь картофелин). Страдания его начались ближе к ночи. Едва он прилег на кровать, как почувствовал жжение на спине. Вначале Валериан подумал, что перегрелся на солнце и спина его, мягко говоря, обгорела, но вскоре он почувствовал непривычный зуд и в тех местах, где прикладывал ваточку с йодом. В эту ночь он так и не сомкнул глаз. Волчком крутился на постели: с правого бока переворачивался на живот, затем перекладывался на левый бок. Едва стукнуло восемь, Валера, с трудом надев на себя рубашку, помчался в поликлинику. С регистратуры его направили к врачу по кожным заболеваниям, затем к хирургу и, в конце концов: в кабинет процедур, где молоденькая медицинская сестра по имени Оксана, покачав головкой и вздохнув: “Разве так можно?..”,  аккуратненько намазала Валериану спину какой-то прохладно-успакаивающей мазью. Причем сестричка мази не жалела и накладывала ее на Валерину спину обильно, в несколько слоев.
      “Наверное, им мазь некуда девать” – думал Валериан, млея от прикосновений молодухи и ощущая приятный холодок вдоль хребта.
      -- Теперь вам необходимо посидеть где-нибудь в тенечке, в прохладном месте, подождать пока мазь впитается,-- сказала медсестричка, закончив процедуру, -- Завтра в это же время придете опять.
      --  Ой, спасибо, спасибо,-- поблагодарил ее Валериан и, пожелав ей никогда не болеть и хорошего мужа, кланяясь и пятясь до двери, покинул процедурный кабинет.
      “Добегу быстренько до дому, не одеваясь, рядом ведь живу,-- решил Валериан,-- А там посижу во дворе, обсохну”. Он вышел в больничный коридор, держа рубашку в руке и, неожиданно увидел возле регистратуры редакторшу районной газеты и, застеснявшись, быстренько накинул на себя рубашку.
      “Еще подумает, что Пичугин совсем чокнулся, без рубашки по больничке шастает...--  решил про бывшую начальницу Валериан,-- Ничего, домой приду, сразу рубашку сниму, мазь не успеет в материю впитаться”.
      Поздоровавшись с редакторшей, он вышел во двор поликлиники, где сразу же встретил слегка “поддатого” Миколу Макаревича с бутылкой портвейна. Сели тут же на больничную скамейку и безо всякой закуски “приговорили”  семьсот граммов вина. Потом они дошли до проезжей части улицы, где хотели, было расстаться на перекрестке, но им попался местный писатель. Писатель возвращался из города, получил там гонорар и  был с сумкой груженной продуктами и, естественно, денег на обмыв гонорара он сразу же нашёл. Без лишних предисловий Андрей взял в магазине две бутылки вина и «Столичную» водку. Вино выпили у Валериана на квартире, с водкой и закуской пошли к Кузнецову. Про прыщики и обильно смазанную мазью спину Валера конечно же забыл.
      Сколько они выпили в тот день, никто из них не помнил, и истину восстановить впоследствии не пытался. Валера проснулся на летней кухне Андрея лежащим на кровати. В ногах его поперек постели, упершись головой в стенку и опустив ступни на пол, отдыхал и храпел как трактор, Макаревич.
      На дворе занимался рассвет и Валера, поднимаясь по нетерпимой нужде, вдруг почувствовал, что рубашка его плотно облегает спину. Он попробовал её снять, но  материал словно врос в спину. Валериан с трудом присел на кровати и обнаружил на покрывале, поверх которого он творил сон, смачные жирные пятна.
      “Значит и рубашка пропиталась”, -- догадался вчерашний пациент районной поликлинники.-- Бежать надо, не то Андрюхина Вероника мене за это хара-хири сделает.”
      Валериан  перелез через Макаревича, с трудом отыскал дверь на выход и побежал в сторону своего дома огородами, по мокрой от росы картошке.
      Сосед-хохол, не смотря на ранний час, уже копался возле летнего водопровода.
      -- Та у тебя рубаха к спыне прыстыла! -- сказал он Валериану, -- И не отодрать ни почём. Отмакнуть надо. Наливай воды в ванну и лягай туда прямо в рубахе, отмокнет, --посоветовал сосед.
      Валериан с помощью кипятильника нагрел два ведра воды. Залил их в цинковую ванну, разбавил водой холодной и, скинув брюки, в трусах и рубашке залез в ванну. Едва он прилег, как из-за заборчика выглянула соседка баба Сима.
      -- А ты что без вехотки и мыла моешься?-- спросила она.
      Валериан подскочил, как ужаленный, едва не вывалившись из ванны.
      “А мне и так хорошо!” -- хотел сказать он, но не смог, ибо намокшие трусы под тяжестью воды стали сползать к коленкам. Валериан обхватил их руками и снова сел в ванну.
      -- Так сойдет! -- бросил он соседке и неожиданно для самого себя, вдруг стал улыбаться Серафиме и даже прихихикивать, по горло, спрятав туловище в воду и подогнув колени.
      -- Ну, ну, -- сказала баба Сима и поспешила за ограду, дабы поведать соседским старушкам о том, что Пьянчугин совсем допившись до ручки, чуть свет, на заре, залез в ванну с водой и полощется там прямо в одежде.
      Валериан отмокал часа полтора, постепенно отклеивая рубашку от тела и отбиваясь от ранних и назойливых комаров, и невесть откуда налетевших паутов. Зато после этой процедуры похмелья как не бывало.
      Во второй половине дня, разглядывая свой тыл с помощью двух зеркал, он отметил, что спина его покраснела от загара, и хотя осталась она покрыта бронзовыми пятнышками, следов от прыщей на ней не было видно.
      В поликлинику Валера больше не пошел.
      
      ВАЛЕРИАН И ГРАБЛИ
      Конец мая – начало июня в Сибирском крае время работ в садах, огородах, на приусадебных участках. На своем небольшом участочке решил навести порядок и Валериан Печенюшкин. Решить-то решил, да вспомнил, что грабель у него нет, сломались они в прошлом году во время весенней уборки территории вокруг редакции районной газеты.
      -- Матвеевна,-- обратился Валера через заборчик ограды к соседке Серафиме,-- не позаимствуешь грабель на часок-другой?
      -- Возьми,-- сказала в ответ добродушная соседка. – Только не сломай, гляди, они у меня одни.
      -- Да зачем я их ломать буду?-- улыбнулся в ответ Валериан,-- Я же прошлогодние листья сгребать буду,  а не кирпичи какие...
      -- А вдруг, какие кирпичи попадутся, -- пошутила баба Сима.
      Она как в воду глядела.
      Едва Валериан начал сгребать мусор, как сразу же выкорчевал из земли обломок красного кирпича, затем второй, третий... А когда зацепил  четвертый, средний деревянный палец грабель отделился от своих собратьев. Причем сломался он у самого основания.
      “Вот язви его,-- сказал сам себе Валера,--Наворожила Серафима, придется гвоздь искать, налаживать грабли...”
      Он взял молоток и средней величины гвоздь, подогнал отставший палец к основанию грабель, стал прибивать. Однако гвоздь заходить в дерево не хотел и согнулся. Валериан с помощью плоскогубцев непослушный гвоздь удалил и на его место стал забивать новый, чуть больший диаметром… Но и этот гвоздь пошел по какому-то кривому пути и вышел наружу в стороне от прибиваемого пальца, не прихватив его ни на миллиметр. С трудом Валера выколотил непослушный гвоздь обратно, выдернул его за шляпку и стал прибивать гвоздь третий, с еще большим, чем предыдущий диаметром. Дело кончилось тем, что основание грабель вначале треснуло, а затем совсем раскололось на две части.
      “Вот те раз. Теперь меня Серафима четвертует. Что же делать? Может изолентой грабли обмотать? Нет, так видно будет, что грабли после ремонта. А может склеить их? Бээфом? Точно склеить” – мороковал Валера, решая неожиданно возникшую проблему.
      Уборку пришлось завершить досрочно. Не доделав одно дело до конца, труженик приусадебной нивы срочно занялся делом более важным. Нанеся клей на обе половинки грабель и торец оторвавшегося пальца, Валера соединил разделившиеся части, затем аккуратно поставил орудие труда в угол комнаты, и стал ждать, когда клей подсохнет и скрепит разъединенное.
      Через час после удачно проведенного склеивания, выбрав момент, когда Серафима устав копаться в огороде, зашла в дом перекусить, Валериан перемахнул через заборчик. Он тихонько прокрался к дому соседки, приоткрыл дверь веранды и осторожно поставил грабли у входа. Потом он, не заходя в квартиру, громко сказал в открытую кухонную дверь:
      -- Матвеевна, спасибо за грабли, я их в уголочке, на веранде поставил.
      Распивавшая чай из блюдца, в прикуску с рафинадом, старушка закивала головой, и Валериан поспешил удалиться.
      Вечером, перед заходом солнца Печенюшкин наблюдал в окно, как Серафима вышла во двор с “отремонтированными” им граблями, как начала разгребать навоз на парнике и, как деревянные грабли рассыпались на три части. Разгневанная пенсионерка швырнула черенок за туалет и, громко ругаясь, пошла обратно в дом. С ее уст срывались такие бранные слова, каковых Валера еще ни разу не слышал от пожилой соседки. Он поспешил отойти от окошка, задернул шторку, закрыл дверь на ключ и, включив свет в зале, усевшись на диван, стал листать журнал “Приусадебное хозяйство”.
      
      КАК СТАКАНЫЧА В АТАМАНЫ ПРОВОЖАЛИ
      Райцентр Ша, лето 1994 года.
      Во второе лето пребывания Андрюши в райцентре Ша, все, казалось, шло своим обыденным чередом. Сам корреспондент уже не мог представить себя вне пределов проживания этого сибирского села и новой творческой обители. А читатели районной газеты не могли понять, как вообще могла раньше существовать вся районная пресса без Андрюшиных статей. Многие жители райцентра уже знали его лично, некоторые считали за честь пригласить в гости познакомить с родней и непременно угостить, как следует. Больше всех, пожалуй, сошелся Андрюша с корреспондентом Володей. Умный, начитанный и хорошо, доходчиво излагающий свои мысли Владимир писал аналитические статьи, стараясь дойти до сути поставленного вопроса, а если это не получалось сразу, непременно возвращался к теме в последующих материалах. Поначалу, более старший по возрасту Володя, работающий в местной газете семь с половиной лет, настороженно отнесся к появлению в коллективе нового корреспондента. Немало за это время он повидал “транзитных пассажиров”, останавливающихся в их селе “перезимовать” или от силы на полгода. Среди них были люди талантливые, но не постоянные. Они словно что-то искали в жизни, потерянное не ими, искали упорно, не надеясь найти, и шли по какому-то накатанному кем-то пути, сами не зная куда: сегодня здесь пожил, завтра туда отправился.
      По мере наблюдения за делами нового сотрудника, Володя стал убеждаться, что таких как Андрюха, он еще не видал. Этот малый хоть и был младше его на пять лет, порой размышлял как мудрец, ставил в тупик своими простыми, казалось, вопросами собеседников и отвечал на все, о чем бы его ни спрашивали. Причем, отвечал так, что все оставались удовлетворенными и больше к нему с вопросами по высказанной теме не подходили. Импонировало Володе в Андрюше и то, что он был в меру начитан, не кичился своей эрудицией, запросто общался со всеми на равных и постоянно выдавая новые идеи, сам же брался за их реализацию. И, что самое главное, почти все, что он придумывал – реализовывалось. Воплощалось в жизнь, не смотря на ограниченность  “всёдолампочного” мышления редакторши. Он сумел убедить уже не молодую женщину в том, что и в таком райцентре как Ша, жизнь тоже может быть хороша. В газете появились откровенные интервью с известными в районе людьми, материалы посвященные «больной» сейчас теме: молодежной, целый ряд иронических пользующихся у читателей популярностью миниатюр, конкурсы кроссвордов и викторины, в которых принимало участие не малое количество жителей района.
      Ну а все точки над буквой  “i” корреспонденты расставили за несколькими бутылками водки дома у Валериана с выпивкой и ночевкой. Тезис Андрюши о том, что он никому здесь не конкурент, а собрат по перу, высказанный так убедительно, был воспринят Володей сразу и навсегда. Обычно осторожный в своих суждениях, он  почему-то сразу поверил этому пареньку и впоследствии не разу не сомневался в его искренности.
      У Валериана они впервые вместе напились в стельку, оформив дальнейшие дружеские отношения и ощутив родственность душ за разговорами “о вечном и тленном”. Потом несколько раз они выпивали в редакции, дома то у одного, то у другого, а то и просто на улице: в парке на скамейке или под забором у автостанции.
      И вот, однажды в прекрасный солнечный летний денек им было очень муторно. Накануне они крепко напились растратив небольшие свои финансовые запасы и теперь не имели денег даже на опохмелку и работать, естественно, не могли. Несколько попыток занять закончились ничем и коллеги-приятели, покинув рабочий кабинет творческой обители, теперь просто стояли как два дополнительных столба на центральной улице, недалеко от здания районной администрации, не зная: то ли им прощаться и расходиться по домам – отлеживаться, то ли надеясь на чудо ждать неожиданного подарка в шелестящем или жидком виде. Все мыслимые и не мыслимые варианты уже были прокручены и, получалось – шансы похмелиться у них на сегодня не большие. Теоретически, конечно, их было много, но практически они с каждым часом скатывались к нулю. Но нуль, говорят, не бывает абсолютным, и чудеса на свете все-таки случаются. На этот раз чудо пришло нежданно и уж точно негаданно. Пришло в образе отставного майора милиции Ивана Романовича Стреляева, прозванного в райцентре Стаканычем.
      Стаканыч до ухода в отставку работал следователем в РОВД, но прославился не как раскрывший громкие уголовные дела сотрудник, а тем, что в молодые годы мог запросто выпить литр-полтора водки прямо на службе. От выпитого он не пьянел, а просто становился весёлым, и продолжать работать с подозреваемыми и свидетелями в хорошем настроении. А еще тем, что он никогда не отказывался от выпивки ни в рабочее время, ни в праздничное и, вообще, не отказывался в любое время суток. Хоть в пять часов утра предложи – не откажется. За что и получил прозвище Стаканыч. Выйдя на заслуженный отдых, после двадцати пяти лет напряженной службы, сорокапятилетний пенсионер откровенно заскучал без настоящего мужского дела. Поездки к теще в таежный поселок, рыбалка и работа в огороде давали ему кой-какой эмоциональный заряд, но он всё же скучал и даже больше – иногда тосковал без привычного за много лет общения с подследственными и свидетелями, по приятельским милицейским компаниям, а главное ему теперь не хватало главного: он чувствовал своей нужности и значимости среди населения районного центра. Многие из тех, кто бывало увидев его за сотню метров непременно старались попасть ему на глаза, засвидетельствовать свое почтение и пожелать здоровья, теперь открыто проходили мимо, словно не узнавали или делали вид, что никогда не знали его. Продавцы вино-водочного отдела «Гастронома» больше не предлагали взять водки без очереди. В общем, многие и многое переменились вокруг бывшего следователя после выхода его в отставку.
      Андрюша познакомился со Стаканычем, когда тот служил еще в милиции. Они вместе оказались на собрании общественности в леспромхозовском поселке, где был убит городскими спиртоторговцами молодой парень. Дело приобрело общественный резонанс, и газета решила провести свое собственное расследование. Наблюдая, как на встрече с очевидцами усердно записывает Андрюша в блокнот, их показания, Иван Романович, опасаясь, что скажет по пути что-то лишнее ненароком корреспонденту, не рискнул поехать вечером в райцентр на редакционной “Ниве”, а дабы сохранить тайну следствия остался ночевать в поселке.
      Вернувшись возбужденным из командировки, впечатлительный Андрюша, оперируя фактами, мнением сельчан и собственными догадками, за вечер накатал большую статью, которая и вышла спустя два дня под рубрикой “Независимое расследование”. А на другой день в редакцию пришёл возмущённый Иван Романыч.
      -- Ты зачем выдал тайну следствия? –  пробасил он с порога, идя валом на нового корреспондента, -- Наслушался марусек всяких. Слушай их больше, – они тебе наговорят. Только уши подставляй. А настоящие убийцы, начитавшись твоих версий, сейчас показания изменят. Теперь вся моя работа насмарку пошла. Вся командировка. Мне теперь выговор на работе будет. Ты этого хотел?
      Откровенно говоря, Андрюша поначалу растерялся от такого неожиданного напора следователя, но на помощь пришел Володя.
      -- Слушай, Иван Романович, ты нахрапом-то на парня не наседай, -- сказал он, спокойно перекладывая бумаги на своем столе, -- Тут разобраться надо. Скорее всего, ты напрасно обвиняешь и его и газету.
      -- Я газету не обвиняю, -- снова пошел в атаку милиционер, -- Я против того, чтобы ваши корреспонденты в следствие вмешивались… Чтобы…
      -- Минуточку, товарищ майор, -- остановил его Володя, -- Вы лично ему уголовное дело об убийстве, расследованием которого вы занимаетесь, показывали?
      -- Я что: на дурака похож? – ответил вопросом на вопрос следователь.
      -- То-то… Не показывали, -- продолжал аргументировать Владимир, -- Значит, все, что он там написал, – расследовал сам и высказал свою собственную точку зрения. А раз так, то законов он не нарушал, а если вы не согласны с его мнением, вот вам бумага и ручка изложите в порядке дискуссии свою версию. Газета ее напечатает.
      -- Еще не хватало, чтоб я вам свои версии тут в письменном виде излагал, -- несколько переменив тон, сказал Стаканыч, -- Это ты у меня, когда на допрос попадешь излагать будешь, а не я. И вообще я сюда по пути на работу зашел, а не с вами разбираться. Пишите, что хотите. Чё вам еще делать? Это нам работать нужно, преступников ловить. А вам скрипи себе пером…
      Инцидент тогда замяли. Но знакомство состоялось. В последствии выяснилось, что в трезвые дни своей жизни Иван Романович Стреляев любит читать районную газету.
      Как однажды сказал он сам: “Особенно про новости”.
