Александр Иванченко Путями великого россиянина с 84-98
В январе 1958 года на заседании редколлегии журнала «Вок
руг света», в котором я после непродолжительной своей драмы в
Якутии и двух с половиной лет работы собственным корреспонден
том Всесоюзного радио по Средней Азии начинал выполнять обя
занности спецкора, обсуждались материалы будущего апрельского
номера, в том числе и очерк, посвященный 70-летию памяти Н.Н.
Миклухо-Маклая, написанный одним ленинградским миклуховедом.
Присутствовал и академик Евгений Никанорович Павловский - не
большого росточка, полноватенькой, с округлой белой бородкой и
всегда почему-то печальными светлыми глазами старичок в мешко
вато сидевшей на нём форме генерал-лейтенанта медицинской
службы. Занимаясь в основном паразитологией, он принадлежал в
то время к крупнейшим зоологам мира и большую часть жизни про
вёл в различных экспедициях.
Членом редколлегии «Вокруг света» Евгений Никанорович не
был, но как президент Государственного географического общества
СССР работой нашего тогда популярного географического ежеме
сячника интересовался постоянно. Сейчас же сказал, что приехал в
редакцию специально из-за очерка о Маклае. Пожалуй, даже не ска
зал, а с этакой нахохленной непреклонностью проворчал, словно
ждал от нас какого-то противления и заранее всем своим видом по
казывал, что готов идти в бой, чем вокругсветовцы, знавшие спокой
ный покладистый характер академика, были удивлены и вместе с
тем заинтригованы.
А дело оказалось вот в чём.
Ленинградский филиал Института этнографии АН СССР -
центр советского миклуховедения, как отчасти и Гэсударственное
географическое общество (ГГО), штаб-квартира которого находит
ся там же, в Ленинграде. Автором юбилейного очерка был сотруд
ник этого Института. По заведённому порядку, перед отправлением
84 материала в редакцию автору полагалось в таких случаях завизиро
вать его у президента ГГО. Но ни этот автор, ни его более ответ
ственные институтские коллеги с весьма существенными замечани
ями Евгения Никаноровича не согласились. Потому, главным обра
зом, как мы по наивности своей сначала полагали, что, хотя и про
шло уже два года после XX съезда КПСС, на котором Н.С. Хрущёв
выступил с докладом о культе личности Сталина и противозакон
ных репрессиях во время его почти тридцатилетней диктатуры, в
действительную реабилитацию невинно погибшего в период бери
евщины прежнего президента ГГО академика Николая Ивановича
Вавилова ещё не совсем верили. Между тем, Е.Н. Павловский тре
бовал обязательно учесть то, как оценивал значение Миклухо-Мак
лая в отечественной и мировой науке Н.И.Вавилов, на что он обра
щал внимание собирателей и популяризаторов его трудов и от чего
предостерегал научных и литературных биографов. Миклуховеды,
однако, упорствовали.
Вот почему в тот январский день 1958 года и приехал к нам в
редакцию академик Е. Н.Павловский. Не соглашаясь с позицией
миклуховедов, которые, как тогда, так и теперь все преимуществен
но этнографы и не в состоянии заниматься сложнейшим научным
наследием Маклая, Евгений Никанорович зачитал на заседании
редколлегии датированное 17 ноября 1937 года письмо Н.И.Вави
лова (в сталинские времена, да и после, известное только едини
цам). Оно было послано его предшественнику на посту президента
ГГО и тогда ещё остававшемуся почётным председателем Обще
ства Юлию Михайловичу Шокальскому. Речь в нём шла о необходи
мости всенародно отметить 50-летие памяти Н.Н. Миклухо-Маклая
- 14 апреля 1938 года. Но для этого требовалось разрешение Со
внаркома, обращаться в который, не рискуя заведомо всё погубить,
Николай Иванович тогда не мог, так как знал, что уже шестой год
находится под негласным следствием сначала якобы как «замаски
ровавшаяся контра», потом как «враг народа». Поэтому он действо
вал через явно для всех безопасного, но всемирно известного (в
области картографии и океанографии) профессора Ю.М.Шокальс
кого, который ещё смутно помнил публичные петербургские лекции
Маклая в октябре-ноябре 1882 года и его похороны на Волковом
кладбище шесть лет спустя.
По словам Е.Н. Павловского, до самой смерти Ю.М.Шокаль
ского (март 1940 года) письмо Н.И.Вавилова (Николай Иванович был
арестован пятью месяцами позже), написанное, видимо, из вящей
осторожности по-французски, хранилось в архиве профессора, за
тем кто-то из его близких друзей или родственников передал маши
нописную копию Евгению Никаноровичу (уже в дни работы XX съез
да КПСС).
85 Это-то письмо, переводя на русский язык прямо с листа, и
прочёл нам Е.Н.Павловский.
