Попрошайки

Юрий Быков
Этому социальному явлению не меньше, а то и гораздо больше лет, нежели эталону древности всех профессий – проституции.
Как догадался уважаемый читатель, сейчас речь пойдёт о таком социальном явлении как попрошайничество.
Попрошаек на улицах городов так много, что это стало нормой жизни. Неким, позволю себе такое определение, обязательным атрибутом некоторых мест. Мастей или номинаций в этой профессии необыкновенно много. Среди них есть вагонные, вокзальные, увходавмагазинные, стоячие, сидячие, мобильно передвигающиеся, лежачие, с картонной коробкой, с шапкой, с протянутой ладонью, грязные, чистые, с детьми и без оных, с неряшливо оформленной рукописной табличкой и устно объясняющих, что они отстали от поезда или они погорельцы, невнятно что-то бормочущие. Есть те, кои при приближении жертвы обращаются к богу, да так, что становится стыдно, а то и страшно перед Всевышним, поелику неоказание маленькой материальной помощи просящему может быть расценено, как неуважение к Создателю и его пастве. И это далеко не всё. Получается, что несть числа им только видов, а уж про количество вообще будем промолчать.
Денег попрошайкам я не даю никогда, а посему придумал для себя некую, с моей точки зрения имеющую право на жизнь, философию. Выглядит она в виде короткой, но вполне понятной логической цепочки. Вставая рано утром, начинаю собираться на работу, откуда прихожу домой только вечером основательно уставший и, естественно, недовольный своей усталостью. Жить дома после рабочего дня приходится более чем в два раза меньше, чем на работе (сон не в счёт). За эти мои потуги ума и тела я получаю заработную плату, которая необходима мне для того, чтобы кормиться, поиться, одеваться, обуваться и не только мне, но и в первую очередь моим детям. И вот эту-то зарплату, пусть не всю, а только часть её, какой-нибудь попрошайка порой настойчиво или очень жалостливо требует от меня, когда я перемещаюсь с работы домой. И, если я буду давать им свои деньги, то будет получаться, что я работаю на них, а значит я – их раб. Не в том, конечно, смысле, что я работаю на их плантациях, а в том, что я работаю на них. А этого, что совершенно естественно, мне делать никак не хочется. Да и не буду я этого никогда делать! С чего это ради?!
Попробую привести несколько случаев из собственной жизни. Мне кажется, что события эти имеют некий знаковый характер. События эти можно спроецировать на другие, и они мало чем будут отличаться.

Канун Светлого Христова Воскресения – Пасхи 2010 года, а,  значит, события последних чисел марта.

Случилась у меня возможность (по причине болезни) перед самой Пасхой почти каждый день заходить в Введенскую церковь. И каждый раз около входных ворот наблюдал стаю цыганских детей в труднооцениваемом с первого взгляда возрасте. В первом приближении им было от десяти до двадцати с хвостиком лет.  Наглые и назойливые как осенние мухи, беспардонно и густо жужжащие, словно ненароком обеспокоенные навозные мухи, кричащие и орущие на территории церкви так, словно они находились в таборе, цыганята создавали впечатление своей вездесущности и удвоенности численности по сравнению с фактическим.
В первый раз они набросились на меня с требовательными криками о необходимости расстаться мне со своими деньгами, кои я должен был всенепременно отдать им, нуждающимся цыганам. Как не трудно догадаться денег я им не дал. А потому на следующий день, когда я посетил церковь, та же компания с удвоенным упорством набросилась на меня с требованием отдать им деньги. И вновь я не удостоил их своими деньгами. Но зато вместо этого, я перекрестил самую старшую из них и высказал пожелание в самое ближайшее время найти подходящую работу.
Когда я это произносил, то никак не ожидал такой удивительной реакции. Они все дружно замолчали и отшатнулись от меня. Вышло так, что вроде я и не говорил, а ударил плетью. По всему выходило, что пожеланием найти работу я шибко оскорбил представителей этой «свободолюбивой» нации. При последующем посещении мною церкви, они даже не смотрели в мою сторону, заставив меня усомниться в наличии у них минимально возможного желания работать и, соответственно, зарабатывать денежку своим трудом.