      -- А вот рассказы всякие там, которые  Андрюха Кузнецов на целых две страницы сочиняет, я не читаю, -- каждый раз (не редко) встречаясь за бутылкой с корреспондентами говорил майор, -- На хрена они мне нужны? У меня жена училка, она знаешь, сколько книг за нашу совместную жизнь накупила – целая стена размером три на четыре заставлена художественной литературой. «Жигули» в советское время купить можно было на те деньги, что она потратила на книжки. Тут тебе и романы, и рассказы, и стихи разные... Пушкин там, Толстой, Теодор Драйзер, Жюль Верн... Читай – не хочу. Я не хочу. Я хочу нашу, районную газету почитать. Новости узнать: где, что случилось, сколько от коров молока надоили, сколько лесу спилили, свинины заготовили. А открываю газету –  и там рассказ. Только не Пушкина или Куприна, а некоего  А. Кузнецова, на целых две страницы... Зачем мне это читать? Зачем тогда моя жена мне книги покупала, деньги тратила когда я могу рассказы через день в газете читать?
      Трудно было понять, говорил это Стаканыч серьезно или шутил так, по-ментовски. Лицо у него всегда было  серьезным, как на допросе. Проговорив свой короткий монолог, он почти с двухметровой высоты смотрел вниз на газетчиков, а потом по-отечески клал  руку на плечо Андрея.
      -- Ну, ладно, господа писатели, угостить вас, наверное, надо, а то про меня еще рассказ сочините или пасквиль какой... Возьмем водочки?
      Господа писатели не возражали, и Стаканыч брал в «Гастрономе» пол-литровую бутылку, а то сразу две. Из магазина, они направлялись: то в гости к ветерану Великой Отечественной войны бывшему заместителю редактора районной газеты Николаю Федоровичу, одиноко доживающему свой век в однокомнатной пропахшей лекарствами квартире, то домой к самому Ивану Романовичу, а то пили с минимумом закуски прямо в кабинете редакции.
      Выйдя в отставку, Стреляев отпустил густую бороду и стал похожим на казака из мятежного войска Стеньки Разина. Высокого роста, статный с высоко поднятой головой ходил он по райцентру, поглаживая бороду, чем привлекал взгляды любопытных. Вот и в этот день шел Иван Романович по центральной улице села издали видимый и узнаваемый. Первым увидел его Андрюша.
      -- Смотри, Стаканыч. Точно вылитый атаман из банды Болотникова, -- поделился он мнением с Володей.
      -- Точно, атаман Стреляев, -- согласился тот с коллегой, -- Может он нам и поможет?
      -- Может…
      -- Слушай, Романыч, а почему тебе в казаки не податься? – спросил его Андрюша, когда Стреляев пожимал руки корреспондентам, -- Хочешь, мы тебя в атаманы двинем?
      -- А что для этого надо? – спросил бывший следователь районной милиции, улыбаясь. Было видно –  он силится сообразить: шутят с ним писатели или…
      -- Для начала пол-литру возьми, -- включился в разговор Володя, -- А мы уж объясним тебе, что к чему. Андрюха недавно тут одного есаула интервьюировал, знает: что и как…
      -- Я так и знал, что на бутылку попросите, -- покачал головой Стреляев, -- Что опять с похмелья страдаете?
      -- Да, болеем после вчерашнего…
      -- У вас каждый день после вчерашнего. И когда в газету писать успеваете? Как не увижу вас – или с похмелья или  пьяные.
      -- Между пьянками и пишем, -- сказал Володя, -- Ну так как, Иван Романыч, похмелишь?
      -- Ну, что с вами делать? Хотел к теще сегодня поехать, видимо не удастся. Может и вправду, чем пенсионеру поможете. Так говорите, что нужно, чтобы в казаки записаться?
      Примерно через полчаса они сидели на скамейке в парке вспомогательной школы. Андрюша нарезал на расстеленном номере свежей районной газетки колбасу и хлеб, а Володя наливал водку в единственный стакан.
      -- Надо собрать в нашей деревне десять человек желающих стать казаками, -- объяснял Андрюша, -- Найти их не сложно. Они изберут тебя старшим, вы оформите петицию в краевой центр в управление казачеством. Ну и все – дальше считай, что ты уже атаман…
      -- Поможете бумаги оформить? – спросил будущий атаман.
      -- Запросто, -- сказал Андрюша, выпивая порцию спиртного и закусывая колбасой, -- У меня знакомый зам. атамана есть. Правда, они там, в городе на красных и белых казаков разделились. Так этот из красных.
      -- А мне в какие пойти? – поитересовался Романыч, принимая стакан как эстафету из рук Володи, -- Красным я уже был – пятнадцать лет в партии состоял. Теперь, наверное,  в белые пора.
      -- Конечно, иди в белые, -- поддержал его Володя, -- Основное казачество за белых в гражданскую воевало.
      -- Ладно, разберемся, – сказал Романыч поглаживая бороду, -- Завтра же начну войско собирать.
      -- Правильно. Что время терять? – одобрил его решение Андрюша, -- А сегодня бы еще бутылочку взять.
      Стаканыч не возражал. Вторую бутылку они выпили у Николая Федоровича, после чего Володя в добром расположении духа прилег там же на диване, а новый атаман белого казачества и знакомый корреспондент красных казаков разошлись по домам.
      
      …Володя постучался в окно Андрюшиной квартиры в половине седьмого утра. Первой проснулась Вероника и растормошила мужа.
      -- Друг к тебе с утра пораньше, -- сказала она, -- Наверное, похмелиться опять ищет… Начался день…
      Она, как всегда оказалась права. Мужики с полчаса помороковали, где найти им на выпивку сегодня и ничего лучшего не придумали, как отправиться на автостанцию и снова подождать там Ивана Романовича Стреляева, который, как они полагали сегодня вновь попытается доехать до тещи. Расчет был правильным. Хотя ждать пришлось около трех часов. Стаканыч пришел к автовокзалу в половине десятого.
      -- Опять болеете? – спросил он обрадованных его появлению корреспондентов.
      -- Знаешь, Иван Романыч, а у тебя фамилия точно атаманская, -- сказал, пожимая ему руку Володя, -- Вот Разин был атаман, – он разил всех недругов. Пугачев-атаман – пугал их, гадов, а ты Стреляев – стрелять сволочей будешь.
      -- Все в точку, -- подтвердил Андрюша.
      -- Ну что с вами, алкашами делать? Бутылку опять брать надо, а то ведь загнетесь, а сибирское казачество лучшего атамана потеряет.
      -- Правильно мыслишь, господин майор! – обрадовался Володя. – Похмелимся и за дело.
      На этот раз Иван Романович купил бутылку в магазине у автовокзала и повел друзей к себе на квартиру.
      -- У меня жена нынче до вечера в город уехала. Посидим-поговорим в нормальных условиях. Чувствую, сегодня тоже меня теща не дождется.
      -- Зато потом приедешь к ней уже атаманом, в форме, с шашкой, с нагайкой, -- сказал Володя.
      -- И с войском, -- добавил Андрюша.
      -- Все деревни там, на Мане-реке соберу. Мужиков – в казаки запишем, баб – в казачки, -- погладил себя по бороде будущий атаман, -- Там все близлежащие поселки за мной враз пойдут.
      Дома Романыч достал из холодильника все, что там было: маринованные огурцы, селедку, ветчину.
      -- Теперь надо здание под казацкую управу подыскать, -- выпив рюмку, высказал идею Андрюша, -- Я думаю: контора райпо подойдет: кирпичная, двухэтажная – чем не управа?
      --   Это было бы здорово, -- согласился мечтательно атаман, -- Только председатель райпо заартачится, сразу не отдаст. Ломать его придётся.
      -- Настоять надо, убедить. В крайнем случае – записать его в заместители атамана, -- горячо говорил оживший после выпитого Володя, -- Он тоже из наших.
      .-- Правильно: в есаулы или подъесаулы там, -- поддержал его Андрюша, -- Предложи – наверняка не откажется.
      -- Ох, чувствую, дело закручу! – потер руки отставной майор.
      Одной бутылки снова оказалось мало. Со второй они снова пошли к Федоровичу, и день опять закончился по вчерашнему сценарию. С той лишь разницей, что Володя на этот раз, немного полежав на диване, пошел ночевать к матери.
      На третий день корреспондентам снова было тяжело, но, несмотря на это они пришли в редакцию. Было пятнадцатое число очередного месяца, то самое, когда выдавали зарплату и гонорар за прошлый месяц.
      Корреспонденты расселись по рабочим местам, как будто оставили их только вчера вечером, а не отсутствовали на работе два дня.  Андрюша что-то стучал на машинке, Володя писал авторучкой на белых листах бумаги. Был здесь и Валериан. Он, как обычно ничего не спрашивал, сидел молча и перебирал кипу бумаг на своем столе, перекладывая исписанные листы справа налево и обратно. Лен Леныч заставший идиллическую картину выхода сразу всех своих творческих работников, вначале даже опешил, но потом, взяв себя в руки, объявил, что дни пропусков работы им не зачтены, премии они лишены, так что получат все по заслугам.
      -- На хлеб-то хоть хватит? – поинтересовался Андрюша.
      -- Если бы вы только хлеб с зарплаты брали…-- вздохнул снова предчувствую неладное и. о. редактора.
      Зарплату пообещали выдать после двух часов. Все терпеливо ждали, не отлучаясь до этого времени ни на минуту, даже по нужде, словно боясь спугнуть добрую весть. В полдень зазвонил телефон. Взявший трубку Валериан сказал, что просят Андрюшу.
      -- Кто там? – спросил Володя приятеля, когда тот стал оживленно с кем-то беседовать.
      -- Стаканыч. Забухал со вчерашнего, -- пояснил Андрюша, -- Говорит денег полно, а сходить за бутылкой некому. Сам он не может, нас зовет.
      -- Пойдем, че нам? -- с готовностью вставая, сказал Володя, -- До двух успеем. Выпьем по сотке-две и вернемся.
      -- По сотке сейчас бы не мешало, – сказал мечтательно Валериан, -- А тут, кто знает, вдруг еще и не дадут…
      Через полчаса в квартиру Романыча вошли три корреспондента районной газеты. Еще через пять минут оттуда с сумкой вышел Андрюша, а еще через четверть часа четверо мужчин разлив спиртное снова говорили о возрождении в районе казачества.
      -- Ты давай, Иван Романович, не тяни с атаманством, -- говорил Володя, о похмелившись и закурив, -- не смотри на нас, алкашей. Собирай десять добровольцев, составляй список: год рождения там напиши, рост, вес, размер одежды…
      -- А размер одежды зачем?-- не понял будущий атаман.
      -- Форму шить будут. Вот зачем…И размер обуви нужен.
      -- Понятно, -- закивал Стаканыч, -- Дел немало оказывается. А я думал: соберу банду, куплю коня и буду командовать. А тут еще и формой обеспечивай казачков и портянками…
      -- Первое время, конечно, -- включился в разговор Андрюша, -- А потом заместителя по хозчасти поставишь… А можешь сразу себе интенданта найти.
      -- А как это дело оформишь – иди к нам. Там уже наша забота как тебя на краевой уровень вывести, – продолжил свою речь Володя, -- Андрюха тебе рекламу сделает…
      -- Пару статей в краевой прессе я тебе обещаю, -- подтвердил Андрюша, -- А Валера фотографию хорошую сделает.
      -- Запросто, -- согласился Валериан, выпивая предложенную ему порцию спиртного.
      Взятой Андрюшей бутылки мужчинам не хватило. За второй вызвался пойти Валериан. За полтора часа общения в жилище будущего атамана Володя с Валерианом нарезались до полного падения, и Андрюша помог хозяину вывести их на свежий воздух.
      Упившихся посадили на скамейке во дворе. Сидеть они не хотели и не могли, а потому сразу после посадки оказались под скамейкой. Поднимать их не стали. Стаканыч хотел было отправить Андрюшу еще за одной бутылкой, но корреспондент сказал, что ему необходимо получить денежное довольствие и он сейчас же прощается с гостеприимным хозяином и уходит в творческую обитель.
      Иван Романыч пожелал ему удачи, дал пластинку жевательной резинки («для перебития запаха») и, крепко пожимая руку, попросил довести дело с оформлением атаманства до логического конца.
      -- Можешь не сомневаться, -- успокоил его Андрюша и, надев темные очки, пожевывая жвачку отправился в редакцию.
      Пока его коллеги мирно посапывали на свежем воздухе, охраняя скамейку, Андрюша выслушивал долгий нравоучительный монолог Лён Лёныча, о том, что пить на работе вредно.
      -- Хотел я тебя лишить премии, но пожалел на этот раз. Как-никак, а у тебя больше всех строк в печать пошло в прошлом месяце и не дать тебе, а дать тем, кто написал меньше будет не совсем справедливо.
      -- Логично мыслите, Леонид Леонидович,-- одобрил решение руководителя Андрюша.
      -- Но другой раз, так и знай: не посмотрю ни на что, ни на какие обстоятельства – хоть два плана по срокам выполни, а хоть день без уважительной причины пропустишь – премии не дам, понял?
      -- Конечно, – согласился Андрюша, раскладывая деньги по разным карманам: для жены, для продолжения выпивки, на заначку.
      После этого три дня его никто из работников редакции не видел. Как впрочем, и его коллег-приятелей. Редакция вновь задыхалась без рабочих рук и ясных голов, а очередной номер вышел в свет состоящим  сплошь из перепечаток центральных и краевых газет.
      В начале следующей недели денежные запасы у Андрюши иссякли, и он с повинной головой отправился дабы предстать перед ясным и честным взором и.о. редактора.
      На подходе к зданию творческой артели его уже поджидал Володя.
      -- А я к тебе два раза приходил, -- сказал он, -- Но ты все время пребывал во снах, а твоя Вероника будить тебя не стала и отправляла меня домой.
      -- На экзекуции был? – спросил его Андрюша, имея в виду разговор с и. о. редактора.
      -- Нет. Потому как Лёныч в город уехал.
      -- Ну и хорошо. Сегодня без лекций обойдёмся. Ты  у Печенюшкина ночевал?
      -- Ночевал. Он сам лежит пластом – болеет. Мы все его деньги пропили. Что делать не знаю… В редакции никто уже в займы не даст…
      -- Может опять…  К Стаканычу?.. – несмело предложил Андрюша.
      -- Да ты чё? Он нас искал, к матери моей приходил с какими-то бумагами. Лучше ему на глаза сейчас не попадаться.
      -- Ладно. Раз Лёныча нет, в редакции делать нечего. Пойдем к автовокзалу, -- предложил Андрюша, --  Может какие герои наших публикаций там проездом будут – глядишь на бутылку не откажут… Или хотя бы по соточке нальют.
      Героев своих публикаций на автостанции они не встретили, но зато неожиданно застали на отходящем  в дадьний леспромхозовский посёлок автобусе Ивана Романыча.
      -- Ну, что, приятели-писатели? Я понял, что покуда вы меня оформлять в атаманы будете, все казачество в стране распустят – так и не придется с шашкой походить… -- заметил он полушутя-полусерьезно, выглядывая из окна готового отправиться за реку Ману автобуса, -- Опять болеете? Ничем помочь нынче не могу… Нужно ехать теще помочь в огородных работах… Так, что до скорой встречи в атаманской станице.
      Приятели стояли молча, хлопая веками глаз, не зная, что и сказать отъезжающему Стаканычу.
      Немногочисленный народ, отбывающий дневным рейсом, почти уселся на свои места – согласно купленным билетам. Появился возле автобуса и педагог местной школы Виктор Павлович.
      -- Далеко ль собрался, Иван Романович? – спросил он, увидев Стреляева, поздоровавшись перед тем с корреспондентами.
      -- Да вот на сельхозработы к матери жены, -- сказал Романыч, в очередной раз поглаживая густую черную бороду и, бросив взгляд на мрачно стоящих корреспондентов, вздохнул:
      -- Пора завязывать с атаманством…
      Народ в автобусе заулыбался.
      -- Ну а вы что, господа-товарищи писатели, скучаете? – спросил Виктор Павлович, когда автобус с несостоявшимся атаманом скрылся из виду, -- Не уж-то снова с похмелья болеете?
      -- Не спрашивай, Виктор Павлович, лучше, -- махнул рукой Володя, -- Все равно не поможешь…
      -- А вдруг?…-- проявил настойчивость педагог-физик, глядя на два одушевленных физических тела.
      -- А если: “вдруг”, говоришь, тогда займи на бутылку? – попросил его Андрюша.
      Полчаса спустя вновь образованная компания из трёх человек и одной бутылки водки расположилась в парке на скамейке, недалеко от редакции и Андрюша с блеском в глазах рассказывал преподавателю, как они Ивана Стаканыча Стреляева  два дня в атаманы провожали…
      
      НЕКОТОРЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ ОТЦА НИКОЛАЯ
      Первая половина 90-х годов ХХ столетия.
      В начале девяностых годов двадцатого века некоторая часть жителей районного центра Ша стала нуждаться в духовном наставнике. Может быть, желание группы православных верующих из числа женщин шестидесяти и более лет иметь своего батюшку и свою церковь, объяснялось  в какой-то степени тем, что в стране стали реставрироваться заброшенные старые и строиться новые храмы и об этом в большом количестве писалось в газетах и показывалось по телевидению.
      Скорее всего, так.
      В далекие теперь уже годы начала двадцатого века в упомянутом районном центре была своя церковушка, но как повсеместно по всей стране в одна тысяча девятьсот двадцать девятом году ее переоборудовали в клуб и более шестидесяти лет показывали там большей частью антирелигиозные фильмы. Когда же пришло время возвращения веры, то власти, хотя и со скрипом и спором, а так же оглядкой на мнение руководства края, уступили натиску верующих и здание под строительство церкви отдали.
      Бумага о передаче здания была подписана в полдень 13 марта, а в четыре часа по полуночи 14 марта строение начала века вдруг ярко вспыхнуло и через два часа полностью сгорело. Шедший на работу в девятом часу утра фотокорреспондент местной газеты Кулаков сфотографировал для истории лишь тлеющие остатки возвращенного народу храма. Возмущению верующего православного люда, которого как оказалось, после пожара было в райцентре больше сотни (причем о некоторых даже никто и не подозревал, а они, оказывается, были верующими-подпольщиками и при прошлом режиме служили преподавателями в школах, работали в культурных учреждениях и даже райкоме партии), не было предела. Они вспомнили, что в стране была объявлена гласность и, проявив ее на все сто процентов,  обвинили власти в преднамеренном поджоге. Бедные власти (хочется верить) ничего о поджигателях не знали и, как заявили во всеуслышание, искренне хотели верующим помочь, и помогут: выделят вновь образованной христианской общине, как было сказано в постановлении районной администрации: “для проведения религиозных культовых обрядов другое здание”. Другим зданием была обветшавшая контора кинофикации, размером в два раза поменьше клуба, но выбирать православным было не из чего, и они в тот же день, приняв в свое ведение новое помещение под храм, тут же организовали его круглосуточную охрану.
