Ночь неслышно постучала в окно, и вся комната погрузилась в полумрак, только свет настольной лампы освещает мой письменный стол. А я никак не могу собраться с мыслями…
Пифагор однажды сказал: - «Счастье – это достижение желаемого».
В известном смысле, - это верно, но, достигнув желаемого, надо знать, как им пользоваться и уяснить себе: действительно ли ты этого желал?! Не станет ли достижение цели той самой большой ошибкой, за которой жизнь превращается в ад, а память – в мстителя и судью?!
Теперь, когда мне только и осталось подсчитывать потери, и, впустив в свой дом беспросветную ночь, я понимаю, что закончился ещё один: день, год, век. Для меня время не имеет значения, потому что я живу уже пятую жизнь.
Откуда я это знаю?! Я знаю и помню все свои жизни. Пусть не всё отчётливо, а некоторые события хотелось бы забыть навсегда, но я помню.… И от этой терзающей душу памяти мне не уйти наверно уже никогда.
Нет, я не сумасшедшая. Просто по какому-то стечению обстоятельств, мне одной из всех живущих на земле, Провидение оставило память, а вместе с этой памятью и боль. Все свои предыдущие жизни (кроме первой) я пыталась избавиться от этой проклятой боли. Я искала смерть в надежде, что после смерти для меня всё закончится, но с каждым новым рождением неумолимое Провидение посылало мне знак. Я всё вспоминала и вот тогда меня заполняла боль.
Этот проклятый знак и сейчас стоит передо мной в хрустальной вазе, одурманивая ароматом и, поражая хрупкостью. Эти фиолетовые цветы – вестники моего несчастья, стали цветком и проклятием всего моего существования.
Кто бы мог, подумать, что подаренный много лет назад, любящей рукой букет ирисов будет преследовать меня всегда?!
Ирисы и кольцо. Звучит как заголовок романа. Но и только. Знаете, я пыталась разобраться почему, даже, когда я была жалкой нищенкой, спала на улицах и под мостами, а с наступлением холодов, когда камни на мостовых покрывались тонкой изморозью, и промокшие за день под осенним дождём волосы примерзали к этим камням, мне снился сон. Я стояла в большом, светлом соборе у алтаря в богато расшитом рубинами бархатном платье, а рядом со мной стоял Он и бережно одевал мне на палец кольцо с крупным алым рубином. При свете свечей рубины были похожи на капли крови.… А потом я видела свои руки в крови. В Его крови! Как хорошо если бы – это был только сон, но – это и есть, правда, от которой я так долго жду избавления.
Зачем я всё это пишу?! Чтобы, наконец, ответить себе, за, что меня так жестоко наказали? Господи, да за все эти жизни, что я прожила, столько людей хладнокровно убивали и травили друг друга, но вы думаете, кого-то из них наказали, как меня? Нет! Они спокойно (ну, возможно, кто-то в мучениях) умерли и забыли. А я осуждена помнить о себе всё и страдать.
* * * * *
Начало моей первой жизни не имеет значения, кроме одного факта. Я была внебрачным ребёнком. Кто ел кусок, подаваемый из милости, знает, что это такое, когда на тебе печать греха. Как будто бы я была виновата, что моя мать оказалась красивой девушкой, (передав свою несчастную красоту мне), а мой отец, - влиятельным графом, не испугавшимся после смерти моей матери принести меня к себе в дом.
Он был неплохим человеком и постарался дать мне хорошее, по тем временам, образование. Да и я была любознательным, весёлым ребёнком, считающим, что мир создан для меня, и я должна отвоевать себе в нём место.
Отец умер, не оставив мне ни копейки. Мне ничего другого не оставалось, как в возрасте восемнадцати лет, выйти замуж за друга отца: старого, изрядно потасканного графа. Граф польстился на мою молодость и красоту, закрыв глаза на моё сомнительное происхождение, и на то, что я бедна, как церковная мышь.
Ха! Я как сейчас помню, сколько пересудов было об этом браке. Одни – жалели меня, другие – моего старичка. Но для меня – это был выход. Иначе мне светил монастырь, со всеми вытекающими отсюда последствиями…
* * * * *
По злой иронии судьбы, в одной из последующих жизней, я всё же оказалась в монастыре и, что самое интересное, я сама изо всех сил стремилась туда, когда судьба в очередной, раз послала мне знак, и я всё вспомнила…
Мне даже сейчас больно и страшно вспоминать, какие мучения пришлось там пережить…
Но, что такое физическая боль по сравнению с душевной страшной болью? Но об этом позже.
* * * * *
А тогда, для восемнадцатилетней девушки, мечтающей о дорогих нарядах и украшениях, и том, чтобы блистать при дворе герцога, монастырь казался концом света. Я ухватилась за своего старого повесу, как утопающий хватается за соломинку. Не скажу, что он был мне противен. Мой старичок мог быть очень милым. Он млел от моих поцелуев и пытался поразить моё воображение рассказами о своём славном прошлом. Первое время меня это развлекало, но потом, когда он, вдоволь навспоминавшись о великих сражениях, где играл не последнюю роль, переходил к своим ранам и болезням, полученным (как я подозревала) не только на военном фронте, но и – любовном.
Как бы там ни было, а беспутная жизнь изнашивает любой, самый крепкий организм. Так вот, когда он начинал бесконечно жаловаться на свои болезни, у меня вместо жалости, поднималась волна раздражения, и я его просто не слушала, часами просиживая в кресле, под его рассказы, размышляла о том, сколько дохода в этом году даст его имение, смогу ли я без ущерба заказать себе такой же убор, что приносил ювелир на прошлой неделе.
