Было у царя три дочери. Настало время старшую замуж отдавать. Послали гонцов по странам заграничным, рассказывали те о богатствах несметных в приданом царевны, только женихам заморским и на лик невесты хотелось взглянуть.
А пока, до поры до времени, жила она в покоях тайных, подальше от языков злых и сглазу дурного. Начали по государствам образованным искать холстомаза, чтобы парсуну с царевны нарисовать. Нашелся такой в самой Венеции, прибыл к царю.
Задали художнику задачу: нарисуешь с понятием портрет – получай шапку золота, а коли не потрафишь – кнута. Про демократию мы не слыхивали, по дедовским законам живем - выпорем, у нас так заведено исстари. Задумался художник, уж больно щедрую плату царь обещает, не к добру это.
Показали царевну– понял холстомаз, что кнута ему не избежать. Упал в ноги царю: - Я голландскую школу живописи кончал, могу коров на лугу в полный рост изобразить, натюрморт с любыми продуктами и предметами, только не учили нас царевен малевать, не дано мне силу красоты такой отобразить.
Приказал царь конюху придворному на спине художника пейзаж местный кнутом нарисовать, чтобы не брался впредь царевен малевать, коли, талану на это нет. Отпустили домой в места заграничные, даже деньжатами в дорогу дальнюю снабдили. Художник спину свою никому не показывал, понятливым оказался, про красу царевны помалкивал. Знал, что с государями не связываются, себе дороже. Больше художников на щедрую оплату в странах заграничных не находилось.
Нашелся такой в ближайшем кабаке, бражничал, да похвалялся, что любую уродину такой красавицей изобразит - отец родной не узнает. Прослышали о художнике мудрецы царские. Для начала опохмелили, приволокли не во дворец, а прямо на скотный двор. Весь хмель у художника вмиг вылетел, как подумал, что тоже пороть будут. Да, слава богу, все обошлось. Сказали: - Коли нарисуешь Марью Ивановну с толком, тогда и поговорим.
Подвели к свинье в луже:- ВОТ, Марья Ивановна!
Закрыли мужика запором крепким, дали все, что попросил, сидит художник, думает, эскизы делает. Через три дня показал придворным картину дивную: лежит у озерка чистого девица красавица. И не свинья это вовсе, а дородная белотелая дочь купецкая, а вокруг все лилии, лилии. Подивились придворные, что мужик простой красоту нутром чувствует. Показали картину царю. Поняли все: этот нарисует, хоть и пьяница, академий заграничных и своих не кончал, а дело знает, красоту видит. Условия с царём оговорили, плату художник потребовал малую – землицы немножко, домик о трех окошках, жбан медовухи, ночлег и постой у вдовушки молодой.
Сделали все, как художник просил, кнут показали, холст и краски дали, царевна перед художником села. Делает художник набросок, а сам все мыслит, как на холст такую красоту положить. В комнатенке, что ему во дворце выделили, день и ночь портрет пробует нарисовать. Бумаги гору извел, рисует, рисует, а сверху у него все кнут получается. Трудно красоту царевны на холсте отобразить.
Мать её была из краев дальних, красоты заграничной, особенной: половина лица словно вниз сползла, на глаз косая, на рот кривая, длинная, да худая, уши торчком, нос пятачком, дочка красой вся в нее уродилась.
Девица второй день художнику позировала, да сама и решение подсказала: - Дай - ко бочком к окошку сяду, посмотрю, не едут ли женихи. Повернулась к окошку, заблестели, заиграли камни самоцветные в ушах, глазам смотреть трудно, залюбовался на красу художник и враз понял, как принцессу нарисовать и поротым не быть.
Надели на девушку корону – ушей за самоцветами не видать. В них сережки работы мастеров заморских. По полю зеленому изумрудному рассыпались росой чистой бриллианты, на личико локон падает, обвивают его жемчуга розовые, редкостные. Все переливается, играет солнечными зайчиками.
Кто за этим богатством и великолепием будет рассматривать всякие изъяны на лице? Довольны царь и придворные работой художника. Долго царь на парсуну смотрел, прослезился даже – такую красоту за границу отдаем.Сделал художник портреты – копии заморским женихам показывать, отослали гонцов, стали женихов ждать, слушали сказителей и пустобрехов.
