Жизнь свела меня с интересным человеком трудной судьбы. Иннокентий Николаевич Пасынков разменял век. Живет в Москве. Несмотря на возраст, острый ум и хорошая память делают этого человека интереснейшим собеседником. Он хорошо помнит ушедшие события прошлого века. Ведет большую переписку.
По просьбе Иннокентия Николаевича размещаю авторский вариант статьи на своей страничке. Надеюсь, статья будет интересна широкому кругу читателей, интересующихся историей Отечества. Возможные отклики на статью будут доведены до сведения автора.
Вступление
"Я выстрадал свое решение,
Оно пришло, как скорбный плач.
Простит Господь мне прегрешенье -
Казнен преступник и палач.
Когда рассказ шел потрясающий
О царской смерти, словно гром,
Пред ликом Родины страдающей
Карал я зло Святым Судом".
Неизвестный поэт. 1927 г.
В Маньчжурии, в городе Харбине, представлявшим собой как бы дореволюционную Россию в миниатюре, примерно в 1935-1936 г.г. в киосках и книжных магазинах появились глянцевые открытки с красивым молодым лицом в полупрофиль, с надписью сверху "Национальный русский герой Борис Софронович Коверда". Открытки быстро раскупались российскими эмигрантами и русскими учебными заведениями, - начальными, средними и высшими. Эти открытки вызывали большой интерес и симпатии к тому, кто был на них заснят, а на уроках истории и в воспитательных беседах имя Бориса Коверды нередко упоминалось, как героя-патриота старой дореволюционной России, пошедшего на смертельный риск за свои политические убеждения.
Приобрел эту открытку и я, Иннокентий Пасынков, ученик старших классов гимназии имени Достоевского, которая воспитывала детей эмигрантов в старом русском патриотическом духе, в старых религиозных обычаях. Эта открытка прикреплена у автора над кроватью, а сам автор сейчас живет в Москве.
Предлагаемый Вашему вниманию материал представляет собой подробное исследование жизни Бориса Софроновича Коверды и его подвига.
С дочерью Бориса Софроновича автор исследования уже несколько лет имеет переписку и получает от нее редкостные материалы и фотографии из жизни отца - героя (живет она в США).
"ИМЯ ТВОЕ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ", - сказал про Бориса Коверду Алексей Боголюбов, кадет 17-го выпуска заграничного РКК-1 17 мая 1987 года.
И. Н. Пасынков
НАЦИОНАЛЬНЫЙ РУССКИЙ ГЕРОЙ - БОРИС СОФРОНОВИЧ КОВЕРДА
Покарав палача Царской Семьи Войкова 7 июля 1927 года на варшавском вокзале, юноша Борис Коверда (1907-1987 г.г.) стал героем не только русской эмиграции, но и всех противников коммунизма во всём мире.
ВОЙКОВ / Вайнер Пинхус/ прибыл в Россию в числе ленинских соратников в знаменитом "пломбированном вагоне", был командирован на Урал и стал одним из непосредственных участников убийства Царской Семьи 4/17 июля 1918 года, присутствуя при этом, как представитель областного Совдепа, а потом, как химик, руководил уничтожением, тел, обеспечив доставку серной кислоты и керосина /в июле 2008 года в Храме Христа-Спасителя открыта траурная экспозиция, посвященная расстрелу Царской Семьи, и в числе экспонатов по телевидению показали сосуды, в которых Войковым были доставлены кислота и керосин для уничтожения тел расстрелянных/.
В 1924 году Войков стал советским полпредом в Варшаве. Под новый, для него роковой 1927 год, под влиянием выпитого на вечере с сотрудниками посольства, он рассказал будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую историю убийства Царской Семьи в доме Ипатьева. "ЭТО БЫЛА УЖАСНАЯ ИСТОРИЯ,- говорил Войков, держа в руках перстень с рубином, переливающимся цветом крови, который он снял с одной из жертв после убийства. "МЫ, ВСЕ УЧАСТНИКИ, БЫЛИ ПРЯМО-ТАКИ ПОДАВЛЕНЫ ЭТИМ КОШМАРОМ. ДАЖЕ ЮРОВСКИЙ - И ТОТ ПОД КОНЕЦ НЕ ВЫТЕРПЕЛ И СКАЗАЛ, ЧТО ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ТАКИХ ДНЕЙ, И ОН СОШЕЛ БЫ С УМА".
Суд над Борисом Ковердой был проведен очень быстро. 7 июня было совершено, покушение, а уже 15~го был вынесен приговор. Оба заинтересованные правительства, польское и советское, имели для этого основание. Польша не хотела осложнять отношения со своим опасным соседом, с которым она не так давно закончила войну, а для Советского Союза долгое следствие и разбор причин покушения грозили превратить суд над Ковердой в осуждение советского режима в глазах у мировой общественности. Большевики боялись повторения суда над другим русским эмигрантом, швейцарским подданным Конради, застрелившим в 1923 году секретаря советской делегации Воровского.
Швейцарский суд оправдал Конради и тем самым в ходе процесса разоблачил и осудил большевистские злодеяния в России.
Для ускорения процесса польское правительство нашло возможным применение закона о чрезвычайных судах, относящегося к преступлениям против польских официальных лиц /Войкова, как дипломата, пользующегося государственной защитой, причислили к таковым/. В составе председателя и двух членов, этот суд выносит скорые и суровые приговоры, которые являются окончательными и обжалованию не подлежат
С раннего утра 15 июня здание суда было окружено толпой лиц, желавших присутствовать в зале судебного заседания. Несмотря на строгий отбор, с которым производился допуск в зал, все скамьи для публики, проходы и места за судьями оказались занятыми. Польская и иностранная пресса были представлены значительным числом журналистов, количество которых достигло 120 человек. Среди них были корреспонденты "Правды" и "Известийи, занявшие места в стороне от "буржуазных" журналистов.
Борис Коверда был введён в зал суда под усиленным конвоем и сразу завоевал общую симпатию своей улыбкой и добрым выражением лица. В чистой рубашке и в скромном костюме он казался совершенно мальчиком. Свои показания Коверда давал, как и все свидетели, на польском языке. В первый момент он очень волновался, но все остальное время держал себя очень спокойно, несмотря на то, что до объявления приговора в напряженной атмосфере судебного заседания возникали даже опасения о возможности вынесения смертного приговора. Обвинительный акт о предании Бориса Коверды чрезвычайному суду, в качестве обвиняемого по статье 453 уголовного кодекса, в интересующей нас части гласит: "Стрелявшим в посланника Войкова оказался Борис Коверда девятнадцати лет, ученик гимназии русского общества в Вильно, который, опрошенный в качестве обвиняемого, признал себя виновным в умышленном убийстве посланника Войкова, что он, будучи противником настоящего политического и общественного строя в России, имел намерение поехать в Россию, чтобы там принять активное участие в борьбё с этим строем, приехал в Варшаву с целью получить разрешение Представительства СССР на бесплатный проезд в Россию. А когда ему было в этом отказано, он решил убить посланника Войкова, как представителя власти СССР, ни к какой политической организации не принадлежал, и что акт убийства он совершил сам, без чьего-либо внушения или участия.
После оглашения обвинительного акта председатель суда спросил Коверду, признаёт ли он себя виновным, на что тот ответил, что признаёт убийство Войкова, но виновным себя не признаёт, так как убил его за всё, то, что большевики совершили в России.
По окончании этого заявления были введены свидетели. Свидетель околоточный Ясинский дежурил на вокзале, услышал несколько выстрелов и "заметил двух людей, стрелявших друг в друга из револьверов". Описав последующие обстоятельства, он закончил своё показание так: "Будучи в помещении, в которое был отведён Коверда, я слышал, как тот сказал: "За Россию!". Полицейский Домбровский, который тоже дежурил на вокзале, дал свою версию событий и подтвердил, что на вопрос, зачем он стрелял, Коверда ответил: "Я отомстил за Россию, за миллионы людей". Он также ответил, что Коверда был совершенно спокоен, когда его арестовали, скрыться не пытался, сознательно шел на эту жертвенную акцию, рискуя жизнью или свободой. Отметим немаловажное "случайное" стечение обстоятельств в происшедшем. Каждый день юноша ждал цареубийцу на вокзале, а деньги на пребывание в Варшаве кончились. Однако, Господу-Богу было угодно, чтобы в последний день, когда Коверда уже собрался возвращаться домой, Войков появился на вокзале для встречи с проезжавшим через Варшаву Розенгольцем. Коверда не сразу попал в Войкова, хотя выпустил в него, убегавшего и отстреливавшегося, всю обойму пистолета - всего шесть пуль. В цареубийцу попали лишь две, и он скончался от ранений в больнице. Ни один из выстрелов Войкова в Коверду не достиг цели.
Со стороны защиты выступали родители и сестра Бориса, директор гимназии, в которой он учился, его духовник и издатель антикоммунистического еженедельника "Белорусское слово", в котором Коверда проработал три года, товарищи по гимназии, знакомые - всего 21 человек. Вот наиболее существенные отрывки.