Я процитирую деловую его часть полностью с некоторыми
своими примечаниями.
«У нас привыкли считать Н.Н.Миклухо-Маклая мужественным
путешественником-романтиком, и против этого как будто не возра
зишь - отдельные проблески романтических настроений в его днев
никах встречаются. Однако из тех же дорожных дневников перед
нами встаёт натура высокоорганизованная, строгая к себе и окру
жающим и, что особенно важно, с логически сильным мышлением
исследователя, о всяком предмете имеющего своё собственное
суждение, выведенное не из чьих-то авторитетных умозаключений,
а преимущественно из своих же опытов и наблюдений. Совершен
но по-ломоносовски!
Поэтому, я думаю, представлять его и впредь в школьных
программах и любопытствующей публике как интересного путеше
ственника, не убоявшегося длительное время беззащитным жить
среди первобытных племён папуасов, значит не отдавать ему дол
жного как крупнейшему из учёных, совершившему в первую очередь,
конечно, грандиозный переворот в науке о человеке, всю значимость
которого нам предстоит в полной мере осознать, когда он скажется,
а это произойдёт неизбежно, на судьбах народов мира. Скажется
же он в особенности на до сих пор приниженных и угнетенных все
общим взрывом сознания несправедливости унижения их челове
ческого достоинства, что как неотвратимое следствие повлечёт за
собой радикальные социальные перемены во всех колониальных
странах.
Поэтому не для лишней похвальбы России, а как рачитель
ным охранителям своего духовного наследия, сущность которого в
конечном счёте определяет авторитет всякого народа, нам надле
жит озаботиться, чтобы мир знал, а вместе с ним мы уяснили и сами,
что основы для пробуждения такого сознания заложил сын нашего
Отечества, тем более сейчас на фоне теперешнего фашистского
шабаша в Европе.
Учитывая европейские политические события, польза приоб
щения созданной Н.Н.Микрухо-Маклаем науки о человеке к нашей
коммунистической пропаганде очевидна. Здесь она злободневна по
высшему разряду.
Мне кажется, при обращении в Совнарком упирать нужно как
раз на это. Иначе в создавшейся у нас обстановке торжественно
отметить пятидесятилетие его памяти нам могут и не дозволить. Но
сделать надо постараться так - на всю страну, чтобы привлечь к
86 нему максимальное внимание не только народа, но и правитель
ства.
Я понимаю, российский патриотизм нынче «не в моде», ис
ходящий же от меня - и подавно.
Ко всему прочему беспременно обвинят меня ещё и в шови
низме. Тем не менее, если вопрос с торжествами решится положи
тельно и нам удастся дать Н.Н. Миклухо-Маклаю соответствующую
научную, политическую и нравственную оценку, мы должны будем
потом найти какую-то форму (не слишком бьющую в глаза) работы с
его наследием и вокруг него в этом направлении. Нельзя идти на
поводу у британских писак, для которых, а значит и для большин
ства мира, он, волею случая родившийся в России и будто отрину
тый ею, - полушотландец-полуиудей (подробнее об этом в тексте
романа). Будучи в действительности по тогдашнему национальному
определению природным малороссом, он предпочитал чаще назы
вать себя обобщённо россиянином, не без основания имея в виду
триединство народов, вышедших из лона Древней Руси. Россией
же, если учесть, сколько она вложила только материальных средств
в его путешествия, он вовсе отринут не был, кроме, может быть,
какого-то щелкопёра Скальковского, да и то он, зарабатывая в Рос
сии на опусах о русских же, русским никогда не симпатизировал.
