Электрик Ганс и секретутка Раиса

(Опыт производственного рассказа)


Давно это было.
А, надо же, не забылось.
Жесткая штука память. С ухватками палача.


1.

Я, конечно, не чаял, что встречать меня будут  букетами роз, под фанфары.
Но и чтобы вот так!

-- Карьерист? – деловито осведомился Отдел кадров, как бы продолжая анкету.
-- Инженер-электрик, – обиделся я. – Вот диплом.
-- Ишь, ты, – рассмеялся Отдел кадров. – Это я  к тому, что вакансий – две. Можно конструктором в отдел. Тихо, спокойно. Что-то кропаешь – что-то капает. К пенсии дорастешь до руководителя группы. А можно - мастером в  цех. Воскобойников сегодня увольняется, да. В цеху – план. А план – это нервотрепка. Сплошная. Зато – на виду. Так ты, родимый, куда?
-- Согласен на карьериста, – буркнул я, свирепея.
-- Вот и славненько. Так и запишем. – Расслабился в кресле Отдел кадров. – Счас твоего будущего начальника сюда приглашу.
И потянулся к телефону.

Минуты не прошло. Будто поджидал за дверьми. Главный энергетик завода, как в троллейбус,  заскочил в кабинет.
-- Горькую пьешь? Человеческий облик теряешь? – поздоровавшись, участливо поинтересовался он. Вкрадчиво, словно доброхот-участковый. Когда не для протокола, а по душам.
Заподозрив подвох, я задумался. И все-таки выдохнул:
-- Не-е.
-- Врешь? – выразил сомнение Энергетик.
-- Молодой ещё, – заступился по-отечески Отдел кадров.

Непонятно. То ли я по молодости не пью. То ли пью, да стесняюсь  признаться. Я обреченно вздохнул.

-- Вижу, что молодой, – заюлил Энергетик.
И размашисто подписал заявление: «Не возражаю».
-- А на профпригодность тестировать? – ехидно напомнил ему Отдел кадров.
-- Да пошел ты! – решительно отказал Энергетик. – Он вчера институт закончил, а я свои университеты - при царе Горохе. Не стану я тут с кондачка свой высокий авторитет ронять. Да и знаешь, Воскобойников увольняется.
И мне, доверительно:
-- Если ты не дерьмо собачье, то сработаемся. Пошли, пацан. Провожу до Главного инженера.

Главинж отложил мой диплом на край стола:
-- Значит, из молодых да ранних. Надолго к нам?
В ответ я пожал плечами. Поправил  на  галстуке узел. Облизнул губы. Моргнул.
-- Деликатен, – загадочно вывел Главинж и немо, по-рыбьи, зевнул. – А нам бы хотелось, чтоб побойчее. Основной цех, все-таки.
-- Я – карьерист, – зверея, напомнил я.
-- Вот оно как, – огорчился Главинж. – Вот чему сейчас молодежь в институтах учат. Лизать задницы старшим товарищам. Да-а.
И  покосился на портрет Андропова.
-- А в чем проблема, Михалыч? – встрял Энергетик.
Сидел он рядом, бок о бок, как бы меня представляя.
-- Чем плохо, что карьерист? – возразил Энергетик. – Задницы ведь тоже нужно кому-то лизать. Пока с туалетной бумагой в стране напряженка. Давай, Михалыч, рискнем. Возьмем пацана.
-- Вот сволочь! – определил  я про себя своего будущего непосредственного начальника.

А Главинж колебался.
-- Нет, ты, Палыч, скажи, – обратился он к Энергетику. -  Начерта салагу сразу в Основной цех тащишь? На передний, так сказать, край? Там со стажем специалист нужен. Взял бы для начала к себе в отдел. Освоиться, опыта поднабраться.
-- Михалыч, Воскобойников увольняется, – зябко проскулил Энергетик. – А мне самому таскаться в цех на планерки, дабы лишний раз огрести – не с руки. Нет желания, понимаешь ли. Подписывай, Михалыч, не глядя. Пусть салага попробует. Как закаляется сталь. Дадим  комсомольцу-добровольцу шанс. Сдюжит – молодец. А не сдюжит – огурец. Сожрем, не подавимся.
-- Нашел себе, значит,  козла отпущения, –  подытожил Главинж и надписал на моей бумаге очередное «Не возражаю».
-- Сами вы козлы, – только и успел подумать я.
Потому, что мы с Энергетиком мигом оказались выставлены в коридор.

-- Слышь, пацан. Как тебя звать? Вадим? – приобнял меня за плечи будущий шеф. – Некогда мне. К Сталину сходишь сам. Привыкай.
-- К какому Сталину? – у меня прорезался дискант.
-- Увидишь. Бывай, – подтолкнув меня к двери с вывеской «Генеральный директор. Приемная», Энергетик убежал.
-- С пожеланиями успехов в труде на благо светлого будущего коммунизма,  – донеслось с конца коридора.

В просторной, как аэродромное поле, приемной даже шаг отдавался эхом. Тройка тертых командировочных томилась на протяженном, как  взлетная полоса, ряде стульев в ожидании команды на взлет. На меня они зыркнули по-совиному, как бы предупреждая: в порядке очереди, молодой человек.
Ровесница мне, секретарша в глубине за столом грызла поочередно ногти и сушки. Обесцвеченная до синевы, слегка ощипанная и подкрашенная с фасада. Типичная советская курица.
-- По какому вопросу? – вяло пробубнила она сквозь пальцы.
-- Мне к директору. На работу устраиваюсь.

Обнажив интерес, сушка выпала изо рта.
-- Давайте ваше заявление сюда. Ой, какой  симпатичненький к нам.  Ой,  какой молоденький инженер. Ой, Вадим Сергеич, а я. Меня просто Алла зовут, – на глазах хорошея, пропела девица.
Я приосанился.
-- А семейное положение ваше, Вадим Сергеич?
-- Женат.
-- Да, – выдержав паузу, вея холодом, молвила секретарша. – Уж!
Её интерес ко мне улетучился, как эфир.
-- Что - « да, уж»? – полез я в бутылку.
-- Уж – невтерпеж, – рассеяно пояснила секретарша.
-- Но чаще всего не мужчины ведь виноваты, – добавила она примиряющее. - Вы свободны, Вадим Сергеич. Завтра можете приступать.

-- А директор, подписать? – с нажимом напомнил я.
Секретарша поелозила глазами по столу, смахивающем на вертолетную площадку, и, отыскав среди канцелярских принадлежностей искомое, смачно трижды отштамповала поверх моего заявления. «В отдел кадров». «В приказ».  «Принять с окладом согласно штатного расписания».
Посмотрела высокомерно снисходительно: «Съел?». И потянулась за надгрызенной сушкой.
-- А директор? – опешил я.
-- Возникнут вопросы – вызовем, не волнуйтесь. Но лучше, чтобы вопросы не возникали. На работу постарайтесь не опаздывать. Знаю я вас.
-- А я будильник заведу, – съязвил я – Можно идти?
Моя ирония замечена не была:
-- Да, можете быть свободны. Но я бы порекомендовала в цех заглянуть. На ре-ког-нос-цировку. Дела принять. Воскобойников сегодня увольняется, да.  А то завтра ищи-свищи.
-- В цех, это – куда?
-- А выйдете на территорию, второй бо-о-ольшой такой корпус. На нем ещё надпись зеленой краской «Бомбоубежище».
-- Бомбоубежище?
-- Ну, на самом деле там  цех. Надпись – шутка. Для маскировки, наверное.
-- А! – сказал я, словно что-нибудь понимая. – Тогда я пошел в цех? Принимать у Воскобойникова дела?
-- Доброго вам пути.

-- Ну и дурдом!  - решил я, выглядывая на горизонте свой будущий цех; тот, что под вывеской «Бомбоубежище».
И решения своего впоследствии не менял.


2.

Перед стальными распахнутыми воротами на стальных же болванках сидело пятеро работяг. Щурились в небо,  переговаривались, курили.
-- Если ты к нашему начальнику, паря, то его нет. Уехал на станцию. Продукцию железной дороге сдавать.
-- А где здесь электроучасток?
-- Так тебе электрики нужны?
Все пятеро кинулись наперебой объяснять. Кто-то  махал рукой в черный проем цеха азимут. Кто-то веточкой на земле рисовал маршрут. А кто-то, как ребенку, на пальцах: загибаем раз – идешь прямо, загибаем два – повернул налево...
-- Спасибо, понял, найду.
-- Если, паря, электриков вдруг найдешь, передай им,  что «Майер» стоит. Пусть поторопятся. А то третий час курим.
-- Какой-такой «Майер»?
-- Да они знают.