Мать Бориса Анна Коверда дала следующие показания: " В 1915 году мы были эвакуированы властями из Вильны. Мы жили в России до 1920 года. То, что он видел в Самаре, не могли создать в нём благоприятного для большевиков настроения. Он был свидетелем разгула Чрезвычайки. Сын моей сестры был убит большевиками. Борис часто об этом говорил с моей сестрой. Борис в Самаре был свидетелем, как расстреливали на льду нашего знакомого священника отца Лебедева. Борис был впечатлительным, тихим и скромным. Он работал на всю семью. Когда Борис был ещё 6-7 летним мальчиком, я иногда читала ему историю России. На него особенно сильное впечатление произвела история Сусанина. Он сказал мне: "Мама, я хочу быть Сусаниным...". Директор гимназии Виленского Русского Общества сообщил следующее: "В прошлом учебном году Коверда поступил в нашу гимназию в 7-ой класс. Я знал, что Коверда находится в очень тяжёлом материальном положении, что он вынужден работать. Мы мирились с частым пропуском уроков, и он хоть с трудом, но был переведён в 8 класс. Уже после Рождества он очень редко бывал в гимназии. Возник вопрос, что с ним делать. 21 мая на заседании педагогического совета было принято решение его исключить. Исключение Коверды было для меня тяжёлой обязанностью. У него были слёзы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить. Коверда был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым. Как директор гимназии, я могу сказать, что Коверда оставил в гимназии самые хорошие воспоминания. На этой неделе я разговаривал с товарищами Коверды. Они мне говорили, что встречались с Ковердой и рассказывали ему об экзаменах. Коверда загадочно говорил о том, что ему тоже предстоит сдать экзамен, и потом его товарищи объяснили, что этот экзамен - это его поступок. Общее мнение о Коверде гласило, что это человек, безусловно, идейный, не бросавший слов на ветер, сосредоточенный, впечатлительный, мягкий. Всем была ясно, что Коверда переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Это было общее мнение товарищей Коверды по гимназии.
Священник Дзичковский был духовником и законоучителем Бориса и охарактеризовал его, как хорошего ученика и христианина: "Борис Коверда был христианином не только на словах. Он относился к Закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников".
Арсений Павлюкевич, издатель еженедельника "Белорусское слово", показал, что Коверда работал у него корректором и экспедитором, был трудолюбив, делал переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с методистами, защищая православие. Товарищи по гимназии Агафонов и Белевский пробыли с ним в одном классе два года и считали его замкнутым, набожным, скромным и симпатичным. Его любили и уважали. Он приходил в гимназию усталым от работы. Коверда был противником большевиков, и в Вильне выступал против них. Коверда говорил, что он очень любит Родину и, что Родина находится в тяжёлом состоянии.
После окончания выступления остальных свидетелей защиты, которые ничего по сути дела не добавили, суд перешел к слушанию обвиняемого.
Коверда поднялся со своего места и громко и отчётливо стал рассказывать на польском языке свои воспоминания и впечатления детства в России, передавая обстоятельства и сцены бесправия, насилия, жестокости и террора: "Ещё в прошлом году я хотел ехать для борьбы с большевиками в Россию. Я говорил об этом своим друзьям. Не знаю, почему они, умолчали об этом здесь перед судом. Но пришло время материальной нужды, и мне не удалось осуществить мой замысел. Но когда моё материальное положение укрепилось, я опять начал думать о борьбе и решил поехать в Россию легально. Я собрал немного денег и приехал в Варшаву, а когда мне было в этом отказано, я решил убить Войкова - представителя международной банды большевиков. Мне жаль, что я причинил столько неприятностей своей второй родине - Польше".
Прокурор Рудницкий начал свою речь с утверждения, что Коверда является русским не только по происхождению, языку и вероисповеданию, но и по "одушевляющей его экзальтированной, плохо понятой, ведущей на неверные пути, но, тем не менее, глубокой любви к своей стране". Затем он продолжал: "На какую бы ошибочную дорогу ни звала его эта любовь, мы не можем не принять во внимание той правды, которая в нём живёт, руководит его неопытным умом, его ошибочными преступными шагами. Но, господа судьи, мы не можем преступление, убийство посланника Войкова, считать за спор сегодняшней России с завтрашней Россией, или, же России, сегодняшнего дня с Россией вчерашнего дня, а тем более мы не можем считать, что наш приговор должен разрешить великий спор между двумя лагерями одного народа. Мы не можем ни минуты задумываться над вопросом, кто прав: сегодняшние правители России или же её эмиграция, которая, измученная и раздражённая, как всякий лишенный своей земли человек, желает ввести какой-то другой порядок в России. Мы не можем, ни разрешать, ни касаться этого сопора не только потому, что никто из современников не в состоянии разрешить, за кем правда в великих исторических переворотах, но прежде всего потому, что это спор русских с русскими, спор внутри государства, борьба сил чужого общества.
Мы не можем также поставить вопроса, был или не был террористический
акт Коверды вызван и оправдан террором в России. Мы не можем ставить вопрос, кто первым начал применять террор. При этом подходе мы сталкиваемся сразу с понятием о вечной и никогда не исчезающей человеческой гордыне. Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счётов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за неё. Этот безумный и роковой выстрел, последним эхом которого будет ваш приговор. Польская республика, которая будет говорить вашими устами, должна осудить и сурово наказать. Слишком тяжёлое оскорбление нанесено её достоинству, чтобы она могла быть мягкой и снисходительной. Она обязана быть суровой в отношении виновного, значит, и вам нельзя не быть суровыми. Через несколько минут вы должны стать мыслью и совестью республики, болеть её заботами, возмущаться её гневом, карать её мудростью. И если вы из-за милосердия, которое ей свойственно, захотите проявить снисхождение, взвесьте и помните, что это не вы, но она сама будет оказывать милосердие".
Бориса Коверду защищали четыре адвоката: Недзельский, Андреев, Эттингер, Пасхальский. Выступавший первым Недзельский сказал, что этим убийством юный христианин Коверда фактически встал на защиту принципа "не убий", покарав тех, кто возвёл убийство в ранг государственной политики. Адвокат привёл итоги большевистского владычества: "По подсчетам русского социалиста Мельгунова - уже в первый период большевистского господства пала по приказу кровавой Чека миллион семьсот тысяч людей. Проходят годы, и каждый день поглощает новые жертвы. За все время, в течение которого, кошмар большевизма висит, над Европой, свершилось только два акта мести - один в Швейцарии в 1923 году, когда убит был Воровский, другой - спустя четыре года на польской земле - убийство Войкова. Неужели эти две жизни являются таким ужасом в сравнении с миллионом семьюстами тысяч невинных жертв Чека? С десятками миллионов жизней, поглощённых по вине советского эксперимента, гражданской войной, голодом, нуждой и болезнями?".
Заканчивая своё выступление, адвокат Недзельеский приходит к заключению, что столкновение между всемирной христианской культурой и попыткой большевиков вернуть человечество на путь варварства неустранимо, и, обращаясь к судьям, говорит: "Вот почему время великой исторической ответственности падает не на личность Бориса Коверды, а на весь тот строй, на совести которого уже столько преступлений и совесть которого ещё запятнается не одной катастрофой, прежде чем наступит в мире победа правды и справедливости. Пусть на чашу милосердия будет брошен символ, который Коверда хотел защитить - крест, на котором написана заповедь "не убий". А если этого мало, то бросим на чашу весов любовь к Родине, которой Коверда посвятил свою молодую жизнь. И чаша милосердия должна перевесить!".
Следующим выступил защитник Павел Андреев, который начал свою речь с оспаривания утверждения прокурора, что столкновение между Ковердой и Войковым - это борьба между двумя русскими, различно относящимися к состоянию своей Родины: "Нет! Коверда страдал за несчастия своей Родины, боролся за неё - Войков же не представлял Родину Коверды, а созданное на крови и кровью питающееся государственное новообразование, которое даже со своих знамён сорвало имя России. Родина - это не только территория, не только совокупность людей, Родина - это комплекс традиций, верований, стремлений, святынь, культурных достижений и исторической общности людей и земли, ими населённой. Родина - это история, в которой развивается нация. А разве СССР может создать нацию? Нет!".
Опровергая следующую установку прокурора, Андреев говорил: "Борис Коверда - жалкая пылинка. Он выступил против ужасной силы не во имя гордости, не во имя ненужного реформаторства, как это хочет видеть господин прокурор. Гордость? Господа судьи! Разве в этом мальчике, сидящем здесь на скамье подсудимых, можно усмотреть хотя бы тень гордости, этого сатанинского искушения? Разве вы не поняли, господа судьи, что Борис Коверда - эта мальчик с чистой, кристальной душой, с голубиным сердцем, мальчик, способный на жертву, мальчик, которого на страшный поступок убийства толкнула не гордость, а любовь к неисчислимым массам сородичей, уничтоженных, попираемых и убиваемых Ш Интернационалом".
Третья защитительная речь адвоката Эттингера, была аргументацией против подсудности дела чрезвычайному суду.
Последним выступил адвокат Франциск Пасхальский, который сравнил суд над Конради в Швейцарии с судом над Ковердой в Польше. Он сказал, что Швейцария стала ареной процесса, во время которого прошел длинный ряд свидетелей, пополняя обвинительный акт против режима большевиков. "Никто, однако, не может нам запретить здесь говорить обо всём, что Коверда пережил и что толкнуло его на убийство", - сказал Пасхальский. Вернувшись к воспоминаниям детства Бориса в советской России, он подчеркнул, что в отличие от взрослых, видевших многое, для детской души, которая впервые смотрит на мир, такая картина, как "ледяное крещение" в реке священника, оставляет неизгладимое впечатление и ложится в основу жизненного опыта ребёнке.
Заседание суда открылось в 10.45 утра, а приговор был вынесен через 14 часов - в 12.45 ночи. Судьям понадобилось 50 минут, чтобы принять решение. Приговор был выслушан Ковердой и всеми присутствующими стоя. Когда председатель суда дошел до слов о бессрочной каторге, вздох облегчения прошел по залу, а Коверда встретил приговор с выражением радости на лице.