      За полгода усилиями старушек и некоторых их, доживших до пенсии мужей, в церкви была установлена печка, отремонтированы полы и потолок, установлены двойные оконные рамы со стеклами. В следующие полгода приезжие из города строители соорудили там Царские ворота. Усилиями местных активистов был установлен иконостас (из вырезанных из журналов цветных репродукций икон), изготовлены подсвечники и прибит на крыше большой деревянный крест. А ранней весной, в начале Великого  поста группа активистов отправилась в краевой центр к архиепископу с прошением направить на служение в храм священнослужителя. Архиепископ ходоков принял, внимательно выслушал, совершил  молитву во славу веры православной и нового храма и пообещал вопрос со священником решить.
      Правда, попросил его не торопить, ибо приходов в крае открывается много, священников не хватает, а потому потерпеть немного придется. Верующие райцентра Ша терпели и усердно молились. И вот однажды, уже глубокой осенью, вечерним автобусом прибыл в райцентр незнакомый мужчина в джинсовом костюме со спортивной сумкой. Был он крепкого телосложения, длинные волосы его были прихвачены со стороны затылка резинкой в пучок. Незнакомец спросил на автовокзале адрес православной активистки Марии Ивановны – бывшей фронтовички и прямиком направился к её дому.
      -- А я к вам, -- сказал он открывшей ему ворота, слегка испуганной бывшей радистке Первого Украинского фронта, --Меня зовут отец Николай, я буду у вас батюшкой.
      Мария Ивановна посмотрела на него недоверчиво, но в дом пустила. Человек в джинсовом костюме, возрастом чуть за сорок, входя в дом, перекрестился по православному, пожелал мира этому дому и всем кто в нем живет, познакомился с мужем хозяйки, добродушно пожав ему руку. Дед Михаил смотрел в это время мексиканский сериал про просто Марию, гость, не смущаясь, уселся рядом и тоже стал с интересом следить за экранной жизнью страстных латиноамериканцев. Хозяйка же принялась готовить ужин. Ее терзали некоторые сомнения: смущали одеяния и прическа человека представившегося священником. Бывшей радистке очень хотелось спросить у гостя какое-нибудь удостоверение личности, но вспомнив, как он со знанием дела крестился, и не решилась. Единственное, на что осмелилась она, так это позвонить тихонечко по телефону подругам-единоверкам живущим неподалеку. Вскоре в дом к Марии Ивановне нагрянули шесть верующих старушек. Видя такое дело, отец Николай достал из сумки рясу, серебряный крест, пройдя в спальню переоделся, распустил волосы и прочел, прежде чем сесть за ужин, вечернюю молитву. Зычный его голос убедил всех, что он именно есть тот самый человек, за которого себя выдает – посланный к ним их епархии настоятель храма, который решено назвать именем великомученицы Параскевы Пятницы, первый в этом забытом месте священник за последние шесть десятков лет.
      Первую ночь в райцентре Ша отец Николай ночевал в доме Марии Ивановны. Две других –  в новом храме. В первые же дни своей духовной миссии в забытом, казалось Богом и остывшем от веры райцентре настоятель совершил визит в районную администрацию, редакцию газеты и совершил поездку на автобусе за двенадцать километров на железнодорожную станцию, где находилось крупнейшее в районе промышленное предприятие – комбикормовый завод. Особенно эффектным было посещение райадминистрации, куда настоятель храма пришел в церковном одеянии. Девяносто пять процентов живущих в райцентре живого священника в своем населенном пункте никогда не видели и бывшие в тот день на Базарной площади и на Центральной улице посёлка люди, столбенели, глядя на человека в рясе и с крестом на груди. Толпа самых смелых и любопытных шла за отцом Николаем следом до приёмной главы района. В приёмную священослужитель вошел беспрепятственно и был тут же принят районным головой. Более того, когда отец Николай, познакомившись с головой, попросил у того несколько тысяч рублей на нужды церкви, голова, не смотря на прорехи в бюджете, денег дать пообещал и обещание вскоре выполнил. Пообещали денег и тоже скоро выполнили свое обещание и руководители комбикормового завода.
      В редакцию отец Николай зашел чтобы подать объявление о начале богослужения в храме, но едва переступив порог, неожиданно попал под шуточный обстрел типографских девчонок. Увидев попа в коридоре, работницы линотипа и бумагорезки, бросили работу и пару раз громко крикнули ему в след: “Батюшка Евлампий! Батюшка  Евлампий!”
      -- Не Евлампий, а Николай! – басом ответил им священник и добродушно рассмеялся. Отец Николай обошел все кабинеты редакции и познакомился со всеми ее сотрудниками включая сторожа тетю Зину и бухгалтера Надежду Федоровну.
      Андрюшу с Володей и временно отсутствующего Валериана он пригласил посетить первую службу персонально. Как представителей местной прессы.
      А вот четвертую ночь, как отмечали потом очевидцы, священник ночевал уже в районной гостинице. И не один, а с матушкой, прибывшей к нему из города. Как говорили потом старушки, матушке не понравилось в храме, и ночевать там она на единственной одноместной кровати не захотела. Пришедшим утром на спевку старушкам настоятель представил матушку, объяснил, что в церкви ночами холодно и попросил, чтобы они позаботились о топливе. Старушки позаботились. У одной из них сын работал в райтопе и буквально в этот же вечер, груженный углем “КамАЗ” подкатил к храму имени Параскевы Пятницы. Храм был на замке и водитель ничего лучшего не придумал, как только высыпать уголь у самого входа в церковь. Несколько тонн угля рассыпавшись, сделали часть улицы непригодной для проезда автотранспорта и заметно покорежили  штакетник церковной ограды. Настоятель остался не совсем доволен таким подарком и попросил прихожанок организовать переноску угля в церковный сарай.
      -- Что самое главное для верующего? – спрашивал батюшка, и сам же сразу отвечал: -- Молитва и послушание. Самим вам, старицам, уже тяжело уголь носить, так вы мужей, сыновей, родственников попросите… Нужно, чтобы за сегодня и завтра уголь был в сарае, а я матушку провожать в город поеду.
      И он уехал в город с матушкой, а старицы попросили мужей, сыновей и родственников поработать на благо церкви. У кого же ни мужей, ни сыновей, ни даже родственников не было, сами пришли на угольные работы, дабы исполнить волю священника.
      Надо сказать: родственники верующих трудились не то чтобы в охотку, но все же не покладая рук. Однако угля было очень много и весь его за день перенести в сарай они не смогли. А на другой день у них оказались другие, свои очень важные неотлагательные дела, которыми они занялись в первую очередь и переноска угля отложилась на следующий день, а потом на следующий и так далее…
      Отец Николай вернулся из города через неделю и без матушки. Увидев, что его задание не довыполнено, он устроил старушкам громкий, на всю округу, разнос, выражая своё недовольство сугубо мирским языком.
      В этот же вечер отца Николая видели уже не только успокоившегося, снова в джинсовом костюме, при косичке на молодежной дискотеке в районном Дворце культуры, но даже очень веселым и модно отплясывающим с молодой адвокатшей. Где священник провел ночь, никто не знал: ни у храма, ни в гостинице его не видели. Зато на другой день жители близ лежащих от церкви домов с утра увидели, как отец Николай занимался физическим трудом: грузил лопатой уголь в два цинковых ведра и несколько раз носил ведра в сарай. Правда, не долго. Потом настоятель сидел на скамейке, держась за поясницу, а когда к нему подошел известный в райцентре алкаш и поэт калмык Гена, то, сказывали, что батюшка отправил его за пивом.
      Калмык принес две полные трехлитровые банки, и мужчины уединились в храме. За распитием пива под селедочку выяснилось, что на самом деле Гену зовут Иннокентием и по приезду в райцентр Ша лет этак двадцать пять назад его звали Кеша, но как-то раз один заезжий водитель, очевидно что-то не расслышав, назвал его Гешей. Некоторым дружкам Иннокентия из автотранспортного предприятия, где он трудился токарем, новое имя понравилось, и они стали называть его именно так: Гешей. А потом имя Геша как-то незаметно трансформировалось в Гену, и большая часть знакомых стала звать его именно так. Токарь не возражал и откликался на новое имя безропотно, ни с кем не споря. Новое имя к нему словно приклеилось, и порой даже супруга окликала его именно как Гену. Так Иннокентий-Кеша, стал Гешей-Геной.
      Выслушав историю перекрещения, отец Николай даже прослезился, а, узнав, что калмык Гена крещен еще в младенчестве по православному и носит крестик, не колеблясь, тут же произвел его в церковные старосты.
      -- Живешь ты рядом с церковью. Человек наш – православный. Почему тебе не быть старостой? -- спрашивал не то гостя, не то самого себя священнослужитель, -- Только одно условие, Иннокентий: завтра весь уголь должен быть в сарае, а штакетник стоять ровно: как штык. Понял?
      -- Будет сделано, -- отчеканил радостно новый церковный староста и несколько захмелевшие мужчины ударили по рукам.
      Дня через два после этого в райцентре была организована большая церковная служба с отпеванием на старом кладбище в центре села. Путь священнослужителя и его помощников  вылился в настоящий крестный ход. Народу собралось около ста человек и вся эта группа во главе с отцом Николаем и певчими старушками, а так же корреспондентами районной газеты прошла по главной улице райцентра, чем привлекла внимание многих жителей. Некоторые из них, оставив свои рабочие места, вышли на улицу, чтобы воочию лицезреть невиданное ранее зрелище.
      Отец Николай дело свое знал, он шустро махал кадилом, обходя могилки, пел красиво и громко. А вот певчие старушонки, видимо стесняясь большого скопления народу, постоянно сбивались и подпевали невпопад.
      -- Громче! Громче! – постоянно покрикивал им настоятель, умудряясь не прерывать своего пения, -- Вы, что не ели с утра? Громче петь надо!
      Вечером батюшка объявил старосте, что в ближайшее время денег от краевой епархии ждать им не придется, а потому нужно зарабатывать самим.
      -- Не только крестить народ будем, Иннокентий, но и жилье освящать, дворы, скот, машины. Все, что не попросят, а иначе не выжить церкви на одни пожертвования. Да и мне денег подкопить нужно. Жениться я задумал. А что? Человек я еще не старый – сорок три года всего…
      -- Это как батюшка жениться? – спросил староста, -- У тебя же матушка есть.
      -- Какая матушка?
      -- Да, та, что  приезжала к тебе на той неделе. Вроде как бы Людмилой звали…
      -- Да какая она матушка? Так подруга просто. Мы же с ней не то, что не венчаны, не расписаны даже… А раз так, то она мне и не жена вовсе. Я на другой жениться хочу.
      Иннокентий посмотрел на святого отца с любопытством, но ничего не сказал.
      Объявления о том, что священнослужитель храма Параскевы Пятницы проводит освящение дворов, живности и автомашин Иннокентий расклеил по всему райцентру. Было оно напечатано и в газете. И вскоре работа, что называется, пошла. К храму все чаще и чаще стали подъезжать иномарки, и батюшка, взяв нужные атрибуты, уезжал на освящение. Иногда в другие населенные пункты района и иногда на несколько дней. Деньги у отца Николая стали водиться и он, постепенно перестал брался, как было вначале своего служения, за любое, первое подвернувшееся ему дело. Не шел без разбору на освящения, на крещение на дому детей или взрослых, а уже назначал определенный день и час и устанавливал очередность.
      Иногда он возвращался с освящения хмурым и посылал Иннокентия в магазин за “Кагором” или пивом. Иной раз святой отец предлагал старосте выпить вместе с ним, но чаще причащался к бутылке или банке в одиночку, а потом переодевался в джинсовый костюм и уходил куда-то до утра. Несколько раз его снова видели на молодежных вечерах в Доме культуры.
      Как-то раз, когда уже осень гуляла по райцентру полным ходом, в тоскливый, унылый дождливый денек к храму подкатила очень крутая иномарка, из нее вышли два новых русских жлоба с цепями на шее. Жлобы, выйдя из машины, подняли воротники плащей, не крестясь вошли в церковь и попросили вышедшего к ним навстречу батюшку покрестить младенца у них на дому. Отец Николай хотел было отказаться и сказать, чтобы  привезли малыша в церковь, но жлобы попросили очень настойчиво и батюшка поехал. Ребенок был больной, вялый и священник не мало помучался, совершая обряд крещения. Правда, пока он это  делал,  привезшие его сюда жлобы уехали по срочному делу и, как оказалось,  увезли с собой все деньги. В общем, расчет за работу производить было некому.
      -- Вы не беспокойтесь. Мы завтра с вами рассчитаемся, -- сказала ему молодая мамаша, -- Они приедут и вам, сколько надо завезут.
      Мать же молодой мамаши сунула отцу Николаю сумку с продовольствием в виде литровой банки молока, килограмма сала, пакета с овощами и проводила за ограду. И пришлось батюшке добираться до храма по уличному бездорожью и слякоти пешком через все село.
      Настроение святого отца испортилось еще больше, после того как он, дойдя до своей обители, увидел, что живший неподалеку отставной сержант милиции сгребает на тракторе от своего дома опавшую листву и другой хлам прямо к забору церкви.
      -- Вы зачем мусор к храму сгребаете? – вполне логично спросил  бывшего милиционера настоятель.
      -- А ты где здесь храм увидел, а, попик? – резко ответил вопросом на вопрос всегда отличающийся бесцеремонностью располневший отставник, тридцать лет жизни отдавший органам внутренних дел, -- Я тут шестьдесят пять лет живу и никакого храма не знаю и на киношную контору молиться не собираюсь.
      -- Можете не молиться, но мусор убрать вам придется, -- сказал ему, повысив голос отец Николай.
      -- Тебе надо, ты и убирай! – отрезал ветеран МВД и, прекратив разговор, загнал свой “Беларусь” за ограду собственного дома.
      -- Да этому барану бесполезно что-то объяснять, -- сказал вконец расстроенному настоятелю Гена-Иннокентий, -- Он пока в ментовке работал, нахапал на две жизни вперед. Его словами не пробьешь.
      -- Не пробьешь, говоришь? Ну и я, Иннокентий, тоже не лыком шит. Какой из меня настоятель храма, если защитить себя и храм не смогу? Логично?
      -- Логично, -- согласился староста.
      -- Так вот ты пойди сейчас и скажи этому мильтону, а еще лучше его жене – она баба набожная, ко мне на служение приходила, что если он мусор от церкви не уберет, то я его отпою.
      -- Как отпоешь? Как покойника что ли?
      -- Вот именно как покойника. Заживо отпою и все дела.
      -- А разве так можно, отец Николай? -- удивился Иннокентий.
      -- Можно!? Не можно!? Откуда я знаю? А что делать прикажешь? Надо же как-то ставить таких вот на место, а не то тебя уважать не будут.
      В тот же вечер, когда совсем стемнело, церковный староста постучался в дом отставного сержанта. Повод был: Гена-Иннокентий еще полгода назад занимал у его супруги десятку и вот теперь решил отдать. Когда милицейская жена  открыла ворота, Гена объясняя ей зачем пришел, как бы ненароком заметил:
      -- Зря, Галина, твой батюшку обидел. Ох, зря. Грех это большой. За это верующих от церкви отлучают, а не верующих еще хуже – заживо отпеть могут. Отпоет вот и тогда твой Григорий не жилец больше на этом свете – заживо сгниет.
      -- Врешь, небось? – спросила с надеждой и тревогой в голосе сердобольная Галина, -- Разве заживо отпевают?
      -- Отпевают. В отдельных случаях. Отец Николай сильно обиделся, пошел свечи зажигать – к отпеванию готовиться. Ты бы сказала своему: нельзя священников обижать… Не шутка ведь…
      -- Слушай, Геннадий, поговори с батюшкой… Пусть погодит пока. А я поговорю со своим, может, одумается и завтра мусор уберет… Прощения попросит.
      -- Да, я что: поговорю, только не знаю, послушается ли он? Сильно уж он обиделся.
      -- Пусть послушается, а? Я пожертвование церкви сделаю и тебе долг прощу. Не нужна мне твоя десятка. Я еще дам. Лучше иди вина купи, угости батюшку… Пусть не сердится…
      Иннокентий вернулся в храм с бутылкой водки и сказал батюшке, что припугнул милицейскую супругу.
      -- Ну и ладно, пусть наших знает, -- сказал отец Николай, -- Ну, а ты, что стоишь: разливай водку -- снять стресс нужно.
      Выпивать сели у окна. Отец Николай зажег свечу в углу, у двери, поэтому питие происходило в полутьме. Зато хорошо было видно окно соседнего дома, где проживал бывший милиционер. За разговором мужчины несколько раз с удовлетворением заметили как сам милиционер и его супруга поочередно и вместе выглядывали из своего дома в сторону храма.
      -- Волнуются, -- улыбнулся довольно отец Николай, -- Пускай, а мы еще одну бутылочку приговорим. А, Иннокентий?
      Иннокентий сходил еще за одной бутылкой, а потом еще за одной…
      
      …Отец Николай проснулся от рокота трактора. Он спал на кровати одетым, а рядом, прямо на полу в одежде лежал староста Иннокентий. Две пустых бутылки лежали возле него, а ещё одна стояла на столе.
      -- Кеша, что там? Глянь в окно… -- попросил батюшка.
      Иннокентий кряхтя  поднялся, подошел к окну.
      -- Ментяра мусор отгребает от нашего заборчика. Испугался… – сказал он.
      --   То-то. Это тебе не шуточки, -- присел на кровати батюшка, -- А раз так, то беги Иннокентий еще за одной бутылкой, похмеляться будем. На работе скажешь, что в храме работал. Я тебя у начальника твоего отмажу…
      Дальше вроде бы духовная и плотская жизнь священника стала налаживаться, заказчиков покреститься и освятить чего-нибудь стало еще больше. Несколько раз отец Николай ездил в город и однажды снова вернулся оттуда не один. А с молодой симпатичной белокурой женщиной.