«Жизнь из милости» научила меня быть практичной. Рано или поздно, мой муж умрёт, - и всё достанется мне, его ангелу. А зачем мне заранее транжирить своё добро? О нет!
Я не гнушалась встречаться с управляющими и советоваться с экономкой о ведении хозяйства. Что поделаешь, не барское это дело, но я старательно готовила своё безоблачное будущее, - молодой и богатой вдовы.
Мой супруг называл меня ангелом, потому что я заботливо кутала его хилое тело в меховые одеяла; заказывала его самые любимые кушанья; сама носила ему грелку. По-своему я его уважала, но его долгая жизнь не входила в мои планы.
* * * * *
Тогда я ещё не была убийцей, мне и в голову не приходило убить его или отравить.
О, я прекрасно помню, сколько мужеубийц взошло на эшафот и сгорело на кострах под дикие крики обезумевшей, праздной толпы. Для этой толпы боль была – спектаклем и развлечением, а запах горелого мяса – обязательным атрибутом адской пьесы.
С костром мне пришлось познакомиться во второй жизни; и я уверяю вас, что боль после жутких пыток и треск горящих волос – не самые лучшие воспоминания.
Особенно страшно, когда тебя уже привязали к столбу; верёвки буквально вгрызлись в запястья, а ты не веришь в реальность происходящего, и ждёшь, - что вот сейчас этот сон окончится, но к хворосту приближается факел, - едкий дым заполняет нос, уши, рот.
Задыхаясь, ты рвёшься и кричишь, потому что пламя уже обуглило твои изломанные ноги, и горит жалкий балахон, который нацепили на тебя твои мучители…
Но это тоже случилось позднее. Я отвлеклась, потому что эта смерть была одной из самых страшных…
******
В конце концов, я придумала способ, как избавиться от мужа и при этом остаться честным человеком. Я пригласила самых модных и чванливых докторов. Они дружно накинулись на моего бедного супруга. Какие только рецепты они ему не прописывали и чем только не лечили?!
Клистиры и кровопускание казались только детской игрой по сравнению с наложением руки, отрубленной у висельника, или кровь казнённого преступника, я уже не говорю о таких пикантных лекарствах, как обмотки с первой кровью девственниц. (Кстати, некоторые из этих рецептов одобряли и всемирно известные братья Гримм).
В общем, дружными усилиями, вместе со старческими болезнями, эти вечно спорящие между собой «эскулапы», свели таки в могилу моего благодетеля.
Когда он уже был при смерти, понадобилось внести поправки в завещание. Пока готовились нужные бумаги, я не отходила от постели этого, по сути несчастного, старого и чужого мне человека. Я слышала его последние стоны, держала холодеющую, высохшую, невесомую руку. Но тогда я ещё не знала, какой сюрприз преподнесёт напоследок мой милый супруг.
Если, пока он болел, у нас в доме вечно толклись доктора со своими не всегда смышлёными учениками, то теперь весь дом погрузился в скорбь.
На похоронах я рыдала, как ребёнок. Мне с одной стороны, было жаль моего бедного мужа, а с другой, - немного страшно в двадцать лет стать богатой и независимой женщиной. Но я быстро утешилась. Разве я не об этом мечтала и не к этому шла? Теперь оставалось вступить в права наследования и по истечению срока траура – жизнь должна быть раем.
Но в суете и хлопотах из-за похорон, я забыла, что за поправки вносил мой муж в завещание. Когда душеприказчики огласили его содержание, я была неприятно удивлена.
Оказывается, в первом варианте завещания, родовое поместье и графский титул, должны были отойти племяннику мужа, - виконту. Но, как выяснилось, я полностью оправдала доверие своего усопшего супруга, поэтому родовое поместье, (и само собой), пожизненный титул, остаются мне, вместе с другими имениями. А вот годовой доход всего моего состояния, на одну треть уменьшался благодаря этому, непредусмотренному мной виконту. Конечно, даже и без этой части, денег у меня оставалось предостаточно, но после бедности в ранней юности, деньги и украшения стали моей любовью и наградой. А делиться своей любовью с кем-то мне не хотелось. Значит, надо найти какой-то выход.
Я стала наводить справки и выяснила, что племянник моего мужа молод. Лет этак тридцати. Храбрый воин, но предпочитает войне философские, античные и прочие умные трактаты. И вообще, (как мне рассказывали), он – всесторонне образованный, неженатый мужчина, не избегающий женщин, но считающий их глупыми куклами. Что же, наверно, поэтому Гименей и не заковал его – по злорадствовала я. Между прочим – вот и выход!
Я была хороша собой и не совсем дура, так что закрутить ему голову и попытаться договориться, по-моему, было реальным шансом.
Но беда в том, что за последние два года я несколько подзабыла, о чём писали мудрые мужи в своих учёных книгах. А чтобы поразить своего соперника, мне придётся засесть за книги освежить свои знания.
Только мысли о золоте и украшениях, а также женское упрямство и любопытство поддерживали меня, когда я само лично лазила по лестницам в библиотеке, отыскивая нужные фолианты. Шаг за шагом разбирала византийские и европейские кодексы, едва не засыпая над текстами в виде крестов и, конусов, пытаясь отыскать буквы, теряющиеся в роскошном орнаменте оформления.