Его отец подбежал к скамье подсудимых и крепко обнял и поцеловал сына, которого сразу же под конвоем полицейских отвели в тюрьму.
Впоследствии Коверде заменили бессрочные каторжные работы на 15-летний срок таких же каторжных работ. В тюрьме Борис Софронович провел десять лет своей молодой жизни и был осво-бождён по амнистии.
На Дальнем Востоке известная харбинская поэтесса Марианна Колосова посвятила Борису следующее стихотворение:
РУССКОМУ РЫЦАРЮ
С Дальнего Востока - в Варшаву
Солнцу - привет из тьмы!
Герою, воспетому славой
В стенах варшавской тюрьмы.
Золотыми буквами имя
На пергаменте славных дел!
И Двуглавый Орёл над ними
В высоту голубую взлетел!
Зашептались зелёные дали...
Зазвенела русская ширь...
Ты - литой из блестящей стали
Из старых былин богатырь!
И закорчился змей стоглавый,
Видно, пуля страшней, чем слова?
И под стены старой Варшавы
Покатилась одна голова...
Нам ещё отрубить осталось
Девяноста девять голов...
Но нам ли страх и усталость?
На подвиг каждый готов!
И огнями горят золотыми
Путеводная наша звезда -
Дорогое, любимее имя:
"Русский рыцарь БОРИС КОВЕРДА"
Вернёмся несколько назад - расскажем о пребывании Бориса Коверды в Варшавской тюрьме.
Зарубежная антикоммунистическая пресса широко освещала подвиг героя и его последующее пребывание в тюрьмах.
После Варшавы Коверда отбывал наказание в Грудзинской тюрьме, где практиковалась так называемая прогрессивная система. За хорошее поведение и при доказательствах исправления узники получали всякого рода привилегии, возможность заработка, причём постепенно переходили в высшие разряды узников. В тюрьме находились разнообразные мастерские. В этих мастерских ежедневно было занято не менее 50 узников, а всего в тюрьме находилось 700 заключённых, из них 61 бессрочных. В одной из камер тюрьмы в это время содержался знаменитый советский чекист Николай Петерс, осужденный Варшавским окружным судом на 8 лет тюремного заключения. Судили его в Варшаве за шпионаж, но главная специальность его была служба в советской чрезвычайке. В годы военного коммунизма играл выдающуюся роль в деле управления чрезвычайками и подавления восстаний на Украине. Из России он перенёс свою деятельность в Данциг, оттуда в Польшу, где и был арестован. В недалёком будущем оканчивался срок тюремного заключения Петерса, после чего он собирался тотчас же вернуться в Москву /интересно, что в советском энциклопедическом словаре, изданном в 1964 году, фамилия Петерса не значится!(И.П.).
В нескольких шагах от камеры Петерса, в камере под N 60,и отбывал срок Борис Коверда. На дверях его камеры табличка была перевёрнута лицевой стороной к двери. Фамилия Коверды не должна была привлекать внимания проходящих по коридору людей. Эта конспирация была предпринята для того, чтобы не привлекать внимания коммунистов и шпионов, сидевших в той же тюрьме. На первых порах своего пребывания в тюрьме Коверда пережил много неприятностей от столкновений с коммунистами, которые, узнав, кто содержится в камере N 60, во время прогулок бросались на него и избивали до тех пор, пока его не вырывала тюремная стража. Но постепенно положение изменилось в другую сторону. Коммунисты стали являться в контору и просить не считать их более за коммунистов, и что они отрекаются от своих прежних товарищей. Постепенно в Грудзинской тюрьме стало 27 таких отказавшихся от коммунизма узников.
Сотрудник польской газеты получил возможность побеседовать с убийцей Войкова в его камере. Камера Коверды невелика, в ней чисто. На маленьком столе книжки, на стене икона, днём камера пуста. Коверда целый день занимается в библиотеке. На стене розетка - это для радиопередач. Узники, которые хорошо себя ведут, пользуются привилегией слушать радиопередачи.
Коверда за шесть лет тюремного заключения внешне мало изменился. Лицо его до сих пор имеет то же детское выражение, что и шесть лет тому назад. Он опустил бородку, глаза светят прежним юношеским блеском. Глядя на эти глаза, никогда нельзя сказать, что они принадлежат человеку, который убил.
"Я хотел бы, чтобы обо мне забыли, чтобы меня не узнавали", - говорит Коверда.
"Как идёт время в тюрьме?", - спросил журналист.
"Особенно тяжёлым был первый год, а дальше пошло легче, и теперь дни проходят незаметно".
"Занимаетесь ли вы чем-нибудь, кроме труда в библиотеке?"
"Я учусь, в тюрьме я уже прошел весь курс средней школы и теперь изучаю высшие науки", - ответил Коверда.
И, заметив лёгкую улыбку на лице собеседника, Коверда прибавил:
"Я говорю совершенно серьёзно - в тюрьме я прохожу университетские науки по руководствам, которые мне здесь дают. Слежу я также за событиями внешнего мира по газетам, которые мне предоставляют".
Когда, Коверду привезли в тюрьму, в Грудзенек из Вильны переехала его мать. 0на заботилась о своём сыне, навещая его. Но потом необходимость заставила ее вернуться в Вильну, и теперь она приезжает повидать своего сына лишь изредка.
Коверда разговаривает охотно, но просит, чтобы не всё, что он говорит, попало в газеты.
"Идя на убийство Войкова, - говорит он, - я сам был готов к смерти Я пришел, чтобы убить, и сам ожидал смертного приговора. Но раз мою жизнь пощадили и осталось ещё сидеть всего несколько лет, я хотел бы, чтобы обо мне совершенно забыли, и, во всяком случае, чтобы обо мне знали как можно меньше".
" Из всего поведения Коверды, из всех его слов, - заявляет журналист, чувствуется, что он чего-то боится. Чувство какого-то непонятного беспокойства владеет им".
Впрочем, из дальнейших же слов журналиста выясняется, что Коверде есть чего опасаться. Когда журналист выходил из его камеры, раздался охрипший голос седевшего в тюрьме преступника. Он кричал: "Погоди, наши счеты еще не окончены".
Далее читаем на листе газеты "Фашист" N 9 в рамке такое дополнение: "Редакция "Фашиста" доводит до сведения г.Коверды, что у неё хранятся 1600 злотых, отпущенных на средства г-на Вонсяцкого, на случай, если ему по выходе из польской тюрьмы понадобятся на первое время деньги. Г.Коверда в последнем случае должен будет сделать об этом его желании заявление в редакцию, и деньги немедленно будут ему переведены по указанному адресу". /Примечание. Вонсяцкий приезжал в Харбин, и с главой Русского Фашистского Союза Родзаевским была беседа и, кажется, даже совместное заявление, но впоследствии они разошлись (И.П.).
Патриотический подвиг Бориса Коверды вызвал широкий резонанс во всех странах, особенно среди белой эмиграции.
Из журнала "Кадетский корпус", N 4З., 1987 год. "ИМЯ ТВОЁ СОХРАНИТ СВОБОДНАЯ РОССИЯ" Алексей Боголюбов /далее отдельные места из статьи/.
"Выстрел на варшавском вокзале поразил моё детское воображение и поставил 19-летнего Бориса Коверду на пьедестал героя. Таким Борис Софронович остался для меня на всю жизнь. В апреле 1978 и по апрель 1982 года я работал в Москве на постройке нового американского посольства. За эти годы я многое видел, и многое слышал, и о многом говорил с русскими людьми. Эти наблюдения и разговоры подтвердили то, о чём мы, родившиеся или выросшие заграницей, знали из газет, книг и свидетельств наших родителей, а также от бывших советских граждан, а именно, что советская власть сделала всё, чтобы отнять у русских людей их историческое, культурное и духовное богатство. Правы были наши отцы и деды, поднявшие знамя белой борьбы.
С такими мыслями и чувствами я вернулся в Вашингтон, где вскоре узнал, что Борис Софронович живёт со своей семьёй в районе города и состоит прихожанином нашей Зарубежной Церкви. Меня охватило волнение при мысли, что я смогу пожать руку одному из героев русского национального сопротивления коммунизму.
Многие из нас, кадет, помнят, что после выхода из тюрьмы Борис Коверда провёл несколько месяцев в Белой Церкви и сдавал экзамены на аттестат зрелости в июне 1938 года. Две фотографии Бориса с абитуриентами 19-го выпуска, любезно предоставленные мне супругой покойного Ниной Алексеевной, передают знакомую многим из нас обстановку последних дней в стенах корпуса: письменные экзамены в зале корпуса с родными нам девизами на арках, и неизменный групповой снимок абитуриентов с представителем Министерства образования, директором корпуса и преподавателями, на фоне сцены расписанной сюжетами из русских народных сказок.
Борис Софронович сохранил тёплое чувство к корпусу и кадетам, легко вжился в небольшую семью нашего объединения в Вашингтоне. Он охотно посещал товарищеские встречи, семейные обеды, поочерёдно устраиваемые в домах членов объединения, молебны и чествования в дни кадетских праздников. Для более молодых членов Объединения Борис Софронович, Н.Новицкий и Г.Никонишин представляли тех мальчиков и юношей, участников белой борьбы, которым посвящали стихи зарубежные поэты.
В августе 1984 года Борис Софронович провёл неделю на 9-ом общекадетском съезде в Вест Поинт. В знак глубокого уважения всех присутствующих, ему был преподнесен погончик первого Русского Великого Князя Константина Константиновича кадетского корпуса, в котором 46 лет назад он сдавал экзамены на аттестат зрелости.