      -- Она будет вашей матушкой, -- сказал он своей пастве в воскресный день перед служением, но только лишь в глазах Иннокентия увидел радостный блеск, остальные верующие молча потупили глаза.
      -- Нехорошо батюшка делаешь, -- сказала после служения Мария Ивановна, решившая поговорить от имени всех с отцом Николаем с глазу на глаз, -- Одну матушку привез: не понравилась -- отправил, теперь вторую… Не по божески это. Ты давай, знаешь что: сам если грех на душу берешь, то храм не оскверняй – не оставляй ее ночевать здесь, уводи или увози. И еще, как хочешь, а мы к архиепископу в город с жалобой на тебя поедем. Расскажем, что ты устои веры православной в селе подрываешь…
      -- Это я-то подрываю?! Это вы своим непослушанием подрываете. Я вас заставлю сутки псалтырь учить и поклоны отбивать.
      -- Псалтырь мы учить и без тебя будем и столько, сколько каждая из нас сможет выучить – выучим, не беспокойся. А в город к архиепископу все равно поедем. Пусть он тебя вразумит. Народ-то наш как батюшку ждал и вот дождался такого… А теперь некоторые к баптистам в молитвенный дом ушли – их пастыри водку не пьют и по дискотекам не ходят…
      -- Много ты знаешь про сектантов. Они еще и не туда ходят! – попробовал было защититься отец Николай, но Мария Ивановна его одернула:
      -- Знаю, их руководитель почти сорок лет со мной на одной улице живет, и я про него ни одного худого слова не слышала, все: “Здравствуйте”, да “Бог в помощь”, а ты два месяца еще не прожил, а приключений сколько о тебе рассказывают…
      Отец Николай лишь махнул рукой и отправился  обедать.
      И делегация из нескольких православных верующих действительно отправилась к архиепископу. Следом уехал в город и отец Николай.
      Сразу после этого по райцентру поползли слухи, что батюшку могут заменить и верующим нужно готовиться к приему нового настоятеля. Готовность заключалась в том, чтобы, учитывая опыт работы с отцом Николаем сразу выставить новому священнику ряд условий. А именно: не пить, вести благопристойный образ жизни и соблюдать весь устав церковной жизни. Последнее выражение: “Соблюдать устав церковной жизни” произнес один фронтовик – муж верующей, и оно всем особенно понравилось.
      Однако нового священника в райцентре в тот раз не дождались. Приехал старый. Отец Николай получил взыскание от своего церковного начальства, повинился перед ним и был помилован. То есть, отправлен продолжать служение по месту назначения.
      -- Все, отныне ни пьянства окаянного, ни баб грешных больше здесь не будет, -- сказал он Иннокентию по приезду, -- Буду вести монашеский образ жизни: минимум плотских потребностей, более духовной пищи.
      -- А сможешь? – поинтересовался староста.
      -- Придется смочь, -- ответил священник.
      Всю зиму и весну отец Николай действительно жил почти по-монашески. Во всяком случае, его никто не замечал выпившим или отплясывающим на дискотеках, а также в компании женщин сомнительного поведения. Батюшка исправно нес службу по воскресным дням и церковным праздникам, а когда было свободное время, в будничные дни недели заходил в редакцию районной газеты побеседовать с корреспондентами, а то и подискутировать. Дело в том, что корреспонденты Володя и Андрюша были людьми весьма поднаторевшими в вопросах трактовки Священного писания. И, если Володя относил себя к православным, то более молодой Андрей больше разделял точку зрения христиан-протестантов.
      -- В Библии ничего не говорится о крещении детей и отпевании покойников, --  говорил он своим оппонентам, -- Ни Христос, ни его ученики никаких икон с собой не носили и свечи никому не ставили. Все это уже людьми надумано. Нет этого в Святом писании.
      -- А ты святых отцов почитай! – горячо вступал с ним в спор отец Николай.
      -- А зачем мне отцы. Мне Библии достаточно. Там ничего не говорится о том, что ты должен быть православным, католиком или протестантом. “Имейте веру Божию” – говорил апостол Павел.
      Отец Николай несколько терялся после таких слов и старался переводить разговор на более нейтральные темы.
      -- Знаете, я, откровенно говоря, делаю то, что должен делать настоятель: нести служение и все. Больше мне ничего и не надо. Когда я захотел быть священником, изъявил желание, то только четыре месяца был на курсах, где изучали церковно-славянский. А потом вот и приход дали. А вообще-то я инженер.
      -- И сразу к нам, в райцентр? – спросил Володя, в дискуссиях почти не участвующий.
      -- Да, нет. Служил в одном приходе в областном городе и там такой случай произошел. Пришли как-то к нам мужчина с женщиной и просят слезно: “Помогите! У нас в доме предметы летают, посуда бьется, пол дрожит”. Ясно – народ оккультизмом занимался. Ну и поехали мы с одним священником туда. Едва порог переступили, как нож в косяк двери воткнулся. Хотите –  верьте, хотите, – нет. Я сам бы навряд поверил, если бы не видел своими глазами.  Посуда потом полетела. Так вот мы там несколько дней подряд молились, на коленях по нескольку часов стояли, но победили – отогнали нечистую силу. Но это нам не просто далось. Напарник мой через месяц спился. Я тоже запил месяца через два. А потом меня сюда направили.
      -- Ну, вы я вижу уже опытный боец, -- сказал загадочно Андрюша.
      -- Ты что не веришь? – спросил отец Николай вполне серьезно.
      -- Верю, -- сказал Андрюша тоже серьезно.
      В этих беседах выяснилось, что отец Николай страдает бессонницей и почти не может уснуть, не приняв капли пустырника или валерианы. А также, не смотря на то, что человек он верующий, все же боится смерти.
      -- Когда подумаю, что в гроб положат и в могилу опустят еще ничего, но когда представлю, что землей засыпать начнут… Жутко становится…
      -- Да-а… -- с состраданием посмотрев на него, согласились корреспонденты, -- Не очень веселые у вас мысли.
      Тут уже дабы развеять не веселые мысли Андрюша спрашивал священника:
      -- А что означает слово “поп”, отец Николай? В Библии про это тоже ничего не сказано. Наверняка опять что-то из писания святых отцов?
      -- Не знаю как там, у святых отцов трактуется, но один человек говорил мне, что слово “ПОП” расшифровывается как “пастырь овец православных”. Насколько точно это тоже не ведаю, -- отвечал поп, тоже стараясь отогнать невеселые мысли.
      Веселые мысли и шутки-прибаутки приходили к отцу Николаю, когда он снова встречался с молоденькими типографскими работницами. Две молодые Наташи, спрятавшись за дверь линотипной, дразнили его каждый раз по-новому – то: “Отец Онуфрий, помолись за нас грешных!”, то: “Благостно, благостно, батюшка Калистрат!”
      -- Благостно!-- кричал на весь редакционно-типографский коридор батюшка и громко смеялся.
      Благостное поведение отца Николая продолжалось до пасхи. Может быть, он где-то и причащался к бутылке-другой в одиночку еще и до страстной недели, но это не было проявлено явно. А вот после пасхи…
      В день Светлого Христова воскресения батюшку словно подменили. Во второй половине дня он пошел по гостям и не отказывался ни от одной рюмки. Ночью он сильно болел, но утром ему умереть не дали: приехали на иномарке и увезли на венчание. Венчание это происходило в одном деревенском доме и, наверняка не было проведено по канонам православного служения. Но этого и не надо было организаторам свадьбы. Главное для них было то, что на свадьбе присутствует поп.
      Разъезды в качестве свадебного батюшки по разного рода празднествам, в большом количестве происходивших в районе и заканчивавшихся большой пьянкой и похмельем, продолжались до праздника Вознесения Господня. А на пятидесятницу случилось, то, что и должно было рано  или поздно произойти.
      Праздник Святой Троицы, особо почитаемый православным народом в первую половину дня, так же как и на радуницу, население большей частью проводит на кладбище, поминая усопших родных. То же самое происходило и в тот раз. В воскресный день, пятидесятый по счету после пасхи за отцом Николаем приехали с утра на иномарке и он, забыв про все, отправился на кладбище отпевать усопших. И вот там хорошо выпив у одной могилки, он отправился к другой, потом к третьей и набрался, что называется вусмерть. А покуда вусмерть набрался не только он один, то про упавшего от перепития в кустах батюшку забыли, и те, кто его привозил, и те, к кому он подходил потом. А потому одни уехали, а другие ушли с кладбища без него. Правда, забыли, как оказалось, не все. Батюшка проснулся, когда стало светать, оттого, что на лицо его упали мелкие капли накрапывающего дождичка. Времени было пять часов утра. Это показывали дорогие золотые часы на его руках. Когда святой отец осмотрелся, то оказалось, что часы и трусы – это все, что осталось от его одежды и вещей. Ни рясы, ни серебряного креста, ни кадила, ни чего другого при нем не было. Болела голова, хотелось пить. Больно и нудно кусали комары.
      “Господи! – взмолился отец Николай, -- Раздели! Прямо на кладбище! Что же теперь будет? Что? Конец карьеры, конец работы… Господи!”
      Дождик усилился, когда отец Николай выбрался на асфальтную дорогу ведущую к селу. До села было три километра и бедный настоятель, вспомнив молодость, как легкоатлет преодолел это расстояние минут за двадцать. На улицах села, кроме бродячего скота никого не было. Батюшка проулками добрался до дома церковного старосты, разбудил стуком в окно изумленного Иннокентия и, переодевшись в более-менее приличное одеяние старосты и взяв у него денег на дорогу, первым же автобусом уехал в город.
      Дальнейшая судьба первого настоятеля храма Параскевы Пятницы жителям районного центра Ша неизвестна.
      
      
      ПУТЕШЕСТВИЕ С ЗУБНОЙ БОЛЬЮ
      Райцентр Ша, сентябрь 1994 года.
      К одному жителю за таежную сибирскую реку эМ приехали аж  из западной Украины зять с шурином. Один из них уже лет десять назад бывал в гостях у родственничка, другой же гостил в Сибири впервые. Того, кто бывал раньше за сибирской речкой – зятя,  звали Миколой, а другого, который не бывал, -- шурина -- Микитой. Или наоборот. В нашем рассказе это неважно. А важно то, что после радушного приема в сибирском  леспромхозовском поселке, после пробы сибирского самогона и самогона, привезенного из Самостийной “ з буряком”, на утро у зятя (а может быть у шурина) разболелся зуб.
      -- Вот что, дорогие родственнички, --  сказал, видя такое дело, житель таежного поселка. -- Ничего не поделаешь, нужно вам ехать в районный центр Ша, в больницу – зуб лечить. Поехать с вами я не могу, потому как я фермер-кооператор и погожие дни мне терять ни к чему. Я вам объясню, что и как, и вы без меня найдете райбольницу.
      Зять с шурином согласно закивали, родственник сказал: “Добре!” и, разъяснив, что и как, посадил гостей в маршрутный автобус, следовавший в большой город через райцентр Ша.
      Всю дорогу до райцентра  тот, у которого болел зуб, страдал и мучался. Так он маялся сердешный,  что все пассажиры невольно страдали с ним и давали ему всевозможные советы типа: прижмись щекой к стеклу, открой как можно шире рот (это притупляет острую боль), а то, наоборот – с силой стисни зубы. Одна старушка даже заговорить боль пыталась, но ничего бедному зятю (или шурину) не помогло, и он сидел, обхватив голову руками, и пот лил с него градом. Наконец прибыли в райцентр.
      Едва наш больной вышел из автобуса, как его обуял страх. Он представил себе врача с бормашиной, и жужжащее сверло, которое лезет ему в рот, вонзается в зуб,  и бедная голова его начинает ходить ходуном, а из глаз катятся слезы. Живо представив себе все это, страдающий зубной болью полез было снова в автобус, но решительный родственник вытащил его обратно.
      Недалеко от автостанции гости из Украины увидели на одном из зданий крест. Сообразив, что это церковь, больной ринулся туда.
      -- Ты куда, Микола? --спросил больного здоровый украинец.
      .-- Зайду, причащусь трохи перед больницей, чтобы не так робко под машину садиться было, -- ответил больной зубом.
      -- А може лучше бутылку возьмем?-- предложил тот, который, очевидно, никогда не страдал зубной болью.
      -- Не, не, не! -- замотал головой заболевший в Сибири карпатский гость. -- Знаешь, каким от меня перегаром потянеть –  врачи упадут. Лучше я к батюшке зайду.
      Однако бедного зятя ждало разочарование –  на дверях церкви или храма, как было написано на вывеске, висел большой амбарный замок.
      -- А батюшки уж давно нет у нас, -- сказал им подошедший человек сверхазиатской национальности с раскосыми глазами, под которыми были видны следы еще не до конца сошедших синяков. -- Он у нас того... сбежал...
      -- Куда? - спросили человека в один голос зять с шурином.
      -- А кто ж его знает? -- вздохнул азиат. -- Ему местные власти миллион рублей дали, да еще кормовой завод полтора добавил. Ну, он и накрестился на озере до такой степени, что крест с рясой потерял, и в одних подштанниках  сиганул до самого Енисей-града.
      -- Может,  еще вернется, -- предположил Микита.
      -- А это только одному известно, -- сказал подошедший, сложив ладони у груди, и подняв голову к небу. – А может вам бутылку по дешевке взять? Я  быстро сбегаю,– предложил, было он, но узнав, что приезжим паломникам не до выпивки, сверхазиат подробно объяснил им, как добраться до зубного кабинета. И приезжие, поблагодарив его, направились к больнице. Они прошли через парк, в котором почему-то все скамейки не стояли, а лежали, перепрыгнули через ручей бежавший со стороны большого, бледного обшарпанного здания, прошли мимо небольшого, но бойкого рынка, вокруг которого, со стороны парка, валялись всевозможные бумажные и поломанные деревянные ящики, а так же: обертки, этикетки, пластмассовые бутылки. Потом друзья-родственники миновали универмаг с большой стеклянной витриной, гастроном, трехэтажный дом в полосочку, еще один магазин с вывеской “Хлеб”, прошли рядом со школой, которую почему-то здесь называли помогательной, мимо сбербанка и госбанка, наконец, повернув направо, и, миновав несколько жилых домов, увидели калитку, ведущую на территорию больницы. Когда проходили мимо деревянного помещения с буквами “М” и “Ж”, зять занервничал.
      -- Ты шо, Микола? -- спросил его земляк.
      --  Мне туда надо...
      -- Да брось ты дурака валять, мать твою...-- разозлился родственничек, добавив к  вышесказанному пару крепких слов на чистом западно-украинском языке.-- Давай кончай быстрее с зубами своими, попроси рвануть тебе эту болячку, и через минуту все твои муки закончатся!
      -- Не могу, Микита – потоп может случиться прямо у зубника в кабинете.
      Подождав, когда земляк и родственник выйдет из-за буквы “М”, шурин взял его под руку и решительно повел по указанному сверхазиатом маршруту, по свежей, вывернутой из земли глине, мимо стройки-пристройки. Подойдя же к входной двери поликлиники, они долго и напрасно тянули на себя ручку и налегали на дверь, та не поддавалась. Наверное, они бы еще долго танцевали возле закрытой двери, если бы не вышедший из строительного вагончика рабочий не подсказал им, что дверь эта сейчас временно заколочена, и им необходимо обойти здание вокруг и войти в поликлинику через другой вход – с торца. Украинцы так и сделали.
      Найдя вход, они стали подниматься по ступенькам, и у зятя в этот момент затряслись коленки, и он забыл на некоторое время о зубной боли.
      -- Брось валять дурочку! -- властно прикрикнул на него родственник, и зубная боль будущего пациента стоматологов вновь пронзила с головы до ног.
      Вспомнив совет сверхазиата, они, сориентировавшись, нашли окошечко регистратуры и попросили талончик к зубному.
      -- А страховой полис у вас есть? -- спросила девушка в окошечке.
      -- О каком она полюсе говорит? -- спросил один другого.
      -- Не о полюсе, а о страховом поясе. Это, наверное, которым пациента к креслу привязывают, чтобы не дергался, когда сверлить зуб будут или вырывать. У нас нет такого.
      -- Чё, ребята, полис с вас трясут? - спросил подошедший к регистратуре мужчина, -- Да ну на него. Вы очередь к зубному займите, зуб вам выдерут, а потом -- пусть полис спрашивают. А не то до утра тут простоите.
      Родственнички, вняв совету бывалого пациента райполиклиники, поднялись на второй этаж и заняли очередь в стоматологический кабинет.
      Народу было человек восемь, и зять, присев с краешку на стул, уже мысленно ощутил близость бормашины и загрустил. Примерно через полчаса, когда очередь продвинулась на пару человек, шурин тронул его за плечо и тихо сказал:
      -- Слушай, Микола, тут в кабинет заходить  разуваться надо.
      -- Зачем? Схватившись за щеку с той стороны, где болел зуб, спросил зять.
      -- А кто его знает, пожал плечами шурин. -- Все разуваются и  тебе надо. Наверное, для стерильности.
      -- А врачи что тоже босиком работают?
      -- Нет, в обутках, я заглядывал через дверь. В обутках, но в масках.
      -- В каких масках?
      -- В ватно-марлевых. Зачем тебе? Про маски спрашиваешь. Врачи есть врачи, они хоть в шубах работать могут. Ты давай лучше сапоги скидывай.
      -- Не могу, Микита.
      -- Почему?
      -- Да потому как у меня в прошлом году  во Львиве унты со спящего стянули, так я с кипятком разуваться и обуваться стал.
      -- С каким кипятком?
      -- С самым настоящим. Из воды, который, горячей. Оболью карпатский сапог кипятком, он расширяется в размере, я побольше портянок намотаю -- и ногу в голяшку.
      -- А разуваешься как?
      -- Так же. Кипятком – и вытаскиваю. Без кипятка мне не разуться.
      -- Я  что-то не замечал, как ты в поезде разувался? Вон сколько дней ехали.
      -- В поезде я в красовках ходил. И потом, где тебе увидеть, мы как выехали из дому так и не просыхали.
      -- Ну ладно, ладно. Только где сейчас кипятку-то взять? Может так пойдет? Давай попробуем.