В Курске около Северного рынка зачастую можно видеть нищих, расположившихся на тротуарах в удивительной позе, напоминающей букву «Z». В такой позе впору сидеть индийским йогам, имеющим более чем отменное здоровье. Да и те, пожалуй, долго не выдержат. Эти же готовы сидеть так часами и, по-видимому, совершенно без устали…
О попрошайничестве сняты, как принято говорить, километры плёнки. И каждый метр её весьма убедительно учит нас, что не следует разбрасываться деньгами. Как тут не вспомнить притчу об удочке, которую желательно дать просящему вместо рыбы.
После просмотра этих сюжетов, я каждый раз давал себе слово никогда просто так не давать деньги попрошайкам. Так я и поступал, считая, что поступаю правильно. И эту мою правоту, в которую я свято верил, поколебать не должно было ничто и никто.
И в тоже время в пику всему сказанному не могу не рассказать, как однажды…

Случилось это примерно в 1990 году.
Недовольный всем на свете, в первую очередь какими-то коллизиями на работе, плохой погодой, а в тот день моросил мелкий и очень противный холодный дождь, хроническим безденежьем, обсчётом в магазине, и как следствие руганью с криками и топотанием ногами, усталостью и прочим и прочим (человек всегда найдёт, почему он может быть недовольным), я вышел на две остановки раньше, чем было следовало и, понурив голову, медленно двинулся домой через частный сектор, отчаянно силясь придумать более-менее подходящий вариант для улучшения своего бытия.
Привёл меня в себя женский голос:
– Молодой человек, хлебушка не дадите?
Поднимаю голову и вижу – на ступеньках около одного из домов сидит худая и какая-то очень изможденная пожилая женщина.
– Нет у меня никакого хлеба, – пробурчал я почти на автомате, приученный отказывать в подобных уличных просьбах. К слову сказать, в пакете, который я нёс домой, как раз и лежала буханка хлеба, предназначенная больше для моих детей, нежели для раздачи чужим людям.
Мысль о том, что хлеб предназначался для моих детей, а не для чужих мне людей, а также убеждения, сформированные и укрепившиеся в сознании за много лет, заставили пройти мимо старушки. Удивительно, но каждый шаг давался мне с огромным трудом. Уж и не знаю, почему. Так я и ушёл, даже ни разу не оглянувшись, хотя голос, расположенный явно в центре моей то ли души, то ли совести, настойчиво требовал вернуться и поделиться со старухой хлебом.
Я долго пытался забыть эту историю, но, как показала жизнь, забыть её мне было не суждено. К слову сказать, ту женщину я больше никогда не видел.
А каждый раз, когда я прохожу или проезжаю мимо того дома, мне тошно от того, что я когда-то не подал женщине кусок хлеба? И почему-то язык не поворачивается назвать её попрошайкой?