В начале 1985 года состояние здоровья Бориса Софроновича ухудшилось, и он даже стал пропускать наши встречи. Со свойственной ему скромностью и стойкостью он мало говорил о своей болезни и никогда не жаловался. На 10-ом юбилейном съезде в августе 1986 года в Канаде Борис Софронович присутствовать уже не мог. В субботу 6 декабря 1986 года мы отмечали корпусной праздник, и товарищескую встречу, на которую собралось больше 30 человек кадет с семьями и гостей. Бориса Софроновича не было с нами. Однако он попросил свою супругу Нину Алексеевну присутствовать на нашем заседании, несмотря на то, что нуждался в её постоянном уходе. Мы позвонили по телефону Борису Софроновичу и хором пропели ему "Многая лета". Он был обрадован и растроган, а мы с грустью чувствовали, что говорим с ним, возможно, в последний раз. Борис Софронович скончался в среду 18 февраля 1987 года, не дожив немного до своего восьмидесятилетия.
На первую панихиду в четверг в храме Иоанна Крестителя в Вашингтоне собралось более 70-ти человек. Гроб был накрыт трёхцветным полотнищем, а у изголовья покойного был поставлен русский национальный флаг.
Настоятель храма Виктор Потапов сказал сильное, прочувственное слово. После панихиды мы узнали, что Борис Софронович хотел, чтобы его гроб на похоронах несли кадеты. Отпевание и похороны состоялись в пятницу 20 февраля в монастыре Новое Дивеево. Ввиду рабочего дня только пять кадет смогли проводить покойного: Е.Гирс, К.Голицын, Ю.Козлов, С. Муравьёв и А.Боголюбов. Поминальная трапеза была устроена семьёй покойного в помещении общества "Отрада". Ещё до смерти Бориса Софроновича из Парижа в Вашингтон прилетела его дочь Наталия Борисовна. Старшая внучка покойного Таня, студентка университета, в районе Вашингтона, была вместе с матерью и бабушкой на похоронах. Младшая внучка Аня как раз в это время была в заграничной поездке со своей парижской школой и не смогла проститься со своим дедушкой. У могилы и на трапезе было много искренних слёз и тёплых слов, и объятий. По возвращении в Вашингтон я обратился к супруге покойного Нине Алексеевне и получил от неё различные материалы, относящиеся к событиям 1927 года, включая стенографическую запись с заседаний чрезвычайного суда в Варшаве".
Остаётся добавить кое-что из биографии семьи Бориса Коверды. Про его мать говорилось выше. Что же кается отца героя, то Софрон Коверда сообщил о себе: "Я - сын крестьянина. В Вильне ещё до войны я принадлежал к партии социал-революционеров и принимал участие в нелегальной работе. Я был убеждён в том, что царская власть угнетает крестьян. Когда произошел переворот, я принимал участие в уличных боях против большевиков. В последний раз я виделся с сыном на празднике Рождества Христова. Я жил отдельно. Я - учитель народной школы. Во время каникул в разговоре с сыном мы не раз затрагивали политические темы. Нужда портила Борису жизнь. Он - человек верующий и правдивый. В прошлом году тяжело болел и был близок к смерти. После болезни его впечатлительность усилилась".
Сестра Бориса Ирина подтвердила, что у них в доме бывали такие периоды, когда продавалось всё, так как не на что было жить, и, что было время, когда только брат содержал всю семью. Нина Алексеевна, супруга Бориса Софроновича, говорила, что были колебания Польши, принять ли в качестве посла Войкова, по-видимому, из-за его участия в убийстве Царской Семьи. Последний факт повлиял и на решение её мужа убить именно Войкова - отомстить за Царскую Семью.
Убийство Войкова получило широкий резонанс во всём мире, но сам герой не любил говорить и писать об этом. Из библиографии можно указать на следующие издания:
1. Дело Б.Коверды, июнь 1927 года /книгоиздательство "Возрождение"
Париж/.
2. Убийца т. Войкова перед польским судом /I Государственное
издательство, Москва, Ленинград, 1927/
3. Покушение на полпреда Войкова 7 июня 1927 года, статья Бориса Коверды. "Русская мысль", февраль 1984 года и журнал "Часовой".
4. Газеты.
ЦАРЕУБИЙСТВО, ОТОМЩЕНО ГЕРОЕМ
Полковник Роберт Вилтон в своей книге "ПОСЛЕДНИЕ ДНИ РОМАНОВЫХ" утверждал, что поначалу над большевистским режимом доминировал не Ленин /Ульянов/, а Свердлов /Розенфльд/, председатель всесильного ВЦИКа, и один из основателей ЧРЕЗВЫЧАЙКИ. Одна из редких фотографий, которую мне удалось вырезать из сербского коммунистического журнала, снятая на Красной площади в первую годовщину "красного октября", изображает группу большевистских главарей во главе со СВЕРДЛОВЫМ, с ног до головы зашитым в чёрную кожу, и ЛЕНИНЫМ на втором плане, окружённых приспешниками не славянского вида.
Вот у этого самого Свердлова, организатора ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО ЗЛОДЕЯНИЕ, одним из главных заплечных дел мастеров на Урале был ПЁТР ВОЙКОВ /он же ВАЙНЕР ПИНХУС/. За революционную деятельность Царское правительство его преследовало, и Войков бежал за границу. А затем, вместе с 28 другими вожаками революции и будущим цареубийцей Сафаровым, он попал в так называемый немецкий "запломбированный вагон", о котором историк Мельгунов писал следующее:
"Социал-демократ Парвус /Гелфент/, перейдя на сторону большевиков, помог им "наладить дело": он стал посредникам между Лениным и его швейцарской группой и Германским Генеральным Штабом в организации отправки в Россию большевистской головки, как и снабжения её немецкими деньгами".
По прибытию в Россию, после большевистского переворота, Войков командируется Свердловым в Екатеринбург, на Урал, где он становится, вместе с Сафаровым, членом областного Совдепа при председателе Белобородова, который на самом деле был пешкой в руках Войкова, Сафарова, Голощёкина и Сыромолотова. По инструкциям Свердлова из Москвы екатеринбургский Совдеп подготавливает убийство Царской Семьи, про которое Мельгунов позднее напишет: "Эту потаённую и кошмарную расправу с Царской Семьёй и с близкими ей людьми могли совершить лишь те, кто в момент своего действия потеряли человеческий облик!". А критик Григорий Адамович в Париже добавит: "Если в России не настанет время, когда грех цареубийства признают, то лучше и не быть русским!". С целью замести следы своего преступления и чтобы контрреволюционеры, играя на невежестве народных масс, не использовали их тела, как мощи, красные заговорщики, получив приказание из Москвы от Свердлова "ликвидировать" узников Ипатьевского дома, начинают договариваться, как это выполнять. И тут Войков выставляет фантастически план расстрела у реки, после чего тела должны быть сброшены в воду с привязанными гирями. В результате споров был принят план убийства в доме Ипатъева с тем, чтобы Юровский привёл его в исполнение, а Войков присутствовал, как представитель областного совдепа, и потом, как химик, руководил уничтожением. Таким образом, Войкову любое беспристрастное правосудие должно было вменить двойную вину за его злодеяние. Как мы знаем план был приведён в исполнение. 400 фунтов серной кислоты и 400 галлонов керосина сделали своё дело, но только частично. Войкову не удалось до конца замести следы уничтоженных тел своих жертв. Судья Сергеев, а особенно следователь Соколов, помешали этому.
Кончилась гражданская война, и Войков решает сменить ремесло убийцы и грабителя на более "благородную" профессию - он становится дипломатом высшего ранга. Вот что об этой метаморфозе говорят советские источники: "Летом 1924 года советское правительство запросило в Варшаве агреман /согласие/ на назначение новым послом СССР в Польше П.Л.Войкова. Почти две недели польское правительство медлило с ответом. Наконец сообщило: предоставление агремана ставится в зависимость от роли Войкова в екатеринбургских событиях 1918 года. Требуется от комиссара иностранных дел Чичерина подтверждение, что Войков к этому не причастен".
Что ответил Чичерин, не трудно, догадаться: "Конечно, непричастен". Ведь был Войков всего лишь комиссаром продовольствия. Старый и коварный лис Чичерин хорошо учитывал неприязнь поляков к Царской России, а поэтому 4 сентября 1924 года он сообщил Вышинскому следующее: " Я не помню момента в истории борьбы польского народа против угнетения царизмом, когда борьба против последнего не выдвигалась бы, как общее дело освободительного движения Польши и России".
Хотя польское правительство было хорошо осведомлено о той роли, которую Войков играл в убийстве Царской Семьи, он получил "агреман".
Почти три года Войков пробыл на посту советского полпреда в Варшаве. А под новый, для него роковой 1927 год, под влиянием выпитого, он рассказал будущему невозвращенцу Беседовскому жуткую историю бойни в доме Ипатьева.
Похоронен Войков в кремлевский стене - еще одно осквернение исторического места России.
Десятью годами каторжной тюрьмы заплатил Коверда за казнь екатеринбургского сверх-злодея. Заключение, по свидетельству капитана Орехова, редактора "Часового", который навещал узника, не сломили Коверду ни физически, ни духовно. По выходе на свободу он отправился в Югославию, где при кадетском корпусе в Белой Церкви в 1938 году сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости. А затем судьба, постигшая почти всех нас - Вторая Мировая война, немецкая оккупация, лагеря и дорога за океан.