Занесло в ту пору во дворец старуху, до сказок мастерица была великая, что хочешь сочинит, болтала старуха без умолку, часто не знала и сама, что придумывает. Споро работал у неё язык.
Вот старуха эта и рассказала, что в дальнем болоте, в местах заповедных есть остров малый. Стоит посредь того острова сосна приметная, не простая сосна, вся молоньями битая. Лежит у самого корня белый камень-горошина, из под камня того ключик бьет, кто водой из того ключика обмоется, станет красавцем писаным, красавицей ненаглядной.
Задумал царь водой из того ключика волшебного разжиться. Скоро и других дочек замуж выдавать, коль водой той их умыть, то и приданое можно поскромнее дать. С какого это перепугу должен он камнями самоцветными разбрасываться? Золото отдавать, кусок царства женихам выделять?
Щедро бабку наградили. Наказали ходить по городам и селам, про родничок волшебный рассказывать. Следом и указ царский вышел: кто воду родничковую в хоромы царские доставит, возьмет в жены царевну и приданое по соглашению
Придворные враз больными оказались.В самую Троицу занесло бабку в нашу деревню. Уселась путница на скамеечку под окнами Милановых, начала побаски, да сказки рассказывать. Складно говорит, народ собрался сказки послушать, бабка и давай про родничок сказывать, да все длиннее говорит, все складнее.
-Бежит тот родничок ручейком малым по камушкам, а камни на дне не простые – самоцветы драгоценные, по бережочку камни из чистого золота, травка качается над водой тоже золотая, а вода дальше бежит, кровью алой становится. Воду ту из родничка надо брать в темную бутылочку, в овчинку с шерсткой черной завернуть, чтобы не испугалась вода, не ушла из нее сила волшебная.
Внимательно слушали бабку братья Милановы, Иван да Митяй, все запоминали. Одного не поняли, как к болоту пройти. У сказочницы подробно расспросили, та им и поведала: - Дойдете до большака, на развилке дорог дуб древний стоит. Утром ранним встать к нему спиной, идти точно на восход солнца. Нужно семь рек миновать, семь ручьев перейти, пока в деревню не попадешь. Там дорогу в болото всяк знает, а дальше сами смекайте.
Братья мать попросили:- Отпусти счастья испытать. Та их всяко уговаривала, да разве под силу старому, разумному, двух молодых дурней вразумить? Собрала, сложила в суму дорожную караваи хлебные, сала шмат, рубахи чистые, до околицы проводила, перекрестила каждого: – Помоги, Господи, моим сынам неразумным домой живыми и здоровыми возвратиться!
Шли братья заливным лугом, а там Гаврила с дедом стадо пасут. Всем взял Гаврила: ростом высок, плечами широк, добрый, угодливый. Такого зятья в любом доме за честь взять, да не смотрел парень на девок красных – лица своего стыдился. Прошлась нашими краями оспа - злодейка, всех родных мальчишки в могилу уложила, а его и деда изуродовала, хуже не придумаешь, одни остались на белом свете – горе мыкали. Такое и прозвище было – Горемыкины.
Рассказали братья пастухам сказку бабкину, задумался Гаврила, лицо свое трогает. Дед сам предложил:- Иди, внучек, а вдруг, да и вправду счастье найдёшь, сказки тоже со смыслом бывают.
Пошли парни, как бабка наказывала, от дуба древнего на рассвет, много дней шли. Помогали люди добрые харчами и ночлегом, посмеивались:-На пир зовите, как на царевне женитесь.
Семь речек переплыли, семь ручьев миновали, подошли полем хлебным к деревушке на опушке леса дремучего. Сидит дед на завалинке, на солнце греется. Усадил путников за стол, щи горячие достал из печки, чугунок с картошкой, холодного квасу кринку на стол поставил. Накормил, как положено, интересуется, из каких краев путники, видать давно идут, все оборвались. Парни без утайки и рассказали деду сказку бабкину.