С другой стороны, разве учение Н.Н.Миклухо-Маклая о чело
веке не насквозь интернационально? Ни один уважаемый нами по
литик всех времён, ни один из знаменитых гуманистов не сделал
столько для предметного понимания естества человеческого брат
ства, как это сделал Н.Н.Миклухо-Маклай. Да и гуманизм-то до него
ассоциировался с несбыточными мечтаниями вроде «Утопии» То
маса Мора или «Города солнца» Томмазо Кампанеллы, либо с па-
фосно красивыми, но никакими убеждающими реалиями не подкреп
лёнными декларациями вроде утверждения Жан-Жака Руссо о том,
что все люди ро>кдаются голыми и потому уже, и только потому (дру
гих доводов у Руссо не нашлось), равными в правах, иными слова
ми, до Н.Н. Миклухо-Маклая понятие гуманизма по сути было иде
алистическими фантазиями или, если угодно, декларациями; он же,
вооружённый редкостно человеколюбивой для белой расы народ
ной философией Русичей (полагаю, вы меня знаете и не примете
сию мою тираду за умиление патриота из квасных русофилов, но в
мире я всё же кое-что повидал, а всё, как говорили древние, позна
ётся в сравнении), корни которой в глубокой древности где-то на
берегах Днепра и Волхова (не эта ли философия давала силу Руси
почти тысячелетие стеной стоять против натиска душепоработитель-
ного, потребного только верхушке власть имущих иудомессианства,
вероятно, для отсечения неблагозвучной приставки «иудо-», имену
емого по-гречески христианством, а у нас для компромисса с пре-
87 жним, славившим не столько мифических богов, сколько вольность
и честь человеческую, язычеством - «славием», снабжённым при
ставкой «право-», будто бы самым верным?), идеями русских де
мократов (Герцен, Чернышевский, Писарев), а также научными раз
работками, касающимися антропогенеза, биологии и психики чело
века таких отечественных учёных, как академик Карл Максимович
Бэр и незабвенной памяти Иван Михайлович Сеченов, и собствен
ным трудом добытыми энциклопедическими знаниями, помножен
ными на бесценный дар их синтезатора, способного из множества
алгоритмов извлекать единственное искомое, наполнил идеалис
тические декларации, я бы сказал, грубо осязаемой фактурой, до
казательно отвергающей правомочность всякого насилия во взаи
моотношениях всех наций и рас.
Отчего же мы до сей поры не заявим об этом во всеуслыша
нье? Ведь одного этого достаточно для учёного, чтобы имя его ста
ло бессмертным, а за страной, породившей его физически и духов
но, навечно закрепилось первоколыбельное право зачинательницы
благороднейшей из всех наук - научного гуманизма. Н.Н.Миклухо-
Маклай же не значится в списках даже обыкновенных гуманистов-
доброжелателей (см. философские словари). Невольно по анало
гии думаешь о том, как Англия гордится своим Дарвиным, даром,
что его теория естественного отбора и происхождения человека ис
пользуется полигенистами (расистами) в прямо противоположных
целях, хотя, конечно, и без его в том вины.
Ни высокоцивилизованная, однако же пропитанная разбой
но-хищническим духом Великобритания, ни другие европейские го
сударства того же порядка не могли и пока не могут дать питатель
ную почву и нравственный заряд на всю жизнь для такого учёного,
как Н.Н.Миклухо-Маклай. Не стал же он исповедовать германское
ницшеанство, несмотря на шестилетнюю учёбу в университетах Гер
мании, отдалённое родство по материнской линии и личное знаком
ство с Фридрихом Ницше, который как выходец из рода польских
графьёв Ницких для гейдельсбергской польской эмиграции, в кру
гах которой одно время вращался и Н.Н.Миклухо-Маклай, был ку
миром. Не уклонился в английское мальтузианство, несмотря на
дружбу с великим Томасом Гексли и такие же отношения со своим
учителем Эрнстом Геккелем, почитавшим Мальтуса учёным весьма
основательным.
Что же, как не народная российская нравственность, вопреки
господствовавшим в Европе полигенизму, мальтузианству и ницше
анству, подвигло Николая Николаевича Миклухо-Маклая на созда
ние научного гуманизма?
Смешно думать в этой связи, будто мы - «некий народ-бого
носец», как проповедовал Достоевский, подразумевая туже россий-
88 скую нравственность, но вместе с тем бесспорно то, что человеко
любие, сострадательность, веротерпимость, или, я бы сказал, ува
жение к совести других, иноплеменных народов, - черты в характе
ре Русичей, несмотря на их вечевое, а то и мятежное буйство и во
инские доблести, которые отмечались множеством иноземных ав
торов, нередко с удивлением, ибо нравственная основа Русичей,
предопределившая поступательное движение всего их жизненного
уклада, всегда резко отличалась от коммерческой первоосновы, с
библейских времён служившей рычагом развития в большей части
остального мира.
Разумеется, кричать об этом везде и повсюду, колотя себя в
грудь, мол, вот мы какие хорошие, было бы для нас постыдным чван
ством, однако и не показать миру сей нашей народной особенности
хотя бы на примере учения Н.Н.Миклухо-Маклая о человеке грани
чило бы тоже с не менее непривлекательным национальным само
уничижением. Ужели ж скромность - обязательное ряжение в схи
му? Целой нации! Оттого-то в Европах вся наша великая страна
многими и поныне именуется не иначе, как «русским медведем».
... Нравственность, как всё происходящее от живой природы,
не может не иметь основополагающих причин. Только понимание
этого могло дать Н.Н.Миклухо-Маклаю уверенность, что он не тра
тит времени напрасно, поставив себе задачей найти ключ к откры
тию тайн исходного, из чего проистекало и постепенно складыва
лось то, что мы называем пусть неписаным, без юриспруденческих
формулировок, но законоположением, в силу его очевидной разум
ности принятым и соблюдаемым народом. Равно нельзя зажечься
такой задачей, не будучи воспитанным на идеалах нравственности
и не столкнувшись с её антиподом, что ранит душу с болью пронзи
тельной и побуждает человека, если у него достаёт ума и силы воли,
к деятельной и непреклонной борьбе со злом, которое, под какой
бы личиной оно ни выступало, никаких естественных, а следова
тельно, и убеждающих первопричин иметь в человеческом общежи
тии не может, хотя оно и существует столько же, сколько существует
добро.
