- Давай, давай, миленький… Вот так, вот так…
Гоша приоткрыл глаза и зажмурился от яркого света. «Где я?» - подумал он, мучительно пытаясь вспомнить, что было накануне.
Накануне была пьянка в родном театре. Гоша был артистом. Закончил Щукинское, по направлению попал в провинциальный театр небольшого подмосковного городка, где, отработав положенное молодому специалисту время, он и остался. Коллеги рвались в Москву, каждый считал себя вторым Смоктуновским, каждый мечтал о большой сцене, постоянно говорили о МХАТе, о Моссовете, о Таганке… Гоша тоже говорил и тоже мечтал. Но потом понял, что его колоритная для провинции внешность недостаточно колоритна для столицы. Да и связей тоже было недостаточно. И он перестал мечтать. И занялся работой. С его лицом (нечто среднее между Антонио Бандеросом и Эдрианом Полом) ему были обеспечены роли героев-любовников, юных принцев и королей среднего возраста. Кроме театра он подрабатывал на утренниках в детских садах и школах, веселил отпрысков богатеньких буратин, изображал дедов Морозов, пиратов и чудо-юдо. Прыгал, кувыркался, рычал и говорил страшным басом, вызывая довольный визг детишек и улыбки на лицах строгих мамаш. У него был свой круг постоянных клиентов, который обеспечивал ему нормальное существование, а вместе с зарплатой из театра так вообще было хорошо. Гоша жил один. Была в его жизни большая любовь на втором курсе училища, увы, безответная. Его возлюбленная юному и тогда совсем безденежному Гоше предпочла богатого пожилого мужа. Гоша страдал, переживал, запивал, но со временем успокоился, смирился и решил для себя больше никогда серьезных отношений не заводить и не жениться. Нет, женщины в его жизни, конечно, были, но не более чем «повстречаться». Последняя из таких «встречных» была длинноногая красавица Юлька, косметолог. Они водили знакомство уже года два, то сходились, то расставались, один раз даже подрались, но неизменно Юлька возвращалась к Гоше, и все начиналось сначала. Но и это продолжительное знакомство не мешало Гоше чувствовать себя независимым. Гоша жил, как хотел, ему было хорошо и свободно, и эту свободу он ценил больше всего на свете. Захотел – пришел домой, не захотел – не пришел. Вот так с этой пьянки в театре по поводу премьеры он и не пришел домой. Налопавшись водки с коллегами, Гоша побрел к автобусной остановке и с пьяных глаз перепутал номер маршрута. Обнаружил он, что приехал не туда, только когда вышел на пятой по счету остановке и очутился в каком-то заснеженном поле. С трудом разобравшись в расписании, он понял, что находится в каких-то Верхних Дубках и что ближайший автобус до города будет только через полтора часа. Внизу маячили какие-то огни, Гоша решил, что это и есть город, ему показалось, что до него рукой подать, и он пошел на эти огни через поле. Пройдя с километр по снегу, которого было выше колен, он выбился из сил, упал и не смог встать. Он лежал на снегу, слушая, как завывает над ним ветер, и думал о том, что найдут его тело, наверное, только весной, когда растает снег. С этой мыслью он погрузился в забытье.
- Давай, давай, мой хороший… Ну-ка, ну-ка… Ну, глаза открыл… Слава Тебе, Господи!
Гоша все-таки заставил себя разомкнуть свинцовые веки. Прямо перед ним маячило круглое лицо женщины, с тревогой заглядывающей ему в глаза. Поняв, что он её видит, женщина заулыбалась и погладила его по голове мокрой рукой. Тут Гоша понял, что лежит в ванной, наполненной теплой водой.
- Вы кто? – спросил он, едва ворочая языком.
- Настюшка я, - улыбнулась ему женщина. – В доме вы у меня.
- А как?...
