– …Вначале сотворил Человек цитоплазму и оболочку. И сказал Человек: да будет ядро. И стало ядро. И увидел Человек, что это хорошо и отделил ядро от всего остального. И сказал Человек: да будут стенки посреди воды, и отделят они циту от плазмы. И стало так. И был вечер, и было утро…
– Вначале был Большой Взрыв!..
Отец Федор оторвался от потрепанного томика Биологии в черных корочках и посмотрел на ученика поверх очков.
– Что ты сказал, отрок?
– Взрыв… – потупился отрок. И добавил, покраснев: – Я не отрок…
Отец Федор вздохнул. Вступать в бесплодные препирательства он никакого желания не испытывал.
– Человек создал все сущее и нас с вами. Человек всемогущий и всемилостивый…
– Нет никакого человека! – тоном эксперта заявила некрасивая девочка с косичками. Некрасивая и от того, наверное, слишком умная. – И нечего тут детям мозги промывать!..
На лице отца Федора, с юности не знавшем бритвы, промелькнула сложная гамма чувств. Застыла половинчатой смесью обиды и усталости. Вот обязательно найдется в классе парочка паршивых овец, которые так и норовят испортить всю обедню.
Ну, как объяснить этим недорослям, что не нужно все понимать буквально? Вообще даже понимать не нужно… Да и задумываться… Лучше просто запомнить. Какой прок задумываться, если, все одно, до истины не дотумкаешь. Когда истина сокрыта во мраке, тут угодливо приходит на помощь вера… Как раз тот случай.
– И откуда же мы тогда произошли? – отец Федор с трудом подавил зевок.
– Из белкового торта, – удивилась девочка. – Согласно теории Чарльза Чаплина. Вы разве не знаете?..
Вот! И еще эти недоросли считают свои мозги непромытыми! Все, мол, возникло из ничего само. Случайно. Без Творца. Благодаря процессу под названием эволюция, сколь таинственному столь и еретическому. Тьфу, да и только! Та же вера, только куда более куцая. Без идеи, без морали. Вера, основанная на отрицании неотрицаемого…
Отец Федор спохватился, поймав себя на мысли, что злится. И мысленно назначил себе тридцать ритуальных приседаний. Злость недопустима. Да, оружие его есть не истина, но любовь!
– Человек видит нас и любит нас. Он, – отец Федор воздел указующий перст кверху, – всеведущ и справедлив.
– И что же, он сейчас нас видит? – издевательски поинтересовался отрок, который не отрок.
– Да, – кивнул отец Федор. – Видит и слышит.
– Отчего же он тогда никак себя не обнаруживает?
– Я полагаю, Ему в том нет нужды, – отец Федор пожал плечами. – Но Человек обязательно явит чудо, если Его сильно об этом попросить…
– А мне бабушка сказала, что Человеченька есть! – вставила другая девочка, тоже некрасивая, но вопреки этому обстоятельству не слишком умная. – И что нужно молиться…
– Ну, конечно, милая! – лик отца Федора залучился теплом, как образ с иконы. – Необходимо шипящим шепотом перечитывать древние стихи, что без рифмы, без конца и без смысла. Не лениться и хотя бы раз в день совершать длительные приседания, водить хороводы, соблюдать запреты и таинства. А главное, регулярно посещать цирковь. Только так можно приблизиться к Человеку и обречь свою душу на спасение.
– А можно как-нибудь без цирковных упражений?.. Приблизиться?.. – поинтересовался неотрок.
Поинтересовался вроде невинно, и даже как-то участливо, но отец Федор уловил в вопросе издевку.
– Сие не с пустого места взято. Сии упражнения – пророчества Его, завещанные нам, грешным…
– А еще бабушка сказала, – значимо раздувала щеки девочка, – что те, кто не станут молиться, сгорят в огне!..
– Человек милостив, – отец Федор склонил голову и исполнил сложное ритуальное приседание с подвывертом и ла****роном. – На все воля Его… Придите под купола святой циркви, дети мои! Сделайте первый шаг на пути спасения души своей!..
– …Хороша!
Сема прочувственно крякнул и уронил слезу.
– Забирает, чертовка! – согласился сосед Василий. Медленно провел пальцами от подбородка до пупка. – Прямо-таки чувствуется, как жиры расщепляет…
– Теща гнала, – Сема потянулся за луковкой. – По старинному рецепту… Со стиральным порошочком…
– Да? – Василий значимо проглядел бутылку на свет, потряс и налил еще по одной. – Давай.