      -- Бесполезно, -- сказал зять и для показа потянул голяшку сапога вниз. -- Вот –  не идет.
      -- А ну, дай я попробую, -- отстранил руку  зятя шурин и, взявшись за носок, потянул.
      Зять поддался вниз вместе со стулом, но сапог не подался.
      -- Ты мне так ногу оторвешь, -- сказал зять.
      Шурина это заело:
      -- Не боись, не оторву! Держись крепче!
      На них стали обращать внимание другие пациенты. Подошел толстый здоровый мужчина.
      -- Может, пособить? -- предложил он.
      -- Пособи, -- сказал шурин.--- Держи его, а я сапог снимать буду. Не может быть того, чтоб я, да не содрал его.
      -- Микит, может, не надо? -- взмолился зять, -- не то люди уже смотрют.
      -- Пускай смотрют, -- не унимался шурин, -- Зуб тебе лечить надо? Надо. А ну, вставай, давай.
      Зять встал.
      -- Охвати его сзади крепче и держи, -- отдал распоряжение шурин толстяку, и когда тот обхватил шурина за грудь, взял родственника за ногу, сделал упор и с силой дернул сапог.
      В коленке у зятя что-то хрустнуло, и он, чтобы не закричать, прикусил губу. Пот градом полил из его аэродромной фуражки.
      Шурин, видя и слыша такое дело, сделал еще один упор -- левой рукой схватил зятя ниже колена, а правой потянул за пятку сапога. Раз, второй, и ...
      Через несколько секунд он уже лежал с сапогом под мышкой в другом конце коридора, чуть не сбив во время полета вышедшую из кабинета психиатра медицинскую сестру.
      -- Я ж тебе говорил! -- радостно крикнул он, вскочив на ноги, подняв сапог под потолок.
      На бедном зубобольном лица не было. Теперь по его щекам катились не только капельки соленого пота, но и ручьи горьких слез.
      -- Давай вторую ногу!- приказал шурин.
      -- Не-а-а-а !-- тоненько, но достаточно громко не то закричал, не то заплакал зять.
      -- Давай, тебе говорю! Очередь подходит, а ты ваньку ломаш!
      -- Не да-а-а-м!
      Очередь действительно подходила и вот уже подошла. Зять не сдавался и теперь уже уверял шурина, что зубная боль снята с него вместе с сапогом. И напрасно уговаривали его шурин с толстяком, а затем и сестра зубного кабинета, зять уже ни без сапог, ни в сапогах,  ни в одном из них, заходить к стоматологу не хотел. Более того, схватив сдернутый с него родственничком сапог, он устремился сначала по коридору, а затем вниз по лестнице к выходу,  прихрамывая и сверкая белой байковой, хорошо стянутой резинкой, портянкой. Заботливому шурину ничего не оставалось, как последовать за ним.
      Он догнал зятя уже на крыльце поликлиники.
      -- Как теперь обуваться? -- спросил тот, усаживаясь на бетонные ступеньки.
      -- Может, я попробую...-- несмело предложил шурин.
      -- Нет! Нет! Нет! - вскричал зять. -- Тут без солидола, или какого-нибудь мазилина дело не пойдет.
      -- Ну, хорошо, я схожу, поищу, -- сразу же откликнулся заботливый родственничек.
      Он долго ходил по кабинетам поликлиники, спрашивая мазилин, заходил к шоферам в гараж в поисках солидола и спускался в подвал к сантехникам –  все было напрасно – не нашел ни одного, ни другого. Ему предлагали: одни –  анальгин, другие –  бензин и солярку, третьи – шнуровой асбест. Мазилина с солидолом не было ни у кого. Наконец, в одном из больничных переходов он познакомился с прачкой, которой поведал о своей заботе, и та, вникнув в положение, предложила ему полпечатки хозяйственного мыла.
      Вернувшись к одиноко сидевшему на крыльце земляку, шурин, не долго думая, намочил мыло в одной из луж и затем обильно намылил портянку зятя и силой вогнал ногу родственничка в сапог. При этом в коленке зятя что-то снова хрустнуло, но уже  в обратном направлении, и он заулыбался.
      -- Вот, Микола, учись, пока я рядом, -- сказал ему довольный шурин.-- Пойдем, пообедаем, что ли где-нибудь.
      -- Пойдем, согласился зять, -- У меня тоже в желудке уже подвело.
      Но напрасно бедные и голодные западные украинцы искали какую-нибудь закусочную-перекусочную по всему райцентру Ша. Пройдя в одну сторону до  автохозяйства района, а в другую до асфальтного завода, они насчитали по всему райцентру 35 торговых точек, но во всех них никто не намекнул даже на чашечку чая.
      Удрученные и уставшие они вышли к трехэтажному дому в полоску, возле которого, согласно полученной информации, от разговорчивых сибиряков, располагалось нечто вроде кафе со сказочным названием. Однако дверь под сказочной вывеской оказалась на висячем замке, как та церковь, из которой сбежал поп.
      Бедные страдальцы направились было к дому в полоску, в надежде, хоть в этом здании под трехцветным флагом им смогут предложить “бульбу з подливом”, пусть даже без котлетки по-карпатски.
      Но, увы, пройдя по всем трем этажам большого здания, ходоки в райцентр обнаружили лишь в самом конце коридора, дверь с надписью “Буфет” и на ней такой же, как на церкви и на кафе висячий амбарный замок.
      — Что хотели, земляки? — спросил их по выходу из здания в полосочку какой-то проходящий мимо шустрый мужичишка.
      — Насчет буфетов у нас бесполезно,-- вникнув в дело, отрезал местный житель,-- даже в этом здании, бывшем Белом доме, а ныне в доме  в полоску.
      — А что здесь располагается?-- спросил райцентровца шурин. Мы прошлись по этажам — кабинетов мно-о-го...
      — Еще и не всем хватает,-- сказал со знанием дела житель райцентра Ша.-- Раньше тут располагалось сельхозуправление на одном этаже, на другом райисполком и еще на одном райком. Теперь райкомов и советской власти нет, а народу раза в три больше все равно работает. И эти, компьютеры, кругом, даже в спорткомитете есть.
      — А в спорткомитете-то зачем? Рекордов много бьют местные спортсмены, что ли? — спросил зять, сам в прошлом игравший в футбол за закарпатскую команду дублеров.
      — Каких рекордов? Тут стадион давно в выгон для телят превратился, сено там уж какое лето подряд мой сосед косит. Тут как лето — жизнь спортивная совсем затухает. Спортсмены на стройки работать уходят, в коммерцию. Спроси кого из них: когда день физкультурника? — никто не ответит. А компьютеры у них для того, чтобы форму не потерять и реакцию. Там же, в компьютерах этих заморских, столько игр напичкано — и все на реакцию — вот они сидят и играют.
      — А зачем им в таком случае реакция? — спросил любопытный шурин.
      — Ну, ты даешь! Зачем, говорит, реакция,-- засмеялся райцентровец и перед тем, как уйти, многозначительно похлопал шурина по плечу.
      Закарпатские же наши друзья, пройдя мимо того самого бледного здания, от которого бежал ручей к парку, оказавшегося, как выяснилось, центром культуры райцентра Ша, зашли в парк, поставили одну из перевернутых скамеек и, присев на нее, шаткую, стали смотреть в упор на обшарпанную стену культурного центра.
      Зять через некоторое время застонал.
      — Че, Микола? — спросил его заботливый родственник.
      — Зуб опять заломило.
      — А у меня от голода живот заболел,-- сказал шурин.-- Знал бы, салу бы шмот прихватил з нашим хлебом, карпатским. Ой, приеду к свояку, килограмма четыре хряка умну. Под самогоночку “З буряком”.
      И только он проговорил про зажигающий кровь напиток, как перед ними появился невесть откуда мужик в форме воина-афганца и промасленной шапке-ушанке.
      — Вы вроде, ребята, выпить хотите? Я сбегаю сейчас,-- предложил он. – Тут недорого, за раз принесу. Напиток — зверский. На троих выпьем — и косые. Деньги есть? -- обратился он почему-то к зятю. И, как выяснилось, обратился правильно, ибо весь источник финансирования командировки украинцев находился именно у него.
      — Купонами? — спросил его зять.
      — Какими купонами? — встрял в диалог шурин,-- они тут и не знают про купоны. Рублями ему давай!
      — А как обманет? --не стесняясь “афганца” в ушанке, спросил его зять.
      — Да ты что, земляк? Я? Да ни в жись! — побожился “афганец”.-- Я тут рядом с этим обшарпанным зданием работаю, вот в том белом, в бумагорезном цехе. Через пять минут я буду тут с пузырем. Вот тебе ушанку в залог, возьми.
      С этими словами он снял с себя шапку и натянул ее по самые уши зятю на голову, отшвырнув в сторону его аэродромную фуражку.
      — Да не кипятись ты,-- успокоил его шурин,-- у него зуб болит — вот он и злится, никому не доверяет.
      — Ну, мы и это дело поправим,-- оживился мужик из бумагорезки.-- У меня там клещи продезинфицированные есть -- семерым коренные вытаскивал -- ни одного прокола...
      — Слушай, земляк,-- перебил его шурин.-- Я вижу, ты человек порядочный. Понимаешь, мы есть хотим, голодные –  ужас... Не мог бы ты колбасы где купить?
      — О чем разговор? У нас тут рядом с бумагорезкой магазин есть, прямо с завода колбасу везут. Давай тугрики – в смысле рубли и все в порядке будет.
      Зятю ничего не оставалось, как выдать на свой риск бумагорезчику несколько российских бумажных рублей.
      “Афганец”-бумагорезчик вернулся минут через пять. Одной рукой он прижимал под мышкой палку колбасы и закупоренную бумажной пробкой бутылку, в другой нес здоровенные щипцы.
      Бедный зять так и онемел на месте.
      — Ну, у вас, конечно, и стакана не имеется,-- сказал курьер, поднимая из-под скамейки пустую консервную банку. – Ладно, вот эта под тару пойдет. У нас тут в райцентре столовых нет, и все приезжие в парке обедают. Вот так, как мы: колбасы возьмут, хлеба, кто бутылочку. Увлекаться только сильно не надо, а то шпаны много здесь шлындает, несмотря на то, что и милиция рядом. Недавно вот сверхазиат шел “под мухой”, а его малолетки-детки остановили, закурить попросили. А откуда у азиата курить? Ну и кругов ему под глазами нарисова...
      Бумагорезчик раскрыл бутылку, чуть ополоснул банку, выплеснул, а затем, наполнив ее до половины, залпом выпил. Не морщась, он отломил кусочек от колбасной палки, закусил.
      — Ну, теперь его очередь,-- указал он на зятя.
      Тот замер.
      Курьер-поставщик налил еще половину плоской баночки и протянул ширину:
      — На, влей ему, а не то видишь, совсем сдрейфил мужик.
      Шурин молча взял банку из рук бумагорезчика, так же молча оттянул челюсть зятя вниз, залил в рот родственника содержимое банки, а затем запрокинул ему голову вверх.
      Зубобольной лицом стал как полотно.
      — Раскрывай ему рот пошире,-- дал команду зубник-самодельщик.-- Я в солярке продезинфицировал щипцы. Один рывок — и все в ажуре. Ты только зуб указывай какой...
      Шурин снова оттянул вниз челюсть родственнику, а второй рукой взял его за нос.
      — Давай! — крикнул он “зубнику”.-- Внизу крайний, от тебя справа!
      “Афганец” обтер щипцы об штанину афганских штанов и, засунув зубодергательное орудие в рот больного, впил его под корень удаляемого зуба.
      — Спокойно, спокойно, спокойно. Дядя знает, что делает,-- приговаривал он, изловчась.
      — Как шурин ни был готов к рывку, как ни старался уловить решающий момент, ему это не удалось. Рывок был резким и неожиданным, таким, что бедные родственники, не удержавшись на шаткой скамейке, рухнули наземь.
      — Вот и все,-- сказал самодеятельный стоматолог.-- Вот твой зубик!
      Он протянул под нос лежащему зятю окровавленную костную ткань. Лежащий на земле бывший больной замахал обеими руками сразу.
      — Понял,-- сказал удачливый “стоматолог”,-- тебе ж прижечь нужно ранку.
      Он плеснул из бутылки в банку, причастился, отломил немного колбасы, закусил, потом плеснул еще и подал шурину.
      — Прижги ему!
      Уже поднявшийся на ноги шурин принял из рук бумагорезчика банку и на сей раз с трудом раскрыв родственничку рот, влил все до последней капли. Тот закатил глаза под лоб.
      -- Так, закусывать ему два часа нельзя,-- сказал опытный “стоматолог” без диплома, наливая полную баночку.-- Теперь твоя очередь разрядиться.
      Шурин, поморщившись, взял банку и опрокинул жидкость теперь уже в собственную полость рта.
      Бумагорезчик протянул ему остаток колбасы, но шурин замахал обеими руками. Через минуту лицо его позеленело, нос покраснел, а уши посинели.
      — Чё, чё, чё за напиток?! -- хрипло спросил шурин.-- Смолой какой-то отдаёт.
      — Технарь,-- сказал “стоматолог” - самоучка, наливая себе ещё.
      — Что? — переспросил шурин, едва ворочая почерневшим языком.
      — Спирт технический,-- пояснил бумагорезчик,-- Дёшево и сердито, а главное дезинфицирует хорошо. Шурин часто закивал головой. Во рту его высохла слюна.
      В это время, слегка похрюкивая, стал медленно подниматься с земли зять. Он снял с себя шапку-ушанку, надел ее на владельца, а затем, подобрав свою аэродромную фуражку, побежал в сторону автостанции. Шурин, повернувшись, последовал за ним.
      — Вы куда? А допивать! — крикнул им вслед бумагорезчик-“стоматолог”, держа в одной руке бутылку, а в другой недоеденную колбасу.
      Но родственники-украинцы уже его не слышали, они со всех ног бежали к автобусу, следовавшему за сибирскую реку эМ, чтобы как можно скорее покинуть райцентр Ша. Бумагорезчик же, махнув рукой, сунул недопитую бутылку в карман военных штанов, а колбасу во  внутренний карман военной куртки и отправился веселым резать бумагу в бумагорезальный цех.
      Через два часа наши герои уже ехали в автобусе и даже переехали на другую сторону сибирской речки. Едва это случилось, как зять, обнаружив, что больного зуба у него нет, почувствовал себя прекрасно, а потому затянул во весь автобус: “Несе Халя воду...”
      Так же чувствующий себя прекрасно шурин посмотрел было по сторонам, на других пассажиров, и, увидев улыбки на их лицах, подхватил: “Коромысло гнется...”
      Свояк встречал их на остановке. Они вышли из автобуса в обнимку, и напевая:
      « Халю моя, Халю,
      Дай воды напыться…» --
      Прошли мимо свояка. Тот, улыбнувшись, догнал их и, подхватив под руку расслабленного зятя, тоже затянул:
      «Ты така хороша,
      Дозволь надывыться!»
      
      МОНЯ И МОЛЯ
      Райцентр Ша и другие места Сибирского края, 80-е-90-е годы ХХ столетия.
      Моня и Моля встретились на производстве. Моня работала бригадиром в типографии районной газеты, а Моля разнорабочим. Правда, лет двадцать назад, когда состоялась эта встреча на производственной почве, Моня была простой линотиписткой, а Моля устроился в типографию учеником печатника. И было это совсем в другом районном центре Сибирского края, километрах в трёхстах от Ша-райцентра. Моля тогда с работой своей справлялся шустро: успевал не только отпечатать в нужный срок газету и различные бланки, но и закатить из подсобки рулона три-четыре бумаги и даже порезать ее на нужный формат. Кроме того, по просьбе линотипистки он иногда приносил ей свинцовые болванки, которые использовались для отлива газетных строк.
      Моля жил один, обедал в райцентровской столовке и иногда позволял себе перед приемом пищи пропустить кружку-другую пива, а то даже граммов сто пятьдесят водки или вина. Моня, видя такое дело, иногда оставляла его в обед в типографии и угощала колбасой и чаем, при этом расспрашивала о житье-бытье, говорила и о вреде пьянства, особенно во время работы. Моля, уплетая колбасу, вначале чувствовал себя не очень удобно без столовских щей, каши и традиционных крепких напитков, но потом стал привыкать и даже соглашался с Моней – вначале в том, что много пить вредно, потом, что на работе пить нельзя, а примерно через три месяца после первого совместного обеда, он уже утвердительно кивал, когда бригадирша говорила ему, что пить нужно только по праздникам и, иногда по выходным.  Видимо там, во время очередного обеденного перерыва и начался их роман. Первая часть романа – производственная длилась недолго – примерно через полгода после их  встречи, Моля перенес свои пожитки на квартиру к Моне, и началась вторая часть их романа – бытовая.
      Вторая часть оказалась не такой оптимистичной как первая. Радужные перспективы создания крепкой семьи с сыновьями и дочками не оправдались. Моня оказалась женщиной не способной на потомство и примерно через год-полтора, после неудачных попыток увеличить семью, Моля стал грустить по обильной выпивке, столовским закускам и холостяцкой жизни и вначале явно, а потом все более тайно стал наращивать количество употребляемого за один раз спиртного. И если явные при супруге поглощения водки, вина и пива вызывали у Мони легкое ворчание, то выпитое тайно дома, а еще хуже где-нибудь в других местах и в сомнительной компании, доводили ее до гнева. Во гневе Моня могла ударить пришедшего поздно мужа по голове пустой бутылкой или бросить в него кастрюлей со щами. Моля поначалу терпел, считая виноватым только себя. Но потом, когда побои стали принимать постоянный характер, он начал, как бы мимоходом, огрызаться, затем обороняться, а потом и вовсе рискнул перейти в контратаку. Однако первая же контратака закончилась для него милицейской камерой и осуждением народным судом сроком на 15 суток. Освободившись в первый раз, Моля решил подать на развод и, сразу же по выходу из РОВД уехал к матери в дальний район края. Моня вначале сделала вид, что ей все равно, но потом заскучала и даже в одиночестве заскулила. Через две недели она приехала к Молиной матери, попросила прощения у мужа и содействия у свекрови в борьбе с пьянством, уговорив мужа и его мать  взять на воспитание ребенка из детского дома.
      -- Воспитаем как своего, -- сказала она согласившемуся Моле, -- Какая разница – свой или чужой? Был чужой, станет нашим. Ребенок он есть ребенок. Я девочку хочу.