Мне понадобилось всё моё мужество, чтобы прочитать скучнейшие описания, написанные унициалом, в котором параграфы практически не разделялись. Но предел моего терпения пришёл, когда мне попались кодексы и трактаты, написанные минускулом*. Одна разборка надстрочных знаков, кого угодно сведёт с ума. У меня рябило в глазах от зверо-птицеподобных инициалов Меровингов, и где-то в душе я проклинала себя, и племянника моего мужа, и почти была готова смириться с потерей одной трети дохода.
Он приехал, когда я усиленно изучала ирландскую рукопись восьмого века. Едва мне доложили о приезде виконта, я придала своему лицу самое строгое и умное выражение, впрочем, слетевшее с моего лица, сразу, как только я его увидела.
В моём представлении виконт был – эдакий сутулый, книжный червь с непомерной гордыней и самомнением. Впалые щёки и крупный мясистый нос, как у моего покойного супруга, довершали его портрет в моём воображении. Но то, что я увидела, заставило меня забыть о правилах приличия и я, как деревенская простушка, уставилась на этого молодого и сильного мужчину.
Я не стану описывать его внешность – это и без меня прекрасно сделал своей кистью Себастьян Пьембо***. Мужской портрет, над которым ломали головы искусствоведы, точно передал облик виконта.
Его любезность и вежливость были выше всяких похвал, но под маской вежливости я чувствовала скрытую неприязнь и недовольство. Очевидно, он был в курсе первого завещания, а изменение его в мою пользу счёл оскорблением.
Ну что ж, игра усложняется, но ещё не всё потеряно!
Из-за различных дел мы много времени проводили вместе. И часто за показным равнодушием и пренебрежением, я улавливала удивление виконта, когда мне удавалось ввернуть правильную цитату или удачно решить спорное дело.
Я внимательно, исподволь, изучала своего противника и чувствовала, что он также внимательно изучает меня. Мы с ним часто просиживали в беседке, в саду, ведя разговоры на самые вероятные и невероятные темы. Иногда мне казалось, что его ненависть уходит и предо мной очень интересный и умный человек.
******
Возможно, если бы я не расценивала его как противника и не старалась победить и очаровать, я бы не совершила той страшной ошибки, уничтожившей моё сознание и наполнившей его болью.
Но мы с ним сошлись в схватке, как два хищных зверя, каждый из нас пытался добиться своего, не замечая, что в этом поединке, нет победителя. Правда, перевес был на моей стороне, у меня была страсть к деньгам, а он был просто – мужчина.
******
Была тёплая весна. Мы, как обычно, сидели в беседке. Нарциссы и гиацинты оживляли сад, запах сирени и пионов немного кружил голову. Я заметила, что виконт в последнее время стал задумчив и рассеян, но отнесла его состояние на счёт текущих дел, их в последнее время на нас сваливалось очень много.
Виконт, дотошно и старательно, (нервируя меня), изучал положение дел в моих имениях. Но яркое весеннее солнце так щедро дарило тепло и так атласно блестела молоденькая трава, что не хотелось думать о делах, а в голову лезли разные глупости. Я сломала ветку сирени и, хохоча, принялась осыпать виконта крестиками цветов. Или я наклонилась низко, или он приподнялся, но как бы там ни было я почувствовала его жаркое дыхание и горячие губы на моих губах. От удивления и восторга я чуть не грохнулась на пол. Первое непроизвольное движение было вырваться и бежать от него как можно дальше. Я оттолкнула виконта и, напустив на себя строгость, с видом оскорблённого достоинства удалилась.
Если бы он видел, как моя торжественная поступь сменилась почти галопом, едва я скрылась за кустами жимолости, и я не в силах сдержать непонятную эйфорию, помчалась к ручью, где росли эти хрупкие, необыкновенные ирисы – он не стал бы бродить по замку с печальным видом, в последующие дни после немного странного извинения.
Я ликовала. Враг разбит. Теперь можно обговаривать условия мира, и тут меня осенило. Зачем мне требовать себе одну треть, если я могу выйти за него замуж и пользоваться не только своим полным доходом, но и его состоянием?! Он – человек далеко не бедный. Его мечтой (насколько я поняла) было – родовое поместье, как колыбель рода. Ну и, пожалуйста. Легко пережив первый брак, я практически не задумывалась о плюсах и минусах второго.
Оставалось дать понять виконту, что он мне тоже не безразличен. Помучив его для приличия, я во время наших неизбежных, но теперь ставших официальными, встреч, то ласково, как бы невзначай, гладила его руку, отчего он весь напрягался и был похож на приготовившегося к прыжку зверя; то однажды, под предлогом, что у него в волосах запутался листок с дерева, - нежно перебирала его густые чёрные волосы.
*****
В общем, я торжествовала, но не любила, тогда ещё не любила. Для меня это был выигранный поединок, но не больше…
Господи, зачем я даже сейчас лгу?! Я любила его, но не знала этого, вернее, боялась…
*****
Утром служанка внесла в мою спальню роскошный букет ирисов. Я была удивлена. Обычно весной у меня стояли нарциссы или фиалки. Но, почему – ирисы?
Когда я вышла к завтраку, виконт как никогда был деловит и серьёзен. Он сказал, что завтра должен уехать, так как у него накопилось множество дел, требующих его немедленного присутствия.
Я невпопад спросила, не он ли прислал мне ирисы. Он запнулся, на его лице было написано такое страдание, что, я улыбнулась и заявила, что ирисы – мои любимые цветы. Вслед за моим заявлением он объяснился мне в любви и предложил руку и сердце, (а также состояние, - добавила я мысленно).