Читателей наверняка заинтересует судьба злодеев - убийц Царской Семьи. Все эти нелюди не принадлежали к людям идейным, как их старалась представить советская пресса. На самом деле это были типичные преступники-грабители, тёмные подонки общества. Совершив трусливое убийство из-за угла, как выразился омский прокурор Шамарин, они ограбили свои жертвы, присвоив из корыстных целей их драгоценности и другие вещи, а затем бежали от наступающих войск адмирала Колчака. Вот имена преступников-убийц Свердлов, Голощёкин, Белобородов, Юровский, Медведев, Ваганов и другие.
Большинство из этих подонков ненадолго пережило свои жертвы. Павел Морозов не дождался суда Белой Армии, умер в камере. Ваганов не успел бежать с большевиками, был разыскан и убит своими же товарищами-рабочими. За ним, последовал Свердлов - во время посещения бывших Морозовских фабрик один из рабочих ударил его по голове тяжёлым предметом, и он умер от травмы мозга в начале 1919 года. Белобородов и Юровский попались у Сталина в троцкизме, и после пыток /особенно досталось Белобородову/, и с ним было покончено. Юровского не спасла даже тяжёлая сердечная болезнь, которую он приобрёл, вероятно, во время своей преступной деятельности. Шая Голощёкина "родная партия", для которой он так старался, миловала дольше всех. По Рою Медведеву, известному историку, Голощёкина "вычистили из партии", и он пропал в одном из безымянных лагерей Архипелага Гулага, как гибли тысячи невинных жертв, которых он в своё время отправлял туда же. По сообщению же книги "Комиссары" (Москва,1964 г.), Голощёкин был расстрелян в Москве в 1939 году.
Неизвестный поэт в 1927 году посвятил Борису Коверде такие стихи:
"Я выстрадал своё решенье
Оно пришло, как скорбный плач,
Простит Господь мне прегрешенье -
Казнён преступник и палач.
Когда рассказ шел потрясающий
0 царской смерти, словно гром,
Пред ликом Родины страдающей
Карал я зло святым судом!"
Из последующей биографии Бориса Софроновича известно, что он в 1956 году приехал с семьёй /женой и дочерью Наташей/ в США, работал в редакции газеты "Россия", а спустя два года, после её закрытия, стал переводчиком в "Новом русском слове". Ушёл на пенсию в 1974 году, переехал с семьёй из Нью-Йорка в Адельфи /штат Мериленд/, где и скончался 18 февраля 1987 года /о чём подробнее было сказано выше/. Похоронен на русском кладбище монастыря Ново-Дивеево в Спринг-Валлей /штат Нью-Йорк/.
Писатель Александр Солженицын был очень разборчив в людях. Жизнь научила. И, если в бытность в Америке "вермонтский отшельник принимал кого-то в свой круг общения, было, то отметкой человеческой порядочности.
Написано у Солженицына в "Очерках изгнания" про Коверду очень коротко: "По традиции служили мы под старый Новый Год 13 января общую панихиду и за 1987 год. Тут были, кроме Панина, прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия, продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927 году, и красный генерал Пётр Григоренко, самой своей жизнью и грудью своей пробивавшийся к правде..."
Знал Александр Исаевич, с кем в сообществе можно молиться.
Полное название произведения Солженицына - "Угодило зёрнышко промеж двух жерновов". Сотни людей выведены в этих очерках, и кажется, что сравнение с зёрнышком промеж жерновов - именно про бело-русского хлопца из Вильно Бориса Коверду.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Удалось мне, при помощи русской газеты "Наша страна" /Буэнос- Айрес, печатается в США/ установить связь с дочерью Бориса Софроновича - Наташей, проживающей в США. Она теперь носит русскую фамилию и замужем за русским. Цитирую из её письма: "Хочу сразу сказать, что мой отец был очень скромным человеком /эту черту героя отмечали все, кто с ним сталкивался - И.П./. Он не выступал с докладами о своём поступке, и, даже в дружеском, домашнем окружении никогда о нём не упоминал, и был недоволен, когда этот вопрос поднимался кем-нибудь другим. Единственный раз он выступил в печати в 1984 году с описанием покушения. Эта статья появилась в газете "Новое русское слово", "Русская мысль", "Наша страна" и журнале "Часовой", и в 1995 году была перепечатана в московским журнале "Образ".
В России о нём стали писать, начиная с 1990-х годов, например, статья Солоухина "Знакомство" в журнале "Москва" /1990 г. N 6 /. В 2005 году в книге "Русская эмиграция в борьбе с коммунизмом" /из серии "Россия забытая и неизвестная", Белое Движение/ была помещена очень обширная статья "Убийство Войкова и дело Бориса Коверды". В интернете тоже в последнее время довольно много материалов о моём отце, о его, молодости и о покушении. А о его жизни после переезда в Америку можно только сказать, что жил тихо и скромно, работал сначала в газете "Россия", потом в газете "Новое русское слово", вышел на пенсию в 1976 году, скончался после тяжёлой и длительной болезни в 1987 году". И подпись: Наталия Монтвилова /Коверда/.
Я, направил ей второе письмо, напомнил о своей первой просьбе - прислать семейные фото о детстве, молодости и последующих годах, и в следующем письме она прислала мне пять фото разных периодов жизни своего отца-героя, начиная с его ученических лет.
В этом, втором письме, Наталия Борисовна, в частности, снова подчеркивает исключительную скромность своего отца. "Сам он опубликовал лишь одну статью с описанием и объяснением своего поступка, появившуюся в нескольких эмигрантских изданиях в 1984 году. С другой стороны, я понимаю, что возникший в России интерес к нашему недавнему прошлому, и особенно к событиям, которые многие годы или замалчивались, или были представлены в искажённом виде, надо в какой-то степени удовлетворять".
"О детстве и юности отца я, к сожалению, почти ничего не знаю, сам он никогда об этом не рассказывал. Знаю только, что его отец был учителем, материально семье было трудно, и Борис, ещё, будучи гимназистом, начал подрабатывать в русской газете. Мать его звали Анна, у него были две младшие сестры - Ирина и Людмила. О происхождении фамилии Коверда ничего сказать не могу".
Далее из письма Наталии Борисовны приведём следующие места: "По выходе из тюрьмы в июне 1937 года он приехал в Варшаву, где под опекой русских эмигрантских организаций оставался до октября. В течение этого времени велись хлопоты по его переезду в Югославию для завершения среднего образования / в тюрьму попал за месяц до выпускных экзаменов гимназии/. Получив бумаги, отец выехал в Белград, там стал интенсивно готовиться к сдаче экзамена на аттестат зрелости при Русском Кадетском Корпусе в Белой Церкви, одновременно изучая сербский язык, и весной 1938 года успешно сдал экзамен при Кадетском корпусе и был принят в Белградский университет. На лето выехал опять в Польшу, где продолжили жить его родители. Осенью 1938 года женился на дочери эмигранта - полковника Царской армии - Нине. К началу занятий в университете вернулся в Белград.
Летом 1939 года опять провёл в Польше, где захватила его война. Учение было прервано. Только в начале 1940 года смог вернуться в университет, но весной 1940 года занятия были прерваны немецкой оккупацией Югославии. Не сразу и с большим трудом смог вернуться в Варшаву к семье, где и провёл всё время войны до лета 1944 года. В 1942 году родилась я, дочь Наталия. Когда началось наступление красной армии, русским семьям была предоставлена возможность эвакуироваться на запад в Германию. Так как его жена с дочерью были в подгородной местности, а он в Варшаве, то вывезены были отдельно и попали в разные места, ничего не зная, друг о друге. Отец после разных перипетий /какое-то время был и в Лихштемштейне/, попал в Париж, где проживала его сестра, а семья осталась в Германии. Через некоторое время, когда возобновилась почтовая связь, отцу удалось переехать в Германию к нам, семье. Толстовский фонд предложил ему с семьёй переехать в США. Из-за его судимости, по американским законам, он не имел права въезда в страну. Но за его переезд начал хлопотать Толстовский Фонд во главе с Александрой Львовной Толстой и князь С.С. Белосельский-Белозерский, возглавлявший русско-американский союз. В апреле 1956 года в Конгресс США был внесён проект специального закона, разрешающего ему въезд, который прошел и был подписан президентом Эйзенхауэром.
В июне 1956 года отец переехал в США, куда ещё раньше переехали мы, т.е. его семья. Как уже было указано выше, отец работал в различных газетах до выхода на пенсию. Напомню, что отец скончался в Адельфи, штат Мериленд, 17 февраля 1987 года после долгой и мучительной болезни/"рак костей"/. Похоронен на русском православном кладбище Ново Дивеево в штате Нью-Йорк. Рядом с ним похоронена моя мать, скончавшаяся в 2003 году.
Что касается меня, его единственной дочери и моих детей и внуков, я уверена, что отцу не хотелось бы, и мне не хочется, чтобы наша личная жизнь освещалась в печати. Но для Вашего сведения, я получила диплом по библиотечному делу, много лет работала в библиотеках. Муж русский, его родители были из первой волны эмиграции. У нас двое детей и четверо внуков. Несколько раз была в России по туристическим путёвкам. Живу в штате Вирджиния. Русские здесь есть - и потомки бывших эмигрантов, и представители так называемой второй и третьей волн, и недавно приехавшие из России.
Прилагаю копии, пяти фотографий. Благодарю Вас за тёплые слова о моём отце и добрые пожелания, в свою очередь желаю Вам доброго здоровья и всяческих благ.