В цеху обоняло бабушкиной швейной машинкой. Густо, миллионом бабушкиных швейных машинок сразу.
Грохот, гул, скрежет, лязг. Металл по живому резал металл. Натужно, скрепя зубьями шестерен, оборачивались станки. Токари точили, сверловщики сверлили, расточники расточали. Инженерно-технический персонал сновал туда-сюда, добавляя в общий фон визгливого гама.
А за плотно пригнанными дверьми  мастерской электроучастка  было по-домашнему тихо.

Двое: старик лет семидесяти - видать, битый, но крепкий ещё, как погнутый рельс; и патлатый бугай возрастом к сорока культурно за столом переставляли шашки. Между ними равноудаленно, как раз посередке, стояла пол-литровая банка с прозрачной влагой. Сделав ход, игрок отпивал из банки глоток. Вот так, по-солдатски: походил - выпил. Как бы фиксируя шаг. Как бы передавая эстафету.

И был ещё третий.  Спал на верстаке, положив под голову ватник, а под ватник  электродвигатель. Тесно калачиком на верстаке, со стороны он смахивал на подростка. Укрывался соня профессионально: мотком медного провода.
Двое за столом, чтобы не потревожить спящего, обсуждали между собой вполголоса. Тему для обсуждения выбрали ещё ту. Далекие  героические дела гражданской войны:
-- Сидят Петька и Чапаев в засаде. Тут выскакивает с пулеметом Анка…

-- Извините, – сказал я. – Вы – электрики? Вам просили передать, что «Майер» стоит.
Патлатый оторвался от шашек и уставился  на меня исподлобья. Соображая: не иначе - начальник, если при галстуке. Кто такой? Почему не знаю?
Водка в банке, догадался я по его красной роже.
-- А у меня на работу с утра не стоит, – заявил, наконец, бугай, по своим приметам определив, что со мной церемониться излишне.
И побил дамкой дамку. И сделал традиционный глоток. И вздохнул.
-- Где ваш мастер?
-- Воскобойников, что ли? У себя, в каптерке. Последние капли из бутылей выжимает.
И кивнул через плечо на противоположную дверь,  в углу.

Ошибался бугай. Водки у Воскобойникова оказалось в достатке. Помимо двух опорожненных бутылок, одна початая и три полных.
В стальных штампованных общепитовских мисках подсыхала чайная колбаса и плавленые сырки. Нарезанный хлеб лежал на подшипнике вместо блюдца. Раскрытые банки шпрот и кабачковой икры довершали стол.

-- Сменщик? – обрадовался мне Воскобойников, как долгожданному гостю. – Проходи. Присаживайся. А я тут, видишь, отходную справляю.
И налил в граненый стакан до краев:
-- Давай тяпнем, сменщик, за мое убытие «от» и твое прибытие «к».
-- Я не…
 -- Давай-ка, дружище, не кочевряжься. Вмажем за знакомство. Чтоб работалось тебе. Чтоб моглось, как хотелось. Надо, Вадим. Надо! Чай, теперь не чужие. Ты вступаешь в трудовую семью. Где мы с тобою – братья навек. Ту же грудь тебе сосать предстоит. Выпей, Вадя. Не обижай молочного брата Колю.

Не успел я принять решение.  Дверь рывком распахнулась и задрожала на петлях. В каптерку ворвался мужчина средних лет. Плечи - штангиста, нос - боксера. С угрожающе перекошенным лицом опереточного злодея.
В дверной проем я увидел, как краснолицый бугай, подхватив с верстака подмышки товарища, улепетывает из мастерской. Старик остался на месте. Только голову в плечи глубже  втянул. Банка со стола исчезла. И шашки.

Воскобойников обернулся на нового посетителя и осклабился.
-- А, это ты, Петрович. Заходи, Петрович. Давай тяпнем, Петрович. Расставаться, так по-хорошему. Облегчим друг дружке покаянием душу. Скажем друг другу «прости» прежде «прощай». Вадим, уступи  Александру Петровичу место.

Я поднялся и подвинул новому гостю стул. А тот, словно не видел. Ни меня, ни празднично накрытого стола, ни дружелюбно протянутого Воскобойниковым стакана. С места в карьер заорал:
-- Воскобойников! Почему! В цеху! Простаивает! Оборудование! В то время как! Твои электрики пьют! Безобразие! Безответственность!  Распустились! Чтоб немедленно запустили в работу «Майер»! Чтоб немедленно мне докладную на стол! О пьянке! На производстве!

Улыбка Воскобойникова меж тем ширилась, расплывалась. Пока не достигла ушей, не замельтешила в глазах:
-- Слышь, Петрович, сбавь обороты. А ведь вроде как уже не. Вот и сменщик стоит. Дела принимать пришел.

Пришелец затих, обдумывая положение. Окинул взглядом меня. Недоверчиво и оценивающе. Как если бы я был вещь, и меня ему на вокзале навязывали цыгане.
-- Новый мастер? Вадим Кривошеин? Тогда садись и пиши докладную. Ты!
-- А он, Петрович, вроде как ещё не. – Заметил, ухмыляясь, Воскобойников.
-- Тогда пусть твоя секретутка! Раиса? Пишет! – С новой силой заорал пришелец. – Где она?  Немедленно найти! Предоставить!

Воскобойников и глазом не повел. Ситуация, видно, его забавляла. Чем больше гость выходил из себя, тем уверенней становился хозяин. Чувствуя себя хозяином положения, не иначе.
-- Раисы, Петрович, нет. Командирована на битву за урожай в подшефный колхоз…
- Тьфу! – плюнул на пол в сердцах пришелец.
И вышел, как вошел: громко хлопнув дверьми. Отсалютовал холостым.


3.

Его уход Воскобойников прокомментировал так:
-- Отвалил Держиморда. Ну, все, Вадим. Кот из дома – мышки в пляс. Ближе к делу, от работы подальше. Прошу к столу.
-- Кто держиморда? Кто кот? – попросил я для ясности уточнить.
-- А, ты не знаешь? Это был начальник цеха. С завтрашнего дня твой непосредственный босс.
-- Я же вроде к отделу Главного энергетика приписан.
-- Главный здесь – план. И, соответственно, те, кто его обеспечивает. То есть, энергетик тебе начальник постольку-поскольку. Он тебе - бумажки-проспекты. Ты ему – бумажки-отчеты. Вот и все отношения. Главный над тобой – Держиморда Петрович. От него будешь ежедневно получать  указания и обязательный втык за плохую работу. А ежемесячно - предупреждения о несоответствии. А ежеквартально – приказы о  лишении. Премии, в процентах от пятидесяти до ста.

-- А за хорошую работу? - полюбопытствовал я.
Намекая, что среди присутствующих, есть те, кто работать умеют.
Воскобойников пуще развеселился.
-- Эх, парень. Забудь о том, чему тебя в институтах учили. Забудь, что ты инженер. Здесь это не треба. Запомни: отныне ты – не инженер, а руководитель. А обязанность руководителя - какая? Искать и находить просчеты в работе подчиненных. И сурово их за просчеты карать. Если подчиненный работает без замечаний, это вовсе не означает, что подчиненный – хорош. Это означает, что его начальник мышей не ловит.
Отныне твоя основная обязанность – жестко прессинговать вверенный персонал. Обязанность начальника цеха – прессинговать тебя. Обязанность Сталина – прессинговать начальника цеха. И так далее, по цепочке.
Не знаю, как получится у тебя, а Держиморда со своими обязанностями  справляется. И, следовательно, быть тебе вечным разгильдяем и лоботрясом. Главной помехой на пути выполнения плана. О, если б не ты. И не такие, как ты. Коммунизм был бы завтра построен. В крайнем случае - послезавтра.