Свадьба была торжественной. В громадном соборе горели позолоченные свечи. Я стояла у алтаря в золотистом бархатном платье, искусно расшитом рубинами. Зная страсть виконта к этому камню, я решила ему польстить.
Священник то нараспев, то скороговоркой читал обязательные слова венчания: «В горе и радости…», но я его не слушала, погрузившись в размышления: насколько серьёзно решение, виконта жениться на мне?! И нет ли здесь корысти, как, допустим, с моей стороны?
Меня вернуло к действительности прикосновение руки виконта, и я услышала его шёпот:
- Дайте свою руку.
Когда я протянула её, он надел тяжёлое старинное кольцо, крепко сжавшее палец. Массивное золотое кольцо с крупным рубином в окантовке алмазов. При свете свечей рубин блеснул кровавой каплей. Тогда я не поняла, почему в моём сердце поселился неясный, высасывающий душу страх.
Выйдя из церкви, я во все глаза наблюдала за мужем, но он, принимая поздравления, был весел и счастлив. Злая змея сомнения не давала мне покоя. А что, если я проиграла? И он женился на мне, чтобы вернуть себе всё, что я у него забрала?
Я гнала ЭТИ мысли. Нет, он влюблён! Перед свадьбой он буквально завалил меня подарками и был счастлив, когда я позволяла целовать мои руки и волосы. Нет, это – не притворство. Но, с другой стороны, мне же удаётся прикидываться любящей женой, хотя в основе нашего брака лежит мой, как мне казалось, холодный расчёт.
Несмотря на мои сомнения, недели пролетали как дни. Однажды я случайно зашла в кабинет мужа. На столе лежали его письма. Одна фраза из раскрытого письма бросилась мне в глаза: «…она богата и ты же знаешь, знатность…» В кабинет вошёл муж, и я не успела дочитать до конца. Но и того, что я успела прочитать, было достаточно. У меня подкосились ноги. Как я могла так бездарно, проиграть? Радовалась победе, а он надо мной смеялся. Значит, я была права в своих подозрениях. Он хотел забрать моё состояние, а после этого как-то отделаться от меня. В конце концов, я всего лишь внебрачная дочь графа.
О, как я его ненавидела!
Его ласки казались мне притворством, а страсть – наигранной. Но я стала бояться себя. При всей моей ненависти, этот человек меня притягивал, порабощал. Рядом с ним я была податливой и слабой. Меня это пугало. Он прочно поселился в моих мыслях, стал моей навязчивой идеей. Стоило ему ответить не так, как мне хотелось, моя ненависть вспыхивала пожаром. Когда он целовал меня, мне казалось, что он делает над собой усилие, а мне хотелось больше ласки.
*****
Позже уже в предпоследней своей жизни, будучи шлюхой, я знала много мужчин. Многие предлагали бросить моё постыдное ремесло и выйти замуж. Но ни один из них не был так нежен и желанен для меня, как мой второй муж. Ничьи ласки так не сводили меня с ума, и ни одни глаза не были так полны любовью, как его. Хотя я долго искала, но так больше и не встретила свою единственную любовь, которую убила своими руками.
*****
Моя жизнь превратилась в кошмар. Я просто помешалась на нём и драгоценностях. Как жадный паук, я тащила себе всё больше и больше украшений: колец, брошей, колье.… И всё больше придиралась к поступкам мужа.
И вот наступил момент, когда я решила, что пора действовать, иначе ещё немного, и я сойду с ума. Мне и ему – нет места на земле, кто-то должен уйти.
У нас были великолепные лесные угодья. А охота в них считалась одной из лучших. Я решила пригласить небольшое общество – соседей и хороших знакомых, чтобы устроить охоту с пиром и развлечениями.
Муж не возражал, но был задумчивым и печальным. Меня же это только подхлестнуло. Я с головой ушла в подготовку его смерти.
Некоторые комнаты пришлось заново обставить, и под моим неусыпным контролем велись все работы, как в замке, так и на кухне. Я лично занялась отбором трав для блюд и напитков. Свойства трав я изучила ещё в доме отца, помогая на кухне. И к тому же, я часто варила себе отвары, чтобы снять усталость или уснуть. Мне было известно, сочетание, каких трав ослабляет зрение и быстроту движений; какие – могут вылечить, а какие – погубить. А ведь их так легко перепутать…
Как бы, между прочим, я сделала замечание повару за то, что он мало положил пряностей в паштет. Все блюда должны быть острыми и дразнящими, чтобы после них хотелось пить. В моём плане напитку отводилось главное место.
В тот последний вечер все приготовления были окончены. Гости начали съезжаться, наш дворецкий их встречал и устраивал. Мы с мужем сидели у большого камина в библиотеке. Смолистое бревно горело жарким пламенем. Каждый из нас был погружён в свои мысли. Меня больше всего занимала завтрашняя охота. Муж думал о чём-то невесёлом, его лицо было мрачным и меня это разозлило. Я встала, чтобы уйти, он меня окликнул, а когда я остановилась – хотел что-то сказать, но не смог. Увидев моё раздражение – извинился. Я гордо ушла.
Если бы он поговорил со мной!
Перед сном я заботливо проверила, налит ли в его любимый, окантованный серебром, хрустальный графин мой напиток, который он должен выпить перед охотой, чтобы навсегда уйти с моей дороги.
Ночью он был нежным и страстным, а я, несмотря на все попытки, так и не смогла уснуть в ту ночь.
