Я выходила замуж. Третий раз. За Женьку Абашкина. Кто бы мог подумать...
А Женька усыновлял всех моих детей от разных браков и, казалось, был от этого еще счастливее.
* * *
Родившись на свет женщиной и давно взвесив все плюсы и минусы своего положения, я сделала для себя вывод, что - жить можно.
- Ах, сила в слабости.., - прочитала я в седьмом классе, - какая прелесть.
И решила тут же это проверить.
- Женька, Абашкин, - повернулась я к соседу по парте, сделав томные глаза и протянув ему импортный пузырек от лака для ногтей с присохшей пробкой.
- Открой пожалуйста, а то я сегодня что-то такая слабая...
Никогда в жизни я Женьку ни о чем не просила, потому что - презирала. Он это знал и поэтому сначала растерялся. Но я все больше и больше напускала таинственной поволоки на свои глаза.
Абашкин, как загипнотизированный, взял пузырек и скрутил пробку вместе со стеклянным горлышком, приложив своей идиотской силы гораздо больше, чем требовалось.
Честно говоря, мне было жалко красивый пузырек, но я швырнула его Абашкину, сказав, что мне он такой теперь не нужен.
В тот день я почувствовала эту, никем не обузданную, силу женской слабости.
Она, как оказалось, пронзила тогда Женьку на всю жизнь.
А Женьку я терпеть не могла. Во-первых, он был двоечник, во-вторых, он был в два раза выше и шире меня и жутко неуклюжий. Парта под ним всегда скрипела и двигалась, делая в моих образцовых тетрадках помарки (в конце-концов парта так расшаталась, что нам ее заменили). В-третьих, Женька был абсолютно рыжего цвета и весь в веснушках.
И еще: у него была противная привычка двигать ушами, что меня особенно бесило.
Он это всегда проделывал, когда хотел меня позлить. И вот в один из таких сеансов, разозлившись как никогда, я с такой силой треснула Абашкина книгой по голове, что весь класс ахнул и замер. Я тоже, испугано хлопая глазами, смотрела на бедного Женечку и искренне, первый раз в жизни, его пожалела.
Галина Гавриловна, наша классная (прозванная Гарилой Гавниловной), подошла ко мне, взяла из моих рук книгу и очень язвительно сказала:
- Ай да Моська, знать она сильна... - и так далее.
Класс гоготал, а ко мне надолго прицепилась эта дурацкая кличка, и даже вместо "Люся" меня звали Мося.
После этого я Женьку еще больше ненавидела.
Проведя чернилами по середине парты демаркационную линию, я запретила ему залезать локтями на свою половину. (Честно говоря, немного больше, чем половину).
Я тщательно закрывалась от него промокашкой на всех контрольных и диктантах и, видя его беспомощный вид и кучу ошибок в тетради, я испытывала истинное злорадное удовлетворение.
Просидев с Женькой Абашкиным на одной парте всю жизнь, мне ни разу в голову не пришло, что он мужчина. Наверное, он во мне женщину тоже не видел до поры до времени.
Он мог, например, сказать:
- Новикова, у тебя резинка расстегнулась.
И я, совершенно не стесняясь, могла тут же застегнуть чулок, продолжая слушать учителя.
Но шли годы, и в восьмом классе я влюбилась в Сашку Федорова, нашего классного художника. Мы с ним вместе делали школьные стенгазеты. Он рисовал, а я что-нибудь сочиняла или делала подписи под его рисунками. Его талант, по всей видимости, меня и покорил.
Сашка придумал себе псевдоним - Сандрино Федричио - и подписывал им все свои стенгазеты, а я, сколько ни думала, не могла придумать из своего имени ничего оригинального.
Мы задерживались в школе, когда выпускали очередной номер, а потом шли вместе домой. Нам было по пути, но Сандрино жил дальше, и я всегда мучилась одним вопросом, а провожал бы он меня, если бы я жила дальше или совсем в другой стороне?
Иногда на пути появлялся Женька, но мне даже думать не хотелось, случайно он здесь или не случайно.
Мы прощались с Сандрино, я шла домой, а Женька еще долго околачивался в моем дворе.
Моя любовь к Сашке Федорову усиливалась. Это стали замечать одноклассники. Женька затих на своем отведенном ему мной месте под солнцем, а Сандрино делал вид, что ничего не происходит.
Но в девятом классе влюбился Сандрино.
Нет, не в меня. В Олю Ильичеву. Она пришла к нам из английской школы.
Снизошла, так сказать, из английской - в обыкновенную, нехотя всем объясняя, что в Ин.Яз. она не собирается и что в той школе она из-за английского запустила все остальные предметы.
Я бы любила Олю, если бы ее не любил Сандрино.
Училась Ольга плохо, но зато хорошо рисовала и стенные газеты мы стали выпускать втроем.
Теперь газета подписывалась так: Рисовали - Сандрино и Ольгица.
А я, со всем своим литературным талантом, так ничего и не придумала, и ужасно злилась на себя.