Н. Монтвилова
Некоторые отзывы на поступок Бориса Коверды читателей 'Русской идеи' (зарубежной эмигрантской газеты).
' Великий герой Русской нации и великий ее сын! Честь и слава в веках!' (Владимир),
'Да, безусловно, этот русский юноша - наш национальный герой, и его память должна быть увековечена. Царство Небесное и вечный покой русскому герою рабу Божьему Борису. Аминь'. (Дмитрий),
'Из таких героев, как Борис Коверда, и будет создан Русский Пантеон' (Валентин),
'Слава русскому герою! Твой подвиг навеки в наших сердцах!' (Юнкер).
В заключении хочется привести стихотворение замечательного поэта Арсения Несмелова, написанного им под впечатлением горестных событий - убийства Царской Семьи. Харбин, Маньжурия.
ЦАРЕУБИЙЦЫ
Мы теперь панихиды правим,
С пышной щедростью ладан жжем,
Рядом с образом лики ставим,
На поминки царя зовем.
Бережем мы к убийцам злобу,
Чтобы собственный грех загас,
Но заслали Царя в трущобу
Не при всех ли, увы, при нас?
Сколько было убийц? Двенадцать,
Восемнадцать иль тридцать пять?
Как же это могло так статься -
Государя не отстоять?
Только горсточка - этот ворог,
Как пыльцу бы его смели...
Верноподданными сто сорок
Миллионов себя звали.
Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни!
Не за всех ли отраву возлил
Некий яд, отравляющий дни.
И один ли, одно ли имя,
Жертва страшных нетопырей?
Нет давно мы ночами злыми
Убивали своих царей.
И над нами легло проклятье,
Всем нам давит тревога грудь!
Замыкаешь ли, дом Ипатьев,
Некий давний кровавый путь?
Покушение на полпреда Войкова "ЧАСОВОЙ"
7июня 1927 г.
Я выстрадал свое решенье, Оно пришло, как скорбный плач. Простит Господь мне прегрешение: Казнен преступник и палач...
Когда рассказ шел потрясающий О Царской смерти, словно гром, Пред ликом Родины страдающей Карал я зло святым судом.
/Стихи посвящены Б.Коверде в 1927г./
7-го июня 1927г. на Варшавском вокзале раздался выстрел и 19-тилетний юноша казнил одного из палачей российского народа и несчастной обреченной на долгие унижения и муки Царской Семьи.
Двадцатые годы жизни нашего зарубежья отличались от наших лет, как свет от тьмы. Нас было множество и люди верили в необходимость борьбы для спасения России от зловещего ига захвативших ее злодеев и проходимцев .Многие из нас готовы были на все жертвы и, когда истинный борец за Россию генерал Кутепов посыпал добровольцев для борьбы за нее, их бывало столько, что он вынужден был устраивать жеребьевку. Только некоторые "счастливцы" могли отправляться на смертельный риск...
Но палачи прибывали и заграницу для заключения договоров и соглашений с начавшими торговлю с ними иностранцами*
Первый выстрел против них был сделан капитаном Конради в Швейцарии, казнившим одного из палачей Царской Семьи Воровского. В самой же России были совершены покушения на палачей молодой девицей Каплан и Канегиссером, попытавшихся смыть позор с евреев: позор засилья еврейского в большевнцком правительстве.
И в июне 1927г. Борис Коверда казнил другого палача Царской Семьи Войкова. Скромный юноша пошел на этот подвиг во имя России и ее свободы.
На суде над ним в Варшаве его защитник М.Недзельский сказал правдивые слова: "Банда криминальных палачей захватила власть над великой страной, погрузив ее народ в море крови и слез, и пустив в ход машину уничтожения, убившую несметное количество людей... Истинным виновником покушения является не Борис Коверда, а советский строй, который поддерживает ненависть и отчаяние в душах русских эмигрантов...."
Очень характерно, что в тот же день /7 июня 1927г./был подвиг В.А.Ларионова, бросившего бомбу в коммунистический клуб в Петрограде, а в Минске был убит начальник ГПУ Опанский.
10 лет заключения в каторжной тюрьме /по амнистии вместо пожизненного/ Б.С.Коверда отбыл полностью. Сердечно был рад его там навещать и глубоко радовался тому, что заключение его не сломило, ни физически, ни морально. В 1937 г., после его освобождения, я писал: "Вместо истомленного каторжной тюрьмой, может быть даже озлобленного человека, я видел вдумчивого, работающего над собою, живо интересующегося всем близким нам, безукоризненного русского патриота". Есть имена, которые не забываются и не могут быть забытыми: Вильгельм Телль, Шарлотта Кордэ, Канегиссер, Захарченко -Шульц, полковник Сусалин, Радкевич, Болмасов, Сольский, Соловьев... Одни в далеком прошлом, в истории, другие пали в муках за честь Родины, только очень немногие с нами.
Среди них Борис Софронович Коверда и Виктор Александрович Ларионов.
Дружеский и братский им привет.
В.Орехов
Запись Б.Коверды
Настоящая запись является свидетельским показанием, с целью восстановить обстоятельства и подробности дела, в котором мне пришлось быть главным участником совершенного 7 июня 1927 г.в Варшаве покушения на советского посла Войкова. Вокруг этого дела возник ряд легенд и предположений, в большинстве случаев не соответствующих действительности, или дававших неполную или одностороннюю картину происшедшего .Я воздерживался от опровержения или дополнения появлявшихся в печати сведений, хотя уже по освобождении, в беседах с друзьями, не скрывал подробностей дела. Считаю, однако, что картина произошедшего и действительное положение вещей должны быть известны историку, который коснется этого дела. Кроме того, считаю, что не надлежит умалчивать об участии в деле других лиц. Эти соображения и побудили меня составить настоящую запись.
В предшествовавшие годы я, будучи учеником, сначала белорусской а затем русской гимназии в Вильне, одновременно служил в издаваемой доктором Арсением Васильевичем Павлюкевичем еженедельной газете "Белорусское Слово", антикоммунистического направления. Я заведовал конторой, одновременно выполняя обязанности корректора, выпускающего и переводчика на белорусский язык. До перехода в русскую гимназию, до У1 класса, я учился в белорусской гимназии, и хорошо знаю белорусский язык. Поэтому на мне лежала также обязанность "выправки" идущего в газету материала. Павлюкевич был решительным антикоммунистом и меня с ним связывали не только служебные, но и дружеские отношения.
В это же время у меня возникли связи и знакомства с представителями русских антибольшевицких кругов в Вильне. В частности, у меня наладились дружеские отношения с проживавшим в то время в Вильне есаулом Михаилом Ильичей Яковлевым, бывшим в годы гражданской войны командиром так называемого "Волчанского отряда",сначала действовавшего на Юге России, а в 1920г - на польском фронте. Яковлев тоже издавал в Вильне русскую еженедельную газету "Новая Россия". В середине 20-х годов русская Белая эмиграция еще рассчитывала на возможность возобновления вооруженной борьбы с коммунистической властью в России. В активной и непримиримой по отношению к большевизму части эмиграции возникали разнообразные проекты и планы продолжения борьбы, и существовало убеждение в целесообразности ведения антибольшевицкой террористической деятельности. Вопрос продолжения борьбы любыми средствами часто поднимался и в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым. Оба хорошо знали один о другом. Но они до того не сотрудничали и ограничивались шапочным знакомством. Возможно, что происходившее между мной и названными лицами разговоры не имели бы для меня лично последствий, если бы не то, что на должность советского посла в Варшаве был назначен Войков, известный большевик, проехавший в свое время через Германию в "запломбированном вагоне, вместе с Лениным, и роль которого в убийстве царской семьи и последующем уничтожении тел убитых была известна из книги Соколова и других источников. Об этом писалось и в польских газетах, в связи с назначением Войкова в Варшаву. Тем не менее польское правительство согласилось принять Войкова в качестве советского посла, или как тогда говорилось, полпреда в Варшаву.
Мысль о возможности покушения на Войкова поднималась в моих беседах с Павлюкевичем и Яковлевым все чаще и чаще, и в конце концов, к началу 1927г., я выразил желание совершить это покушение. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства, а Яковлев должен был оказать содействие в организации покушения.
Первоначально возникла мысль осведомить о подготовке покушения проживавшего в то время в Варшаве писателя М.П.Арцыбашева, автора статей, печатавшихся в издаваемой Д.В.Философовым газете "За Свободу" и затем вошедших в сборник под названием "Записки Писателя". Позже такое намерение показалось мне не имевшем смысла, так как его осуществление могло иметь нежелательные последствия и усложнить дело. Но в первой половине 1927г. Арцыбашев умер и поэтому намерение в какой-то степени посвятить его или вовлечь в подготовку покушения не было осуществлено.
Павлюкевич располагал ограниченными средствами. Поэтому на многое с его стороны нельзя было рассчитывать. О надлежащей подготовке покушения, т.е. организации слежки за Войковым, его выездами, передвижениями и т.п./как то делалось в дореволюционную эпоху при подготовке покушений на царских министров и многих других, ставших мишенью для революционеров сановников, когда в некоторых случаях в подготовке и осуществлении покушений участвовали большие группы лиц/,из - за недостатка средств не могло быть и речи, и фактически никакой предварительной подготовки к покушению на Войкова не могло быть. Правда, вначале предполагалось привлечь к участию в покушении и других лиц. Выбор пал на двух моих хороших знакомых, известных мне своими национальными убеждениями. Но по разным причинам ничего из этого не получилось.