Утром я была бледна. Тёмные круги под глазами, вместе с лихорадочным блеском глаз выдавали моё тревожное состояние. Муж спросил, не больна ли я.
- О нет! Со мной всё в порядке. Жаль, в охоте не смогу принять участие, но Вы не волнуйтесь. Так – женское недомогание.
Он предложил вызвать врача. Но я почти выкрикнула:
- Не надо! Мне просто нездоровится. Всё пройдёт.
Чтобы сгладить неловкость, я встала, накинув шёлковый халат моего любимого янтарного цвета, и спросила, не, хочет ли мой охотник чего-нибудь выпить.
Муж пожаловался на пересоленное жаркое, я, как механическая кукла, подошла к столику, где стоял графин, взяв серебряный кубок, налила ему отвар. Словно завороженная я смотрела, как он пьёт свою смерть. Я подняла руку остановить его, и увидела, что камень на моём кольце зловеще налился за густевшей кровью. Я покачнулась. Муж, подхватив меня на руки, уложил на кровать.
Я прошептала: «Со мной всё в порядке». Он наклонился и поцеловал меня. Его губы немного горчили, но были прохладными. Я оттолкнула его.
- Идите, Вас ждут.
Когда он ушёл, я скорчилась на кровати и застонала:
- Так надо! Это было необходимым. Господи, что же теперь будет?
Собрав все свои силы и мужество, я подошла к окну. Весёлая кавалькада охотников уже готова была выехать со двора. Одна дама что-то кокетливо щебетала моему мужу, но он, рассеянно улыбаясь, смотрел на моё окно. Я не видела себя со стороны, по-моему, моё лицо напоминало маску, а глаза молили и предупреждали.
Но он ничего не понял, и они уехали.
Я не находила себе места.
- А вдруг ничего не случится? Я не хотела его отравить! Этот отвар ослабляет человека, но не лишает его жизни. Я не хочу его смерти! Но, что поделаешь, если нам двоим тесно на земле?! Один из нас должен уйти! Мне уходить не хотелось, значит, – он. Он сам, женившись на мне, подписал свой приговор! О Боже, я не хочу, чтобы он умирал! Я люблю его! Я больна им!
Но моё второе я вкрадчиво шептало:
- Разве ты забыла? Ему нужны были твои деньги, ты для него недостаточно знатная! Теперь всё твоё! Разве ты не этого хотела? Не бойся! На тебе – никаких подозрений. Много свидетелей… Несчастный случай на охоте.
Что это? Трубят рога? Как одержимая, я выбежала на ступени замка.
Что? Что там? Впереди печальной процессии кого-то несли на носилках, в непривычном молчании, нарушаемом только лаем собак и всхрапыванием лошадей.
- Почему так ярко светит солнце? Почему такие зелёные деревья?
Носилки осторожно уложили прямо на траву на обширном подворье замка, постелив под низ ещё несколько плащей. На носилках лежал мой муж, весь окровавленный. Мне всё казалось дурным сном.
- Чёрт возьми, почему так ярко светит солнце?
Люди стояли невдалеке от носилок и тихонько переговаривались: «… когда погнали зверя, его лошадь встала на дыбы и понеслась на бурелом. Он не удержался в седле,… когда мы к нему подбежали, он повторял имя жены…»
Не помня себя, я кинулась к мужу и, упав на колени, лихорадочно и бессвязно говорила, молила, заклинала.
- Ты не умрёшь! Ты не можешь… - мои слёзы лились ручьём и капали на его лицо. Он открыл глаза и, не отводя от меня взгляда, прошептал:
- За, что? Ты хотела меня убить?
Меня охватил ужас. Он всё понял. Сквозь рыдания я слышала обрывки его фраз:
- Я люблю тебя… Зачем ты это сделала? Я проклинаю тебя.
Его слова нестерпимой болью резали мозг. Их я не забуду никогда. Я упала ему на грудь, твердя, как заведённая:
- Нет! Нет! Я не хочу!
Мои волосы впитывали кровь мужа, накрыв его покрывалом. Пересохшими воспалёнными губами он прошелестел:
- Моя смерть заберёт твою жизнь…
Я не дала ему договорить, припав к его рту поцелуем, чтобы заглушить последние слова от страха, что их услышат остальные, и от отчаяния и ужаса содеянного.
Когда меня подняли, – он был мёртв. Мои волосы, руки и платье были в крови. С бледным, застывшим лицом и невидящими глазами, пошатываясь, я пошла к замку. Вокруг меня кто-то суетился и предлагал помощь, но я шла, ничего не видя и не, слыша. А в голове звучали его слова:
- Я люблю тебя… Моя смерть заберёт твою жизнь… Будь ты проклята! ПРОКЛЯТА!
Не дойдя до крыльца, я рухнула на землю.
Я лежала с широко открытыми глазами на кровати. Запах ирисов в спальне нежно щекотал ноздри. Но я ничего не чувствовала, кроме тупой боли. Его больше нет! Он забрал мою жизнь. Мне незачем больше жить.
У меня не было сил принимать соболезнования и выслушивать слова скорби. Во мне что-то сломалось и я сама в этом виновата.
Похороны я помню смутно. Только Его лицо с застывшей горькой, немного ироничной улыбкой. Словно Он должен был сказать мне что-то важное. Но что? Мне теперь придётся догадаться самой.
С похорон меня принесли и уложили, оставив возле меня кого-то, кто мне страшно мешал. Я не находила себе места от того, что теперь ничего нельзя исправить. Эта боль от потери и бессилия с тех пор навсегда поселилась во мне, и не было от неё лекарства или противоядия.