Тогда я решил, что сгущает Воскобойников краски. И в тоже время почувствовал, что в главном он прав. Циник всегда в главном прав. Этим циник и отвратителен.
-- Я вообще-то дела принимать пришел, – строгим официальным тоном заметил я.
Однако в своем непоколебимом желании выпить, и выпить непременно со мной, Воскобойников не счел мое замечание серьезной помехой.
-- Хорошо, принимай. Дела, – простер он руку в сторону стеллажа.
А на том стеллаже теснилось папок  немерено.

Опыта приемки дел у меня, естественно, не было. Взял, было, я в руки первую попавшуюся папку. Облако потревоженной пыли взметнулось в стороны, вверх. Воскобойников зажмурился и чихнул. Я вежливо руку отнял.
-- Может быть, пройдемся по цеху? Вы покажете и расскажете, – неуверенно предложил я.
-- Можно и по цеху пройтись, – скучно согласился Воскобойников. – Только: что на железки смотреть? Насмотришься ещё. Обрыднут. Да, что железки? Главное, Вадим, люди. Движущая сила. Кадры - они и решают все. Так, что давай-ка, лучше я тебе дам расклад. Кто есть кто, расскажу. Чтоб по неопытности дров не наломал. На грабли ненароком не наступил. Зря задницу не подставил. Шишек зря не набил.
-- Так и быть, – сдался я. – Валяй расклад.
И достал из кармана блокнот. А к блокноту - ручку с золотым пером, подаренную женой по случаю. И приготовился слушать.
-- Э, нет, – рассмеялся Воскобойников. – Если хочешь от меня правды, и только правды, давай для начала бухнем. Истина - где? В вине. Там и ищи.

Я понял, что Воскобойников, не отстанет. Такие всегда добиваются своего. Пробивная сила. Энтузиасты.
Благородно признал свой проигрыш. Отложил блокнот с ручкой на стол. И влил в себя добрую половину стакана. Кажется, за знакомство.
-- Ну, как? Хорошо пошло? – донесся издалека участливый глас молочного брата Коли.
-- Хо-ро-шо, – по слогам выговорил я деревенеющим языком.
-- А раз хорошо пошло, то лови, Вадя, момент. Внимание: догоняем!
И дополнил стакан до краев. И я снова немедленно выпил. Кажется, на этот раз за дружбу. Не исключено, что между народами.
И поплыл.

-- Эй, парень, закусывать надо.
Маленькая золотистая рыбка закачалась на трезубце перед моим носом.
Рыбка не хотела быть съеденной. Плакала тягучими желтыми слезами: кап, кап.

Несколько часов спустя, когда стемнело, мой новый друг Воскобойников вывез меня, бесчувственного, с территории завода на электрокаре. В стандартном трехтонном контейнере. Поймал такси. Усадил. Из собственного кошелька расплатился с водителем.
А у дома меня уже встречала перепуганная, разъяренная жена.

Так началась моя рабочая биография.

С Воскобойниковым мне встретиться больше не довелось. Жаль, было бы интересно. Не оставил ли он привычки говорить то, что думает?
Время лечит. А наше время научилось исправлять и не такие горбы.


4.

Удивительно, но кое-что за Воскобойниковым я сумел записать. Блокнот наутро оказался исчеркан. Вкривь, вкось, каракули. Однако разобрать можно. Таблички, как в институтском конспекте. Первая под заголовком «Я – дрожащая тварь». И вторая,  небезнадежно: «Я - право имею».

Под «Я – дрожащая тварь» следовало:

/1// Директор// Сталин// Фанатик производства. Днюет и ночует. Если не на заводе, то в горкоме или в министерстве. Самодур. Кровопивец. Тех, кто работает «по часам» считает лодырями. Тех, кто не выполняет норму выработки – изменниками родины// Чтобы быть на хорошем счету необходимо ночевать в цеху, на металлической стружке. За проходную выходить по субботам – в баню. О семье забыть, полюбить беззаветно план. Иначе: не попадаться на глаза/

/2// Главный инженер// Рыба// Ни рыба, ни мясо. В противовес Сталину корчит из себя либерала и прогрессиста. Не терпит выскочек (когда на совещаниях высказывают предложения «с мест»). Обожает, когда к нему заходят посоветоваться приватно. Здравые идеи после выдает за свои// Обязательно дважды в неделю наведываться к нему в кабинет «посоветоваться». Ни в коем случае никогда ничего не просить!  Все равно не даст, даже если бы и хотел. Все ресурсы в руках у Сталина/

/3// Начальник цеха// Держиморда// Холуй и ближайший подручный Сталина. Отсюда: малый самодур и малый кровопивец. Особые приметы: читает мысли на расстоянии// По возможности, не попадаться на глаза. В присутствии – не пытаться думать. Не оправдываться. Не рассуждать. На любые вопросы отвечать: «Так точно!»/

/4// Главный энергетик// Трансформатор// О чем не следует забывать: когда оборудование работает – энергетик не нужен. А когда из-за поломки простаивает – энергетик виноват. Отсюда: показушник. Носится сломя голову по заводу создавая эффект деятельного присутствия. В кабинете не сидит, телефонную трубку не поднимает. Справедливо полагая, что с хорошим к нему не придут и с хорошим  звонить не станут. Перестраховщик. Небольшое недоразумение раздувает в катастрофу. Загодя стелет соломку, чтобы было на неё приземлиться. Специалист по переводу стрелок: «я ведь лично предупреждал… о недопустимости простоя оборудования… о важности неукоснительного исполнения государственного задания…» // По производственным вопросам - не беспокоить. Зато об  устранении неисправностей сообщать незамедлительно. Чтобы и он, в свою очередь, мог доложить Сталину о своей новой трудовой победе. При встрече (а, лучше, на планерке у Рыбы) - льстить: «Благодаря вашему указанию по усилению контроля за смазкой, была достигнута экономия электроэнергии в размере (цифру быстро высосать из пальца)»,  «Организовав стабильную подачу электроэнергии в цех, вы тем самым позволили…» и т.д. (Постскриптум: «Трансформатор» - потому, что частенько «гудит»)/

/5// Начальник производственно-диспетчерского отдела// Маленький Мук // Отвечает за непрерывность производственного процесса. Отсюда: двуличен. С одной стороны заинтересован, чтобы по факту оборудование как можно меньше находилось в ремонте. С другой стороны заинтересован, чтобы по отчетам, оно не вылезало из ремонтов. Дабы  таким Макаром донести в верха о своих титанических усилиях по преодолению и свершению// Регулярно совместно распивать казенный  технический спирт. В процессе распития договариваться о приемлемом для обеих сторон количестве часов простоя оборудования в отчетах/

/6// Главный технолог// Технолог// Инженер-металлист. В безвыходной ситуации – к нему. Без лишних слов перестроит технологический процесс. Изменения сам утрясет с производственным отделом и начальниками цехов. Стучать о твоей недоработке не побежит. Мзды не берет. Казенный технический спирт не пьет. Слова благодарности – раздражают. // Что нужно знать, чтобы не испортить отношения. Говорит неразборчиво. В горле трубка после онкологической операции. Сочувствие не выражать. Не переспрашивать, если недопонял. Научиться читать по губам/

/7// Секретарь парткома //Рулевой// Первый после Сталина. Решителен и безответственен (за всех решает, ни за что не отвечает). Веселый мужик, жизнелюб. Не дурак выпить, сыплет анекдотами. Любит передовиков производства, пуще – передовиц. Прост, как правда (орган ЦК КПСС). Душа нараспашку: о человечестве заблудшем болеет. //Не дай бог («бог» - перечеркнуто) неправильно понять и ответить анекдотом на анекдот. Или рассмеяться, где не положено. Иначе:  о карьере – забудь, а заграницу (Болгарию) сможешь  пожизненно наблюдать лишь по телевизору/

/8// Председатель профкома // Галочка-воздыхалочка // Общезаводская сплетница. Считает своим долгом знать все обо всех. Слабости. Проступки, несовместимые с Моральным кодексом строителя коммунизма. Закоренелые пороки. Дабы исправлять их могущественной силой профактива. Разведена. Часто уединяется за закрытыми дверьми со Сталиным и Рулевым. (Сталин вне подозрений)// Осторожно (!) : злопамятна. Не забывать похвалить прическу и новое платье. Обращаться: Галиночка Петровна (рдеет)/

/9// Начальник первого отдела// Чекист// Бывший чекист («бывший» – перечеркнуто).
Остальные строчки зачеркнуты так интенсивно, что невозможно ничего не разобрать.