В войнах, то есть худшем из всех зол, Ницше видел могучий
возбудитель творческих сил человечества и тем их оправдывал, счи
тая международные человекоистребительные баталии необходимой
предпосылкой для обновления и ещё более бурного расцвета циви
лизаций. В противоположность этому в записных книжках Н.Н.Мик
лухо-Маклая мы находим замечательную аллегорию:
«Если смотреть на жизнь людей, абстрагируясь, она вся со
стоит из непрерывной гонки добра и зла. Бегут они, стараясь опере
дить друг друга, предположим, по одной садовой дорожке. И вот на
их пути большая цветочная клумба, во всю ширину дорожки. Добро,
89 зная, что цветы - прекрасное и потому ломать их кощунственно,
замедлит бег и найдёт способ клумбу обойти. Зла же, безнравствен
ное по своей сути, прекрасное не остановит, оно помчится прями
ком через клумбу, круша цветы, и добро окажется позади, отстанет.
Но только на какое-то время. Первенство зла в беге наперегонки
иллюзорно, точнее скоротечно. Будь иначе, жизнь рано или поздно
прекратилась бы. Однако ж она продолжается, всё совершенству
ясь, уже многие-многие тысячелетия, и пределы её вряд ли можно
предугадать, поскольку побеждает всегда изначально целесообраз
ное, то есть, как свидетельствует вся история человечества, не раз
рушение, а созидание, любовь, олицетворяемая в прекрасном и
лежащая в основе всего живого. Надолго утвердиться вместо добра
зло не может потому, что у него нет естественного начала, нет той
целесообразности, какой наполнены все законы движения во Все
ленной»1.
В этом мне представляется в сжатом виде главная философ
ская концепция учения Н.Н.Микулухо-Маклая о человеке. Возвра
щаясь к тому, что подвигло Н.Н.Миклухо-Маклая на сознание его,
достаточно обратиться опять-таки к его записным книжкам. Он не
поленился выписать из Вельтмана (русский историк, филолог, а так
же писатель середины минувшего века) длиннейший список старо
славянских имён с корневыми частицами: «свет», «мило», «радо»,
«мир», «драго», «добро», «зора», «живо», «благо», «слав», «крас»
и т.д. Но если Вельтман ограничивается простым их перечислени
ем, то Н.Н.Миклухо-Маклай даёт нашим древним именам философ
ское осмысление, определяя по ним характер народа, и как бы в
подтверждение своим суждениям приводит выдержку из речи про
фессора М.А.Максимовича2 при вступлении последнего в должность
ректора Киевского университета в 1834 году:
«Нелегко взохотить Русь вздохнуть разом и полной грудью,
поелику миротворная по своей изначальной природе и умудрённая
тысячелетиями накопленным опытом, она, исполинская, извечно
сознавала, что заединный вздох её подобен всесокрушающему ура
гану, и потому привыкла дышать с осторожностью. Но в роковую
ошибку впадут те, кто спокойное её дыхание примет за смиренность
лишённого главнейшего жизненного инстинкта вола, чувствитель
ного лишь к собственному желудку и бичу. Долго докучала Русичам
иудейская Хазария, долго прощали терпеливые Русичи даже пору
гание своих святынь. Однако ж донаскучили хазарины. И тогда зае
дино крякнули досадливо, садясь на борзых коней, дружинники Све-
тослава3 Хоробре... С той поры о Великой Хазарии и хазарах смут
ное предание осталось».