Я пыталась заглушить её, отослав всех, кто хотел хоть как-то меня утешить. И, как безумная, металась по будуару, судорожно вытряхивая украшения из шкатулок и футляров. Как одержимая, я увешивала шею гроздьями ожерелий. Браслеты сверкали и звенели на руках, а я, сидя на полу, надевала и надевала на себя: кольца, заколки, диадемы… напоминая языческого идола.
Я нежно гладила дрожащими пальцами рёбра монет в туго набитых кожаных кошельках. Любовалась призрачным блеском денег и, рассыпая золотым дождём, тупо прислушивалась к их мелодичному звону.
Первая моя жизнь окончилась быстро, успев оставить боль на все последующие. Я умерла в своём замке, так больше никого и не полюбив, и никого не желая видеть. Я была очень богата и очень одинока, как в жизни, так и в своей могиле.
Во второй жизни я была нищенкой. Я понимаю всю абсурдность этого заявления, но – это действительно было так.
Во второй, раз я родилась в крестьянской семье, где-то на севере Франции. Моя семья не была слишком бедной, но тяжёлый, ежедневный труд был единственным смыслом моего тогдашнего существования.
До шестнадцати лет я ничем не отличалась от своих сверстниц. Разве что своими необыкновенными снами, в которых я пыталась, что-то вспомнить.
Вот тогда-то мне впервые судьба и преподнесла свой знак.
До того времени я мало обращала внимания на цветы и травы, не то чтобы я их вообще не замечала, многие цветы мне нравились, но не более того…
Был жаркий, душный полдень и я отправилась к ручью, чтобы искупаться и немного отдохнуть. Берег ручья зарос высокой травой. Зонтики дикой моркови колыхались почти в рост человека. Раздеваясь в тени деревьев, я вдыхала медвяный запах трав, до носимый лёгким ветерком с луга.
Я обернулась, высматривая место, куда кинуть одежду, и увидела эти необычные, фиолетовые цветы. Они упрямо покачивались, подзывая меня к себе. Скорее повинуясь приказу кого-то свыше, чем по своей воле, я подошла и сорвала несколько красивых, но так теперь ненавистных мне цветов.
Я увидела, что мои руки и рубашка в крови, а на распущенных волосах кровь запеклась сгустками. Мне стало страшно. Я кинулась к воде, пытаясь смыть с себя кровь, но вместо своего лица в отражении увидела лицо совсем другой женщины. Цветы уплывали по течению, а я в ужасе пятилась к берегу, пока не упала. Я ясно помнила эту женщину. Передо мной, как в жуткой мистерии, её тело, корчась от боли, лежало на прекрасном, пушистом ковре. Верхнее платье, золотистого цвета, изорванное у ворота, было смято. Дрожащей рукой с драгоценным перстнем на пальце она пыталась дотянуться до какой-то бумаги, лежащей на столе из красного дерева с перламутровой инкрустацией. Волосы, рассыпанные по спине и ковру золотым покрывалом, делали женщину похожей на фею, но лицо, искажённое мукой, было бледным, красивым и ужасным. Казалось, что в прекрасной оболочке мучится нечистый дух.
Но, что было самым невообразимым, я точно знала, что вижу свою смерть.
Я помнила этот серебряный кубок с тонкой чеканкой, из которого выпила яд, чтобы избавиться от душевной боли, заполнившей всю меня так, что хотелось закрыть глаза и громко выть.
Я стала этой женщиной. Я помнила всё, что она сделала до малейших деталей.
Когда я рассказала своим домашним, что была графиней, мне никто не поверил. Священник очень внимательно выслушал и посоветовал молиться, ибо мной овладел нечистый дух гордыни. Никто не понимал, что я не стала другим человеком, я просто всё вспомнила.
Когда пыталась, рассказать и доказать это им всем, легко читая латынь и итальянские тексты, меня принимали за помешанную. Я и впрямь была похожа на сумасшедшую. Я кричала, что убила своего мужа, а сама отравилась. Но на меня смотрели с жалостью или просто отворачивались.
Я не могла пройти по улице – надо мной смеялись. Мальчишки, громко крича: « Графиня!» - кидали мне вослед камни.
Кончилось это всё тем, что я оказалась на паперти, рядом с нищими, калеками и уродами. В жалких лохмотьях я бродила от дома к дому из города в город. Я не знала, что мне делать. Куда деваться? Для меня смерть мужа была недавней потерей, как будто бы всё произошло вчера. Мне было страшно.
Я искала хоть кого-то, кто объяснил бы мне, что со мной и как мне избавиться от своей боли. Стоило мне закрыть глаза – Его лицо: то грустное, то весёлое, то мёртвое с печальной улыбкой, сводило меня с ума. Я слышала Его проклятие.
Много боли и унижений мне довелось испытать. Пока я не пришла в город, где все только и говорили о Великом магистре – учёном и алхимике. Он якобы насквозь видит прошлое и будущее человека, ему известны все тайны мира. Я по своей глупости решила, что этот человек мне сможет помочь. Уж он-то меня поймёт.
Дни и ночи я простаивала у дверей его дома. Меня били и прогоняли, но я не уходила. Тогда старая служанка, сжалившись надо мной, впустила в дом и, накормив, разрешила делать самую грязную работу.
Но мне необходимо было как-то поговорить с магистром. В общих чертах, рассказав всю историю, я упросила эту добрую женщину устроить мне встречу с ним.