- Да как-как… Пошла я с собакой своей гулять, а она на поле и убежала. И хорошо, что убежала. Она вас-то и нашла. А то бы и замерзли бы совсем. Вас-то ведь и не видать было, снегом-то занесло совсем. Слышу – лает. Зову, а она и не слушается меня. И все лает да лает. Подбежит так ко мне, да назад в поле. Ну, я и подошла. Смотрю – батюшки! Человек под снегом-то. Вот я вас на саночки, да домой-то и привезла. Ну-ка, нате вот коньячку для бодрости-то, - она поднесла к его губам рюмку. Гоша выпил коньяк. В голове сразу прояснилось. Он смог приподнять голову и осмотреться получше. Он на самом деле лежал в ванной, рядом стояла невысокая и очень полная женщина. Лет ей было, пожалуй, около сорока. Светловолосая, круглолицая, сероглазая. На Гошу она смотрела уже не тревожно, а, скорее, с радостью.
- Ну как, полегчало? – спросила она.
- Вроде, да, - ответил Гоша, чувствуя, что к нему вернулась способность шевелиться.
- Ну вот и слава Богу. Давайте-ка, я вам помогу, подниму вас. Хватайте меня за шею, - Настюшка наклонилась к нему, Гоша обхватил её за шею, и она сильным рывком подняла его на ноги.
- Ну-ка, полотенчико вам, прикрыться-то… А то дети тут у меня, – она повязала ему вокруг талии полотенце. – Ну, идемте.
Он перешагнул борт ванной, почти что повиснув на своей спасительнице, и, цепляясь за мебель и стены, с её помощью дополз до кровати. Очутившись под толстым, но легким одеялом, Гоша обвел взглядом комнату. Обстановочка средненькая, видно, что живут не богато, но и не бедствуют. Большой плоский телевизор в углу, длинный стол, деревянные икеевские стулья, игрушки на полу… А в дверной проем просунулись две любопытные детских моськи и, озорно посверкивая глазенками, смотрят на незваного гостя. Гоша подмигнул им, моськи захихикали и исчезли.
- Ото я вам! – послышался голос Настюшки. – Не мешайте дяде! Витька, уроки выучил? Отправляйся учить! Димка, дневник покажи!... Так, почему тройка? Иди, учи таблицу!
Настюшка вошла к нему в комнату, неся в руках пластиковые бутылки, наполненные водой.
- Погреться вам, - сказала она, обкладывая Гошу бутылками. – Ой, как же испугалась за вас! Живой ли, думаю… Потом смотрю – дышит, вроде… И угораздило вас в поле затесаться, да на ночь глядя, да в такую метель. И как это Понька моя вас почуяла? Ей спасибо. А то бы и пропали так. Вот вам пижама, от мужа осталась. Наденьте, теплей будет.
Гоша натянул на себя пижаму.
- А муж-то где? – спросил он на всякий случай.
- Да муж-то ушел от меня. По весне-то и ушел. К молодой, - Настюшка растеряно улыбнулась. – Вы не бойтесь, он не придет. Он к нам носу не кажет. Да и развелась я с ним. Я вот вам чайку с малинкой сейчас… Как бы не заболеть вам. Уж очень вы замерзли там. Как вас звать-то?
- Гоша. Георгий.
Настюшка поила его чаем с малиновым вареньем, угощала домашними плюшками с сахаром. Гошу разморило от тепла, он в полудреме слышал, как она раздавала указания детям. Потом она подошла к нему, погладила по голове, потрогала лоб.
- Спишь? Ну, спи, милый, спи… - и укутала одеялом по самые уши.
Гоша проснулся от пения петуха. Куриный предводитель горланил где-то рядом, кажется, едва ли не за стенкой. Гоша встал с кровати, нашел свою сумку (Настюшка предусмотрительно повесила её рядом на стул), посмотрел на сотовый. Никто ему не звонил. А времени было уже начало одиннадцатого. «Вот ведь - помрешь – и никто не хватится!» - с обидой подумал Гоша. Сунув ноги в мягкие тапки с собачьими мордочками, Гоша отыскал ванную и стал наводить марафет. Он умылся, почистил зубы, причесал седые длинные курчавые волосы и, придирчиво осмотрев себя в зеркало, остался доволен. Красавец! Гоша себе нравился. В молодости он был угловатый и нескладный, а большие карие глаза только подчеркивали эту подростковую угловатость. Годам к тридцати Гоша налился соком, слегка пополнел, фигура раздалась и сгладилась, лицо стало шире в скулах и его огромные глазищи уже не казались такими огромными. В нынешние сорок два Гоша был очень привлекательным мужчиной даже со своим, в общем-то, скромноватым ростом – 175 сантиметров.