Да ведь на одной науке о человеке, как она у Н.Н.Миклухо-
Маклая ни всеобъемлюща, его заслуги не кончаются. Мы знаем, что
90 вместе с Антоном Дорном (немецкий зоолог) он был одним из осно
вателей морской биологии и первым указал на необходимость науч
ного подхода к использованию пищевых ресурсов океана; без осо
бой натяжки можно сказать, что он первым же занялся той невро
логией, какая включила в себя изучение работы мозга как мысли
тельного аппарата, накопителя информации и регулятора психики
человека; не будучи знаком с трудами Иоганна Менделя, сделал ряд
блестящих предположений в генетике и, применительно к человеку
закона о наследственности, доказал безосновательность ломбро-
зианства («учение», созданное в середине XIX века Чезаре Ломб-
розо, сыном венецианского раввина, согласно которому, упрощённо
выражаясь, дети преступников тоже непременно будут преступни
ками, как якобы особый тип людей с врождёнными порочным на
клонностями); первым соединил антропологию со сравнительной
анатомией; первым в мире начал в Батавии кампанию против тор
говли наркотическими зельями, предварительно испытав на самом
себе, что это такое, и клинически правильно определив воздействие
опиума на человеческий организм, а также против проституции как
главнейшего рассадника венерических заболеваний; по существу
верно раскрыл механику образования плодородных почв, не говоря
уже о значимости его вкладов в старые науки и о том, что при всём
1
. Эта цитата, как и другие ссылки на записные книжки Маклая, говорит о том,
что Н.И.Вавилову были известны философские тетради Н.Н. Миклухо-Маклая, о
которых до сих пор советские миклуховеды умалчивают, словно их вообще не суще
ствует. Из всего этого становится понятной и главная причина трагедии самого Н.И.
Вавилова.
2
. Михаил Александрович Максимович (1804-1873) - один из основоположни
ков отечественного естествознания, профессор Московского университета и пер
вый директор университетского ботанического сада, крупный украинско-русский ис
торик, филолог и фольклорист, собиратель украинских народных песен, 25 из кото
рых аранжировал композитор А.А. Алябьев, в том числе переведённого на русский
язык знаменитого «Соловья», по поводу чего А.С.Пушкин сказал Михаилу Алексан
дровичу: «Мы давно знаем вас, Максимович, и считаем литератором. Вы одарили
нас малороссийскими песнями». Тогда ещё Максимович жил в Москве и больше
был известен как ботаник. Потом он, совмещая в Киевском университете ректор
ство с заведованием кафедрой российской словесности, первым наиболее точно
перевёл на русский и украинский языки Слово о полку Игореве и написал о нём
историко-филологические исследование, не утратившее своё значение и теперь.
3
Замечательный знаток Древней Руси М.А.Максимович не мог назвать киев
ского князя - язычника СвЕтослава Игоревича Святославом, как у нас перекручи
вают его имя на христианский лад.
91 этом он был ещё известнейшим общественным деятелем, дарови
тым художником, писателем, публицистом и т. д.
Даже примерно обозначить весь круг его научных и других
занятий пока затруднительно, так как по свидетельству тесно с ним
общавшихся Габриэля Моно и Отто Финша (про обоих подробнее в
романе), по отношению к своим делам, а порой и теоретическим
построениям в той или иной области науки, имевших, как можно су
дить потому, что мы знаем, ценность непреходящую, он был на ред
кость расточительным, зачастую подробно излагая их в письмах к
друзьям и знакомым, но совсем не заботясь об их сохранении. По
этому неведомо, сколько всего этого добра, которое по праву долж
но принадлежать нашему Отечеству и входить в сокровищницу того,
что является предметами нашей общенациональной гордости, и по
сей день рассеяно по всему свету и пылится где-то в архивах, госу
дарственных и частных.
Нет сомнения, что со временем то другое будут из архивов
извлекать, и найдутся ловкачи, которые станут выдавать чужое за
своё, а мы по привычному расейскому обычаю будем смотреть на
будто бы заморское чудо, изумляться и ахать, не подозревая, что
чудо сие наше, рассейсккое.
Поэтому в ходе будущих торжеств, если провести их нам всё
же позволят, надо приложить все усилия к тому, чтобы добиться
организации экспедиции в места пребывания Н.Н.Миклухо-Мак
лая, особенно в те, которые более или менее длительное время
служили ему центрами его деятельности (Ява, Австралия, Синга
пур, не исключая и города Европы, в которых он учился и которые
посещал с теми или иными целями, связанными с его научными
интересами), выявить его бывших корреспондентов или их родствен
ников, списаться с ними и таким образом собрать из его недостаю
щего нам наследия всё, что только посчастливится разыскать и за
тем издать всё вместе как подобает...»
На том заседании редколлегии журнала «Вокруг света» мы
решили опубликовать в связи с приближавшимся 70-летием памяти
Н.Н. Миклухо-Маклая это письмо Н.И. Вавилова Ю.М.Шокольскому.