Алхимик выслушал меня. И не поверил ни одному слову, хотя я называла имена, и даже мои знания не разу верили его, что я по-напридумывала себе кучу небылиц. Но, видимо, какие-то сомнения я у него вызвала, потому что он обещал всё хорошо обдумать, а пока разрешил остаться в доме.
Если бы я не была так напугана и унижена, я бы, возможно, поняла, что его звезда уже закатилась. И что кроме гибели мне нечего ждать от этого человека. Но моя боль не дала мне шанса.
Инквизиция арестовала магистра и всех его слуг.
В вонючем сыром подвале, сидя на охапке прелой соломы, я не знала, что же мне делать. И не понимала, чего от меня хотят, требуя раскаяться в своих грехах, а также рассказать о моих сношениях с дьяволом.
Грех убийства у меня был, но вот насчёт дьявола.… Если они имеют в виду магистра, то я с ним говорила только раз.… И вообще я не могла взять в толк, что же им от меня надо, если я сама не знала, что со мной. Почему я так отчётливо помнила свою прошлую жизнь?
От страха и потрясений я плохо соображала. Когда они раздробили мне ногу, от слепящей боли я плакала и кричала, но, когда мучения стали просто невыносимы и не было сил их терпеть, я бессвязно рассказала о своей первой жизни, и о том, почему оказалась в доме магистра. Но мой рассказ только подтвердил мнение моих мучителей, что перед ними страшная грешница и после пыток меня приговорили к сожжению.
Если бы кто-то знал, как я молилась и плакала, прося Бога избавить меня от этого кошмара. Но меня сожгли…
Моя третья жизнь была не настолько трагичной, но закончилась тоже не лучшим образом.
Как и во второй жизни, я не помнила ничего, но до восемнадцати лет. Моя семья жила в Италии. Отец – богатый преуспевающий купец, мог позволить себе большой дом с садом. А я, его единственная дочь, ни, в чём не знала отказа, окружённая заботой и вниманием с самого рождения.
Моя жизнь была счастливой и безоблачной, пока Провидение во второй, раз не сыграло со мной злую шутку.
Однажды утром, когда я вернулась из церкви, наш садовник принёс в дом свежесрезанные цветы из сада. Я вызвалась помочь ему их разобрать и составить букеты. Но опять этот ароматный, фиолетовый демон, этот проклятый цветок ириса, спрятанный в душистом ворохе осыпанных росой роз, гвоздик и левкоев – вернул мне память.
Я дико закричала и потеряла сознание, когда пришла в себя, вокруг меня столпились все, от горничных до кухарок, и, недоумевая, перешёптывались. Оказывается, я кричала имя своего мужа (для них это было только мужское имя) и плакала, что не хочу умирать, что огонь сжёг мои ноги.
Я не стала никому ничего объяснять, по опыту зная, что это бесполезно, только объявила о своём уходе в монастырь. Моя мать была очень набожной женщиной, но любовь ко мне заставила её отговаривать меня от такого решения и умолять хорошо всё обдумать. Она подозревала, что я в кого-то безнадёжно влюблена (что, впрочем, соответствовало действительности) и просила рассказать ей всё. Мать уверяла меня, что любой мой грех воспримет спокойно, что, если они с отцом дадут за мной очень хорошее приданое, мой жестокий избранник обязательно на мне женится.
Мне было жаль мою бедную маму, мой рассказ убил бы её. Поэтому я, как могла, постаралась её успокоить и попросила помочь мне как можно скорее найти монастырь со строгим уставом и больше меня не отговаривать.
Когда о моём решении, узнал отец, в доме разразилась настоящая гроза. Он не мог поверить, что я решила твёрдо и бесповоротно похоронить себя в монастыре. Вначале он кричал, потом умолял, но я не могла жить с ними и своим страданием, поэтому настаивала на своём. Они сдались. Так я оказалась в монастыре.
Там, в тишине келии, я много часов провела в размышлениях, пытаясь понять, за что судьба из жизни в жизнь возвращает мне память? Да, то, что я когда-то сделала – страшно! Но ещё страшнее жить с памятью, что я сама убила человека, который был моей второй половиной, моим счастьем. Я слишком поздно это поняла. И от этого мне так больно.
Мне казалось, если я буду молиться день и ночь, эта душевная пытка закончится, и я наконец-то обрету покой.
Но всё сложилось иначе…
******
По воле Провидения, мне пришлось жить в разное время, и я не понаслышке знала о многих войнах. Об этих массовых убийствах. Где человеческая плоть – просто мясо, в которое так легко входят орудия убийства: мечи, топоры, штыки и пули.
Воюющие с обеих сторон самых ловких убийц называют героями и совершенно не задумываются, сколько невинных людей гибнет ради их амбиций.
Почти всегда они посмертно обещают вечную память…
Если бы они знали, что такое вечная память…
Но, к сожалению, люди этого не знают и с упрямством последних тупиц устраивают страшные «мясорубки».
******
В наш монастырь солдаты ворвались вечером. Колокол захлёбывался набатом. Крики, визг проклятия – всё смешалось в жуткой какофонии. Эти двуногие чудовища вытаскивали нас из келий и насиловали в коридорах или прямо во дворе. В отсветах пожара эти нелюди, опьяневшие от своей власти и запаха крови, убивали ни, в чём не повинных женщин, и грабили всё, что могли унести.
Это зрелище, было, похлеще картин ада Босха****.
Грабёж и насилие продолжались до утра. Меня вместе со всеми выволокли во двор. Я не пряталась и не просила пощады. Я видела глаза этих убийц – они были совершенно безумны. Я просто стояла, прислонившись к стене, и смотрела на эту жуткую, кровавую оргию.