- Сказки эти я еще при прежнем царе слыхал, бабка моя про ручеек тот рассказывала – задумался дед. – Болтали в деревне, что бабка умом тронулась. С ней вот такая беда приключилась. Пошла она по осени за клюквой в болото, да и пропала, искали всем селом, кричали, из ружей палили, так и не нашли.
Через месяц пришла сама, муж расспрашивает, где столько времени пропадала, а она ничего не понимает. Твердит одно:- Я сегодня утречком в болото ушла, а к вечеру вернулась, за что же ты меня, Сёмушка, бранишь? Встретилась с хозяйкой болотной, помогла в хозяйстве, жаль мне её, бедную. Сколько веков батюшка родимый из болота не выпускает, так я её на волю и отпустила. Пусть сказки рассказывает.
- Не нажила моя бабка богатства, не было камней у неё драгоценных, а про ручей сказывала, камни видала. Одно удивительно: была бабка до самой старости красоты необыкновенной, девки по её линии тоже все красавицы, таких в стольном городе не встретишь. Богатые женихи из самой столицы всех в жены взяли, так в городе и живут. Говорят досужие люди, что Болотница среди людей ходит, когда её из болота какая баба выпустит. Для одних она девкой молодой покажется, а для других старухой. Всякое люди болтают, а какая она на самом деле, никто не знает.
Помылись парни в баньке. Исповедал и благословил их на дорогу трудную старенький деревенский священник, сказал на прощанье: - Не дело, дети мои, в болото с корыстью идти, от мыслей дурных еще никому добра не было.
Утром, небо только порозовело, повел их дед дорогой лесной в болото, до места, которое сам знал: – Дальше сами идите, да помоги Бог вам вернуться.
Заря над далеким лесом алым шелком разливается, птицы невидимые солнце на все голоса славят, мох под ногами мягким ковром ласкает, плывет над широким болотным простором, пьянит теплый дух мха, трав июньских и дурманящий аромат багульника. За дальней кромкой леса уже поднимается солнце. Идут братья, о царевне говорят, про приданое богатое мечтают. Найти бы только тот ручеек с водой целебной.
Болото, словно стыдливая девушка, начало закрываться туманом, из белой тьмы появились лохматые чудища, маленькие сосенки все больше приобретали очертания чудовищ из преисподней. Болото уже не было ласковым и добрым, совсем рядом кто- то громко и тяжело вздохнул, затем раздался всплеск, как у деревенской мельничной плотины, когда ранним утром в омуте купается Водяной. Ужас охватил парней, они встали, тесно прижавшись друг к другу, шепча слова молитвы.
Дальше стало еще страшнее. Издалека, затем все ближе, раздался долгий пронзительный волчий вой, засветились в тумане желтые глаза зверей. С криками: «Сгинь, нечистая», бросились Иван с Митяем в неведомую сторону через болото, ноги до колен проваливались в мох, бежать уже сил не стало, упали они рядом в болото и приготовились к лютой смерти.
Гаврила знал, что от волков не убежишь. Пошарил он в темноте, и словно кто-то неведомый сунул ему в руку увесистый сучковатый кол. Волков уже не было слышно, но рядом испуганно кричала женщина, прося о помощи. Бросился Гаврила на голос, бежит, про все страхи забыл. – Держись, - кричит - Сейчас помогу!
Но попалась невзначай, под ноги коряга мшелая. Споткнулся, перелетел через неё, только и слыхал, как нога хрустнула. Очнулся оттого, что кто-то по лицу ползает. Смотрит, паучок на ниточке спускается, лица лапками коснется, снова на паутинке вверх поднимается, словно разбудить хочет. Огляделся - он в большом помещении, стены камнем зелёным отливают, словно лес кругом. Понял: в подземном он царстве. Нет ни окон, ни дверей, а светло, хотел встать, да свалился от боли.
На ногу и смотреть страшно - опухоль, да синева сплошная. Жалко парню себя, а пуще – деда. Лежит, сам себя ругает: - Что меня-то понесло в болота? Ни золота, ни каменьев не надо, дочка царская ни даром, ни с золотом не нужна. Красы ненаглядной тоже не надобно - может, какая бедолага и такого полюбит, ничегошеньки не надо, водички бы холодненькой испить, да тряпицу мокрую к ноге приложить.