Решив, что делать выводы рановато, я перешел ко второму разделу. Под заголовком, внушающим оптимизм:

«Я – право имею»

/1// Крокодил// Бригадир, электрик 5 разряда, 45 лет. Горлопан. Рвач. Хлебом ни корми, дай покачать права. Оборудование знает досконально. Считает себя незаменимым. Бригада у него в кулаке. Капризен. Любит, чтоб попросили. Мастер для него – золотая рыбка на посылках.  Начальник цеха - типа старухи. Член компартии. // Всячески выказывать уважение, заискивать. В перспективе: доказать, что  незаменимых у нас не бывает/

/2// Пила//Электрик 5 разряда, 34 года. Нагл. Оборудование знает досконально. Может – когда захочет, но чаще – не хочет. Энергичный лентяй // Глаз - не спускать. Задания давать индивидуальные, иначе переваливает работу на напарника. Лично контролировать выполнение (врет – не краснеет). В перспективе: вбить клин между ним и Крокодилом/

/3// Ганс// Электрик 6 разряда, 73 года. На заводе – со дня основания (1930 г.). Во время войны сотрудничал с оккупантами. За что после войны мотал срок. Единственный, кто на заводе знает трассы подземных коммуникаций. Незаменим при раскопках. Работает по-стариковски медленно, но аккуратно. Молчун, тихий омут// Находится под покровительством самого Сталина (?), потому не на пенсии. Контактировать с ним по возможности реже (если не желаешь к себе повышенного внимания 1-ого отдела)/

/4// Куркуль// Электрик 4 разряда, 42 года. Жмот. Пьет исключительно на халяву. За копейку удавится. Тащит все, что плохо лежит. Схем не знает, не понимает. Способен ремонтировать только самое простейшее оборудование. Исполнителен. Подхалим. Нытик. «Жизнь – дерьмо», «начальники – сволочи». Член  цехкома и товарищеского суда //Поосторожнее с ним:  вероятно – стукач (в 1-ый КГБэшный отдел).

/5// Спортсмен//Электрик 4-ого разряда, 27 лет. Более положителен, чем плюс. Не пьет, не курит, общественной работой занимается. Член партии, член бюро горкома комсомола, член сборной области по легкой атлетике. Член всех добровольных обществ, начиная с ДОСААФ, кончая «Охраной памятников». Образование: машиностроительный техникум. К работе претензий нет. Вот только: неделя работы – месяц на соревнованиях, слетах передовиков и прочих комсомольских летучках // В перспективе: дать взятку отделу кадров и сплавить Спортсмена на мелкую руководящую работу в администрацию. А на его место принять хоть разгильдяя (больше проку будет)/

/6//Егоров// Электрик 3-его разряда, 32 года// Добросовестный мужик. В оборудовании неплохо разбирается. Беда: вялый, как прошлогодний букет// В перспективе: повысить разряд, уговорить стать бригадиром и сместить Крокодила/

/7// Санек// Электрик 3-его разряда, 24 года// Воевал в Афгане. Награжден медалью «За боевые заслуги». Парень в целом неплохой, если бы не характер. Характер взрывной, удар поставлен. Когда выпьет – буен// Заметишь, что неестественно жестикулирует – немедленно предоставить отгул и выпроводить за проходную/

/8, 9, 10// Вован, Кулек, Рыжий // Электрики 2-го и 3-его (Рыжий) разряда, 18-ти (Вован) и 20 лет//Отношение к работе прохладное. Потому, как Вовану осенью в армию, Кулек собирается поступать в институт, а Рыжий - за длинным рублем на север/

Отдельной, последней строкой. /Раиса, 19 лет. //Числится нормировщицей ремонтного участка цеха. Но так как нормировать особенно нечего, то машинистка, секретарша, табельщица и пр. в одном лице. Весну и осень отдувается за весь  участок в подшефном колхозе // Быть начеку: механик цеха давно мечтает переманить Раису к себе. У него нормировщицы нет. Самому приходится с бумажками бегать/

-- Ну, и зверинец, - усмехнулся я. - Настоящий гадюшник. Влип, так влип. Ну, да, ладно.

И прищурил по-охотничьи глаз.

Я был молод, самоуверен. Трудности не пугали меня. Напротив, я их желал, рвался в бой. Жаждал героически преодолевать, дурак.
Все мы по молодости дураки. А старея, впадаем в маразм. Получается, что самые умные мы – в утробе  матери. И если хочешь оставаться умным – не высовывайся.
Эту печальную мудрость и пытался донести до меня бывший мастер Воскобойников, циник.


5.

Дальнейшее показало, насколько Воскобойников в своих оценках был прав. А я – нет.
Жизнь подтвердила и опровергла. В общем-то, жизнь - клише. Но не любит устоявшихся формул. Можно сказать: жизнь – догма, состоящая из одних исключений.

Мы видим лишь обращенную к нам сторону луны. Воскобойников изобразил её достаточно точно. Но есть и скрытая, оборотная сторона. Со временем мне удалось туда заглянуть.

Люди в моей бригаде оказались, как люди. Ничем не хуже и не лучше других. Со своими проблемами, интересами и заботами. Естественно, что проблемы их, интересы, заботы лежали, как правило, за проходной.
Это нормально, когда работа – лишь средство. А цель – смотаться от неё куда подальше. На рыбалку, к финиковым пальмам, в кресло-качалку на дощатой террасе…
Труд сделал из обезьяны человека? Ну, да, в тот самый момент, когда обезьяна сообразила: чем лазить, потея и мозолея, за плодами; легче дерево потрясти.
Работа – рутина. От неё кони дохнут. Но ведь и жизнь – рутина, с работою или без. Что вовсе не исключает порывов энтузиазма. Моментов удовлетворения, радости, любви, наконец.
Фу-ты, дожил: совсем как верный ленинец Рулевой,  заговорил.

Скоро в процессе, между словом и делом я узнал, что у бригадира Крокодила два сына-подростка учатся в специнтернате для дефективных. В интернате они в основном и проживали на жидких казенных харчах, в строгих рамках режима. Зато на каникулах, дома, отрывались по полной. Вешали кошек, поджигали почтовые ящики, отнимали у соседских детишек деньги, взламывали продуктовые палатки. Дурачки дурачками, а живо смекнули, что с них, дурачков – какой спрос?
Крокодил работал на возмещение ущерба. Было с чего ему пить. Было с чего расшататься нервам.
Хотя, с другой стороны, если бы не зачал по пьяни… Но это уже из области предположений.

А у Пилы детей не было. «Моя корова – нетельная» - отшучивался он. Шутки в сторону: видал я эту корову. Вот уж кто – настоящая  пила. То ей – не так, это – не эдак. И скулит, и нудит. И нудит, и скулит. А сама между тем красными пятнами покрывается. Лицо, руки, шея. Экзема у неё, что ли? Через минуту разговора меня подмывало вспылить: «А пошла ты!». Но, сдерживался, говорил: «А пошел - я! Дела, понимаете ли, дела».
Я  на месте Пилы удавился б. А он всего-навсего по-черному пил, гонял на рыбалку и на охоту, да напропалую волочился за бабами.

А у Куркуля оказалось аж четверо малолетних. И в довесок парализованная теща на  тех же тридцати коммунальных метрах.
Куркуль мечтал о домике с садом.  С беседкой под яблоней, где отдохнуть, отдышаться от миазмов старухи. Ну, и подворовывал на мечту. Народное государство не обеднеет. И разве я не народ? И разве то воровство: переложить из своего де-юре кармана в свой де-факто карман?
 Зарплаты – едва хватало.

И Спортсмен оказался мужик – что надо. Имея доступ к горкомовскому распределителю, нос не задирал. Сам, по правде сказать, не набивался, но если кто из бригады попросит: туфли заморские сыну-дочери или деликатесов авоську, чтоб принять гостей дорогих– не отказывал. Без лишних слов приносил, и денег - по чеку брал, копейка в копейку.
Я бы с ним подружился. Да он сторонился друзей. Как и сельской своей родни. Что понятно: вас, оглоедов, не счесть, а распределитель – один.

И так далее, и так далее...


6.