Мёртвые тела женщин, застывшие в позах бегства и защиты, разъярённая солдатня, стаскивающая в одну кучу монастырскую утварь, - всё это ярко отпечаталось в моём мозгу.Поэтому, когда я увидела направленный на меня нож, я думала только о том, что наконец-то наступит предел моим мучениям. Я уже устала умирать и звать призрак любимого человека. Неужели судьба и в этот, раз не сжалится надо мной?
Я не почувствовала боли, только теперь уже моя кровь залила мне руки. Я опять видела свои руки в крови…
Четвёртая жизнь сделала меня шлюхой. Когда в моей жизни в который раз появились эти вестники кошмара. Мне хотелось, как старушке из сказки Андерсона, уничтожить саму память об этих цветах. Упрятать их глубоко под землю, чтобы больше никогда не видеть и не слышать об этом проклятом знаке.
Я смертельно устала умирать и воскресать. Неужели я мало страдала и ещё не искупила своей вины? А может всё дело в том, что я пыталась всё это время избавиться от своей боли, а не найти причину? Возможно, Он – моя любовь и моё проклятие, тоже где-то живёт и мучается так же, как и я? Ищет меня, чтобы открыть мне ту тайну, что унёс с собой много жизней назад?
Как же я была глупа и самонадеянна!
Я стала проституткой. В борделях среди клиентов я выбирала мужчин, хоть чем-то напоминающих мне Его. Я разговаривала с ними, узнавала их привычки и ход мыслей.
Но каждый, раз была разочарована.
В отчаянии я стала содержанкой. Искала Его в театрах и на карнавалах. Я наблюдала за мужчинами, ловя их жесты и манеру, говорить и двигаться. Несколько раз мне казалось, что вот этот человек чем-то напоминает родной и любимый образ.
Но дело в том, что я не искала замену. Я искала Его – любимого единственного мужчину.
Слабые тени меня не интересовали.
Я не сдавалась. Моя красота и ум привлекали ко мне много мужчин. Они охотно платили деньги за моё общество. Я была богата и выбирала себе поклонников.
Я устала от крови и грубости в своих предыдущих воскрешениях, поэтому окружила себя изящными вещами, редкими книгами, приятными людьми. Я всё ещё надеялась, что однажды найду Его, а с ним – своё прощение и наконец-то обрету покой.
Живя надеждой, я много путешествовала и знакомилась с различными людьми. Менялись страны, обычаи, люди, но среди них не было Его. Мои поиски не приносили результата.
Шло время, и я уже перестала надеяться. Постепенно надежда сменилась тоской, а поиски – скукой.
Мои попытки найти забвение в вине, кроме безнадёжности и жуткой головной боли, ничего не давали. Наоборот, душевная боль обострялась, а пьяный мозг вспоминал из моей богатой памяти такие картины, что хотелось поскорее умереть.
Жизнь окончательно потеряла смысл. Чем меньше у меня оставалось надежды найти Его, тем сильнее охватывала тоска.
У меня открылась острая форма туберкулёза. Друзья советовали поехать лечиться на воды. Но для меня жизнь не имела значения. Я умерла через неделю, потеряв последнюю надежду на прощение.
Моя пятая жизнь подходит к концу. Пережив столько раз смерть, я уже научилась предчувствовать её.
Скоро она явится за мной, но я не боюсь.
Я страшно устала. Я проиграла все поединки, сражаясь с судьбой. У меня нет ничего, кроме этой пронизывающей, не проходящей боли души и сердца. Напоследок я прошу только одно:
- Господи, прости меня! Пусть я встречусь с Ним еще, раз и обрету долгожданный отдых!
Любимый, если ты слышишь! Прости меня!
У меня больше нет сил жить с твоим проклятием. Я заплатила за своё предательство страшную цену.
Однажды убив любовь, я не могу больше полюбить.
У меня не осталось больше ничего. Ни веры, ни надежды, ни прощения.
КТО-НИБУДЬ, ПОМОГИТЕ МНЕ! ПОЖАЛУЙСТА.
* Минускул, минускульное письмо (от лат. minusculus — маленький) — алфавитное письмо, состоящее из строчных букв[1], то есть из букв, начертание которых мысленно укладывается в четыре горизонтальные линии (две внутренние линии ограничивают «тело» буквы, две внешние — её оси и «хвосты»).
Минускульное письмо возникло во II в. в латинском рукописном письме, с III в. получило широкое распространение, вытеснив маюскульное письмо.
**Унциал сохранился прежде всего в пергаментных документах и кодексах. Унциальное письмо широко применялось в христианских книгах, а также в рукописях с античными текстами. С IX в. унциал употреблялся исключительно для заголовков и рубрик.
***Себастьяно Лучиани (итал. Sebastiano Luciani, 1485, Венеция — 21 июня 1547, Рим), более известный как Себастьяно дель Пьомбо (итал. Sebastiano del Piombo — «Свинцовый Себастьян») — итальянский живописец, представитель венецианской школы.
Портрет Молодого человека вынесен как иллюстрация к "Букету ирисов"
****Ерун Антонисон ван А;кен (нидерл. Jeroen Anthoniszoon van Aken, более известный как Иеро;ним Босх (нидерл. Jheronimus Bosch, лат. Hieronymus Bosch; около 1450—1516) — нидерландский потомственный художник, один из крупнейших мастеров периода Северного Возрождения. Триптих Страшный суд