      -- А я сына, -- возразил Моля.
      -- Ладно, -- согласилась Моня, -- будет тебе сын, только дай слово, что пить бросишь.
      -- Даю, -- кивнул Моля.
      И они взяли сына Леню двух лет отроду. Поначалу все шло нормально, даже хорошо. Моля держал  себя в руках, Моня привыкала к роли матери, а соседи даже стали завидовать обновлённой, хорошо вдруг зажившей семье. Зависть эта постепенно превратилась в ненависть, а ненависть в желание сделать ближнему что-нибудь неприятное. Желание переросло в действие: соседушки каким-то образом раскопали дальних родственников приемного ребенка и с помощью их стали досаждать семье полиграфистов. Отнять ребенка недоброжелатели не смогли, закон был на стороне приемных родителей, но крови и нервов разными письмами, шантажом и угрозами они приемным родителям попортили. Видя, что их попросту сживают со свету Моня и Моля решили сменить местожительства и переехать в другой район. Благо для хороших специалистов типографского дела находилось место практически в любой районной типографии. И через краевой сектор печати семейству не только нашли работу в хорошем районе, но и вполне приличное жилье – дом с садом и огородом, а еще баней и большой стайкой для скота.
      Поначалу на новом месте дела у переселенцев шли просто замечательно. Моню почти сразу же поставили бригадиром в типографии, а Моля взялся печатать газету по более высокому разряду, чем был у него ранее. Новоселы отремонтировали жилье, расширили огород, засадив его картошкой и овощами, завели птицу: курей, гусей и даже двух индюков. Правда, по сравнению с прошлым местом жительства районный центра Ша, казался им несколько захолустным, ибо был меньше почти в половину и по территории, и по количеству жителей, а главное находился в стороне от больших автомобильных и железных дорог.
      В первый раз Моля сильно заскучал месяца через три после переезда и напился вдрызг в выходной день после бесцельной прогулки по селу. В первый раз событие это неприятных для него последствий не возымело. Жена ругала его не очень, а на работе никто не узнал. Однако после первой пробы характера Мони на новом месте, вскоре последовала вторая, и тоже без тяжелых последствий и Моля стал потихоньку прикладываться к бутылке с водкой, вином или пивом. И это уже не было тайной ни на производстве, ни в райцентре. У нового печатника типографии появились друзья-собутыльники и теперь почти после каждого вновь отпечатанного и отправленного на почту тиража, он или в одиночку или с приятелями устраивал себе расслабуху и два раза укладывался на ночлег прямо у печатного станка. После второй ночевки у него отказали ноги. Проснулся среди ночи и не смог встать дойти до туалета. Моня нашла его утром в обмоченных брюках и с распухшими икрами ног.
      После двух месяцев лечений в районной, а потом краевой больницах Моля получил запрет и рекомендацию от врачей. Запрет касался пития спиртных напитков крепостью свыше восемнадцати градусов, а рекомендация работы, связанной с большой нагрузкой на ноги. Рекомендацию бывший пациент краевой больницы выполнил сразу – работу печатника оставил, а вот под запретом пробыл не надолго. Как истинный русский мужик он жил и мыслил одной категорией: “А что будет, если?..”
      Когда ему стало снова не то, что скучно, а просто тоскливо и жить больше  не в моготу, он как-то оставшись дома с малолетним ребенком, уложив малыша спать, взял да и сходил в магазин, купил маленькую бутылочку водки – чекушку и решил попробовать: «А что будет, если…»
      “Что мне будет с пятидесяти граммов? С такой маленькой дозы яда даже не умрешь. А тут водка – целебный народный напиток… Ерунда”.
      После пятидесяти граммов захотелось есть. После вторых пятьдесят аппетит возрос вдвое, но Моля ничего в рот не брал, – опасаясь реакции организма на запретный напиток. Когда же через полчаса кроме высоко поднятого настроения, возращения охоты жить и пить ничего страшного не произошло, Моля выпил остатки прямо из горлышка маленькой бутылки и пошел в магазин – за большой.
      Вот после этого случая и началась очевидная и скрытая борьба между Моней, Молей и пьянством затянувшаяся на десятилетия. Все шло в ход в этой борьбе: физическая сила, заговоры, обман, помощь коллектива, милиции и медицинских работников. Борьба шла с переменным успехом, но спиртное, в конце концов, всегда побеждало. Моня сдавала мужа на лечение амбулаторно и стационарно, отправляла его к гадалкам и колдунам, подмешивала ему в вино и водку настои из трав. Ничего не помогало. Однажды она закрыла его в хорошо протопленной бане, вылив накануне оттуда всю холодную воду и, заранее прикрыв отдушину, через которую выходил пар, стеклом. Бедный Моля был хворым с похмелья и, ничего не подозревая, направился в парилку.  Плеснув из ковшичка  пару раз на каменку, он заметил, что пар ведет себя как-то странно и не тянется к потолку, а окутывает все вокруг и как-то по-особенному больно жжет уши. Моля потянулся было к алюминиевой фляге с холодной водой, но  наполненная им накануне фляга оказалась пуста. Он кинулся к двери, но та не поддалась. Бедный Моля был вынужден упасть голым телом на прогретый, горячий пол и терпеливо лежать там, умирая от жажды и нетерпимой жары. Его крики о помощи никто не услышал.
      Моня явилась посмотреть на него часа через три – не раньше и, узнав, что он еще не угорел и подает признаки жизни, выпустила на свежий воздух только после того, как муж  поклялся собственным здоровьем больше никогда не пить.
      Клятва держалась не нарушенной полтора месяца. Ровно столько понадобилось Моле, чтобы забыть все испытанные им банные ужасы и сделать вывод: « Он теперь не дурак и на уловки Мони не поддастся».
      А тем временем жизненный процесс шел своим чередом. Моня работала в типографии, Моля перебивался шабашками, иногда помогая супруге на работе и не оставлял распития спиртных напитков. Сынок Леня подрастал, ходил в школу, регулярно переходя из класса в класс в конце очередной весны. Лет в двенадцать он уже вместе с матерью отправлялся на поиски подзагулявшего папы, и если им удавалось его найти, помогал доставлять его до дому. По мере взросления сына Моня уже громко на мужа  кричать и применять физическую расправу перестала. Казалось, она уже свыклась с поведением супруга и со своей судьбой. Но так было до тех пор, пока Ленька не вырос, и не ушел служить в армию. Оставшись вдвоем с Молей, Моня вдруг поняла, что роднее и ближе чем муж у нее человека на свете нет. А раз так, то она должна бороться за его жизнь, здоровье и правильное поведение в быту. И борьба с пьянством вступила в новую стадию.
      Как-то после очередной недельной пьянки Моля проснулся дома связанным по рукам и ногам. В таком состоянии он провел трое суток лежа на кровати. Моня кормила его с ложечки и подносила ему судно для оправки нужды. А на четвертый день к дому подъехала машина скорой помощи и отвезла находящегося под домашним арестом человека в краевую частную клинику  занимающуюся лечением анонимных алкоголиков. Там, как Моля узнал позже от супруги, его обработали лазером, уничтожив в организме девятнадцать точек отвечающих за восприятие алкоголя и алкоголем же за долгие годы пьянства пораженных.
      -- Теперь, если пить будешь, то печенка отклеится, -- сказал ему нарколог перед тем, как отпустить домой, -- Отклеится и в штаны упадет – не заметишь даже. Хана тогда тебе придет. Так что думай, прежде чем за стакан браться.
      Моля думал не долго. Три недели спустя, когда о том, что Моля был лечим от алкоголя лазером в райцентре знали даже школьники, излечимый пациент анонимной клиники постучался в окно квартиры Валериана Печенюшкина, где во всю под веселый разговор шла очередная выпивка. Группа выпивающих, среди которых был журналист Андрюша, немало удивилась, увидев Молю хмельным и с полной литровой банкой не разведенного технического спирта.
      -- Так тебе же нельзя… -- только и смог сказать гостю Валериан.
      -- Ерунда. Ни хрена со мной не будет, -- махнул рукой Моля, -- Закусить только дайте чего-нибудь, а то баба меня домой не пускает.
      Моля действительно не умер, и печень у него не отклеилась и в штаны не упала.
      Два дня тогда он провел у Валериана, а потом вместе с ним пошел в гости к Андрюше. О том, что муж ее пошел в гости к корреспонденту, и наверняка будет продолжать пьянствовать, донесли Моне и та, вооружившись полутораметровой березовой палкой, ринулась к месту предполагаемого обитания супруга.
      В то время, когда она добиралась на другой конца поселка, мужики выпили очередную бутылку и Андрюша с Молей пошли на поиски еще одной, а уже не стоящий на ногах Валериан прилег на веранде подремать, укрывшись с головой старой Андрюшиной курткой.
      Вышедшая из себя негодующая Моня, потратившая не мало денежных и физических средств на лечение мужа, ворвавшись на веранду, не стала разбираться: кто там спит прямо на полу укрывшись курткой – с размаху перетянула по ребрам спящего березовым дрыном. Спящий застонал и закряхтел, но пока он стянул с себя куртку и поднял голову, получил еще один сильный удар по плечу. Второй удар был такой силы, что березовая палка переломилась. Моня отбросила ее на пол, и не в силах обуздать свой гнев, схватила в руки стоящую тут же, на полу, пустую водочную бутылку. Когда ее карающая рука  взметнулась в воздух, Валериан успел скинуть с себя куртку и присесть. Моня поняла, что перед ней не законный супруг, а бывший заместитель редактора и экс-секретарь партийной организации районной газеты, но остановиться уже не могла. Она разбила бутылку о голову своего бывшего партийного наставника, который всего каких-то семь лет назад давал ей рекомендацию в члены КПСС, и оставила его в недоумении с окровавленным лицом и пораненной осколками стекла рукой, которой бывший партийный лидер коллектива пытался защититься от ударов взбесившейся бабы.
      Как потом пошутил Андрюша, Моня отомстила ему за то, что он, в период ее кандидатского стажа заставлял бедную женщину не только читать работы Маркса, Энгельса и Владимира Ульянова, но и устраивал ей экзамены, расспрашивая о прочитанном.
      Уходя, совсем уже не контролирующая себя бригадирша типографии, находящаяся на хорошем счету в своем коллективе, активистка Моня разбила два оконных стекла на Андрюшиной веранде и  сбросила на пол с кухонного стола кастрюлю с супом и несколько тарелок.
      Пришедшая с работы супруга Андрюши Вероника была поражена увиденным. Среди разбитого стекла на полу ее веранды сидел человек с окровавленным лицом и что-то нечленораздельно произносил. Мужа дома не было, а на кухне валялись на полу погнутая кастрюля и разбитые фарфоровые тарелки.
      Подошедшие вскоре Андрюша с Молей были не менее удивлены и возмущены. Узнав в чем дело, Вероника собралась было идти в милицию с заявлением на хулиганские действия бригадирши, но Моля ее отговорил. Вероника его послушалась, покачала головой, помогла Печенюшкину умыться и отдала ему новое полотенце. Когда же мужики распили принесенную бутылку и стали рассматривать раны потерпевшего, то обнаружили под кожей лица остатки стекла и посоветовали Валериану завтра же идти в больницу.
      О том, как потом мирились Моня и Моля, никто в райцентре не знает, но все знают, что после этого  бригадирша типографии еще в двух предполагаемых ею местах, где мог находиться Моля, выбила оконные стекла. И это ей тоже сошло с рук.
      Однако самой памятной в райцентре Ша стала история о том, как Моня закрыла Молю на несколько дней в подполье собственного дома и не давая ему несколько дней ни воды, ни пищи. История эта до сих пор ходит по райцентру Ша, являясь классической и поучительной для женщин и мужчин, имеющих между собой отношения напоминающие Монины с Молей.
      Дело было вот как.
      Моля в очередной раз болтался по районному центру целую неделю, боясь появиться дома. Накануне запоя он продал из дома какие-то дорогие Мониному сердцу вещи, погулял как следует и теперь, оттягивая заслуженную расплату, ночевал то у спиртоторговцев, то в котельной Дома Быта, то в сторожке зерносклада. В котельной Дома Быта, по наводке доброжелателей и накрыла его боевая бригадирша типографии. К удивлению самого Моли и собравшихся возле него собутыльников, она не стала применять к мужу никакие физические воздействия, даже не раскричалась, сотрясая белужным ревом спертый воздух кочегарки, а спокойно и даже ласково позвала его домой.
      -- Огород пахать надо, скоро картошку садить, а ты шаришься, где попало, -- сказала она, -- Пошли, давай домой и берись за дело. Хватит дурачка валять.
      -- Болею я, -- ответил ей на это Моля, -- Мне бы похмелиться хорошо и поспать вначале, а потом за работу браться.
      -- Дома похмелишься, у меня бутылка есть. И поспишь дома. А завтра с утра за работу, – словно уговаривая, продолжала гнуть свою линию супруга.
      -- А не обманешь? – поинтересовался Моля, помня о проданных из дому вещах.
      --  Что мне тебя обманывать-то? Почудил и будет.
      Моля поверил ласковому уговору и в сопровождении жены вернулся домой.
      Пока он управлялся по хозяйству и умывался, Моня приготовила на стол хороший ужин из двух горячих блюд и квашеной капусты с подсолнечным маслом. Усаживаясь за стол и, подцепив на вилку капусту, Моля вопросительно глянул на Моню, намекая на отсутствие спиртного на столе.
      -- Совсем забыла, -- поняла его немой вопрос Моля, -- бутылка у меня в подполье осталась. От тебя прятала. Знаешь что, сам слазь за ней, а то у меня поясница совсем отказывает. Устала я тут одна с хозяйством…
      Как потом вспоминал Моля: еще тогда у него в сердце закралось не доброе предчувствие, но он списал волнения на похмельный синдром, и  направился к подполью. Открывая вход в подпол, он обратил внимание на две прибитых зачем-то без него скобы – по обе стороны от крышки. Перед тем, как погрузиться под пол Моля на секунду задумался, но слова Мони:
      “Там, за банками с капустой смотри” и включенный супругой свет переноски, успокоили его, и он полез по узкому проходу туда, где находились банки с соленьями. Но не успел бедный голодный и не выспавшийся страдалец проползти и полутора метров, как свет в подполье погас, а деревянная крышка с грохотом захлопнулась, отрезая ему путь к свету и свободе. Вот тогда и понял Моля коварный план женушки и предназначение прибитых недавно скоб, представив как под них заходит сейчас задвижка.
      -- Вот тебе, сука, за все! – кричала сверху Моня, -- За проданные вещи, за потраченные на лечение деньги. Сдохнешь здесь и никто об этом не узнает. Никто тебя искать такого никчемного не будет, а вонять начнешь, закопаю в огороде, как будто никогда тебя не было никогда…
      Моля было бросился к тому месту, где был вход в подполье, но, ударившись лбом о лестницу, распластался на сколько это было можно на рассыпанной картошке и застонал.
      -- Стони сколько хочешь, все равно не услышат, -- сказала Моня и удалилась.
      Потом, придя в себя,  Моля и стучал, и кричал, и матерился, и даже пел песни, но сверху никакой реакции на его действия не последовало.
      Когда глаза  привыкли к темноте, узник подполья отыскал хранилище с солениями и попробовал открыть одну из трехлитровых банок с огурцами, закатанную железной крышкой. Приспособлений для открытия  под рукой не оказалось, Моля несколько раз попробовал сбить крышку о лестницу, а когда это не удалось, сделал попытку сорвать ее зубами. Попытка закончилось тем, что узник подполья со злости шарахнул банку о лестницу. Та разбилась, огурцы в разбитом стекле оказались на грязной картошке. Это ничуть не остановило невольника. Поняв, что никто ему  хлеба не подаст, он стал поедать огурцы без сопроводительного продукта, отбрасывая стела в сторону. Притупив голод и помочившись прямо на месте, лишенец свободы уснул.
      Еще несколько раз впоследствии Моля пытался докричаться до супруги из подпола. Ответа с поверхности не было. А потом он потерял счет времени. Разбил еще несколько банок с огурцами и капустой, пробовал есть сырой неочищенный картофель, обмывая рассолом, но в сыром виде этот овощ показался ему не вкусным. Однажды Моля проснулся от странного шуршания и увидел, что в гости к нему пожаловала крыса, то ли поедающая, то ли просто обнюхивающая недоеденные им соления. Моля запустил в крысу картофелиной, та быстро юркнула куда-то в сторону и скрылась. «Находят же твари эти себе проходы, лазейки. Выходит они умнее людей, -- думал в отчаянии узник подполья, -- Конечно умнее: водку не пьют, от баб по пьянке не скрываются…»
      
      Позже обитатель подполья еще несколько раз видел мелких грызунов, пытающихся разделить с ним трапезу. Нельзя сказать, что Моля боялся крыс, но спокойно заснуть, зная, что они где-то обитают рядом, он не мог и поэтому мучался и снова кричал и призывал жену к совести. Несколько раз он слышал, как хлопала входная дверь и топот наверху, но в разговор с ним никто не вступал. Видимо его крика было достаточно для убеждения, что он еще жив. Топот быстро умолкал, дверь хлопала и наверху снова становилось тихо.
      А время шло: иногда тяжелые мысли невольника, менялись на светлые воспоминания о вольной жизни и горячей пище, полудрёма, делавшая его на время свободным, уводила на улицы села, в огород, в лес, в родную деревню… Но она была не долгой и наступившая отрезвляющая явь снова погружала в невеселые мысли. «А ведь здесь же можно и загнуться… И в правду подохнуть и никто не догадается…» От осознания такой безрадостной кончины земной жизни, у Моли наворачивались слёзы. «Вот, сучка, что хочет, то и делает. Губит заживо человека. А за что? За то, что выпил лишнего. Ну, продал старую шубу и что? Заморить до смерти за это надо?  И Леньки нет. Он бы не дал ей так надомной издеваться. Воспользовалась, что сын в армии и устроила беспредел.  Хоть бы кто из милиции поинтересовался: куда Молин муж делся, да нагрянули сюда, с обыском… Мигом бы нашли. Как бы на волю весточку отправить?» Моля заскулил, вспомнив историю, что прочитал в газете, когда лежал в городской нарколечебнице, о том, как один мужик закрыл в погребе сварливую жену и ушел в месячный запой, а когда погреб открыли...  «Почти один в один история!» -- снова ужаснулся Моля и заплакал. На сей раз громко, не стесняясь собственных слёз. А кого ему было стесняться? Не крыс же.