Начинал я, как все начинают. Рьяно, с гонором и с плеча.
Обретенное знание подоплеки, скрытых пружин поумерило мой начальственный пыл. Сделало сдержанней,  снисходительней.
Что, в прочем, на внешней стороне моих взаимоотношений с бригадой не отразилось никак.

По-прежнему бригадир Крокодил не спешил выполнять мои указания. «Мне лучше знать, что надо, а что – не надо». «Молокосос ещё, чтобы меня учить». «Поработай с моё, тогда...».  Тут же: «Ты начальник – ты и решай». «Наше дело маленькое, свинячье. Прикажешь нитками перематывать трансформатор – будем нитками». И, постоянно, в рык: «Ты мне зарплату вынь, да положь. Потом будешь варежку разевать. А я ещё посмотрю и решу, как мне за эти деньги работать».

Кстати, получал этот гегемон-пролетарий вдвое больше, чем зауряд-инженер. За что открыто меня презирал: «мастерок», «инженеришка».
Я мог бы его убить. Но - не наказать, не уволить. Депутаты, профкомы,  парткомы всех уровней…  не будите спящих собак!  А то быстро напомнят тебе, как склоняются местоимения. На всех очередных-внеочередных партийных, комсомольских, профсоюзных, хозяйственных. «Мастер Кривошеин ослабил воспитательную работу». «Мастер Кривошеин не смог организовать». «Мастер Кривошеин допустил текучесть кадров»… Тысячу раз пожалеешь. Пожалеешь – себя.
Развитой социализм стоял на дворе. Историческая формация.

А Пила, пусть не спорил: «Слушаюсь, начальник. Будет сделано, начальник». Однако получив наряд, наряд – в карман, и разворачивался по своим делам. Подмигнув безответному Егорову: «Прикрой, брат». А сам – на крышу, стрелять голубей из рогатки. Завтра ему, видите ли, с утречка на охоту. А охота, понимаете ли, дело такое: толи с дичью, толи мимоходом, а костерок состояться должен.
-- Ты где был? - орал я, брызжа слюной,  как поливочная машина.
-- В туалете, живот прихватило, – нагло врал, не краснея, Пила.
-- Четыре часа?
Будучи не в настроении, Пила зло буровил меня глазами:
-- Ты, начальник, поди, проверь. В третьей кабинке огромная наложена куча, с унитаза сползает. Это – моя.
А  в настроении  вдохновенно втирал:
-- Иду я по цеху, начальник. Вдруг гляжу: кара перерезала кабель. Я хотел было срастить, а концов не хватает. Ну, я тогда концы кабеля зажал в кулаке. Чтобы дать станкам электроэнергию. Учитывая важность задач. И простоял так, с зажатым кабелем в кулаке до подхода основных сил. Понимаю: подвиг. Но я, начальник, человек скромный…
-- Убью! – я озирался по сторонам в поисках  монтировки.
Напрасно. Ибо в шутовском поддельном испуге Пила убегал.
И вот: на колу мочало – начинай сначала.
Как я ни бился, ничего с ним поделать не смог. Возможно, времени не хватило.

А Куркуля нельзя было посылать за материалом на склад. В лучшем случае приносил половину. Конечно, тащили с завода помалу все. Лампочку, горсть гвоздей, моток провода. Но этот полагал день прожитым зря, если уходил после смены с пустыми руками.

А Спортсмен, объявившись с очередного комсомольского слета, тут же заявлял, что ему надо в комитет «на минуточку». Ага, на минуточку. Хорошо, если до обеда.
Ему удалось то, что не вышло у моего институтского профессора. С ним, наконец, до меня дошло, что там заморочил Эйнштейн про относительность времени.

А ещё: пили на производстве много и часто. Пили все, кроме, пожалуй, Сталина. Хотя и за него я не поручусь. Потому, как этикет требовал не пить с непосредственным начальством и подчиненными. Так, Держиморда пьянствовал в компании Трансформатора. Я - в компании Маленького Мука (Воскобойников, мой злой гений, слышишь ли ты меня сейчас?). А электрики…

Был я строг и за дисциплиной следил. Уследить получалось не всегда. Бывало, отвернусь буквально на полчаса, а Санек уже встречает меня налитыми глазами и тарабанит в кровь кулаком по столу:
-- Суки! Сволочи! Политические проститутки! У меня девять боевых операций! Девять! Мне орден положен! Я вынес командира с линии огня! Где мой орден, политические проститутки? Замылили, суки, орден! Отдали мой орден штабной крысе, офицерской подстилке!
Ну, ребята уже начеку, заламывают руки: «Успокось, Санек. Успокось».

Дались ему эти «политические проститутки». Было дело, пьяный Санек напоролся на Рулевого. Долго потом пришлось объяснять, что Санек имел в виду  не его, а политическую проститутку Троцкого. Слава богу, неглупый мужик Рулевой объяснением удовлетворился.

На груди, на цепочке Санек носил пулю. Её извлекли у него из легкого в Ташкенте. Сам же почему-то  он её называл «пулей, которая пролетела мимо». Из обрывочного пьяного бреда можно было предположить, что пришлось ему однажды поучаствовать в расстреле.
Трезвый  Санек вспоминать войну не любил, на расспросы отмалчивался...
Впрочем, речь о другом.


7.

Я здесь честно, как на духу. Да только правда - скользкая вещь. Все так и было, конечно. И, разумеется, совершенно не так.
Не я лгу, память подводит. Это память избирательна и пристрастна. В детстве имел я привычку выковыривать из булок изюм. Вот и память - туда же.
 
Производство – среда конфликтная, да. Личный интерес есть у каждого, никуда не девается. Не запрешь его в раздевалке, переоблачившись в спецовку. Противостояние интересов возможно. Но главенствует все же не личный, а интерес коллективный.
Работу выполнять надо. И мы её выполняли. Неплохо, полагаю, на совесть. Мы – это моя бригада и я.

Да, случались стычки, ругань, раздрай. Но ведь и это было: спали вместе вповалку на одном верстаке. Когда сгорела цеховая подстанция. Когда двое суток пахали, подменяя друг друга. Никто домой не ушел. Даже наши пацаны Вован с Кульком, от которых, честно сказать, мало проку.
О положенной оплате сверхурочных никто и не заикнулся.

Мои электрики звали меня «Начальник», а между собой - «Мастерок». Кличка пристала. Меня задевало, взбрыкивал:
-- Какой я, к чертям собачьим, вам «Мастерок»! Зовите меня просто: Вадим Сергеевич!
Ветеран Ганс тянулся к уху, шепнуть:
-- Не обижайсь, начальник. Мастерок – это они любя. Мастерок – хороший инструмент, нужный. Без мастерка кирпич не положишь.

«Камень на камень, кирпич на кирпич. Ну-ка, хозяйка, гони магарыч». Лучше уж мастерком, чем мастаком. Воскобойников, циник, слыл мастаком. О чем мне, с прицелом, доложили.
Обижался я больше для проформы, из соображений субординации. Тем более, что

однажды заглянула ко мне в кабинет медсестричка Анюта. По делам профилактики, на предмет углубленного анатомического обследования. При заводе имелась своя поликлиника, прямо на территории. Профосмотры, диспансеризация и прочее.
Я, понятно, дверь на крючок. Снял рубашку, начал стаскивать брюки.
И тут, как в анекдоте, стук в дверь:
-- Кривошеин! Мастер Кривошеин!
Мы с медсестричкой прильнули друг к другу под белым медицинским халатом.

Между тем стук после минутной паузы возобновился. Бам-бам-бам. По голове бы своей: бам-бам!
Наконец барабанную дробь оборвал бас моего бригадира:
-- Куда ломишься? Чего надо?
-- Где ваш мастерок хренов? Тот, который, Кривая шея? – узнал я  по голосу диспетчера Алика, молодого специалиста.