Но уже с готовой к печати вёрстки письмо Николая Ивановича сня
ла цензура, как мы, повторяю, наивно полагали на этот раз, по вине
нашего главного редактора Виктора Степановича Сапарина, широ
ко образованного и отлично знавшего цену настоящим ценностям,
но по мягкости характера абсолютно не умевшего спорить с около
журнальными, а тем более наджурнальными чиновниками, которые,
по нашему глубокому убеждению, руководствовались никакими ины
ми соображениями, кроме всё той же перестраховки: дескать, неиз-
92 вестно ещё, действительно ли реабилитирован Н.И Вавилов. Увы,
понадобилось ровно 30 лет, чтобы столь многозначительный доку
мент, принадлежащий перу невинно погибшего великого сына Рос
сии, увидел наконец свет в декабрьской книжке академического Жур
нала «Советская педагогика» за 1988 год, теперь уже к 100-летию
памяти Н.Н. Миклухо-Маклая, почти совпавшим с торжествами по
случаю 100-летия со дня рождения Н.И. Вавилова. Но и теперь, при,
казалось бы, умопомрачительной демократизации и гласности, «про
бивать » публикацию через будто бы ликвидированную у нас цезуру
пришлось с немалыми усилиями. Честь и хвала поэтому редколле
гии журнала «Советская педагогика» и особенно заведующему в его
редакции отделом истории педагогики Валентину Никандровичу
Щербакову. В основном лично ему довелось всеми возможными сред
ствами таранить бесчисленные преграды на пути, оказывается, и
ныне крамольного письма Николая Ивановича Вавилова к печатно
му станку. С тех пор, как Россия была объявлена «тюрьмой наро
дов» (вникните, без оговорок, вся оптом!) и до благополучного уду
шения мягкой пуховой подушкой «отца народов» в марте 1953 года,
о чём речь впереди, быть россиянином и любить своё Отечество
значило рисковать своей жизнью. Теперь же, когда мы дожили, как
уверяет нас наша плюралистическая пресса и сам первый прези
дент СССР М.С. Горбачёв, до вожделенной свободы, оная любовь,
похоже, не дозволяется и мёртвым.
Тогда, однако, в январе 1958 года, не предвидя ещё, как сло
жится судьба письма Н.И. Вавилова о Миклухо-Маклае, я слушал
его в чтении академика Евгения Никаноровича Павловского и мыс
ленно снова был на памирской лесной поляне, на которой провёл
знаменательную для меня ночь всего несколько месяцев назад.
Высоко в горах ночи тёмные, хотя до звёзд, кажется, рукой
подать, и светятся они ещё более ярким голубым светом, чем ал
мазы в рентгеновских лучах, а по усеянному ими чёрному простран
ству с медлительной важностью плывёт полная Луна. Всё равно гор
ные ели сокрыты тьмой.
Но перед большим полукругом из застеленных цветасто выт
канными пеньково-льняными скатерьтями столов трескуче выстре
ливал в черноту неба огненные снопы искр пылавший конус костра.
На столах по левую сторону курятся струйками пара старинные туль
ские самовары, справа - на овальных керамических подносах роси
сто запотевшие кувшины суры с приставленными к ним по два поли-
вяными кухлями.
Фаянсовая чайная посуда, хрустальные ладьицы с колотым
сахаром; в овальных плетёнках-корзинках сладкий изюм, курага, в
таких же плетёнках, но побольше-горками фрукты, фисташки, орехи
93 лещины и грецкие.
За столами бликуют отблесками костра мужские и женские
лица - наши россичи. Стол Зорана немного выдвинут вперёд, и за
ним он один, но сидит не по центру, а справа; у того края, по правую
руку от него - я знаю - поставлен табурет для меня, ибо я виновник
всего этого торжества и скоро должен буду занять место рядом с
Зораном. А пока, если смотреть от столов, я стою с той стороны и
немного сбоку костра, так, что меня все видят, а я - только столы,
расплывчатые в темноте фигуры людей и бликующие лица.
Ожидание томительно, и, как я ни стараюсь держать себя в
руках, волнуюсь всё больше.
Первые три месяца после Якутии я не выходил из большого
рубленого дома Зорана, потом только он позволил мне съездить в
Сталинабад (ныне Душамбе) в туберкулёзный диспансер. Чахотки
не обнаружили, правое лёгкое лишь на рентгеновском снимке, буд
то из пулемёта беспорядочно прострочили - все каверны закальци-
нировались.
Из Сталинабада махнул в Ташкент, надо было решать воп
рос с работой. Сразу удалось устроиться собкором детского радио
вещания Всесоюзного радио по Средней Азии (к тому времени у
меня вышло в свет несколько детских книг). Работа самая подходя
щая, два с лишним года ещё я больше проводил время в горах у
Зорана, чем разъезжал по своим собкоровским делам.
Мы много занимались, и по тому, как ко мне стали относиться
в селении, я скоро понял, ЧТО мне назначено, хотя усилием воли и
подавлял об этом всякую мысль. Но что творилось в моей душе,
для Зорана тайной, конечно, не осталось. Уже с белыми, как молоко
волосами, и бородой, старчески опущенными плечами и утратив
шими прежнюю голубизну глазами, однако вовсе не согбенный, он
клал мне на затылок свою жестковатую ладонь, всё ещё не пере
стававшую излучать колкие и в то же время умиротворяющие токи.