Прислушался – вода неподалеку капает. Совсем немного прополз – горка невеличка, падает вода каплями с небольшого уступчика прямо в раковины диковинные, перестукиваются капли веселой мелодией, струится водица по камешкам разноцветным, радугой переливается.Попил из ладошки маленькими глотками: - Спасибо тебе, ручеек - батюшка, слаще водицу пить доводилось только в своем ручье, позволь тряпицу намочить, к ноге приложить. Было в котомке у Гаврилы полотенце, вот и вся память от покойной матушки. Не посмел родительским рукодельем ногу заматывать – оторвал полу от рубахи, горсточкой полил из ручейка, приложил к месту больному.
Ветерок подул. Травка у ручейка качнулась, заходили по стене сполохи разноцветные. Выходит прямо из стены старуха, видать из богатых – платье шелком зеленым шито, все переливается, на Гаврилу смотрит. Стыдно парню: - Много лет тебе здравствовать, хозяюшка, - приложил руку к груди: - Прости, поклониться не могу.
Подошла старуха к ручейку, ладошкой разгребла песок желтый, наложила на ногу глину, оставила узелок с едой, пропала, словно и не было. После молока, да пирога с картошкой, напал на Гаврилу сон, только успел подумать: видать, сонного зелья старая подмешала. Сколько спал – сам не знает, но нога не болела, опухоль прошла.
Проснулся от запаха, не спутаешь этот запах ни с одним на свете – запах свежеиспеченного хлеба, когда лежал он, дитем малым, на теплой родительской печке под старым полушубком. Мать горячие круглые ковриги из форм выкладывает на скамейку под рушник, корочку верхнюю водой смачивает, чтобы не черствел хлебушек, да был духовитее. Так все ясно видит, кроме лица материнского - забыл.
Заворочался, вздохнул Гаврила, глазам не верит: стоит горшок с топленым молоком, а рядом на рушнике горбушка черного хлеба, парок от него идет, словно только от буханки отрезали. Давно такого угощения не пробовал, так крепко не спал. Поклонился в пояс неведомой хозяйке: - Спасибо за угощение.
Тут и хозяйка пожаловала, долго на лицо парня смотрела, о чем-то думала. - Пойдем, гость, умойся с дороги, - голос у старухи, словно у девки молодой, тихий да ласковый. Подвела его к ручейку, нагнулась, ждет, когда капельки в ракушку накапают, качнулось в ручейке отражение - не старуха из ручья смотрит, а девка молодая, пригожая. Полила на руки Гавриле, он водой этой и умылся.
Заполыхало лицо, словно стрекавой настегали, протянула старуха полотенце, а на полотенце петухи на ветках. Только мать в деревне умела ткать и вышивать такую красоту. Приложил Гаврила полотенце к лицу, боли как не бывало, старуха посмотрела: - Так-то лучше, Гаврилушка! Хочу спросить, почему не взял дорогих самоцветов в торбу, не завернул в овчинку камешек золотой, водицы из ручейка не налил, или плохо разглядел богатства мои?
Удивился Гаврила: - Отродясь ни золота, ни камней самоцветных не видывал. Вот ручеек у тебя дивный, водица чистая да прохладная, словно у нас в бору.
- Обидно мне такое слушать, видно ты не только лицом дурной, глаза тоже не видят, - разозлилась старуха: –Смотри, краса какая - повела рукой, свет разлился, ручей засверкал, словно радугу в него положили: – Неужто, краше где место на свете есть?
Только Гаврила опять свой ручеек хвалит: - Плавают в нашем ручейке жуки-плавунцы, рыбки малые снуют, по берегу цветы-незабудки голубые, таволги медом пахнут, пчелки, да шмели гудят, а где ручеек в Тверцу впадает, лилии белые, да кувшинки желтые цветут, солнышку радуются, а в твоём ручейке нет ничего, кроме камней.