-- Во-первых, для тебя, охламон, наш мастер - не мастерок, а Вадим Сергеич. Ты нашего мастера не манай. За «Кривую шею» можно схлопотать по шее. Так, что скособочишься. А во-вторых, что надо? – надменно отвечал Крокодил.
-- Зубофрезерный простаивает. Вы срываете программу по шестерням. Я видел: сюда медсестра прошла.
-- Слышь, ты, ударник коммунистического труда. – Это уже Пила подал голос. - Медсестры мы не видели, сюда не заходила. И что тебе медсестра? Она тебе, что ли, станок лечить будет? И мастера нашего нет. Ушел по делам. У него дел - не тебе с папочкой шнурковать по цеху. Понял, ударник?
-- Я видел, - не унимался диспетчер Алик.
-- А я видел, - разозлился Пила, - как ты те шестерни через забор колхозным механизаторам продавал. Срывая, тем самым государственную программу…
-- Да я, – растерялся он такой наглости Алик.
-- Кончай якать. Ты с чем пришел? Зубофрезерный надо посмотреть? Вставай, бригадир, пошли, посмотрим. Что там эдакое стряслось. И ты, ударник, пошли. Покажешь дорогу.

Стихло. Ушли. Алик под конвоем  Крокодила и Пилы. Моего непосредственного бригадира и моего непосредственного электрика. Разбирающихся не только в схемах.
Я отпрянул от потных телес Анюты:
-- Что, как дура, вытаращила глаза? Бюстгальтер снимай.


8.

Электрики работали на бригадном подряде. В те времена бригадный подряд был делом новым. А сейчас –  хорошо забытое старое.
Перескажу суть.

В обязанность бригаде вменялось обеспечить исправную работу электрооборудования цеха. Свыше четырехсот единиц разнокалиберных станков и подъемно-транспортных средств. От простейших настольных сверлилок до двухэтажных обрабатывающих центров, начиненных электроникой под завязку. От дедушкиного наследства: был в цеху  токарный станок аж 1905 года выпуска, до ультрасовременного (по тем временам) оборудования. Средним возрастом – двадцать лет. Ежегодно обновлялась одна двадцатая парка.

Станок, как и человек, изнашивается неравномерно. То сердце забарахлит, то желудок. С оборудованием проще, чем с человеком. На тебе, станок, новую коробку передач, новые шестерни, новый электрошкаф. Через двадцать лет службы «родным» у станка оставалась разве что станина, каркас.
Для восстановления ресурса каждые три года производились предупредительные ремонты. При которых заменялись ещё работоспособные, но уже порядком износившиеся части. Примерно треть  спецификации станка.
А каждые восемь-десять лет проводились капитальные ремонты с заменой до восьмидесяти процентов деталей от общего списка.
Эти ремонты происходили по плану, в заранее обусловленные сроки. Предполагалось, что в межремонтный период оборудование должно работать без сбоев. Если ремонт произведен на совесть. А не тяп-ляп.

До введения бригадного подряда за каждым электриком был закреплен участок. За обслуживание этого участка электрик получал зарплату: тариф согласно разряда плюс премия за выполнение цехом плана. Электрик не был заинтересован работать «больше, чем положено».
Работать споро - видал я в гробу! Сделаешь свое дело - начальство моментально другую работу найдет. «Помоги товарищу». «Покрась кабинет». «Подмети двор».

На бригадном подряде электрики начали получать оплату  сдельно за каждый планово произведенный  ремонт. Неплановый, аварийный ремонт не оплачивался никак. Расценивался как брак, прошлая недоработка.
Все деньги за плановые ремонты шли в общий бригадный котел. И распределялись между собой самими членами бригады пропорционально коэффициенту трудового участия. У кого коэффициент участия больше, тот и получал больше.
Коэффициенты по итогам работы за месяц устанавливались советом бригады: бригадиром и двумя доверенными лицами из числа членов. Утверждались мастером. Мной. Так стимулировался труд: больше работаешь – больше зарабатываешь. Независимо от разряда и стажа.
Премию на бригадном подряде электрики получали уже за непревышение лимита простоев оборудования. Так стимулировалось качество труда: добросовестнее произведен плановый ремонт – меньше аварийных простоев.
В целом система работала, но

гладко на бумаге.
Степень индивидуального вклада каждого в общий бригадный котел определялась келейно в кругу Крокодила, Пилы и Спортсмена. Не без выгоды для себя. Причем, Спортсмен – представитель молодого поколения - частенько отсутствовал. Остальным же членам бригады Крокодил с Пилой затыкали рты. «Молодые ещё, поработайте с наше...».
С другой стороны Крокодил и Пила не лишены были совести. Добросовестному Егорову они выписывали заплату регулярно больше, чем, например,  Куркулю. Куркуль протестовал, злился. А что возразишь? На: «Егоров – трудяга. А ты, Куркуль, своруешь и недостачу восполнишь».

Ещё сложнее, запутанней обстояло дело с лимитом простоев. Не уложишься в лимит – оставишь бригаду без премии. Сожрут с потрохами. И это ещё - ничего. Хуже, если волынить начнут. Работу, какую можно сделать за пятнадцать минут, исполнять трое суток.
Сам с отверткой не набегаешься, пробовал. И не стукнешь кулаком по столу: «Чтоб через минуту вертелось!». Это привилегия Сталина, Держиморды.  Непрофессионалов.
Электрик знает, что устранить неисправность легко. Но сначала попробуй её найди. Где она? В чем заключается? «Я-то рад стараться, начальник. Но ты, инженер, подскажи: какой из этих двух сотен проводов не контачит?».
Премию мне надо было натягивать правдами и неправдами. Приписками и отписками. И я спустя месяц работы был вынужден розовые очки сменить на солнцезащитные.

Электродвигатели горели, как свечки. Станочники, в стремлении заработать копейку, квартиру, орден, депутатское звание выжимали из оборудования все, через «не могу». Технологические карты - по боку. «Даешь один проход фрезы вместо трех. Даешь ударными темпами!».
Жаловаться некому. «Да, - скривится Держиморда. – Нарушения технологии случаются. Но стране нужен план. Перевыполнение плана. Стране нужно повышать производительность труда. Стране нужны передовики, повышающие производительность труда».
И отойдешь дурак дураком. Вроде как все за Советскую власть, а ты - один - закоперщик.

Помимо того, диспетчера, мастера производственных участков, технологи были большие любители списать свои огрехи на простой оборудования в ремонте. Нашли себе громоотвод, палочку-выручалочку.
Быть козлом отпущения мне претило. Да только каждый случай не оспоришь. Состаришься доказывая, как было на самом деле. Да и кто слушать станет? Да и наживать врагов – себе дороже. Акты о произведенном ремонте мне подписывать у них, у мастеров. Справки о том, что простои не выходят за рамки, подписывать у них, у диспетчеров.

Система понуждала договариваться полюбовно. Посредством спирта, выдаваемого для зачистки контактов. Посредством кабеля, выделяемого по смете на ремонт оборудования. Посредством подшипников, труб, болтов, лампочек.
В магазинах – не продавалось. А гаражи у людей были. Дачи были. И жили они не в землянках. И хотели жить ещё лучше.

Достаточно быстро я вошел в рабочий ритм пятилетки. Иллюзии молодости развеялись, испарились. То, что поначалу казалось дико, скоро воспринималось, как норма. Как будто, так и должно быть. Потому, что иначе – нельзя.

Я бы, наверное, спился. Спас несчастливый случай.
Вот уж: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Беда нагрянула негаданно-нежданно, с новым годом.
Сначала показалось: проблема.
И не проблема даже, а так. Отдел труда и зарплаты поставил передо мною вопрос.


9.

В ОТиЗ я сдавал ежемесячно табель, акты выполненных работ, утвержденные коэффициенты трудового участия. Поэтому звонку с предложением «заглянуть» не удивился. Наверное, что-нибудь уточнить. Такое не раз бывало.
По календарю начался новый, многообещающий 1985 год. Шла его вторая неделя. А на заводе приступили, наконец, к проводам года минувшего. Наступила пора годовых отчетов.

-- Так, так, так, – встретила меня Начальница отдела. – Как дела, товарищ мастер? Как трудовые свершения?
-- Есть свершения! – бодро, в тон отрапортовал я. – Выполняем и перевыполняем. На 104,2 процента. Успешно внедрено и освоено 20 единиц нового высокопроизводительного оборудования. Взяты повышенные обязательства. Соревнуемся со слесарями  ремонтного участка цеха.
-- Это хорошо, – похвалила Главная по зарплате. – А вам не кажется, что успехи достигнуты во многом благодаря внедрению бригадного подряда?