Когда довольный собой Гоша вышел из ванной, его с кухни окликнула Настюшка. Она уже бегала в переднике с полотенцами в руках, а на плите, судя по запаху, жарилось-парилось что-то вкусное. У Гоши сразу грустно заныл желудок.
- Проходите сюда! – крикнула Настюшка. – За стол садитесь. Я вам сейчас покушать… Яишенки с макарончиками. И курочка у меня тут жареная, - она поставила перед ним большую горячую тарелку, заваленную снедью. Помимо курочки и макарончиков с яишенкой на тарелке возлежал солидный кусок копченой грудинки, свежие помидоры, огурцы, горчица, кетчуп… А рядом с тарелкой стояла рюмочка с коньячком.
- Ой, это все мне? – удивился Гоша такому радушному приему.
- Вам, кому ж еще, - весело ответила Настюшка.
- Так много всего, - Гоша сел за стол.
- Так что ж многого? Мужичков кормить надо. Если вас не кормить, вы от этого злые становитесь, - весело отвечала ему Настюшка, ворочая половником в большой, литров на десять, коричневой кастрюле.
- Поросятам, что ли, варите? – спросил Гоша. Настюшка захихикала.
- Каким поросятам? Хотя можно и так сказать. Детям!
- Сколько же у вас детей? – спросил Гоша, в изумлении оценивая настюшкин кулинарный размах.
- Пятеро!
- Да вы что?!
- Что – «что»? Пятеро, как есть. Три мальчика и две дочки.
Гоша едва не выронил вилку.
- И где же они? – спросил он.
- Трое старших в школе. А Олежек и Анютка дома. Маленькие еще. А вон они, - кивнула она в сторону двери. Посмотрев коридор, Гоша увидел девочку лет пяти, катающую на своей спине годовалого дитенка. «Ничего себе!» - подумал Гоша, поглощая дивную яичницу и заедая её грудинкой. Он то и дело поглядывал на Настюшку. Она носилась по кухне, одновременно моя, нарезая, отскребая, вытирая и помешивая. Её тело колыхалось при каждом её движении, бюст ходил ходуном, и вообще выглядела она довольно забавно. «Интересно, сколько она весит?» - подумал вдруг Гоша. Он не любил полных женщин. Его пленяли исключительно воздушные и худенькие, «к поцелуям зовущие». «Килограмм восемьдесят», - решил он, обсасывая куриную ножку. Под коньячок завтракалось особенно хорошо. Гоша уже и не мог припомнить, когда последний раз так сытно и вкусно угощался. А Настюшка плюхнула на плиту чайник и села рядом с Гошей за стол. Оперлась щекой о пухлую розовую руку и с радостной улыбкой стала смотреть на него. Не то что смотреть – любоваться. Она смотрела на него и глаза у неё были какие-то светящиеся, любящие. Гоша поначалу слегка затушевался, но потом, кажется, все понял. Н-да… Ситуация была не особо… «Все, конечно, понятно… Она ж тоже женщина, мужа нет… Мужика подобрала, обрадовалась - повезло. Это все понятно… - мучительно думал он. – А мне-то что делать?» Ему стало тоскливо. «Нет, была б хоть похудее да помоложе… Нет, сколько же она все-таки весит?»
- А что вы так на меня смотрите? – спросил Гоша.
- А вы не смущайтесь, - махнула рукой Настюшка. – Я люблю людей кормить. Ведь если человек сытый, значит, и настроение у него хорошее. А если настроение хорошее, то и добрый он, и все у него получится.