Предварительной разведкой должен был заняться уезжавший на службу в Варшаву бывший чин Волчанского отряда Константин Шипчинский. Ему было поручено узнать, по мере возможности, об образе жизни Войкова, его передвижениях, т.п. Основной задачей было установить, где Войкова можно встретить и приблизиться к нему. В начале мая Шипчинский выехал в Варшаву, получив на расходы данные Павлюкевичем 200 злотых.
Вскоре Яковлев передал мне пистолет и патроны к нему. Было условлено, что после покушения я буду говорить, что купил пистолет у служащего типографии в Вильне Юдицкого, бывшего членом польской организации допризывной подготовки.
22 мая я выехал в Варшаву, тоже имея в кармане 200 злотых от Павлюкевича и немного своих денег. В Варшаве ос-тановился на одни сутки в отеле Астория на Хмельной улице. На следующий день встретился в условленном месте с Шипчинским, и он меня устроил на квартиру на улице Бугай,N26. Оказалось, что Шипчинский ничего не разузнал и не установил. Его дальнейшее "участие"в подготовке покушения выразилось лишь в том, что он провел меня к зданию советского посольства на Познанской улице. При том, по желанию Шипчинского,"по конспиративным соображениям",мы шли к посольству не рядом, а в 40-50 шагах один от другого. Конечно, я был разочарован увидев, что ничего не сделано и, признаюсь, у меня возникло сомнение в возможности встречи Войкова, так как имевшихся денег могло хватить лишь на 10-12 дней пребывания в Варшаве, и кроме того, мне вообще нельзя было продолжительно отсутствовать, так как моя семья не имела понятия, где я нахожусь, да и ждали меня некоторые дела. Не рассчитывая больше на помощь Шипчинского, я решил самостоятельно "произвести разведку" и искать возможности встретить Войкова. Я не видел для этого иной возможности, как самому побывав в посольстве или консульстве.
На третий день пребывания в Варшаве я пришел в консульство и "начал хлопоты"о предоставлении мне въездной визы в СССР. Это был благовидный предлог для посещения консульства. В здании посольства были два входа - один в посольские помещения, другой в консульскую канцелярию, куда я и направился. В небольшом вестибюле, перед входом в приемную, находилась изолированная кабинка с окошечком, вроде билетной кассы. Сидящий в ней чиновник опрашивал посетителя и затем, нажимая кнопку, открывал дверь приемной или выходную, автоматически затем закрывающихся.Без всяких затруднений чиновник пропустил меня в приемную.
Это было узкое продолговатое помещение со столом посредине, вo всю его длину. За столом на стульях довольно тесно сидело около двух десятков посетителей, заполнявших бумаги, ожидавших вызова или просматривавших лежащие на столе советские газеты. У открытой двери, ведущей во внутренние помещения, находился столик. Стоявший за ним чиновник давал справки, выдавал бланки, вызывал посетителей и т.п. Я сказал ему о желании выехать в СССР, получил от него соответствующие бланки и анкеты и, найдя место за столом, уселся для их заполнения. Просидел так около часа, наблюдая за обстановкой. Затем поднялся и, подойдя к чиновнику сказал, что окончательно заполню анкеты дома и принесу их в следующий раз. Всего, подыскивая благовидный предлог, я побывал в консульстве четыре раза. Из разговоров с чиновником выяснилось, что шансов на получение визы в СССР,"для получения там образования" или "устройства на работу" - нет. Мне вернули мои заполненные анкеты и дальнейшая возможность посещения консульства оборвалась, так как могли возникнуть подозрения.
Конечно, ничего интересующего меня я не узнал. Тем не менее, посещения консульства сыграли важную роль в дальнейшем ходе дела. Во время одного из таких посещений, когда я, как обычно, сидел за столом и делал вид, что вожусь с моими анкетами, в ведущей из внутренних помещений двери вдруг появился Войков, взглянул на сидящих в приемной, положил руку на плечо дающего справки чиновника и увел его внутрь.
С наружностью Войкова я был знаком по фотографиям в газетах и журналах. Самым важным для меня был снимок в журнале "Святовид",где Войков, в числе других членов дипломатического корпуса в Варшаве, был изображен во весь рост на каком-то приеме у Пилсудского. Появление Войкова на один момент в дверях консульской приемной было для меня полной неожиданностью, и поэтому не могло быть и речи о том, чтобы я успел подняться, выйти из-за стола и приблизиться к нему. Но Войков, если можно так выразиться, представился мне и в дальнейшем, когда я увидел его на варшавском вокзале, у меня не было сомнений, что это именно он. А там, забегая вперед, отмечу, что не все сложилось так, как я ожидал и предполагал. Итак, мои посещения консульства прекратились. Правда, я попробовал посетить также торгпредство, находившееся в другом месте, на Маршалковской улице посидеть в его приемной. Но очень скоро мне предложили оттуда уйти, так как никакого серьезного предлога, оправдывающего мое там присутствие, я не мог придумать. Между тем, мои деньги были на исходе, и дальнейшее пребывание в Варшаве стало мне казаться бесцельным. В Варшаве я каждый день просматривал несколько польских газет и русскую "За Свободу" И вот,3-го июня, когда я уже думал об отъезде, в вечерней газете "Курьер Червоны",с датой последующего дня, я натолкнулся на краткое сообщение о том, что "советский посол Войков выезжает в Москву". Мне стало ясно, что если Войков выезжает в Москву, то это единственный и последний шанс на возможность встречи с ним. Сразу же я отправился на вокзал, чтобы узнать когда и какие поезда уходят в московском направлении. Поезд уходил в Москву в 9.55 часов утра. Начиная с 4-го июня, я стал приходить на вокзал за час до отхода московского поезда. Сначала я болтался около выходов на перрон, а затем, заблаговременно запасшись перронным билетом, минут за двадцать до отхода поезда сам выходил на перрон и прохаживался вдоль московского поезда.
Так прошло три дня. К седьмому июня мои деньги иссякли. Кроме того, у меня возникло сомнение: либо я не заметил и пропустил Войкова, либо он садился в поезд не в Варшаве, а на какой-нибудь другой станции. Я решил последний раз прийти на вокзал 7-го июня, и затем возвращаться домой в Вильну. В этот день, почти сразу по моем приходе на вокзал случилось нечто, сбившее меня с толку. Минут за 50 до отхода московского поезда я увидел Войкова, но не направлявшегося на перрон к поезду, а идущего с перрона в вокзальное помещение, в обществе какого-то другого лица. На Войкове был котелок, и он был в зеленом весеннем пальто. Случившееся не соответствовало моим ожиданиям, и я растерялся. Я пытался убедить себя, что за Войкова принял какого-то приехавшего пассажира. После краткого момента колебания я прошел в вокзальное помещение, куда направились потерянные мною из виду Войков и его спутник. Я волновался, спешил и не зашел в вокзальный ресторан, где они в это время были. Не найдя Войкова я поспешил обратно, вышел на перрон и стал прохаживаться вдоль поезда, как и в предыдущие три дня. Я старался держаться ближе к выходу, чтобы встретить Войкова до того, как он успеет войти в вагон. И незадолго до отхода поезда я снова увидел Войкова, вместе с другим, уже виденным мною лицом, с которым перед тем он вышел с перрона. Они разговаривая, медленно шли вдоль поезда. Позже, уже в ходе следствия, выяснилось, что Войков не собирался ехать в Москву. Я же так и некогда не узнал, откуда в газете появилась приведшая меня на вокзал фатальная для него заметка. Оказалось, что ранним утром 7-го июня он получил из Берлина телеграмму от едущего из Лондона советского представителя Аркадия Розенгольца, выдворенного из Англии после разгрома советского торгового представительства, носившего название "Аркос". Войков пришел на вокзал, чтобы встретить проезжавшего через Варшаву Розенгольца. Он пришел к приходу берлинского поезда, встретил Розенгольца, и они отправились пить кофе в вокзальный ресторан. Поэтому в первый раз я увидел Войкова не идущим на перрон, а выходящего с него. Таким образом, моя встреча с Войковым на варшавском вокзале, хотя я ее и искал, была совершенной случайностью. Был тут какой-то фатум. Ведь даже если бы Розенгольц проезжал через Варшаву днем позже, то покушения не было бы. Деньги у меня, как я уже упомянул, иссякли. На покупку перронного билета я израсходовал последние бывшие у меня 20 грошей. В приведшей меня на вокзал газетной заметке было сказано, что "Войков выезжает сегодня или завтра". Между тем, со времени появления этой заметки пошел уже четвертый день. Я пошел навстречу Войкову, вынул из кармана пистолет и начал стрелять. Войков резко бросился назад, а я пробежал несколько шагов за ним, стреляя ему вслед, пока не выпустил все находившиеся в пистолете шесть пуль. Как позже было установлено, в Войкова попали две пули. Войков же, пробежав несколько шагов, прислонился к вагону и начал отстреливаться. Розенгольц прыгнул с перрона на путь и между двумя вагонами и остался у меня позади. Отмечу еще, что у меня было предположение, что уезжавшего в Москву Войкова может провожать кто-то из польского министерства иностранных дел, и я, увидев Розенгольца вместе с Войковым, подумал, что это именно и есть представитель министерства.
На перроне во время покушения было мало публики, и ко мне и Войкову быстро подбежали полицейские. Меня схватили, а Войков опустился на перрон. Один из арестовавших меня полицейских спросил, в кого я стрелял. Я ответил, что в советского посла. Полицейский тут же сказал:"Жаль, что не в Троцкого". Из окна одного из вагонов раздался враждебный по моему адресу выкрик. Возможно, что кричало сопровождавшее Розенгольца в поезде лицо.