Произносить какие-то слова вслух при этом было излишним. Сей
час я слышал его мысли также, как он мои. Он знал это без моего
признания. Мы могли беседовать даже на расстоянии, не видя друг
друга глазами.
Но сегодня, передавая мне Высокую Зорю россичей, он обя
зан раньше, чем пригласить меня к своему столу, произнести поло
женную речь.
Через костёр до меня доносился его ставший глуховатым го
лос словно откуда-то издалека. Наверное, огонь костра раскалял
идущую от него звуковую волну, и каждое его с неспешной чёткос
тью произнесённое слово входило в меня всё возбуждающим вол
нение множеством всепроникающих лучей, наполнявших жаром все
клетки тела. Кажется, прошла вечность, когда тело моё поглотило
94 наконец слова последней фразы:
- Кровь твоя помнит, а разум повинен обязывать.
Я с трудом сдерживал слёзы и сам себя едва слышал:
-Да, Учитель, кровь моя помнит, а разум обязывает...
В горле застрял комок, и я не смог докончить. Надо было ска
зать ещё две фразы, но люди видели моё состояние и, должно быть,
сделав скидку на мою молодость, зашумели:
- Садись, садись, Орсонис!
Потом, за столом рядом с Зораном, я почувствовал, будто на
меня начала медленно опускаться непомерная тяжесть...
В ту звёздную ночь на Памире я был приобщён к хранителям
знаний наших пращуров, и на меня легла великая ответственность
передать их дальше. Это, однако, было очень непросто. Я не со
мневался, что достойных учеников мне найдут, и я выберу из них
своего преемника. Но не знаю, может ли кто представить себе, как
унизительно и горько скрывать в подполье знания, когда они доступ
ны лишь узкому кругу посвященных вместо того, чтобы работать к
практической пользе и духовному возвышению Отечества. Но со
всем нетрудно понять, что было бы со мной ещё совсем недавно,
если бы просто в кругу людей я повторил хотя бы вот эти слова
моего Учителя:
- Попытка возвести в некий закон пресловутое единство (не
известно чего и с чем) и борьбу противоположностей проистекает
от поверхностного взгляда на смену социальных формаций без учё
та всей сложной цепи взаимосвязей и взаимозависимостей в При
роде. По сути своей она и ложна, и стара. Нечто в таком же роде
бытовало ещё у древних греков, понимавших, что причудливый
вымысел о прекрасной Елене, из-за которой якобы ахейцы вели
войну с Троей, то же самое, что мифы о богах Олимпа, и потому для
оправдания пращуров эллинов придумали будто бы научную сказку
о борьбе двух противоположностей. Невежественные ахейцы и
вправду были крайней противоположностью Трои, само имя кото
рой есть символ, отражающий в себе познание основ мироздания.
По вершине этого познания можно судить об уровне развития всего
государства. Несомненно, Троя могла создавать удивительные по
тем временам сокровища. На них-то и воззарилась орда ахейцев.
Им казалось, что овладев сокровищами троянцев, они станут един
ственными обладателями всего, что тысячелетиями создавалось в
Илионе, и тем возвыситься над всем миром. В конце концов плода
ми трудов троянцев они овладели, но им остались недоступными их
познания, тот самый родник, из которого всё вытекало. Поэтому эл
лины ещё много веков лишь слепо подражали тому, что награбили в
разрушенном ими Илионе, из-за суеверного страха перед постиже
нием таинств Природы даже и не пытаясь познать их, пока слов"я-
95 ни, начиная с россича Всеслава, известного под греческим именем
Анахарсис, не открыли им сущность соразмерности и важнейшие
законы миропорядка, в котором мы живём. Вот ту хорошо забытую
выдумку греков снова и вытащили на свет как новооткрытие, чтобы
одну схоластику, теологическую, заменить другой, диалектическим
материализмом, все словоблудия в котором как раз и кружат вокруг
единства и борьбы противоположностей. Если бы было так, как про
поведуют сторонники этой воскресшей догмы, не задумываясь, ви
димо, над её содержанием, тогда мужское и женское начала также
вступали между собой, а не взаимодействовали ради своего про
должения, как оно есть на самом деле. И в электричестве положи
тельны заряды не устремлялись бы к отрицательным, чтобы создать
энергию действия. Взаимооталкиваются не противоположности, а
напротив, односторонности уходят одна от другой, поелику их слия
ние лишено смысла, оно было бы бесплодным. В Природе же, ка
кую бы часть организованной материи мы ни взяли, она обязатель
но заключает в себе триединство, где две разнородные части взаи
модействуют для создания третьей. Но непрерывность развития
такого триединства не могла бы быть непрерывной, не будь она под
постоянным охраняющим влиянием производной двух противопо
ложных взаимодействующих начал более высокого порядка. И так