Ольга жила где-то очень далеко и совсем в другой стороне, чем мы. Но у школы Сандрино со мной прощался и шел с Ольгой до метро, а может и дальше.
Сандрино удалялся от меня. Я не знала, что делать и переживала.
Женька вздыхал, лежа на парте. Он за последнее время еще больше увеличился в массе и его вздохи напоминали уханье какого-то огромного первобытного животного.
Я страдала страшно, но учиться хуже не стала.
Мне даже говорили:
- Новикова, ну получи хоть раз в жизни четверку.
На что я пожимала плечами и отвечала:
- Ну это же не этично.
И в мой дневник буквально сыпались сплошные пятаки.
Помню, как наша химоза, разделив пополам доску, вызвала нас с Ольгой отвечать по химии.
Я быстро писала реакции, лихо расставляла коэффициенты, потом живенько набросала уравнение и решила его.
Химия была моим любимым предметом. За всеми этими формулами я видела истинные вещества: жгучие кислоты, блестящие металлы, разноцветные соли. Я чувствовала реакцию. Я знала, как должна была вести в ней каждая молекула, и чуть ли ни сама выпадала в осадок вместе с сульфатом бария в своем разыгравшемся воображении.
Наша химоза расплывалась от счастья, слушая меня, ставила пятерки, а потом еще долго ахала и охала перед всем классом.
Я возвращалась на свою парту и видела восхищенные Женькины глаза.
Потом химоза спрашивала Ольгицу.
Та стояла, упершись пальчиком в доску и, глядя на все эти чудовищные для нее закорючки, молчала, как партизанка. Химоза выходила из себя, она готова была сломать об Ольгу указку, потом, обозвав ее куклой египетской, поставила двойку и отправила на место.
Я из-под локтя посмотрела назад, на Сандрино. Тот сидел, уткнувшись в тетрадки, красный, как помидор.
Нет, после этого урока дружба Сандрино с Ольгицей не стала слабее. И я сделала для себя еще один вывод: женщин любят не за отметки.
И вот настал тот урок физкультуры, который и стал кульминационным моментом этой, разыгравшейся в 9 "Б", драмы.
Я делала какие-то упражнения на брусьях, не выпуская из бокового зрения Сандрино, а он вдруг подбежал к Ольге и смеясь, положил ей руки на плечи. У меня потемнело в глазах, я потеряла ориентацию в пространстве, сделала не те движения и грохнулась на пол с довольно приличной высоты.
Я услышала, как хрустнуло в ноге и острая боль сначала пронзила мое сознание, а потом она же его и притупила.
Когда, через некоторое время я открыла глаза, то увидела над собой ошалелую веснушчатую морду Женьки Абашкина, который несся вместе со мной, по всей видимости, в мед. пункт.
И вот в мед. пункте, куда принес меня на руках Женька, я вдруг стала плакать.
Нет, не от боли, а от отчаяния и первого в своей жизни безмерного и безутешного, как мне тогда казалось, горя. А Женька стоял надо мной, как обрушенная землетрясениями гора, и все понимал.
Я сломала ногу в очень неудачном месте, где она хуже всего заживает и поэтому пролежала в больнице на вытяжке почти три месяца.
И каждый день около меня был Женька. Он приносил мне уроки и даже их объяснял.
Чего ему это стоило, он мне рассказал только через много, много лет.
Сандрино с Ольгицей пришли только два раза. Это Сандрино мне сказал, что Абашкин вдруг почувствовал необыкновенный вкус к учебе и выбивается в отличники.
И, действительно, Женька хорошо окончил десятилетку и даже поступил в какой-то техникум.
Вскоре Женьку забрали в армию, в морфлот, на целых три года.
Я часто получала от него письма, но отвечала редко и нехотя.
В одном из писем Женька прислал мне фотографию, где он был в форме морского пехотинца, то бишь еще кого, и с винтовкой, а на обороте - надпись:
"Война и Любовь - вот истинные занятия мужчин". И в скобочках: "Как говорил Том Сойер".
Я улыбнулась этой надписи, но не придала ей значения.
За эти три года, пока Женька был в армии, я вышла замуж, родила ребенка, развелась, потом снова вышла замуж и снова появился ребенок. Но счастья не было.
И вот, я сидела в своем дворе с коляской, читала, и вдруг слышу:
- Люся, Новикова...
Я обернулась и не поверила своим глазам.
Передо мной стоял высокий стройный мужчина. Это был Женька. От его неуклюжести не осталось следа. Волосы его приобрели красивый каштановый оттенок, а веснушки почти исчезли. Только глаза были те же, грустные и восхищенные.
Он сидел рядом и рассказывал о себе, а потом полез в карман и сказал:
- Смотри, что я нашел в своем столе..
Женька протянул мне пузырек со скрученным горлышком и мы потом долго вспоминали наши неповторимые школьные годы.
Настоящие мужчины никогда не отказываются от своей любви, а большая любовь - покоряет. Это уже не Том Соейр.
Женька был настоящим. Всегда был. А я поняла это только сейчас.