      Сколько прошло времени с момента его заточения, узник подпола мог только догадываться. Очень хотелось курить. Нетерпимо хотелось. Нехватку в организме никотиновой зависимости арестант ощущал болью за ушами, продолжительным кашлем и желанием сделать что-нибудь нехорошее. За время своего пребывания в подполье, он хорошо изучил среду своего обитания, в которой, как был уже уверен, он проведет остатки земных дней. Облазив свой зиндан вдоль и немного поперек, Моля пришел к выводу, что вырваться на свободу он  действительно не сможет. Никаких подручных инструментов для рытья подкопа или вышибания половых досок у него не было. Подполье было глубиною в два метра, из них полтора занимала картошка. Длинна его – примерно два с половиной, ширина не больше метра. Не разгуляться. Ну, а дальше и вообще не пролезть человеку только щели для крыс. Расстояние от половых досок, уложенных на фундамент до земли под домом, было ничтожно малым и ощущалось лишь легким сквознячком, тянувшимся с улицы.
      Вот с этого сквознячка и пришла к Моле неожиданная маленькая радость, отогнавшая тяжелые мысли: к нему пробрался кот Иннокентий. Здоровенный, сибирский котяра вначале как фонариками посветил своими глазами и немного напугал хозяина. Но потом мяукнул, и у Моли отлегло от сердца. Иннокентий подошел к хозяину и потерся о его руку, Моля погладил его по густой длинной шерстке. Пригревшись рядом с живым домашним существом Моля, неожиданно ощутил в сердце спокойствие успокоился, а, успокоившись, почувствовал себя увереннее. Положение его показалось ему уже не таким безысходным и он даже почувствовал уверенность в том, что он найдет выход. И обязательно выберется из плена.
      Некоторое время спустя, доставая очередную банку с огурцами, Моля вдруг нащупал за банкой холодный железный предмет. Предмет оказался штырем с острым наконечником. Откуда он тут взялся Моля не стал гадать, а сразу же полез по лестнице к выходу и попробовал просунуть штырь в щель в том месте, где располагалась задвижка. Это ему не удалось. Тогда бедный страдалец стал пробовать на прочность прибитые доски, просовывая под них штырь и делая упор на поперечный брус. Одна из досок оказалась прибитой не очень прочно и поддалась. Моля приложил усилия у другого поперечника, к которому была прибита эта же доска и оторвал одну половицу. Он с яростью вышиб ее и приступил к отрыву второй половой доски, потом третьей. Наконец, чувствуя только прилив бодрости и радость от свободы, вышел он на свет Божий. На дворе был день. Оглядевшись Моля увидел, что был очень хорошо забаррикадирован. На крышке подполья стоял старинный комод, а на нем большая цинковая ванна с песком. Взглянув на себя в зеркало, вырвавшийся из неволи узник сразу же отпрянул от стекла – на него смотрел папуас из фильма про Миклухо-Маклая: грязный и не бритый. Часы показывали три часа по полудни, а листок календаря говорил о том, что в подполье он провел четыре с половиной дня. Бриться Моля не стал, второпях умылся, схватил со стола и из холодильника какую-то еду, торопливо запихал ее в рот, торопливо стал глотать, едва прожёвывая. Потом он, торопливо проверил карманы пальто своего и Мониного, нашел триста рублей денег, положил в полиэтиленовый пакет полбулки хлеба, кусок сала, складной нож, переодел рубаху, нашёл мятые, но почти не надёванные брюки и пиджак, раскрыл окно (дверь все равно была заперта снаружи) и огородом выбрался на улицу.
      Выйдя на трассу, он остановил попутку и благополучно добрался до железнодорожной станции, там купил билет на пригородный поезд и уехал в район, где проживала его престарелая мать.
      Возвращаясь под вечер с работы Моня, ещё с улицы увидела со стороны огорода открытое окно, а войдя в дом и увидев выбитые половые доски, она вскипела и побежала было в милицию заявлением, но вовремя остановилась, поняв, что объяснять ей там придется  многое и еще не известно как отреагируют милиционеры на то, что она несколько дней держала человека в подполье.
      Два месяца Моня жила без Моли. Может быть, жила бы и дольше, а то и вообще бы смогла прожить без него, но наступало время окончания службы в армии Леньки и она, переступив через себя, купив подарков для Моли и его матери, поехала за мужем. Как там протекали переговоры по урегулированию семейного фронта, как свекровь встретила чуть не погубившую ее единственного сына невестку, рассказчику неведомо. Зато всему райцентру Ша известно, что Моня привезла Молю через два дня, после выезда из дому.
      Моля пить не перестал. Может быть и сейчас попивает, но с тех пор некоторые приятели называют его за глаза Моля-подпольщик. Когда же доброжелатели ему об этом доносят, он не обижается.
      
      В  ТОМ ИЮНЕ...
      Райцентр Ша, июнь 1995 года.
      Июнь тот выдался дождливым и холодным. Его дружно ругали и за сырость, и за непролазную грязь на раскисших улочках поселка, и за то, что всходы на полях и огородах были почти не видны и это, безусловно, повлияет на урожай нынешнего года. Злились на него и за то, что снова, как и поздней осенью, увеличилось количество кашляющих и чихающих людей, некоторым из которых даже приходилось “садиться на больничный”.
      На “больничный” ушла и ответственный секретарь редакции Татьяна, поэтому редактор районной газеты, в прямом и переносном смысле, схватился за голову, ибо троица корреспондентов – Валериан, Володя и Андрюшенька в очередной раз дружно “загудела”. “Загудели” они на этот раз с аванса и “загудели” крепко.
      В запой они уходили, конечно, и раньше. Чаще с получек. Иногда вот так – втроем, иногда  дуэтом (когда пили двое, а один “пахал”, успевая выдать на-гора несколько тысяч газетных строк), а иногда запивал, сорвавшись, кто-то один,  а двое за него отдувались. Редактор, наученный горьким опытом, заранее предвидя подобную ситуацию, перед выдачей денежного пособия просил их настрочить как можно больше репортажей, интервью и разного рода зарисовок, дабы можно было за время отсутствия “писателей” выпустить пару-тройку газетных номеров на местном материале, не забивая полосы перепечатками из центральных или краевых изданий. Нельзя сказать, чтобы он не пытался в целях перевоспитания воздействовать на своих подопечных. Ребята почти регулярно не получали премиальных, он снижал им до самого минимума оклады, но все было бесполезно. Редкий месяц обходился без того, чтобы кто-то из них не ушел в недельный, а то и более продолжительный запой. Но когда они, скорешившись,  давали жару все вместе, то уж...
      Так получилось и на этот раз. Нет, в день аванса все как раз обошлось благополучно. Его выдавали в пятницу. Андрюшенька, отсчитав себе необходимую, по его мнению, сумму на мелкие расходы, остальные гроши отдал своей Веронике, препроводив ее в стационар – терапевтического отделения центральной районной больницы, лечить остеохондроз. За Володю деньги, как обычно, получила его строгая  жена,  и лишь одинокий, бесконтрольный Валериан за выходные дни выпил бутылку-другую водки.
      Всё началось со следующей недели.
      В конце рабочего понедельника Володя, “загрузившись” материалом, зашел в кабинет к скрипевшему над очередным произведением Андрюшеньке. Поговорили о том, о сем, а в первую очередь о том, что выходные прошли “всухую”,  и Володя, дабы поправить это дело, предложил зайти в кафе и хлопнуть граммов по сто пятьдесят  водчонки.
      — А не потянет нас на большее?— хорошо зная себя и друга, спросил Андрюшенька. Ведь не однажды все  начиналось именно с невинных, казалось ста граммов.
      — Да ну. Куда потянет?— уверенно сказал Володя. – Хлопнем и по домам.
      Андрюшенька призадумался. Еще с утра он был твердо убежден, что пить больше не будет совсем, или, по крайней мере, очень долго. Ещё слишком свежи были в его памяти воспоминания о последней пьянке, которая закончилась тем, что  он оказался в нервном отделении больницы, лежа на кровати и под капельницей.
      Но силен, силен на соблазны лукавый. И через несколько минут Андрюшенька, быстренько  достучав на пишущей машинке “мемуар”, уже шел с Володей по направлению к кафе с красивым названием “Сказка”. Шел не по-летнему нудный мелкий дождь, не портивший прически, но довольно неприятный. Было зябко, и Андрюшенька застегнул на молнию куртку. Несмотря на непогоду, на торговой площади, однако, находилось довольно много народу. Оба торговых ряда были заполнены товарами, кроме того, расположив банки с рыбными и мясными консервами и, расставив бутылки со всевозможными этикетками прямо на капоты легковых автомобилей, некоторые из заезжих коммерсантов таким вот образом представляли покупателям  свой товар. Внимание наших друзей привлек “Москвич”, на капоте которого помимо других бутылок стояла и одна литровая, носившая название “Тройка”, с изображением на этикетке трех несущихся вороных.
      Таковой водочки ни один из наших приятелей еще не пробовал, потому оба, словно намагниченные, пошли на зов этикетки.
      — Бери, мужики, мировая водка из Голландии, -- сказал им здоровый бородатый мужик, владелец товара.—За пятнадцать отдам.
      Андрюшенька замялся. В кармане у него была десятка, у Володи около трех. Дело поправил оказавшийся  неподалеку педагог местной школы “отстегнувший” им пятерку.
      Ну и завертелось.
      Эту бутылку, расхваливая и нахваливая напиток, они выпили  у Владимира под закусочку,  то и дело посматривая на часы, чтобы покончить  с  пузырем до прихода Володиной супруги. Пили, закусывали, говорили, как обычно о писателях и их жизни, приходя к обоюдному согласию в том, что все талантливые пишущие мужики пили крепко, и мало кто из них доживал до старости.
      Однако им, уже довольно хорошо выпившим, пришлось освободить помещение досрочно: пришла дочь Володиной жены от первого брака и злобно накричала на отчима. Решили идти к Валерьяну.
      На улице дождь усилился, и хотя путь от пункта отправки до пункта назначения был невелик,  пока они добирались до цели, промокли насквозь. Вдобавок ко всему, когда проходили через парк, более мощного, по сравнению с Андрюшенькой Володю повело, и он упал возле лужи на мокрую траву. Это заметили проходившие неподалеку бдительные стражи порядка из молодых и ретивых ребят, только что отслуживших в армии. Чтобы не тащить пьяных корреспондентов в отдел, они составили протокол на предмет появления в нетрезвом состоянии в общественном месте, прямо на  одной из парковых скамеечек и отпустили районных писателей с миром. Оба писателя не придали сему факту особого значения (“не впервой!”) и продолжили, слегка покачиваясь, намеченный маршрут.
      
      К Валере пришлось стучать и стучать не только в двери, но и окна. Заминка была вызвана не тем, что хозяин был пьян, и не мог сразу встать и открыть, а скорее другим – в поселке можно было по пальцам пересчитать тех, у  кого Валерьян не “перехватывал до завтрева” пятерку-десятку. Ну а. Как известно, брать всегда приятно,  отдавать же, сами знаете, не всегда... В общем, Валера старался, как можно дольше не отдавать долги. А потому  и находился он в доме “за семью замками” и открывал двери далеко не всем...
      Своим Валерьян открыл.
      Надо сказать, что Валерьян был самым старшим из всей троицы коллег, каковых в народе называют  пьянью или алкашами. Впрочем, говорят: “Талантливый, но пьет. Не пил – цены бы ему не было”. И действительно, в молодые годы Валерьян работал на краевом телевидении, подавал большие надежды, прекрасно фотографировал. И в жизни личной, казалось, ему в начале повезло, – женился на красавице. Та родила ему двух не менее симпатичных девочек. Все,  казалось, было хорошо и тогда, когда приехали они в этот район. Однако, видимо, что-то было не так в семейных отношениях между мужем и женой, и после того как они прожили вместе двадцать с лишним лет, жена, наставив спутнику рога, сбежала с заезжим купчишкой. Дочери вскоре повыходили замуж и перебрались в краевой центр. И вот теперь, когда Валере перевалило за пятьдесят, жил он один-одинешенек в двухкомнатной квартире, иногда, когда водились деньжата, пил “сам на сам” и всегда был рад заходившим к нему с бутылкой приятелям.
      Не простая судьба была и у Володи,  сорокалетнего местного мужика. В детстве он рос смышленым парнишкой: читать выучился в пятилетнем возрасте и к десяти годам  перечитал все имеющиеся в районной библиотеке книжки о приключениях, одолел и более серьезные вещи, такие как  “Строговы”, “Соль земли”, “Как закалялась сталь”. Но прежде чем стать корреспондентом районной газеты, Володя учился в техническом вузе, служил в армии, работал рядовым работягой на заводе и печатником в типографии. Человеком он был, бесспорно, талантливым и потому материалы в газету писал не напрягаясь. В личной жизни ему не совсем везло, – женился уже в зрелом возрасте на женщине старше себя и разведенной. Жил с женой плохо и зачастую, выпивши, домой уже не ходил, зная, что все равно не пустят. Шел к матери или к тому же Валерьяну. Несколько раз ночевал у Андрюшеньки, но Вероника была недовольна этим и частенько бурчала.
      Одна радость была у Володи – маленькая трехлетняя дочурка, которую он, будучи трезвым, боготворил – повсюду брал ее с собой, частенько качал на качелях в местном парке.
      Не сладко в жизни пришлось и Андрюшеньке – самому младшему из троих, но и самому  инициативному тоже. Андрюшенька был помладше Володи на пять лет, но за свои тридцать пять уже успел объехать всю Западную и Восточную Сибирь, бывал даже на нижегородщине. Родившийся в городе, рано женившись, рано он и потерял жену, оставшись с полуторагодовалым сынишкой. Мальчика взяла на воспитание мать Андрюши, а сам вдовец подался путешествовать по свету. Был и на БАМе, и в Алтайском крае,  и в Иркутской области. Писал он с самого детства легко и даже лихо, печатался в областных, краевых и центральных изданиях, а также во всевозможных сборниках прозы, пописывал и стишки. К тому времени, о коем идет речь, районная газета, в которую Андрюшенька устроился работать, и которая свела его с Валерьяном и Володей, была уже седьмой в его биографии. А трудовая книжка, которую он вручил редактору, по счету второй и уже заполненной до половины.
      Впрочем, районная газета свела Андрюшеньку не только с друзьями и коллегами по перу, но и Верой—Вероникой, одинокой женщиной его лет, работающей в типографии.
      Ну а теперь читатель, разбирающийся в газетном деле, наверняка сможет сделать вывод, отчего и почему редактор не разогнал эту братию на все четыре стороны, а мужественно терпел все выходки троицы. Во-первых, троица та в светлые дни выдавала материалы по качеству  ничем не хуже краевых изданий и тем самым держала газету “на уровне”. Во - вторых, где бы он нашел им достойную замену, если кругом – в соседних районах – работали в редакциях сплошь бывшие “училки”, да разогнанные партаппаратчики, едва дающие за месяц в газету  по две пары хилых строк и гнавшие такую лажу!..
      Так вот: в один из дождливых ненастных вечеров в последней декаде июня пришли к своему коллеге-приятелю, подвыпившему Валерьяну, Володя с Андрюшенькой.
      Очередной пузырь они организовали с ходу. Валерьян расщедрился на десятку, и Андрюшенька быстренько сгонял в ближайший, расположенный рядом с Валериным домом коммерческий магазин.
      Хорошей закуски у Валеры, как всегда не оказалось. Ели сваренную “в мундире” картошку, очищая ее от кожуры, и посыпая попутно солью. Этой бутылкой они “догнались”. И “догнались” не плохо. После получасового общения на кухне, за маленьким детским столиком, сидя на детских табуреточках, после рассуждений о том, что “редактору, конечно, не позавидуешь”, Валерьян затянул “Бродягу”, который “Байкал переехал”. Это послужило  сигналом к тому, что нужно расходиться по “диванам”. Володя лег на кровать в маленькой комнате, а Валерьян с Андрюшенькой улеглись на разных диванах в большой.
      Ночью, встав и выйдя на двор по нужде, Андрюшенька отметил, что на улице потеплело, и на небо высыпали яркие звезды.
      Вторую половину ночи он не мог спать, то и дело, включая настольную лампу, смотрел на часы, слышал,  как  вставал Валерьян и шебуршался у шифоньера, как ворочался с боку на бок Володя и тоже вставал, чтобы покурить на кухне.
      К шести часам утра поднявшееся из-за Белой горки солнце бросило свои лучи в окно большой комнаты, и все трое поняли, что валяться больше не имеет смысла. Первым встал Андрюшенька, за ним Володя, потом поднялся и Валерьян, объявив, что потерял деньги. Вернее, засунул их куда-то, а теперь не помнит куда.
      Стали искать. Искали в шифоньере, кухонном столе, серванте. Обыскали всю веранду, потом кладовку -- тыщ не было нигде.
      — Может, ты их под тротуар засунул?— спросил Андрюшенька.—У моей тетки муж был, так он от нее водку в собачью конуру прятал.
      — Не-а... – как всегда медленным голосом потянул Валера. – Ни под тротуар, ни в будку я деньги не прятал.
      — А в сарай не заходил?— задал вопрос Володя.
      — Тоже нет.
      Проверили на всякий случай гараж и сарай, Валерьян еще раз обшмонал карманы пальто, куртки и пиджаков. Тротуарные доски отрывать не стали.
      — Как теперь до получки дожить?— сев на табурет в прихожей, вздохнул тяжело Валера. Подобная ситуация с ним происходила уже не в первый раз.
      — Доживёшь. Вот похмелиться как? Это вопрос,— сказал Андрюшенька. Он понял, что в этом случае ему необходимо брать инициативу на себя. Нужно сказать, что Андрюшенька, не будучи навязчивым человеком, пользовался авторитетом как среди простых работяг, так и в среде сотрудников районной и поселковой администраций. К нему одинаково хорошо относились и сантехники, и совхозники,  и начальник местного угрозыска, и преуспевающий коммерсант, и заместитель главы районной администрации.