Стоит хозяйка болотная, слушает речи парня, головой покачивает: - Хватит сказки мне плести, я сама до них большая мастерица, лучше выбери себе подарок по душе, да ступай к своему ручью, жуками да пауками любуйся, а мне в болотном хозяйстве дел полно, забот хватает за всякими бездельниками догляд вести.
- Прости ты меня, хозяюшка болотная, что без спросу зашел, без разумения речи веду. Как сюда попал – сам не разумею, знать нечистый помог, - винится Гаврила.
Посмотрела на него старуха, усмехнулась: - Не горюй, добрый молодец, не со всяким это бывает. Видно, ты и вправду в голове мысли о богатстве не держал. Редко такие ко мне попадают, а без подарка никто не уходит - двери болотные не откроются, такое заклятие батюшка мой наложил, только он и снять его может. Все я тебе показала, ничего не утаила, что же ты золотые камни не берешь, самоцветы в котомку не складываешь?
Стоит Гаврила, плечами пожимает: - Зачем мне головная боль, жить охота спокойно, а не про твое золото с каменьями думать, за такую ерундовину много желающих оторвать рябую мою головушку найдется. Да и добрая ты не по-хорошему, мало ли что взамен потребуешь, а у меня кроме рубахи рваной, да лаптей ничего нет.
Подняла старуха небольшой камень из воды, заиграл, рассыпался ярким светом, словно ослепил на миг, но опять стояла у ручья пригожая девица, собой хороша, глазами зелена. Тихо сказала, словно пожалела глупого парня: - За такое богатство войны катятся по земле, кинжал и яд находят ему хозяина, - уж не девица, а старуха снова серчала на парня, злыми глазами поблескивала.
- Добро бы сын царский, или князь, - мужик-сермяжка от богатства нос воротит, привередничает. Все хает: ручей не такой, жуков - пауков нет, бери, что поглянулось, загостился ты, я ведь могу и в работниках по хозяйству оставить помогать Водяному.
Задумался Гаврила: вот ведь задачку задала хозяйка, без золота из хором Болотницы не выйдешь, а с золотом тоже, видать, далеко не уйти.
Огляделся по сторонам, прошел по ручейку, приклеилась к лицу паутинка тонкая, по ней вверху паучок снует, паутину ткет, а у самой стенки коробок из-под спичек валяется, простой коробок, на нем паучок нарисован. Видно, обронил добрый человек, который здесь был. - Коробок возьму, - поднял, старухе показывает, - И еще того паучка.
Удивилась таким словам старуха: - Ты что от моего богатства умом тронулся, бери с пауком и паутину - вместо шубы зимой сносишь.
- Верно, – говорит Гаврила, - Не было в моем хозяйстве такого умного паучка. Ишь ты, сам паутинку собрал, словно понимает, что о нем говорят, в уголок коробка залез.
Покачала головой хозяйка: - Коробок в муравейник за лесом положи, а паучка на волю выпусти. Может, порушится отцовское заклятие, и я на волю из болота вырвусь, - скрестила руки, развела в стороны…
Не было никаких богатств – лежало вокруг огромное моховое болото, стоит посреди кочек Гаврила с палкой в руке, ничего не понимает. Только что волки в тумане выли, Иван с Митяем рядом были, все пропало, как в сказке. Где-то далеко кричали, Гаврила и аукнул: тут, дескать, я, люди добрые. Еле плелись по кочкам братья, по обычаю русскому поклонились, здравствовать долго пожелали. Удивился Гаврила: – Вы что, братцы, совсем одурели, своих не узнаете?
Недоверчиво смотрят братья: - По одежке, вроде, сходство с Гаврилой имеется, а вот по личине - не признали. На Гавриле, словно горох молотили, а у тебя лицо чистое, да видное, как у барина.
Не поверил братьям Гаврила, лицо трогает, на руки смотрит, белые они, да гладкие, боязно стало и радостно.
Кто же это с него оспины убрал, кого всю жизнь словом добрым вспоминать, за чьё здоровье Богу молиться? А как узнал, что братья три дня по болоту блуждали, по своим следам кружили, его звали, задумался, но вспомнить ничего не смог.Постояли парни, решили на закат идти. Пора из болота выходить, пропади пропадом те богатства вместе с Болотницей и дочкой царской!
