Былинки Александра Ракова
1 июня 2010 года в 77 лет ушёл в жизнь вечную Андрей Андреевич Вознесенский. Следуя традиции «былинок», автор не станет раскрашивать бумагу его жизнеописанием, но поставит одно из стихотворений шестидесятника, которое скажет читателям о многом.
ОХОТА НА ЗАЙЦА
Травят зайца. Несутся суки. Травля! Травля! Сквозь лай и гам. И оранжевые кожухи апельсинами по снегам. Травим зайца. Опохмелившись, я, завгар, лейтенант милиции, лица в валенках, в хроме лица, зять Букашкина с пацаном — газанём! Четыре чёрные дробинки, не долетев, вонзились в воздух. Он взглянул на нас. И — или это нам показалось — над горизонтальными мышцами бегуна, над запёкшимися шерстинками шеи блеснуло лицо. Глаза были раскосы и широко расставлены так, как на фресках Феофана. Он взглянул изумлённо и разгневанно. Он парил. Он как бы слился с криком. Он повис… С искажённым и светлым ликом, как у ангелов и девиц.
Длинноногий лесной архангел… Плыл туман золотой к лесам. «Охмуряет», — стрелявший схаркнул. И беззвучно плакал пацан. Возвращаясь в ночную пору, ветер кожу драл, как наждак. Как багровые светофоры, наши лица неслись во мрак. Газик, чудо цивилизации, наворачивает цепя. Трали-вали! Мы травим зайца. Только, может, травим себя?.. Страсть к убийству, как страсть к зачатию, ослеплённая и извечная, она нынче вопит: зайчатины! Завтра взвоет о человечине…
Он лежал посреди страны, он лежал трепыхаясь слева, словно серое сердце леса, тишины. Он лежал, синеву боков он вздымал, он дышал пока ещё, как мучительный глаз, моргающий, на печальной щеке снегов. Но внезапно, взметнувшись свечкой, возник, и над лесом, над чёрной речкой резанул человеческий крик!
Звук был пронзительным и чистым, как ультразвук или как крик ребёнка. Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?! Это была нота жизни. Так кричат роженицы.,
Так кричат перелески голые, немые досель кусты, так нам смерть прорезает голос неизведанной чистоты. Той природе, молчально-чудной, роща, озеро ли, бревно — им позволено слушать, чувствовать, только голоса не дано. Так кричат в последний и в первый. Это жизнь, удаляясь, пела, вылетая, как из силка, в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение, мы окаменели, как в остановившемся кинокадре. Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Низкий поклон, поэт Андрей Вознесенский, за твой долгий, длиною в жизнь, берущий за душу крик…
Не стало поэта, и сразу не стало так многого,
И это неназванное не заменит никто и ничто.
Неясное это превыше, чем премия Нобеля,
Оно безымянно и этим бессмертно зато.
Не стало поэта, который послал из Нью-Йорка на «боинге»
Любимой однажды дурманящую сирень,
И кто на плече у меня под гитарные чьи-то тактичные баиньки
В трамвае, пропахшем портвейном, въезжал в наступающий день.
Не стало поэта, и сразу не стало так многого,
И это теперь не заменит никто и ничто,
У хищника быстро остынет его опустевшее логово,
Но умер поэт, а тепло никуда не ушло.
Тепло остаётся в подушечках пальцев, страницы листающих.
Тепло остаётся в читающих влажных глазах,
И если сегодня не вижу поэтов, как прежде, блистающих —
Как прежде, беременна ими волошинская Тайах.
Не уговорили нас добрые дяди исправиться,
Напрасно сообщниц ища в наших жёнах и матерях.
Поэзия шестидесятников — предупреждающий справочник,
Чтоб всё-таки совесть нечаянно не потерять.
Нас в детстве сгибали глупейшими горе-нагрузками,
А после мы сами взвалили на спину земшар, где границы как шрамы, болят.
Мы все твои дети, Россия, но стали всемирными русскими,
Все — словно бы разные струны гитары, что выбрал Булат.
Евгений Евтушенко