– Па-ап, а, пап!..
Рюмка Семы замерла на полпути.
– Что случилось?
– К нам сегодня в школу отец Федор приходил... Он сказал, что те, кто не будут приседать, в огне сгорят… – на глаза отпрыска навернулись слезы.
– Нет, это надо же! – Сема вернул рюмку на стол. – Уже по школам пошли, твою налево, паству вербовать! Дожили!.. Значит, послушай меня, сынок. Ни в каком огне ты не сгоришь. Все это вранье. Понял?
– Понял. Можно я погуляю тогда?
– Беги! Только я тебя прошу, играйте вы на детской площадке, не лазьте на эту заброшенную митохондрию! Хорошо?
– Хорошо... Пап, а человек есть?
– Не знаю, сынок… – Сема вздохнул. – Может и есть… Но уж точно ему до лампочки все эти приседания! Беги!..
– Зря ты так, – сосед Василий молча налил себе и, не чокаясь, выпил.
– Что значит зря? Эта митохондрия уже двадцать лет не работает, того и гляди рухнет, придавит кого…
– Да я не про то… – Василий махнул рукой. – Сходил бы сына окрестил… Да и сам бы присел разок-другой…
– Брось, – отмахнулся Сема, потянувшись к рюмке. – Вырастет – сам решит, осознанно. Удерживать не стану. А так-то, какой прок? В дань модному поветрию? Или по принципу: кабы чего не вышло? Брось…
– Нет, ты послушай!.. – Василий придержал соседа за локоть. – Я вот сам не верил… А в цирковь-то сходил и сладкой водой окропился. И такая, знаешь, благость по телу разлилась. Радость такая, благодать!.. Эх-х!..
– Ты бы лучше в баню сходил! – пошутил Сема, желая сменить тему.
Но Василия уже закусило.
– Нет, подожди… Ты че думаешь, ты самый умный? Что Биологию дураки писали, эти, дэбилы? Да?..
Сема страдальчески покосился на невыпитую рюмку. Вздохнул:
– Не дебилы… Для дебилов…
– Не, конечно, – Василий дернул плечами, – мы энциклопий в хромосомиях не читали… От звонка до звонка молекулы в рибосоме херачим… Где нам…
– Скажи мне, Вась, а ты и вправду веришь, в их историю сотворения клетки? Что Человек вечность парил себе парил в нигде, а потом внезапно поднапрягся и за семь дней сотворил все сущее? И ядро, и митохондрии, и рибосомы, и ферменты, и гормоны, и молекулы сахара? Циту от плазмы отделил, все дела… Первых прародителей изгнал из рая…
– Ну-у, может не досконально, конечно, с допущениями… Это же иносказание, аллегория…
– Какая тебе аллегория, Василий? – Сема перешел в наступление. – Суть обряда крещения в чем?
– В чем?
– Да, в чем?
– Ну-у, – Василий замешкался, – оказаться причастным, так сказать… Соотнести себя с великим учением… Вступить в ряды…
– Ага! Балалайку тебе! Вступить… Последователь, тудыть-растудыть! Суть обряда крещения – смыть первородный грех! Червоточину, что по наследству и по своеобразной логике авторов учебника передается от согрешивших прародителей всем нынеживущим. Включая, кстати, новорожденных младенцев.
– И че?
– Да ни че! Смысл телодвижений-то твоих какой, если ты в прародителей не веришь? А? Догму, Вася, нельзя принимать избирательно: буду – не буду. Ее надлежит выкушать до последней какашки. А за ради благости и радости иди, вон, пивка лучше дерни!
Василий не ответил. Молча плеснул из бутылки, разом выпил.
– Вот веришь – нет, – распалялся Сема, – заколебали такие, как ты. Наслушаются всякой мутатени и выносят моск: не так свистишь, не так летаешь. Учат, значит, как…
Недавно, вот, заваливаются очередные, свидетели, какие-то. Диеговы или фиеговы. Здравствуйте, говорят, мы пришли трындеть за Человека. Цирковь не вызывает в вас томящего щемления? Так вам самое оно к нам. У нас приседаний меньше, заповедей всего семь, а после смерти обещаются те же льготы. И всех только различий, что у Человека есть имя, значит, Диего. А влившись в наши ряды прямо сейчас, вы получаете скидку в виде исключения еще одной заповеди, любой…
– Ну а что, теория Чаплина что ли лучше? – Василий снова приложился к бутылке. – А?