Гаврила, словно век здесь ходил, на тропинку вышел, может и звериная тропа, а привела к лесу. Прилепилась к сосне крошечная зимовьюшка, такие охотники ставят. Солнечные последние лучики в стекле оконном блеснули и погасли. Хозяев, видно, давно не было, трава не примята, перед дверью паутина висит. Вошли парни в избушку, переглянулись: на столе чугунок картошки варенной, парок от нее идет, по ярким углям в печке голубые огоньки пробегают.
Перекрестились парни на красный угол, поели, квасу из туеска попили, поклонились, хозяина поблагодарили. От перепуга да от усталости свалились на широкий топчан, крепко заснули, похрапывают. Дремлет Гаврила, заглянула в окошко луна, тень на пол легла, заплясали от нее светлые лучики, будто кто перебирает их между пальцами, льёт, словно воду из ручейка, из одной ладошки в другую. Искорки по избушке светлячками летают, залетела одна в угол, кружится, вот уж и паутинка в углу висит, вся светится, паучок в ней покачивается, горит камешком самоцветным, повернется - лучики так и прыгают по избенке.
Не было утром в углу ни паутины, ни паучка, скажи днем про такой сон – на смех поднимут. Пошел Гаврила к ручейку умываться, достал из котомки полотенце, выпала коробочка, простой спичечный коробок, видал его раньше где-то, паучок на коробке нарисован, маленький, серенький, тоже встречал такого. Неспроста это. Открыл коробку – и действительно сидит в ней, забившись в уголок, маленький серый паучок.
- Ах, бедолага, – пожалел его Гаврила -Живи в домике, тки свою паутину, лови мошек. Положил коробок на окошко, разбудил парней: - Хватит ночевать, пошли дорогу искать. А хозяевам спасибо за харчи, да за приют.
Струится ручеек по бурелому, траву покачивает. Умылись братья, осматриваются. Висит над лесом тяжелая туча, края так и завиваются. Налетел вихрь, молнии одна за другой в лес кидаются. Лес застонал, град его по бокам стегает, выворачивает ураган сосны и ели с корнями, кладёт, как косарь траву. В избушку бегом вернулись, но и в ней страшно: скрипит, ходуном ходит. Зато сухо здесь, коврига хлеба на столе, чугунок с кашей гречневой на шестке.
Кончилась гроза, утро тихое. Уселись парни на дерево поваленное, огляделись: кругом валежник, чаща непролазная, лес горелый виднеется, а вон и сосна, макушка вся молнией разбита.Забыли Иван с Митяем, как тряслись от волчьего воя, крестились, когда хохотал филин, опять вспомнили дочку царскую, да сказку бабкину. Позвали Гаврилу посмотреть - не это ли место, где тот ручеёк волшебный по лесу течёт?
- Может быть, – согласился Гаврила, - Только мне от ручейка ничего не надо. Я лишь лицо умыть хотел, чтобы ребята малые меня не пугались, люди не отворачивались. Как у меня это получилось – сам не ведаю, кому в ножки поклониться. Не след судьбу испытывать, к роднику идти, а вы ступайте с Богом, только не жадничайте, если и вправду золото найдете.
Бегут, торопятся братья по чащобе к месту заветному. Все по приметам сходится: лес кругом горелый, стоит посередине леса сосна приметная, вся молниями разбита, рядом камень-горошина, подбежали Иван с Митяем к сосне. Не обманула бабка.
У самого корня сосны родничок с ладошку шириной, бьется беспокойный ключ, поднимает со дна песчинки и мелкие камешки, вода только в самой серёдочке прозрачная, а по краям золотом блестит, переливается, все песчинки и камешки золотые, травинки золотые качаются. Не стал Иван долго думать. Схватил камень побольше, в овчинку завернул, в котомку сунул. Митяй бутылочкой черной воду зачерпнул, пробкой заткнул, чтобы не ушла сила целебная, замотал в овчинку, как бабка наказывала.