Случай, произошедший со мной 10 мая 2010 года.
Вечерняя прогулка. Примерно половина одиннадцатого вечера. Теплое и безветренное предночное весеннее время суток. Дохожу до Введенской церкви, расположенной на пересечении улиц Первомайской, Дубровинского и Островского, чтобы обогнуть её вокруг и затем вернуться домой. У пешеходного перехода замечаю женщину в длинном до самых пят красном платье и маленьким ребёнком на руках. В темноте трудно определить её возраст. А она сидит на корточках, прислонившись спиной к железной ограде. На руках у неё какой-то свёрток, очень похожий на маленького ребёнка.
Догадываюсь, что когда поравняюсь с ней, она начнёт просить у меня деньги. Не зря же она сидит в таком месте, да ещё и с ребёнком.
На прогулку я пошёл в спортивных штанах, кроссовках на босу ногу и летней рубашке с короткими рукавами. Потому карманов в моей одежде имелось до неприличного мало, а содержимое в них и вовсе отсутствовало. Несмотря на это, лезу в накладной карман рубашки и к своему изумлению обнаруживаю там двадцать рублей: две старые мятые десятки. Принимаю решение отдать эти деньги женщине с ребёнком, если она, конечно, попросит, а в том, что она попросит, сомнений у меня не было ровным счётом никаких.
Когда я с ней поравнялся, не случилось ничего, в том смысле, что меня никто не окликнул и денег не попросил. И это было крайне удивительно. А потому я, не задерживаясь, продолжил свой путь дальше.
Когда я преодолел первую половину круга, то неожиданно встретился с той самой женщиной. У неё на руках оказался совсем маленький ребёнок. В этом месте хорошее освещение и я с удивлением увидел, что женщине той едва лишь около двадцати лет.
– Мужчина! – Обратилась она ко мне, когда мы поравнялись. – Не подскажете, церковь сейчас работает?
– Думаю, что нет, – после неприличной от удивления паузы отвечаю ей, косясь на тёмные церковные окна.
– А где центральный вход?
Догадываюсь, что вопрос касается центрального входа в церковь, и, соответственно, объясняю женщине, где находится искомый вход.
– Только он закрыт. Ночь. Поздно. – Поясняю я, кивнув на тёмно-фиолетовое небо.
Такой беседы я не ожидал никак. Я был готов достать из кармана двадцать рублей и отдать их. А вот расспросов по поводу работы церкви, я не ожидал никак. Впрочем, на том беседа и закончилась. И мы медленно разошлись в разные стороны.
Уж и не знаю что, но какая-то сила заставила меня сделать ещё один круг вокруг церкви, и я неторопливым шагом пошёл на второй круг.
Едва лишь пройдя четверть периметра, замечаю молодую маму около расположившегося через дорогу киоска.
Видимо мама покупала ребёночку сладости. И тогда я вдруг кожей ощутил непреодолимое желание отдать им те маленькие деньги, которые внезапно обнаружились при мне.
Мамаша оторвалась от окошка киоска и направилась в сторону церкви. Я же вдруг понял, что наши пути должны пересечься. А когда мы встретимся, вот тогда-то молодая мама и попросит у меня денег, и я с огромным удовольствием ей их отдам. И действительно наши пути пересеклись. Я опередил женщину лишь на пару шагов. Я медленно шёл и ждал, когда же меня окликнут.
Ждать пришлось недолго.
– Мужчина! – раздалось у меня за спиной.
«Ну вот», – подумал я, поднося руку к карману рубашки, где притаились две десятки. И тут же услышал:
– А вы тут сторожем работаете?
– Нет! – Вновь пришлось удивиться моей недальновидности.
– Я смотрю, что вы ходите тут. Подумала, что вы сторож.
Шутку, родившуюся в голове о том, что рожа у меня всё-таки одна, а не сто, пришлось умолчать.
– Нет, повторил я. – Не сторож. Просто прогуливаюсь здесь.
– А вы не знаете, во сколько открывается церковь?
– Нет. К сожалению, не знаю, – ответил я, бросив мимолётный взгляд на чёрные церковные окна.
Молодая мама что-то буркнула мне вслед, но я не расслышал. Краем глаза заметил, что она переходит дорогу в сторону школы, растворившись в последствии в темноте. Я же пошёл налево, размышляя, почему всё вышло так нелепо. И надо ли было мне самому насильно отдать её деньги. После недолгого размышления пришёл к выводу, что давая деньги, я тем самым мог обидеть человека. Было ли это оправданием или просто незнанием людской психологии, сказать трудно.
А ещё, пройдя шагов сто или немногим больше, мне вдруг представилось, что я понял, что сказала молодая мама перед тем, как перейти дорогу:
– Придётся всю ночь ждать, пока откроется церковь.
Или мне это показалось?
После сказанного могу смело констатировать, что в людях я ни фига не разбираюсь. А уж если говорить о такой хитрой нации, как попрошайки, то и подавно.
20.05.2010