бесконечно во всём мироздании, объять умом границы которого че
ловек пока не в состоянии, да и вряд ли они существуют... С другой
стороны, этот диалектически материализм везде предполагает два
полюса, один плюс и один минус. А для какой надобности тогда,
любопытно узнать, нашей планете географические полюса? Для
движения вокруг Ярила её достаточно магнитных. А какая сила вра
щает Землю вокруг своей оси? И каким образом она сохраняет по
рядок движения в Коле Живота? В том-то и дело, что в организации
всякой материи участвуют не два полюса, а не менее восьми. Во
семь полюсов имеет и Земля: четыре экваториальных, которые мы
называем точками равноденствия и солнцестояния, два полуноч
ных и два полуденных. Взаимодействиями между всеми этими по
люсами, между разнородными парами и одновременно между каж
дыми из четырёх пар, и обуславливаются все движения нашей пла
неты в пространстве. Не двумя полюсами, а восемью, согласно оп
ределяющему всякую соразмерность закону осьмавы, которая по-
латыни стала звучать как октава, и многие думают, что она - изобре
тение римлян; так наше понятие превратилось в гармонию, поскольку
эллины имели обыкновение всё переводит на греческий язык и только
на этом основании чужое выдавали за своё. Русичи же, открывшие
законы осьмавы и многие другие, со стороны только посмеивались,
щедрыми горстями рассыпали плоды своего ума кому ни попадя,
нисколько не заботясь о своём первенстве, оттого и виноваты не-
96 мало, что та же Эллада, черпавшая из нашего Отечества больше
всех, с тщеславным высокомерием его варварским называла, да с
той поры так и повелось... Беда ныне, однако, наша не в этом. Не
счастье в том, что двухцветная лженаука, для пущей важности на
званная диалектическим материализмом, возвысилась над всеми
прочими науками, что неуклонно ведёт к их оскудению, либо тормо
жению их развития, а это, в свою очередь, пагубой уже сказалось и
неизбежно ещё более разрушительно скажется на всём нашем Оте
честве, если на Руси, как при Владимире Мономахе, не восторже
ствует в конце концов здравый смысл. Тоже и в нравственном отно
шении. Нива, засеянная Мономахом, пусть и не сразу, ибо страшно
сказать, как много разрушили предшественники Мономаха, но всё
же взрастила таких людей, как Сергий Радонежский, Пересвет, Ос
лябя, неистовый Аввакум - хоть и заблуждался он, но по-своему за
Отечество всё же радел. А кого ждать от этих, которые в академи
ческих чинах от всевозможных общественных лженаук? Ни подлин
ных знаний, ни боли за Отечество у большинства из них...
Повтори я прилюдно эти слова совсем ещё недавно, и в луч
шем случае оказался бы в психушке.
Вот почему письмо Николая Ивановича Вавилова о Миклухо-
Маклае тогда, в 1958 году, стало для меня как бы спасительным
якорем. Оно было очень созвучно моему сердцу и, очевидно, выз
вало во мне тот самый добровольно взятый на себя долг вернуть
Маклая Отечеству. По крайней мере оно содержало в себе програм
му, достойную любых усилий. Интеллектуально же к пониманию того,
чем занимался Маклай, к тому времени я практически был готов.
Здесь не место рассказывать о всех преградах на моём пути,
их, как говорится, хватало, но все они теперь позади. В общей слож
ности двадцать два года продолжались мои путешествия по следам
Миклухо-Маклая, всевозможные изыскания и работа над романом-
исследованием «Путями великого россиянина» в двух книгах. К со
жалению, из-за цензуры и по всякого рода иным причинам, в коих
недостатка у нас и ныне не наблюдается, свет увидела только вто
рая книга, да и то искорёженной местами до неузнаваемости.
Теперь почти год сидел, восстанавливал искорёженное, но и
многое написал заново, поскольку невозможно оставаться в сторо
не от происходящих вокруг тебя событий, тем более, что тема у меня
не чисто историческая, минувшее тесно с сегодняшним днём пере
плетено.
В заключение хочу сказать ещё, дабы не вызвать возможных
недоумений, что мой роман-исследование назван «Путями велико
го россиянина» не случайно. Под великим россиянином я разумею
не только Миклухо-Маклая, для меня это образ также собиратель
ный, и вся впервые предлагаемая читателю первая книга посвяще-
97 на не столько Маклаю, сколько возникновению и противоборству раз
личных идеологий, в центре которых потом окажется Маклай и его
учение о человеке. Придется нам по ходу повествования, совершать
путешествия и в куда более отдалённые времена, чем та эпоха, в
которую жил Маклай, поскольку мировоззрение любого из народов
вырабатывалось тысячелетиями, и надо знать причины, чтобы су
дить о следствиях.
17.111 - 7. IY. 1990 г., Малеевка