Вода в ручейке кипятком ошпарила, на руках волдыри соскочили, дуют братья на руки, хоть и больно, да видеть любо, как ногти золотом покрылись. Дальше на ручеёк и смотреть страшно: бежит, бурлит алая кровь, свертываются, оседают по берегам рыжие хлопья. Вода крошечным водопадом в небольшую лужицу спрыгивает. Блестят, переливаются на солнце камни самоцветные. Нет, поди, таких камней у самого богатого шаха, ни один король не носил в своей короне такого сокровища.
Смотрят братья на камни самоцветные, жалеют, что на золото польстились, надо бы лучше их взять. Сели у камня – горошины и порешили: возьмём-ка по небольшому камешку - что с ручьём сделается? Даже и не заметит такой малости сама хозяйка болотная, а нас сразу жизнь изменится, сами себе будем царями-вельможами, может, дочку короля французского, или англицкого, сватать будем. Подумаем ещё, кого выгоднее.
Опять руки в кипяток сунули, самоцветы побольше достали, не шпариться же из-за всякой мелочи. Вернулись к избушке. Гаврила сидит, на небо поглядывает: - До чего же место скверное, каждый день гроза, тучи собираются одна страшнее другой, ведьма варево готовит, дым так и клубиться, огни так и метаются.
Углядел, что у братьев руки ошпарены, посмеивается: - Вы что, раков варили, руками ворошили?
Те складно врать договорились: - Нет в ручье никаких богатств, бельишко простирнуть хотели, а там кипяток, вот и ошпарились.
Целый день до заката ходили парни по болоту, дорогу замечали. Хлюпало и дрожало болото, шест, что в избушке нашли, до дна не доставал. Весь островок лесной вокруг обошли, топь, да погибель вокруг. Волки невдалеке завыли, филин захохотал. Приуныли приятели – плохо дело, не хочет болото выпускать, свалились на топчан от усталости, спят, сны тревожные и страшные видят.
Мерещится в дрёме Гавриле: по избенке кто-то ходит, паутинка светится, паучок на ней качается, вот полетел угольком ярким к двери – остановился. Как дверь открыл, как в болото за паучком пошел – ничего Гаврила не помнит. И не паучок уже – покатился клубок яркий по кочкам.
Ниточка блестящая за ним тянется, пролетел так клубок над болотом – в избушку вернулся, вот уж снова паучок на паутине качается, искорки сыплет.Только солнце утром начало подниматься, отправились парни опять дорогу искать, Гаврила свой сон и вспомнил.
Чуть светится, поблескивает капельками росы, висит паутинка от кочки к кочке. Осторожно Гаврила идет, глаз с паутинки не спускает, за ним братья след в след, шаг за шагом, топь болотную миновали, болото под ногами уже не пружинит, черной водой не пугают окна болотные, до сухого дошли.
Погожего дня как не бывало, двигается от леса гроза. Почернело, нахмурилось небо, тучи начали за верхушки близкого леса цепляться. Торопятся парни: лес рядом, гроза совсем близко, а Гаврила, словно споткнулся, на болото смотрит: - Я назад пойду. Как же это я про паучка забыл, одного в избушке бросил?
Повернулся, обратно в болотную топь пошел. Тучи над болотом раздвинулись, словно солнышко впереди Гаврилы идёт. Удивились братья, ничего не понимают, к лесу побежали, под ёлкой густой стоят, Гаврилу ждут, разговор ведут: опомнился, дескать, к ручейку пошел, это каким же дурнем надо быть, чтобы бедному человеку от богатства ничейного малого камушка не взять?
Митяй, старший, смекнул: - А ведь кто-то Гавриле помогает, мы трое суток по одному месту болотом ходили, страхов натерпелись, наголодались, а он стоит, сыт, лицом пригож, сразу к избушке вывел. Был он, братка, у ручейка, потому и не пошел с нами. Знать, загадало ему болото загадку, да не дало разгадку, он туда и пошел, помоги ему, Боже, вернуться.