Чайник засвистел, Настюшка, колыхаясь всем телом, вскочила и стала готовить заварку. «Нет, пожалуй, девяносто, - подумал Гоша. - Не удивительно, что муж от неё сбежал к молоденькой. Кому она такая нужна? Никому». Гоша пил ароматный чай с дивными ватрушками и наблюдал за тем, как Настюшка, усадив младшего на колени, начала кормить его кашей. Парень был шустрый и веселый, крутился на коленях у матери веретеном. Настюшка ласково бранила его, умудряясь все же впихивать ему в рот очередную ложку каши. Олежек веселился от души, но потом, заметив, что Гоша смотрит на него, смутился и прильнул всем тельцем к огромной настюшкиной груди. И эта картина была таким умилительным воплощением материнства, такой забавной и трогательной одновременно, что у Гоши засвербело в носу и защипало глаза. Он поставил на блюдце пустую чашку и сказал:
- Спасибо вам за все. Мне надо уже домой собираться.
- А не получится у вас домой-то, - сказала Настюшка. – Одежка-то ваша не высохла. Джинсы сырые еще. Так что придется вам у меня еще погостить. А к вечеру я за детьми в школу поеду и вас захвачу. А то, чего доброго, опять в поле забредете, - она заулыбалась. Гоша промолчал. Ему хотелось побыстрее от сюда уйти. Но деваться было некуда. Настюшка включила ему телевизор, а сама продолжала носиться по дому, появляясь и исчезая, и находясь во всех комнатах одновременно.
Часика через два Гоше захотелось спать. И он, не в силах бороться с навалившейся слабостью, прилег на кровать, да и заснул. А проснулся к вечеру с головной болью и нехорошим, раздирающим легкие кашлем. Настюшка, увидев его, заохала.
- Это что же за беда еще… А? Ну-ка, ну-ка, - она потрогала его лоб и дала ему градусник. – Заболел все-таки… И чего же это теперь? А? И куда же это теперь? – когда она посмотрела на градусник, её круглое лицо стало серьезным. – О-о-ой… - она покачала головой. – Куда же вам теперь? С такой температурой-то? Лежите, чего уж…
- А сколько там? – хриплым голосом спросил Гоша.
- Сколько… Тридцать девять и одна.
Гоша вздохнул бы, но глубоко дышать было больно, и он просто закрыл глаза. Ему, действительно, было скверно. Через час Настюшка привезла детей из школы, и дом наполнился веселым гамом и суетой. Гоша лежал в маленькой комнатке и до него доносились веселые ребячьи вопли и упрашивающий голос Настюшки:
- Потише, потише… Дядя Гоша болеет…
Пару раз дверь приоткрывалась, и в щель просовывались шкодливые детские физиономии. К ночи Гоше стало совсем худо. Настюшка сидела около него, смотрела грустными глазами и иногда поглаживала по голове, как ребенка:
- Бедненький, что же мне с тобой делать-то… - и вздыхала горько-горько. Температура у Гоши уже поднялась выше сорока. Открыв глаза в очередной раз, Гоша увидел над собой белые медицинские колпаки. Это Настюшка вызвала «скорую». Так Гоша очутился в больнице с воспалением легких.
Пробалансировав три дня на грани жизни и смерти, он все же смог перебороть болезнь и пошел на поправку. Из палаты интенсивной терапии его перевели в общую, где на больничных койках маялись скукой еще пять таких же бедолаг. К ним приходили жены и дети, приносили им домашнюю еду, а те в свою очередь делились с Гошей, которого никто не навещал. Промучившись еще три дня, Гоша не выдержал и позвонил Юльке. Та пришла вечером, принесла связку бананов и кефир, села на стул рядом с кроватью, и, покачивая остроносым сапожком, поджав губы, поглядывала на Гошу.
- Не вовремя ты свалился, - сказала она. – Новый год на носу, праздники, а ты болеть вздумал.
- Ну так получилось, - грустно ответил Гоша, подсчитывая в уме убытки от своего вынужденного простоя.
- «Так получилось!» - передразнила его Юлька. – Голова человеку, Гоша, дается не только для того, чтобы в неё водку пить. Сашка тут звонил, хотел с тобой график обговорить… А ты валяешься. Нашел время.
