Когда-то советский режим приговорил Василия Конкина к смертной казни. Потом приговор заменили на 20 лет тюрьмы. Отсидев 7 лет, он вернулся в деревню известную своими рысаками, и стал конюхом.
Самого норовистого и строптивого жеребца со зла назвал Сталиным. Однако вышло так, что конь не раз спасал его от смерти.
Об этом мне рассказали в редакции одной районной газеты. Но ходить к нему не советовали. "Рецидивист", - говорили местные журналисты.
Добрался я до него сентябрьским, вечером. Стукнул в окошко. Никто не ответил. Я вошел. Он чистил пахнущее порохом ружье.
- Здрасьти. Я из газеты. Хочу вот про вас написать.
- Хрен тебе, - отшил меня старик. И снова принялся за оружье. Потом глянул на меня еще раз сквозь дуло, будто прицеливаясь. Плеснул в алюминиевую кружку чаю, подошел ко мне и сам выпил.
- Ходют тут...- сердито сказал он.
Я вытащил из рюкзака бутылку водки. Этот журналистский прием в большинстве случаев работал безотказно.
Всю ночь потом я записывал его историю. Дед все говорил, говорил. Но одного так и не сказал: за что же тогда, в, 50-х, назначили ему смертную казнь. Поставив точку, я листаю страницы блокнота. Барак. Лязг засовов. Солнечный зайчик в камере.
Он не знал, сколько ему осталось. В той камере, куда его втолкнули, ему уступали место. О нем говорили шепотом. Он был конченый человек. Бумаги, лежащие в папке у следователя, гласили, что его уже почти нет. Здесь он ненадолго. Зэки, мотавшие уже не первый срок, говорили, что скоро его отведут в камеру для смертников. Чего только не говорили о них. Каких только слухов не ходило о тех камерах по лагерю. Но никто не мог рассказать, как там на самом деле. Потому что никто и никогда оттуда не возвращался.
Одни говорили, что там только голые стены, по щиколотки все залито ледяной водой. Другие твердили, что там есть все. Вдоволь чая, сгущенное молоко, серебряная посуда и кровать с лебяжьей периной. Еще говорили, что расстреливать приходят утром. Вводят в камеру с красным светом, делают укол в язык, приставляют пистолет к сердцу и...
Он не спал несколько ночей. Сердце бешено стучало, ритмично отдаваясь в голове словами: "Только бы скорей. Только бы скорей". Умирать было уже не страшно. Невыносимо было ждать. Пришли за ним и в самом деле утром. Солнечный зайчик метался под ногами. В кабинете начальника, прищурившись, смотрел с портрета Сталин.
...Смертную казнь Василию Конкину заменили двадцатью годами тюрьмы. Три дня он потом валялся на нарах в одиночке и просто смотрел в зарешеченное окно.
Из двадцати отсидел дед Василий семь.
Затем вышла амнистия, и он уехал в Черновские выселки, что неподалеку от конезавода N-ской области. Устроился конюхом. Никто не знал, по какой методе он кормил лошадей. Но его рысаки были самыми резвыми.
Частенько возле конного двора он устраивал скачки. Нередко и сам участвовал в них. На полном скаку он мог сбить кнутом несколько глиняных горшков, висевших на шестах и поднять с земли подкову.
Как-то райком премировал его за высокие показатели жеребенком. Норовистее его не было в округе. И никто долгое время не мог его объездить. Василий часто вытягивал его вдоль спины кнутом. А шатоломный мерин однажды так лягнул его в пах, что тот едва остался жив.
Со зла он назвал его Сталиным. Потому что не было для него ничего ненавистнее этого имени. Знаменитые слова о культе личности давно уже были сказаны, но в Черновских выселках все равно говорили об этом шепотом.
Сколько раз Сталин сбрасывал Василия Конкина со спины, никто не помнит. Но настырность человека оказалась сильнее. Через некоторое время Сталин так привык к Василию, что ходил за ним, как собака.
Осенью, когда тихие дождики размывали дороги, мужики ехали в соседнюю деревню играть в "дурака". Василий седлал Сталина и во весь дух мчался на далекий огонек. Поля были пусты. Воздух становился похож на холодное стекло. В небе недвижно стоял одинокий ворон.
В сторожке на конном дворе накурено. Пахнет кожей и дегтем. На дубовый стол вываливаливаются шматы сала, краюхи хлеба, яблоки и выставляется здоровенная зеленая бутыль самогона, заткнутая пробкой, скрученной из газеты. Игра начинается.
- Че у нас козырь, - щурясь от зажатой в углу рта самокрутки, басит мужик с пудовыми кулаками.
- Крести, - отвечают ему.
Играют до утра. Со смехом, рассказами. Утром дверь в сторожку открывается, мужики подставляют легкому морозцу разгоряченные самогоном и азартом лица. Сталин бьет копытом.
Не было в округе лошади резвее Сталина. Но никого не слушался мерин, кроме Василия. Конкин никогда не брал его с лугов по ночам. Как-то кромешной осенней ночью окружила мерина волчья стая. Обычно в таких случаях лошади неистово ржут и мечутся. Тогда никто ничего не слышал. Утром Конкин пришел и опешил. Три мертвых волка лежали на холодной земле. Сталин забил их копытами.
Услышав о необычном жеребце, в Черновские выселки стали частенько наведываться и цыгане. Уж, как только не упрашивали они Конкина продать его. Предлагали женщин, автомобили.
-На кой хрен мне ваши деньги, - говорил Василий. Но однажды Сталина все-таки украли. Триста с лишним верст отмахал он на велосипеде по полям, перелескам. Искал на паромах возле Волги, дрался с цыганами. Заглядывал их коням в зубы. Думал, перекрасили, бестии, лошадь. Осунулся, почернел. В чем только душа держалась. Вернулся обратно. Только пустая узда позвякивала на руле. Глядит, а Сталин его ходит по саду, срывает губами яблоки и, щурясь от удовольствия, надменно жует их. Заломило сердце у Василия. Ноги понесли к коню. Сталин тоже кинулся. Льнул, прятал голову в плечо.
Сколько раз потом он спасал его от смерти. Вытаскивал и из запоев. Бывало, неделями пил мужик. Потом выходил до ветру, и падал на октябрьскую землю, засыпал мертвецки. А конь таскал ему за щекой холодненькие яблоки из сада. Поддевал мордой, не давал застынуть. Конкин очунался, видел рядом с собой горку сочной антоновки. И щипало в горле от нежности.
-Жалко тебе меня, - говорил он, глядя гноящимися глазами на фыркающего поодаль коня. – А ты не жалей, не надо.
Он вставал, смахивал с колен волглые листья и бубнил:
- Жизнь моя иль ты приснилась мне?
... Сталин умер зимой под завывание метели. Конкин принес ему овса. Жеребец вдруг лизнул его, ткнулся головой в грудь, горячая слеза упала в ладонь. После этого Василий выдрал из какого-то журнала лицо уже настоящего Сталина и повесил его возле кровати.