Постояли совсем недолго, Гаврила вернулся, дождь сразу кончился. Рады все, идут дорожкой мимо березок и сосенок. Птицы пересвистываются, кукушка чьи-то годы считает. Красота кругом: иван-чай красными головками покачивает, пчелы над таволгой мед собирают, шмели над клевером гудят, бабочки крыльями перемигиваются. Дошли до кромки леса.
Показалась деревенька знакомая, поле ржаное волной ходит. Достал Гаврила коробок из котомки: - Вот за этим я в избушку вернулся.
Братья ничего не понимают: сидит в коробке паук серенький, лапками перебирает. Подбросил его Гаврила: - Живи, цветам радуйся!
Развернул паучок паутинку, по ветру полетел Знакомый дед сидит на завалинке, самосадом дымит, на парней смотрит: - Сразу понятно, кто у Софьюшки в гостях был.
Ничего не поняли братья, да Гаврила понял. Вернулись парни домой к сенокосу.
Гаврила к стаду отправился – деду помогать, а братья в бане отмылись, в расшитые колосьями рубахи с поясками кручеными нарядились, сапоги хромовые дегтем смазали. Хороши парни, больше и сказать нечего. Сытая лошадь у них в упряжи праздничной бубенчиками звенит, телега чистым половичком застлана. Поехали во дворец дочку царскую сватать. А в деревне пира свадебного ждут, приоделись, ложки приготовили.
Приехали братья ко дворцу. Народу там полнёхонько: царское семейство с царевнами, министры, мудрецы, ученики мудрецов, лекари, замы всякие – всех не пересчитать, всем хочется на воду волшебную глянуть. Достали братья бутылку из овчины. А в ней плавают хлопья, словно это не вода волшебная, а жижа навозная. Полил царь немножко из бутылки на руки братьям:– Мойтесь, на вас средство испытаем, парни вы хоть куда, да вода уж больно подозрительная, может в ней порча какая.
Ополоснули братья лица, такой во дворце хохот поднялся – в слободке слышно. Лица у парней, словно яичко кукушиное, густо веснушки облепили. Ох, и разгневался царь: - Что же вы, хари рыжие, с царевной сотворить хотели?
Парни – в ноги к царю: - Не по злому умыслу, а по своей дурости, делали все по бабкиному наущению, ей и ответ держать.
Бабку, ясно, никто искать не стал, а из парней дурь кнутом выколотили, домой отпустили, пусть все царскую доброту знают, да на ус мотают. И что ты думаешь, поумнели парни, такие стали работящие, любое дело в руках спорится.
Не сделало золото болотное парней богатыми – в овчине простые булыжники оказались, только все в ржавчине, видно пожадничали парни, испугали золото. За работу братья взялись, с раннего утра до позднего вечера с поля не уходят, мать на них не нарадуется. Вскоре и жён в дом привели, ребятишки на дворе залопотали, все в веснушках, как отцы.
Молва о Гаврилином исцелении далеко по свету пошла, много желающих было красавцами писаными стать, водой из ручейка умыться. Учёные заморские прибыли, чемодан неведомых зеленых денег сулили за воду целебную, да парень твердил одно:- Ничего не знаю, ничего не помню, умылся в луже на болоте. Пойди, найди в болоте ту лужу, коли тебе в том надобность.
Девицы-красавицы в округе по парню сохли, за приворотным зельем к бабушке Зайчихе бегали, да не глянул он ни на одну. Под масленицу увидал на ярмарке в Торжке девицу – клюкву продавала, парни молодые к девице за ягодами в очередь, хотя торговок клюквой рядом полно. Бабы-торговки смеются: - Что- то парней наших нынче на кисленькое потянуло?
Нагнулась девица, ягоды Гавриле в кулек насыпает, он и шепнул: - Здравствуй, Софьюшка!
Зарумянилась лицом, ответила: - Здравствуй Гаврилушка!
Зажили они ни бедно, ни богато, в мире да согласии. Самые рукодельные да красивые девушки в нашей округе из семьи Гаврилы. Только они шили узоры диковинные золотой ниткой, тонкой, словно паутина. Пошла по Руси, дошла до государств заморских слава о златошвеях торжокских, только о том другая сказка. продолжение http://proza.ru/2010/05/26/734