- Я же не специально… - вздохнул Гоша.
- Да ну тебя, Гошка! Как ты вообще живешь? Люди вон по заграницам ездят, отдыхают. А ты в этом театре своем торчишь, как проклятый. По сцене скачешь, как маленький. Все в войнушку не наигрался.
Вдруг дверь палаты открылась. В проеме сначала показалась пухленькая круглая рука с большим пакетом, а потом… В палату вошла Настюшка, как всегда радостная, улыбающаяся. В другой руке у неё тоже был объемный пакет, от которого восхитительно пахло какой-то домашней снедью.
- Здравствуйте! – весело сказала она. – Я вот решила вас навестить, а то мало ли, думаю, как он там… Ну, я вижу, вас тут не оставляют. Но я все равно вам гостинчика принесла, - Настюшка под изумленные взгляды Юльки стала выгружать на тумбочку сверточки и лоточки.
- Вот здесь вот курочка жареная, а тут плюшечек с творогом… А это вам сальца свойского. Ну, тут еще посмотрите, там и салатик я принесла, и яичек пяток. И творожку там тоже гляньте, свойский, не магазинный! Ну ладно, пошла я, а то меня в машине дети ждут, - Настюшка направилась к двери, но на полпути остановилась и сказала, обращаясь к Юльке:
- Вы его не ругайте, он у вас хороший!
Дверь за Настюшкой закрылась. Гоша, как загипнотизированный, смотрел ей вслед. Юлька, открыв рот, тоже сверлила взглядом дверь, а потом повернулась к Гоше и спросила:
- Это кто?
- Настюшка, - ответил Гоша.
Юлька сощурила серые глаза:
- Настюшка?! Она для тебя – Настюшка?
- Да она меня в поле подобрала, - пояснил Гоша. – Если бы не она, то пропал бы я там, в этом поле, поминай, как звали.
Но Юлька его не слушала. Она изумленно смотрела на Гошу.
- Ты что - променял меня на эту корову?
Обитатели палаты затихли, с интересом наблюдая за разворачивающимися событиями.
- Да не менял я никого. Я же говорю – она меня в поле подобрала, - пытался втолковать Юльке Гоша, но та его не слушала.
- Я, значит, для тебя всегда была Юлькой, а эта сразу Настюшка! Ничего себе!
- Ну что ты, ну Юлька! – взмолился Гоша. – Ты с ума, что ли сошла? Да ты посмотри на неё! Кому она такая нужна-то?
- Я с ума сошла? – спросила Юлька, поднимаясь со стула. – Это ты с ума сошел. Первую встречную чуть ли не целовать готов. А я с тобой два года мучаюсь, ласкового слова от тебя не слышала!
- Интересно! – воскликнул в свою очередь Гоша. – А я от тебя много ласковых слов слышал?
- А ты этих слов и не заслужил! Кобель патлатый! – и она, громко хлопнув дверью, ушла.
Гоша молчал, слушая, как посмеиваются соседи по палате. Ему было неприятно и стыдно. Шумные скандалы и прежде были неотъемлемой частью их совместной жизни. Но не на людях же… И не по такому поводу… Раньше они ссорились в основном из-за денег. И первый раз Юлька приревновала Гошу… И тем удивительней – нашла к кому. Чтобы отвлечься от неприятной ситуации, Гоша занялся исследованием пакетиков и сверточков, принесенных Настюшкой. Очень скоро выяснилось, что её гостинцев с лихвой хватит на всех обитателей палаты, да не на один день. Оставлять все себе было несподручно и неудобно, и Гоша пригласил к столу своих друзей по несчастью.
В этот вечер в палате был настоящий пир. Они сдвинули вместе два стола и расставили на нем источающие дивные ароматы припасы. Откуда-то к всеобщей радости возникла даже початая бутылка водки. Когда объевшиеся мужики стали расползаться по своим кроватям, старик Вася, вытирая беззубый рот рукой, сказал:
- Эх, Госка, какая у тебя зенсина хоросая!