Вопрос показался простым. Странным. Бригадный подряд внедрялся отделом труда. В его отчетах проходил красной строкой. Я это знал.
Неужели Начальнице нормировщиц нужна моя похвала? Ей, стоявшей в заводской иерархии много  выше.
Неужели падка на лесть, дура-баба? А хотя бы и так. Мне – не жалко.

Мысленно я представил себя на трибуне, где с комсомольским задором, перед лицом старших товарищей, с чувством глубокой признательности КПСС и лично, её Генеральному секретарю, и т.д.; произнес:
-- Разумеется, наши производственные достижения неразрывно связаны с внедрением новой прогрессивной формы организации труда. По-новому организованный труд позволил укрепить трудовую дисциплину, покончить с уравниловкой, существенно повысить производительность труда и качество ремонтных работ. Всему этому мы обязаны в первую очередь работникам ОТиЗ, которые…
-- Хватит передо мной Ваньку валять, – оборвала меня Начальница, резко.

Я широко  улыбнулся, изобразив крайнюю степень недоумения.
Начальница не откликнулась. Доброжелательное выражение  лица сменила на отчужденно угрюмое. Так смотрит львица сквозь прутья клетки  на праздношатающуюся еду.
-- Вы сколько времени на бригадном подряде?
-- Год.
-- Какова основная цель внедрения бригадного подряда?
-- Повышение производительности труда.
-- Тогда, отвечай, почему у тебя на участке не повышается производительность труда?
-- То есть? – Растерялся я. – Как не повышается? У нас на одного электрика норма выработки 104,2 процента. К плану.

Трудовичка закусила губу. «Удила закусила», - промелькнуло у меня в голове. Я напрягся.
-- А как определяется производительность труда? Знаешь?
Я поскучнел. Дерзкое, насмешливое едва не сорвалось с губ: «Кто ты такая, тетка, чтобы меня экзаменовать?». Поборол себя, процедил:
-- Производительность – это выработка, приходящаяся на одного работника или на единицу времени.
-- И чтобы увеличить производительность труда надо…
-- ...увеличить часовую выработку или уменьшить число рабочих. - Машинально закончил я институтскую формулу.

-- Вот и договорись, – несколько преждевременно обрадовалась Начальница. – Значит, ступай  к себе и через час принеси мне служебную записку с предложением сократить одну штатную единицу электрика.

У меня заныло в паху:
-- А нельзя ли…
-- Нельзя! – предупредила прозорливая тетка. – Пока я пропускаю ваши липовые акты о выполненных ремонтах. Но это только пока…
-- Липовые?
-- А не хочешь ли ты сказать, что вы выполняете, что положено, и как положено, в полном объеме? Я ведь проверить могу. Прислать нормировщицу. Чтоб походила за вами, посмотрела. Сделала выводы. О приписках. Тебе это надо? Сынок…

По дороге из администрации в цех созрело решение. Мучительно трудно сказать человеку, с которым - пуд соли,  что он больше не нужен. Однако, выхода не было.

Крокодил болтался под дверьми кабинета, явно меня поджидая. «Они уже знают» - понял я. Куда и зачем бы меня не вызывали, они всегда непостижимым образом знали.
-- Слышь, начальник, – окликнул меня бригадир. – Ты это, того. Ганса не смей увольнять.
-- Не пошел ли ты на! – выместил я на нем раздражение.
С Крокодилом я мог позволить себе.  Отвести душу.
-- Я тебя, начальник, предупредил. Считай, что мы все, бригада, предупредили.
Выстраданное  решение рассыпалось в прах.


10.

Назавтра звонком из отдела труда мне напомнили о неисполненном обещании.
Собака учуяла кость. Не отвяжется, пока не кинешь ей кость.
-- А давайте сократим штатную единицу электрика 2-ого разряда? – предложил я в качестве отступного.
Вована призвали осенью в армию. Вместо него отдел кадров прислал двух практикантов из базового технического училища. Но так как практиканты оставались за штатом, то, сократив единицу, никого бы увольнять не пришлось.

-- Выбрось из головы, – раскусила маневр Начальница. – Как ты, комсомолец, посмел предложить такое! В то время как парень  с достоинством исполняет свой интернациональный долг. Он должен знать, что его здесь ждут, помнят о нем. И когда он с честью исполнит долг,  опять займет свое законное место  в рабочем  строю.
-- Простите, не подумал, – извинился с ехидцей я. – Но других предложений у меня нет.

Тут она взорвалась, как перебродившая брага. Смешав меня с грязью, всего. Воз пустой демагогии и тележка конкретики. Конкретика сводилась к тому:
-- У тебя, сынок, есть на участке, кому давно пора  на «заслуженный» отдых. Сам-то он, верно, считает, что отдых не заслужил. Что не возместил ещё весь нанесенный народу ущерб своей службой фашистским захватчикам. Нам же до мук его совести дела нет. Пусть дома, перед иконой, грехи замаливает. На кладбище, перед братской могилой павших. Пусть знает, что у нас, в Советской стране, никто не забыт. Ничто не забыто.

Имя Ганса не прозвучало. Хотя речь шла, понятно, о нем. Не желала именем немецкого прислужника осквернить свои начальственные уста?

Чем я мог возразить? Что моя бригада категорически против? Курам на смех?
Я промямлил согласие и поспешил удалиться. Размышляя над ситуацией, в которую вляпался. В положении между молотом и наковальней. С перспективой быть раздавленным, в лучшем случае - битым.
За одного битого двух небитых дают? Где-то, может быть, и дают. В СССР предпочитали безупречные характеристики.

Будь, что будет. Я перестал поднимать телефонную трубку. Поручив Раисе отвечать, что меня –  нет. Нету Вадима Сергеевича, нету. Только, что вышел. Когда будет, не знаю.
А, забегая в администрацию по делам, зорко, как заяц, оглядывался по сторонам. В готовности немедленно отпрянуть и затаиться. Мимо кабинета Начальницы  пулей пролетал.

Долго так продолжаться не могло. Неделю. От силы две.

И чего это Крокодил так в Ганса вцепился? Выгнать бы старого хрыча вон - мне представлялось безболезненным для бригады. Скоро пятнадцать лет, как пенсионер. Внешне жилистый, крепкий, а ходит… Такого за смертью посылать. Встает – кряхтит, садится – кряхтит. Радикулит, годы.
Да никуда он практически не ходил. Днями просиживал на скамеечке в мастерской. Как бы руководил ремонтом. Молодежь электрошкаф перебирает. А Ганс им со скамеечки: «Провод ровней клади». «Там - заверни, там – поправь». Вот и вся Гансова работа.

Меня раздражало. Не многовато ли для небольшого коллектива руководителей?
 Однажды, когда никого не оказалось под рукой, приказал я Гансу сходить по вызову на станок. Молча, в три приема, встал. Ох-ах-ух. Молча пошел. Шаг – остановка. Другой – остановка. Оборачиваясь. Одаривая меня взглядом, словно я, инквизитор,  гоню его огнем да в самое пекло.
Станок он запустил, смог. Но с того раза я зарекся посылать его, куда бы то ни было. Как бы ни требовала обстановка.
Перестал его замечать. Сидит себе старичок и сидит. Много места не занимает.

Справедливости ради надо сказать, что несколько раз он меня выручал.
Когда мы смену не могли наладить станок, это Ганс посоветовал сменить в гидростанции масло. Как оказалось потом, молодой слесарь по ошибке залил в гидропривод трансформаторное масло вместо машинного. Ему сказали: залей. Ну, он и залил. Из первой попавшейся бочки.
Были кроме у меня неприятности, когда на мостовом крану сгорели два электродвигателя подряд. Серьезное дело. Кран стоит – простаивают десятки станков, которые кран обслуживает. Это Ганс догадался, что заржавела и ослабла пружина, прижимающая токосъемный башмак.

Что интересно, мы, всей бригадой, раз сто облазили кран вдоль и поперек.  Отполировали до блеска. А Ганс, где уж ему, на десятиметровую высоту не поднимался.
Его память хранила накопленные за  полвека работы тысячи возможных причин неисправностей. Я бы сравнил его с гигобайтной флешкой. Подключите к процессору. Кликните и пройдите по ссылке.