– Ага! Старика Чаплина нынче не пнул только ленивый… Блин, да пусть не лучше! Пусть несостоятельна она в зародыше! – Сема вскочил и принялся взволнованно расхаживать по кухне. – Но, знаешь, я с удовольствием пожал бы ему руку. За то, что попытался. За то, что голову свою светлую, Человеком даденную, по назначению использовал по прямому, а не для битья в пол!
– Так я смотрю, – Василий постучал ногтем по почти пустой бутылке, – ты в Человека-то веришь? Или как?
Сема вздохнул:
– Верю.
– Вот. И я говорю, нельзя оно без веры…
– Знаешь, вера – такое слово интересное… – Сема прищурился. – Твоя основана на уверовании. А моя – на уверенности… Твоя вера есть слепая догма, а в фундаменте моей – беспрепятственность сомнения.
– Помедленнее, – съязвил Василий, вытряхивая в рюмку последние капли, – я записуюю…
– Догма, Вася, вообще вредна! Догма, Вася, разжижает рассудок, убивает разум. Убивает способность сомневаться, критически мыслить, способность, данную Всевышним, отличающую нас от животных и делающую похожим на Него, – Сема картинно воздел руки к потолку. – А любая религия есть догма! Увы…
– Ты знаешь че… – нахмурился Василий. – Не человекохульствуй!
– Ты подумай сам, – парировал Семен, – кто угоден Человеку больше: мятущийся мыслитель или умиротворенный фанатик, который с твердым лбом и мягкими мозгами? Кто большая пародия на Создателя? Разве не больно Человеку видеть, как творение его изживает в себе высочайший дар – искру разума, добровольно превращаясь в стадо, в паству?
– Вот погляжу я на тебя – вроде умный, а дурак, – Василий с сожалением упрятал насухо отжатую бутыль под стол. – О чем толкуешь то? Заладил: разум, догмы. Соль веры, так сказать, в любови к ближнему своему, в милосердии. Вот в чем догма-то… Итак наука, вон, впереди души скачет… Того и гляди…
– Чего-то не пойму я, – Сема покривил губы, – любовь с милосердием без приседаний не работают что ли? Обязательно надо цирковым упражнением отметиться?
– Цирковным, – поправил Василий.
– Невелика разница!
– Да что ты знаешь! – Василий сорвался на крик. – Сколько лет прошло, как написали Биологию? Тыщи! И до сих пор, до сих пор, – Василий заколотил ладонью по столу, – в ней философы, эти… человекословы отыскивают все новые знания, я не знаю, пророчества. Что? Скажешь, дураки, да?
– Если долго вчитываться, вселенские истины можно найти и в этикетке от кетчупа. Главное, опять же, верить, что они там есть…
– А знаешь че, Сема? – Василий вскочил. – А не пошел бы ты в жопу со своей демагогией!
Входная дверь хрястнула так, что посыпалась штукатурка.
– Давай-давай! – прокричал вдогонку Сема. – К отцу Федору сходи! Он тебе снова все трещинки замажет!..
Взгляд упал на так и не выпитую рюмку. Сема проглотил содержимое, поморщился и невесело пробубнил под нос:
– И жить снова станет благостно и просто…
И не заметил, как закемарил, уронив голову на стол.
– Дядя Сема! Дядя Сема!..
Из дремы выдернул гвалт соседской ребятни, собравшейся под окнами.
– Чего вам? – Сема выглянул во двор. – Да не галдите вы! Скажите толком!..
И в следующий миг сердце оборвалось: сын…
…Старушки-плакальщицы, терпеливо ожидающие милостыньку у ворот кладбища, привыкли к виду убитого горем фермента в черном драповом пальтишке. Тот приходил сюда каждый день, безмолвной тенью скользил к маленькой могилке у ограды и подолгу просиживал там на скамеечке, раскачиваясь в такт своим мыслям. После возвращался восвояси, одаривая по пути монеткой.
– Храни тебя Человек!.. – бормотали старушки и мелко приседали.
Фермент в черном пальтишке молчал. Лишь однажды вскинулся безумным взором и закричал, срываясь на фальцет:
– Да нету никакого человека! Понимаете, нету! Потому что если бы он был, то никогда, никогда не допустил бы такой несправедливости!..