- Юлька, что ли? – спросил несколько удивленный Гоша. Вася махнул рукой:
- Да какая Юлька! Вот эта… Как иё… Настюфка!
- Да не моя она… Случайная знакомая.
- А! – с досадой опять махнул рукой Вася. – Таких баб, Госка, нынсе днем с огнем не сысесь. Добрая, ты смотри, сколько всего наготовила! Хозяйственная! – Вася многозначительно поднял к потолку палец. – И, сто не маловазно – в теле, - хитро улыбаясь, добавил он. – Не то сто доска гладильная.
Мужики засмеялись то ли над Васей, то ли над Гошей.
- Да нет, не в моем вкусе, - сказал Гоша. – Я худеньких люблю. К тому же у неё детей пятеро.
- Не ценис ты своего счастья, - сказал Вася, укладываясь на кровать. – Эх, был бы я молозе… Мецта, а не зенсина! - мечтательно вздохнул он под смешки слушающих его мужиков. – А сто дети? Дети это хоросо.
Утром они подъели то, что осталось от вчерашнего роскошества, перемыли посуду и аккуратно сложили в пакеты. Гоша ловил на себе восторженные взгляды, в которых, помимо того читался и вопрос: а не придет ли Настюшка еще раз? Уж больно хороша была курочка, да и блинчики с творогом, и салатики были очень и очень вкусны. Дня через два, когда Гоша вернулся из процедурной, соседи по палате сообщили ему, что пока его не было, Настюшка опять приходила и забрала свою посуду. Но больше ничего не принесла. Посмотрев на пустую тумбочку, Гоша понял, что Настюшка больше не придет. Ему стало неудобно – он так и не поблагодарил свою спасительницу. И еще почему-то ему стало немного тоскливо.
- Да ты не перезивай! – сказал Вася. – Мы ей все вместе сказали «спасибо», и от тебя тозе.
Гоша кивнул и лег под одеяло. Ему было как-то грустно.
Его выписали через три недели. На подкашивающихся ногах, с кружащейся головой Гоша побрел домой. К Юльке.
Юлька встретила его с обиженным видом. Гоша поставил в прихожей сумку, разделся.
- Ты чего не приходила-то? – спросил он. Юлька дернула плечом:
- А чего к тебе ходить? Тебя есть кому навещать.
- Ну брось ты, - Гоша подошел к ней. – Я же сказал – никто она мне. Я тебя люблю.
Юлька шумно выдохнула и стала ковырять ноготок.
- Ты мне, Гоша, скажи лучше, - начала она, – на что мы с тобой жить будем? Новый год прошел, денег ты не заработал. На что жить-то?
Гоша вздохнул.
- Ну, Юль… Двадцать третье февраля скоро, восьмое марта. Подзаработаю… Ну что ж теперь…
- Что ж теперь - что ж теперь… Действительно, что ж теперь? Что ж теперь, если ты такой вот! – Юлька в гневе потрясла тоненькой ручкой перед Гошиным лицом. – И так денег нет, и ты еще тут… Зла не тебя не хватает!
- Юль, ну с кем не бывает…
- С кем – не бывает! А с тобой – все, что угодно бывает! Это ж надо так нажраться, что себя забыть! Это до чего надо дойти, чтобы номер автобуса не различить! Это ж… Это ж…
Юлька продолжала кричать, а Гоша потихоньку прошел на кухню и открыл холодильник. На полочке сиротливо жались друг к другу пакетик майонеза и открытая баночка подсохших сардин. На дверце обнаружились несколько яиц. Гоша пожарил себе яичницу, посидел над ней, подумал, встал, разыскал в столе бутылку армянского коньяка, налил себе рюмочку и сел за стол.
- Та-а-а-к… Это ты чего это?! – раздался над головой угрожающий голос Юльки. – Не напился еще? Мало тебе? – она схватила рюмку и выплеснула коньяк в раковину. – Гошка! Ты совсем уже, а? Ой, ну дурак… Ну, дурак… - ужасалась Юлька, маршируя туда-сюда по кухне. Гоша вздохнул. Есть расхотелось.