Меня привели в вокзальный полицейский участок. Сюда же принесли и положили на пол раненного Войкова. С него сорвали рубашку. Очень скоро его увезли. Сразу же в помещении появился Розенгольц, бросивший на стол свою визитную карточку. В участке началась суматоха. Стали появляться разные лица. Одно из них стало кричать на меня, спрашивая, зачем я это сделал. Я ответил, что действовал в интересах моего отечества. Спрашивавший заявил, что это "медвежья услуга". Позже я узнал, что это был Сухенек-Сухецкий,начальник отдела безопасности в министерстве внутренних дел. Очень скоро явился следователь и стал составлять протокол первого допроса. Допрос продолжался более часа. Затем меня посадили в такси, между двумя полицейскими, и в сопровождении второго такси с полицейскими, отвезли в тюрьму "Павяк" и там отвели в камеру. Часа через два меня провели в кабинет, в котором находились три лица. Одно из них заявило:" Я судебный следователь Скоржинский, а это прокуроры Рудницкий и Свентковский. Войков умер от нанесенных ему ран, и сейчас нам надлежит выяснить все обстоятельства этого дела". Мне начали задавать вопросы. Одним из первых был - откуда я знал, что Войков приедет на вокзал. Я рассказал как это было, т.е.что прочитал в газете о его предстоящем выезде и после этого каждый день стал приходить на вокзал. На этом допросе Скоржинский протоколов не писал, а лишь делал заметки на листах, допрос продолжался около двух часов, после чего меня отправили обратно в камеру.
Часа через два-три Скоржинский снова меня вызвал и уже записывал мои показания на машинке в протокол, давая подписывать каждый лист. Скоржинский допрашивал и записывал не спеша и отпустил меня часа через три, уже поздней ночью. Допрос и дальнейшее составление протокола продолжались еще полных два дня, с небольшими перерывами. Я должен был рассказать все о себе, о родственниках и знакомствах, по возможности описать дни моего пребывания в Варшаве и мое времяпрепровождение, рассказать о мотивах покушения, подготовке к его совершению и сопровождающих обстоятельствах. Я придерживался схемы, ранее установленной и обдуманной, т.е.сообщников у меня нет, никто о моем намерении совершить покушение не знал, что основной причиной, побудившей меня стрелять в Войкова, было намерение отомстить за причиненные России коммунистическим режимом бедствия, а Войков был активным деятелем этого режима.
13 июня меня отвезли в суд и привели в кабинет председателя окружного суда Гуминского, вручившего мне обвинительный акт и сообщавшего, что дело будет рассматриваться в чрезвычайном ускоренном порядке. Как известно, по окончании следствия судебными властями был поставлен на разрешение вопрос о том, в каком порядке будет происходить судебное рассмотрение дела - чрезвычайном или обычном. В то время в Польше вошел в силу декрет о возможности чрезвычайного судопроизводства по отношению к виновным в совершении некоторых видов преступлений, в том числе и направленных против государственных служащих. Войков, поскольку он был аккредитован при польском правительстве, был формально приравнен к государственным служащим.Судебные власти располагали в этом отношении свободой выбора и обычно руководствовались указаниями правительства. Было решено предать меня чрезвычайному суду. Думаю, что так было сделано по распоряжению центральных властей, опасавшихся, что рассмотрение дела в обычном порядке окружным судом затянет и расширит его, а это было нежелательно по ряду соображений. Польское правительство стремилось в кратчайший срок покончить с этим в высшей степени неприятным для него делом, могущим осложнить польско-советские отношения, в то время как Польша стремилась к тому, чтобы они были добрососедскими. Определенно думаю, что и советскому правительству не были желательны расширение дела и новые возможные осложнения, так как после разгрома "Аркоса"и других одновременно происшедших событий, например в Китае, возникла обстановка, благоприятствовавшая "новым авантюрам",которые были Москве крайне нежелательны. Кроме того, у Москвы несомненно было опасение, что может произойти повторение "дела Конради" .застрелившего в Швейцарии за несколько лет до того советского деятеля и дипломата Воровского. Судебное разбирательство этого дела продолжалось несколько дней и фактически явилось рассмотрением дела не столько самого Конради, сколько коммунистических злодеяний в России. Думаю поэтому, что ускорение в рассмотрении моего дела произошло в результате негласного соглашения польского и советского правительств. И Москве, и Варшаве расширение дела не было выгодно. Оба правительства желали скорейшего исчерпания этого "инцидента". Поэтому процесс оказался скомканным, продолжался всего один день и многие вопросы были вообще обойдены. Это относится и к официальному протоколу судебного заседания. В газетных отчетах о процессе можно найти значительно больше того, что имелось в записи судебного секретаря. Заканчивая эту часть моей записи, хочу прибавить, что названные в ней А.В.Павлюкевич и М.И.Яковлев погибли при трагических обстоятельствах. Яковлев, принимавший участие в обороне Варшавы от немцев в 1939г.,в качестве начальника штаба в кавалерийском подразделении ген. Булак-Балаховича, был арестован летом 1940г и отправлен в концентрационный лагерь Освенцим. Там, при невыясненных обстоятельствах он погиб в апреле 1941 г. Павлюкевич участвовал в движении сопротивления в Варшаве, был арестован немцами и расстрелян.
Незавидна оказалась и участь присутствовавшего при покушении на Войкова большевика Розенгольца. Он был одним из обвиняемых на московских процессах 1937 года и расстрелян.
Борис Коверда.
*****
Мне думается, что на фоне теперешнего безвременья русского зарубежья, мы не должны забывать о той жертвенной работе, которую вели русские патриоты в Россия и в первой эмиграции. Эта работа осуществлялась в те, уже давно ушедшие времена, многими бывшими представителями нашей Имперской власти, интеллигентными кругами и в очень большой степени нашим офицерством, как во время белой борьбы в самой России, так и заграницей. Л.И. Барат, старательно изучавший историю Белого движения, посвятил свою статью одному из таких подвигов нашей военной молодежи. Этот подвиг не был единственным, то же самое можно сказать о подвигах в других областях России, хотя бы на Кубани, на Дону и в сибирских краях.
Тот профиль русского офицера, который он рисует, был характерен не только для Мугани. И справедливая оценка положения и добрые отношения к инородцам Российской Империи были повсеместно и сам Л.И.Барат уже писал об этом в отношении Крымских Татар и горцев. Писали о том же мы и в отношении Калмыков, особенно пострадавших после белой борьбы от жестокостей большевистских сатрапов.
Такие воспоминания ценны и крайне необходимы я для русской истории и для русской молодежи заграницей и в самой порабощенной России.
И "часовой" считает своим долгом продолжать напоминать о нашем давно ушедшем прошлом.
В.Орехов
Из переписки с дочерью Б.С.Коверды Натальей Монтвиловой.
4марта2008г.
Уважаемый Иннокентий Николаевич!
На днях знакомые сообщили мне о Вашем обращении ко мне на страницах газеты "Наша Страна". Спасибо за Ваши добрые слова о моем отце. Вы пишите, что хотели бы узнать больше подробностей о его жизни.
Хочу сразу сказать, что мой отец был очень скромным человеком, не выступал с докладами своем поступке, и даже в дружеском и домашнем окружении никогда о нем не упоминал, и был недоволен когда этот вопрос поднимался кем-нибудь другим. Единственный раз он выступил в печати в 1984 году с описанием покушения. Эта статья появилась в газетах "Новое Русское Слово", "Русская мысль", "Наша страна" и журнале "Часовой", и в 1995 году была перепечатана в московском журнале "Образ".
В России о нем стали появляться статьи начиная с 1990-х годов (например, статья Солоухина "Знакомство" в журнале "Москва" (1990, но. 6)). В 2005 году в книге "Русская эмиграция в борьбе с большевизмом" (из серии Россия забытая и неизвестная: Белое движение) была помещена очень обширная статья "Убийство Войкова и дело Бориса Коверды". В Интернете последнее время тоже довольно много материалов о моем отце, но все они более или менее повторяют те же факты.
Таким образом, о его молодости и о покушении есть довольно много материалов. А о его жизни после переезда в Америку можно только сказать, что жил тихо и скромно, работал сначала в газете "Россия", потом в газете "Новое Русское Слово", вышел на пенсию в 1976, скончался после длительной и тяжелой болезни в 1987 году.
Если у Вас нет возможности получить материалы о которых я упоминаю, могу прислать Вам ксерокопии. Желаю Вам успехов в Вашей патриотической работе и доброго здоровья.
Наталия Монтивилова (Коверда)
6 апреля 2009 г.
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Глубокоуважаемый Иннокентий Николаевич!
Поздравляю Вас с наступающим великим праздником Воскресения Христова. Шлю Вам пожелания всего наилучшего в эти светлые дни. Дай Вам Бог здоровья, сил и радости.
Около месяца тому назад я послала Вам материалы о зарубежных кадетах и перепечатку большой статьи о моем отце из Интернета взятой из зарубежного издания "Кадетская перекличка". Надеюсь, что эти материалы не потерялись по дороге и что Вы их получили.
У нас начинается предпраздничная суматоха. На Страстной неделе едем все к старшей дочери. Будем там на всех богослужениях так как наш внук прислуживает в церкви. И конечно будем печь куличи, готовить сырную пасху и т.д. Русская эмиграция здесь сумела все эти годы сохранить старые пасхальные традиции, придерживаются их и наши дети и внуки.
Всего Вам доброго,
Наталия Монтивилова (Коверда)