      Первым делом Андрюшенька решил податься к Веронике в больницу и “выцыганить” у нее хотя бы “червонец”. Так он и сделал. Он выпрашивал и упрашивал, а вся остальная компания ждала его у больничных дверей. Затем они направились в магазин к знакомому коммерсанту. На удачу или на беду их Михаил Иванович оказался у себя в офисе. Денег Андрюшеньке он не дал, а выдал сразу товаром – литровой бутылкой водки. Купив еще поллитровку, прихватив булку хлеба, Андрюшенька вышел к поджидающим его друзьям и, кивнув им, сказал:
      — Все в норме. Катим теперь до меня, там хоть закусить что есть.
      Друзья молча двинулись за ним. Андрюшенька с Вероникой жили в самом конце поселка, в однокомнатной квартире-четвертушке, а потому топать друзьям пришлось не мало. Но что не сделаешь ради похмелья! И они шли, выбирая улицы и переулки посуше, обходя широкие лужи, стараясь идти, где это было возможно, по тротуарам и пешеходным дорожкам.
      
      Погода, кажется, устанавливалась. Светило солнце, которое то и дело перекрывали легкие белые облачка, но уже чувствовалось: не сегодня-завтра придут настоящие жаркие летние деньки.
      Во двор они вошли через заднюю калитку. Кинулась было, залаяла на не очень знакомых людей симпатичная небольшая собачка по кличке Арнольд, но Андрюшенька, приласкав, успокоил животное.
      На закуску Андрюша разогрел суп, нарвал в огороде редиски, зеленого лука.
      Выпили, закусили. Андрюшенька включил магнитофон, и как всегда, первой была кассета Владимира Асмолова, затем запел Александр Новиков. Это было только начало. Они пили, слушали, восхищались удачно спетой строчкой. Когда была выпита примерно половина  большой бутылки, Валерьян неожиданно запел: “Казаки, казаки! Едут, едут по Берлину наши казаки!”
      Его уложили здесь же на стоявшую, на кухне кровать и выпивку продолжили “в неполном составе”.
      Всегда, когда Андрюшенька, что называется, доходил до кондиции, из колонок его магнитофона неустанно звучал голос Валерия Ободзинского, а песня “Льёт ли теплый дождь, падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою...” ставилась подряд по десятку раз. Так было и в этот день.
      — Знаешь, Андрюха, а я у Ободзинского “Анжелу” люблю,— говорил всегда после этого Володя, и Андрюшенька ставил для него “Анжелу”. Володя перебирался поближе к магнитофону, садился на стул и слушал.
      Надо сказать, что друзья наши, как и Андрюша, не один раз заканчивали пьянку весьма и весьма плачевно – под капельницей в нервном отделении райбольницы, и каждый раз каждый из них после этого к бутылке не подходил месяца по два, по три. Но сорвавшись после очередного “продолжительного” непития, Андрюшенька говорил за бутылкой приятелям: “Нет, бесполезно, я не умру, пока не стану лауреатом Нобелевской премии в области литературы и не умоюсь водой на берегу океана”. На такое заявление Володя покачивал головой,  Валерьян молчал, а еще один человек – Никола, муж бригадирши типографии, не редко составлявший им компанию, согласно кивал головой. “Я верю тебе, Андрюха, ты настырный”,— говорил он, и Андрюшенька благодарно пожимал ему руку.
      На этот раз Николы с ними не было, и на заявление Андрюшеньки, “что он обязательно вымоет ноги в океане”, Володя вдруг сказал:
      — А я служил на берегу океана и умывался океанской водой. Что мне умирать можно уже?
      Он сказал это, набив махоркой самокрутку и прикурив. Его слова тяжело повисли в воздухе, и Андрюшенька не нашелся, что ответить.
      Поллитровку выпили ночью, вернее уже под утро, когда стало светать. Эту ночь они провели у Андрюшеньки. Володя спал на матраце, на полу возле телевизора. В общем,—то выспались они днем, после выпитой литровой бутылки, а ночью мучались, терзали магнитофон, поочередно вставали и выходили во двор. Наконец дружно поднялись и разобрались с поллитровкой. Андрюша поставил кассету с записью Высоцкого. Заговорили о Высоцком, потом о Рубцове,  вспомнили Есенина. Затем, как и вчера, задались вопросом, почему же творческие люди пьют порой до беспамятства, а порой не могут  даже смотреть на спиртное. Коснулись темы веры в Бога и искушений. Согласились, что каждый живет на земле столько, сколько ему отмерено, и так, как ему предписано свыше и что стремившийся к истинной вере человек наиболее искушаем и подвержен соблазнам.
      — Знаешь, Володя, — сказал Анрюшенька, — мне кажется, что душу человека отправляют на землю в качестве наказания за содеянное в Вечности. Он провинится там — его сюда,  на муки земные, на страдания. В чистилище это. Ведь, видимо, не зря, когда ребенок появляется на свет –  плачет. Душа его не хочет сюда, а её выталкивают. Я даже на эту тему роман собираюсь написать. Ведь смотри что получается. Для чего мы живем? Чтобы на кусок хлеба заработать, набить желудок и снова на работу? Ну, напишу я роман века– стану нобелевским лауреатом, ну, а дальше что? Бессмертным же не стану.
      — Я согласен с тобой, Андрюха. Господь, забирая душу, всех ровняет одним крылом: будь ты царь или нищий. А такие люди,  как Есенин, Рубцов, Высоцкий – рождены для самосожжения. Они сами себя сожгли, и мы жжем сами себя. Хотим этого или нет, но все равно приходим вот к этой бутылке.
      Володя постучал по горлышку пол-литры вилкой.
      — Ты знаешь, как умер мой отец? Напился пьяным – уснул и не проснулся. И меня такой же конец ждет.
      — Да бросьте вы, ребята! — воскликнул Валерьян. – Нашли тему. Давайте о чем-нибудь земном.
      — Да. Нужно пока о земном, — согласился Андрюшенька. — Чё делать, мужики, будем? Шайку что ли банную кому загнать? Все равно бани своей нету, а в казённую её не попрешь. Плюну, наверное, на все, распродам шмотки и мотану на Урал – меня зовет туда одна редакторша, квартиру обещает...
      — Что за шайка? — спросил Володя.
      — А вот эта, – Андрюшенька занес с веранды кедровую, искусно сделанную, с ручками, шайку. – Мне её один мастер подарил. Тяжёлая, падла…
      — Ерунда, я унесу. Возьмем её сразу, а то чё будем кота в мешке предлагать.
      — Ну, тогда пошли, — сказал Андрюшенька, — А ты жди нас здесь, — кивнул он Валерьяну, и поднявшийся было со стула Валера, послушно плюхнулся снова на сидение.
      Они вышли на улицу. Время подходило к девяти утра. За разговорами и выпивкой не заметили, как день набирал ход. Денек выдался прекрасным – на небе ни облачка. Пошли вверх по улице.
      Первым, кому предложили товар новоиспеченные коммерсанты, был мужик, перекидывающий дрова за забор собственной ограды.
      Почём толкать будем? — спросил Володя товарища.
      — За тридцатник или три бутылки самогона пусть даёт – и делу конец.
      Товар предлагал Володя. Мужик повертел шайку в руках, покачал головой, брать не стал, но показал в сторону соседского дома, из ворот  которого вышла бабуля, тоже покачала головой и показала рукой дальше: “Может, та соседка возьмет”.
      Той соседки дома не оказалось, и они пошли еще дальше, уже стучась в ворота каждого подряд дома. Таким образом добрались до конторы коммунального хозяйства, где и сбагрили красавицу—шайку за десятку — больше им не дали.
      Андрюшенька, быстро сориентировавшись, подловил тут же, у конторы, водителя “Жигулей”, собирающегося ехать в центр поселка, и тот  довез их до самого “Гастронома”. Повезло им и на обратном пути: в “Гастрономе” Андрюшенька встретил соседа—пожарника, который держал курс на “дом” и посадил их в свой “уазик”.
      — Чё загуляли-то? — спросил сосед.
      — Да, Петя, уезжаю я на Урал, — ответил Андрюшенька. — Шмотки нужно распродать. Купи резервуар — кубик вместимость. В баню поставишь.
      — А сколь просишь? — с готовностью отозвался сосед.
      — Сто пятьдесят давай, и годится. Если денег мало, давай пятьдесят сейчас, остальные после.
      До дома домчались минуты за три, остановились около резервуара, стоявшего возле задней калитки. Пожарник внимательно осмотрел предлагаемую ему вещь.
      — Давай за сотню, — предложил он.
      — Деньги сразу?
      — Да хоть сейчас.
      — Годится, — согласился Андрюшенька.— Отстегивай и забирай.
      Сосед достал из бумажника два “полтинника” и дело было сделано.
      Пока наши герои распивали привезенную из  “Гастронома” водку, пожарник, прихватив на подмогу друга, погрузил резервуар в автомобильную тележку, подцепил ее к “уазику” и -- был здоров.
      В кухонное окно друзья—собутыльники увидели лишь, как мелькнул хвост тележки.
      
      Надо сказать, что в том краю, где проживал Андрей, торговых точек не было совсем, и наши ребята, веселые и распохмеленные, но еще не до конца удовлетворенные выпитым, дружною гурьбою направились к центру поселка. Сто тысяч рублей, выражаясь словами одного из героев киноповести Василия Шукшина, жгли ляжку и делали  Андрюшеньку независимым ни от кого.
      — Пятидесятку отдам Веронике, а полтинник пропьем, — сказал он друзьям,— Куплю бутылку “Виски”— ни разу не пробовал — закусить возьмем, и хватит, надо завязывать.
      Пошли в магазин опять к тому же коммерсанту. Андрюшенька намеревался отдать долг, но того на месте не оказалось, а передавать через  кого-то было не в Андрюшиных правилах.
      — Слушай, старик, а виски-то тридцать две тысячи бутылка стоит, — заметил Валерьян, рассматривая витрину с вино-коньячными изделиями. — Лучше на эти деньги две литровых водки купить.
      — Конечно, — поддержал его Володя.
      — Ладно, — согласился Андрюшенька,  покупая две литровые бутылки “Асланова” и “прицепом” к водке пару банок тушенки и булку хлеба.
      — Как хочешь, Андрей, но до тебя мне теперь не дойти, — сказал Валерьян, когда они вышли на крыльцо магазина.— Пошли лучше ко мне. У меня и заночуете. Вера же все равно у тебя в больнице.
      — Если оставаться у тебя с ночевкой, то пойла этого нам до утра не хватит, — определил Андрюшенька.— На тебе двадцатку, иди, бери еще такую же бутылку, и еще одну буханку хлеба и пойдем.
      — Возьми еще пачку “Примы”, Валера, — попросил Володя.— Силов нет уже самокрутки крутить.
      Дома Валерьян стал тушенку разогревать, потом достал два граненых стакана. Андрюшенька взял себе пятидесятиграммовую рюмочку.
      — Я, мужики, большими дозами пить уже не могу. Мне рюмашки хватит.
      Валерьян поставил на середину стола сковороду, раскрыл бутылку, разлил в тару. Они выпили, потом еще. Все, что произошло затем, Андрюша запомнил отрывками: ели тушенку со сковороды, потом раскрыли вторую банку и закусывали мясом в холодном виде. Первым на сей, раз пошел отдыхать Володя, Валерьян “отрубился” прямо за столом. Не допив и первой бутылки, отправился к дивану и Андрюшенька.
      Когда он проснулся первый раз, то увидел лежавшего на соседнем “лежаке” Валерьяна. Из маленькой комнаты доносился храп Володи,  на кухне, под столом, валялась пустая бутылка, а вторая, едва початая, стояла на столе. Андрюшенька, причастив еще пятьдесят граммов и запив водой, снова отправился на боковую.
      Проснувшись через некоторое время во второй раз, он обнаружил лежащего в кухне на полу Володю и бутылку с оставшимися в ней  примерно ста граммами водки.
      “Неужели столько за один раз саданул?”— подумал Андрюшенька и, выпив еще 50 граммов, снова улегся на диван.
      На третий раз разбудил его Валерьян.
      — Старик, вставай, похмеляться надо, — потянул он тоненьким голоском.
      Андрюшенька, не поднимаясь с дивана, достал из кармана оставшиеся деньги и протянул их Валерьяну.
      — На, сходи за пузырем, я не могу чё-то.
      — А никуда ходить никому не надо, — улыбаясь и покачивая головой, сказал Валера. — Всё у нас есть.
      Он прошел на кухню, вернулся оттуда с нераскрытой бутылкой, и Андрюшенька вспомнил, что они покупали три пузыря.
      — Давай здесь выпьем, не могу подняться, — сказал он. — Закусить что осталось?
      — Хлеб только.
      — Ну, неси хоть хлеба и воды запить.
      Валерьян пододвинул стул к дивану, где отдыхал Андрюшенька, принес из кухни стакан, рюмочку, хлеб и ковш с водой. Андрюшенька со стонами и с трудом из лежачего положения принял сидячее.
      — Щас, старик, легче будет, — Валерьян налил себе полстакана, Андрюшеньке— рюмочку.
      Андрюшенька опрокинул вовнутрь содержимое рюмашки, запил водой, отломил от начатой булки кусок хлеба, стал жевать.
      — Володька спит?— спросил он.
      — На кухне отрубился,— ответил Валерьян.— Пусть поспит.
      — Надо его похмелить и на кровать утащить. Разбуди.
      Валерьян пошел на кухню, через минуту вернулся.
      — Не встает,— сказал он.
      — Ну, Валера, тебя что, учить надо? Потри ему уши, подскочит. На кровать его надо перекантовать, что человек на полу лежать-то будет?
      Валерьян, крехтя, снова отправился на кухню. Андрюшенька слышал, как он звал Володю по имени. Через пару минут он снова вернулся в комнату.
      — Нет, не встает, не хочет,— вздохнул он.— Пускай поспит, отдохнет немного. А мы еще выпьем. Ему хватит. Останется для него...
      — Ну, что он, бич, какой—то, что ли? Чё ему на полу спать? Пошли, утащим на кровать.
      Андрюшенька соскочил с дивана и быстрыми шагами направился на кухню. Валерьян пошёл следом.
      Володя лежал на левом боку, лицом к двери, поджав ноги и зажав ладони рук между колен.
      — Вовка,— позвал его Андрюшенька.— Вов...
      Володя не отозвался. Андрюшенька присел перед ним на корточки. Возле Володиного лица образовалась лужица из белой вязкой слюны.
      “Рвало, беднягу, что ли?”— подумал Андрюшенька и потряс друга за плечо.
      — Володя, хорош на полу ночевать. Вставай, пойдем на кровать.
      Андрюшенька коснулся небритого Володиного лица и быстро отдернул руку. Лицо было холодным, что ледышка. Еще холоднее были руки.
      — Все!— поднимаясь, сказал стоявшему в дверном кухонном проеме Валерьяну Андрюшенька.— Кранты пришли!.. Допились... Готовый он...
      — Как, “готовый”?— не понял Валерьян.
      — Ну, как готовый может быть? Холодный уже...
      — Умер, что ли?— разинул рот Валера.
      — Умер. Он, видать, за один раз больше чем полбутылки саданул, и сердчишко не выдержало...
      До Валерьяна случившееся доходило с трудом. Андрюшенька прошел в комнату, сел на диван, обхватил голову руками:
      — Ах, Володя, Володя...
      Валерьян натянул на себя пиджак.
      — Ты куда?— спросил его Андрюша.
      — Пойду до его матери, сообщу...
      — Ты чё, хочешь, чтобы нас тут же, на месте поубивали? Садись на телефон и звони на “скорую”. Может быть, его можно откачать. А если нет, то пусть хоть факт смерти засвидетельствуют...
      Валерьян подсел к телефону, позвонил на “скорую”. Больница находилась неподалеку от Валериного дома, а потому не прошло и пяти минут, как в квартиру вошли люди в белых халатах.
      Следом пришли милиционеры.
      Андрюшенька поднялся с дивана, вышел во двор, затем за ограду, сел на скамейку. Было около семи часов вечера. Солнце по-прежнему сильно припекало и слепило глаза. Андрюшеньку бросило в пот, он вытер рукой взмокший лоб, и глянул вверх на лазурное безоблачное небо... Наверное, туда, в эту лазурь устремлялась сейчас, освободившись от тела, многострадальная Володина душа.
      Только теперь в полной мере до него стал доходить смысл всего происшедшего...
      
      Володю хоронили на другой день, но ни Валерьяна, ни Андрюшеньки на похоронах не было. Народу было немного, некоторые ещё не знали о случившемся. Из-за жаркой погоды тело покойного стало раздувать, лицо посинело. Родственники попросили не делать вскрытия, сказав, что знают, отчего Володя умер. Этим и объяснялись скорые похороны.
      В то утро к Валерьяну пришла бывшая работница редакции и попросила его на похоронах не показываться.
      — Родственники вами не довольны, лучше не ходите, не нагнетайте обстановку. Им и так не легко...
      Валерьян остался дома и смотрел на похороны из окна.
      Что касается Андрюшеньки, то две ночи после смерти Володи для него были настоящим кошмаром. В день смерти товарища Андрюша вызвал из больницы Веронику и отпросил ее у дежурного врача до утра. По пути домой он взял еще бутылку водки, но более ста граммов в тот вечер осилить не смог. Всю первую ночь он провел в бреду — ему казалось, что он от кого-то бежит, а его вот-вот догонят.
      Утром, уходя в стационар, Вероника наказала ему по центру не болтаться, а потихоньку допивать бутылку и приходить в себя.
      — Сегодня суббота, завтра воскресенье — до понедельника его не похоронят,— сказала она, -- Так что время у тебя есть, успеешь проводить друга в последний путь.
      Всю организацию похорон взяла на себя редакция. Гроб заказали в деревообрабатывающем цехе коммунхоза и привезли его на редакционной “Ниве”, нашли людей, которые, подогреваемые литровкой, за несколько часов вырыли могилу.
      В жизни никто и никогда не видел Володю в пиджаке или костюме, но в гроб его положили именно в костюме. В белой рубашке и строгом черном костюме, еще не пожилой, отливающий сединой, белокурый человек, лежавший в красном гробу, выглядел красивым и мужественным. Со стороны казалось, что он не умер, а лишь заснул. Прилег, устав, отдохнуть и задремал…
      
      Шалинское –  Красноярск
      1994-2002 гг.