- Юль, поставь чайку, - попросил он.
- Нет, вы только посмотрите на него! – декламировала Юлька, водружая на плиту чайник. – Чуть на тот свет не отправился и хоть бы что! Не успел из больницы выписаться – и опять за рюмку!
- Нет! И чего я с тобой живу? – подняв глаза к потолку, сама себя спросила Юлька. – Денег нет. Ума нет. Совести нет, - перечислила она, загибая тонкие пальчики. – И я трачу на него свои лучшие годы!
Гоша опять вздохнул. Юлька наконец-то замолчала – увлеклась раскладыванием пакетиков по чашкам.
- Юль, - спросил Гоша, - а давай, мы с тобой ребенка родим, а? Распишемся…
- Что? – повернулась к нему Юлька. – Ты хочешь, чтобы я родила ребенка? Да ты посмотри на себя! Ты найди сначала нормальную работу, нормальную квартиру, перестань пить. Купи мне машину, в конце-концов… Куда я приду с ребенком? В эту несчастную однушку? Ты хоть понимаешь, что такое ребенок? Ребенка тебе… И вообще. Я рожу, а ты меня бросишь потом.
- Я же сказал – распишемся.
- А расписываться с тобой я вообще не собираюсь. Чтобы потом не разводиться.
- Ну, Юль. Живут же люди. И в однушках, и двоих растят. И ничего.
- Я, - театрально ткнула себя указательным пальчиком в грудь Юлька, - не «люди». Быдлом быть я не хочу. И вообще! Топай, давай, денег зарабатывай! Я в Египет хочу! Сидит, мужик называется! Я пашу, как папа Карло, а он по больницам валяется! – и, громко хлопнув дверью, Юлька ушла.
Гоша посидел за столом, кое-как доел успевшую остыть яичницу, выпил чай. Минут тридцать он сидел, о чем-то размышляя и постукивая пальцами по столу. Повздыхал, почесал макушку. Потом поднялся, помыл посуду и подошел к бельевому шкафу. Покидав в сумку свое нехитрое барахлишко, он вызвал такси и спустился во двор. Машина подъехала минут через десять. Гоша сел на заднее сиденье, закрыл дверь.
- Куда едем, начальник? – спросил таксист.
- В Верхние Дубки, пожалуйста, - ответил Гоша.
ЗАВЕРШЕНИЕ, НАПИСАННОЕ ПО ПРОСЬБАМ ЧИТАТЕЛЕЙ:
****
Три года спустя
Ласковое летнее солнышко играло лучами на ступеньках крыльца. Огненно-красный петух, приподняв одну ногу и попеременно склоняя голову то направо, то налево, что-то высматривал в траве. Серо-белый кот валялся на скамеечке, выставив теплу белое брюхо.
- Па! Папа! – закричал Олежка, выглянув на крыльцо. – Мы на рыбалку с тобой пойдем сегодня?
- Конечно, я ж обещал, значит, пойдем, - ответил Гоша, ставя к стене косу. – Поди, спроси у Вити, он у кроликов чистил сегодня?
Олежка убежал, а на его место, пошатываясь на неуверенных ножках, медленно спустился кареглазый кудрявый годовасик. Гоша подхватил его на руки и высоко подбросил вверх. Малыш заверещал, задрыгал ножками и широко заулыбался, пуская Гоше на рубашку слюни.
- Гоша, Мишутка у тебя? – послышался голос Настюшки.
- Да, у меня.
Тут и сама Настюшка вышла во двор. Пощекотала пальцами Мишутку, поцеловала Гошу и протянула ему кувшин с квасом.
- Ну что, покосил?
- Да, - ответил Гоша, возвращая жене пустой кувшин. – Трава в этом году хорошая.
Настюшка поставила кувшин на подоконник, постояла, подумала, улыбнулась чему-то, услышанному в себе.
- Гошенька, а вызови-ка мне «Скорую», - сказала она, поглаживая пухлой рукой большой круглый живот.