К советам Ганса прислушиваться стоило. Только высказывал он в отвратительной форме. Обязательно наедине, полушепотом. Сблизившись, едва ли не в самое в ухо губами. Воротило от лукового перегара. Ганс – сводный брат Чиполлино. Притом, озирался по сторонам. Как будто он – мой платный осведомитель, а, я, стало быть, куратор из органов.
-- А не был ли он в самом деле осведомителем? - крутилось у меня в голове. - Провокатором? Агентом гестапо?

Здесь, задним числом  я подумал, что пекся Ганс о моем авторитете. О деле болел. Но тогда его наушничанье бесило, выводило из себя. Что пристал, как репей? Отринь.

Мы смотрим на мир своими глазами. Поэтому слепы.


11.

Телефон верещал пару дней. И затих.
Обрыв связи? Или враг производит передислокацию сил?
-- Вадим Сергеич, вас в профком вызывают, – доложила Раиса.
Оглянулась на меня, удивилась:
-- Чему вы улыбаетесь, Вадим Сергеич?
-- Тому, что со связью все в порядке.

Не раз я был свидетелем, как при появлении Сталина люди сжимались, окостеневали. Что директор, помимо нагоняя, мог дать? Сталина откровенно боялись.
А партком раздавал переходящие знамена и похвальные грамоты. К знамени – премия. К грамоте – премия. Мелочь, а приятно. Партком уважали. Не любили.
Любили профком. С дорогой ненаглядной Галиночкой Петровной во главе.
 
Стоило Галочке-воздыхалочке объявиться на территории цеха. Со всех сторон, сломя ноги. «Ой, кто это к нам пришел». «Дорогая Галиночка Петровна к нам». «Как  хорошо выглядите, Галиночка Петровна». «Как мы вас любим, Галиночка Петровна». «Галиночка Петровна, можно задать вопрос?».

-- Никто и не представляет, как трудна профсоюзная работа, – в числе прочих и мне, жаловалась председательница профкома. – Вникнуть в проблемы каждого, болеть всем сердцем за каждого…
Наша Галочка-воздыхалочка не купалась во всеобщей любви. Она в ней тонула.
Она была как ребенок из Соломоновой притчи, которого тянули за руки-ноги на себя, раздирая на части, пять тысяч отцов, претендующих на родство, и тысяча матерей, претендующих также.
Профсоюз распределял квартиры, путевки, материальную помощь, дефицитную мебель, бытовую технику… Дележка не без обид. Председательнице профкома приходилось быть одновременно и Соломоном.

-- Здравствуйте, Галиночка Петровна. Можно к вам?
-- Здравствуй, Вадим, проходи. Да за стол не садись. Присаживайся к журнальному столику, в кресло. Сейчас мы с тобой в теплой товарищеской обстановке…

Чайник под парами. Конфетки в вазочке. Сушки. Не отсюда ли  таскает их предприимчивая Аллочка, секретарша Сталина? Бархатные малиновые портьеры. Выкроены с переходящих знамен? Владимир Ильич в багетной рамке беседует с ходоками. Перекличка времен? Намек-подтекст? «Профсоюзы – школа коммунизма». Послушаем, чему в этой школе учат.

Давайте не будем, Галиночка Петровна, тянуть кота за хвост. Давайте начнем урок.
Сценарий, как я погляжу, у вас здесь на всех один. С небольшими отклонениями на импровизацию. Акт первый:  мягко стелем.
Я готов. Поехали, Галиночка Петровна. Внимаю.

И началось.
-- Гляжу я на вас, Вадим, и сердце радуется за современную молодежь, нашу смену. – В полном соответствии со сценарием начала во здравие председательница профкома. – Какие вы энергичные, задорные, с огоньком. Какие принципиальные. Как смело и последовательно отстаиваете свои взгляды.
Я тут же изобразил смущение. Повод отвести глаза из-под цепкого испытующего взгляда на пол.
-- Я ведь все понимаю, Вадим. Когда я узнала, что ты отказываешься сокращать электрика, я сказала: он не мог поступить иначе. Руководитель, он как отец. Он болеет за всех детей. Всех жалко.

-- А ты, выходит, у нас многодетная мать? – иронично подумал я. – Мать-героиня?

Так как я  продолжал упорно молчать, профкомша была вынуждена приступить ко второму акту: жестко спать.
-- Мы, коммунисты (и комсомольцы), Вадим, обязаны думать прежде всего об интересах общества. Об общественном благе. Именно общество, государство является источником  благосостояния каждого отдельного гражданина советской страны. И если….
-- Спасибо, Галина Петровна, понял, – невежливо оборвал я тираду. – И если отделу труда нужно сократить штатную единицу, пусть сами и сокращают. Я-то зачем им? Чего вы все от меня-то хотите?
-- Ничего ты не понял, Вадим, – поджала губы профкомша. – Надеюсь, что это по молодости. Очччень на это надеюсь.

Она поднялась. Поднялся следом и я, отставив на стол недопитую чашку.
-- Я тебя пригласила, Вадим, чтобы предупредить, что на следующем профкоме будем тебя заслушивать. О выполнении тобой и твоей бригадой социалистических обязательств. Слово нужно держать, Вадим. Иди и готовься. Чтобы не пришлось за тебя краснеть. Чтобы тебе не пришлось перед нами краснеть. Впрочем, современная молодежь краснеть, кажется, разучилась.

На этой высокой патетической ноте мы расстались.

В цеху, у двери кабинета меня – тут как тут - поджидал Крокодил.
-- Не смей увольнять Ганса, –  процедил он сквозь зубы.
В сотый или двухсотый раз.
-- Достал! Надоело! - сорвался я. – А кого прикажешь увольнять? Тебя?
-- Почему меня? – Заморгал глазенками Крокодил. – Секретутку свою, Райку, увольняй. Переживешь, чай. Бумажки оформлять тебе Спортсмен поможет. Ну, а если в штанах засвербит, то Пила тебе бабу предоставит. На выбор. Бригада скажет, то и свою уступит. Нам для дорого начальничка ничего не жалко.
-- Вот вы как решили? Окончательно и бесповоротно? – я схватил его за грудки.
-- Да, мы так решили. – Отрезал Крокодил, упирая на «мы».
И мягко отвел мою руку.


12.

В солдатской казарме все женщины – шлюхи. Воображаемая легкодоступность женщин делает переносимее тяготы вынужденного монашества. Не за юбку держусь. Не подкаблучник. Самовнушение мужественности. Сублимация.
Аналогично на производстве.
Хамоватые мои электрики прозвали Раису секретуткой. Ни отвязной, ни развязной она не была. Обыкновенная, деревенская, скромная. С деревенскими понятиями «блюсти себя». Правда, четыре года проживания в городских общежитиях; сначала – машиностроительного техникума, а затем – в заводском; внесли в понятия коррективы. Несущественные, пока.

Впервые я увидел её, отработав три или четыре недели. Как-то захожу в кабинет: сидит. Зарылась в бумаги, что-то пишет. Сразу догадался:
-- Раиса? Привет! Что, из колхоза уже отпустили?
Подскочила, уронила бумаги, зарделась:
-- А вы Вадим Сергеевич, да? Нет, я отпросилась на неделю. Конец месяца, надо отчеты оформлять. Вы человек новый, не в курсе…
-- Какая же ты умница! – восхитился я.
Может быть, единственный раз в жизни сказал, то, что думал.

Отчеты – была головная боль. Нарастающая с каждым часом. Звонили, требовали настойчивей, агрессивнее. Когда, наконец, предоставишь? Нужно срочно! Когда?
Голова  шла кругом. С чего начать? Как подступиться? Отчет о выполнении плана ремонтов. Отчет по простоям. Акты выполненных работ. Наряды. Отчет о внедрении новой техники. Акты списания. Отчет об экономии электроэнергии. Отчет об экономии горюче-смазочных средств. Отчет об обороте цветных металлов. Отчет об обороте драгметаллов. Табель. Отчет… Отчет… И – ежеминутно: когда?
-- Я вам, что, метеор?
-- А пора бы им стать. Нужно срочно! Когда?
Бумажный век, бумажные сердца!

Я готов был на Раису молиться. Руки ей целовать. Пылинки сдувать. Носить на руках.

И впоследствии, когда вошел в колею. Когда в полной мере постиг механику бюрократической машины. Главное: в срок. И чтобы цифры демонстрировали рост общественного благосостояния. А уж насколько цифра соответствует реалиям, бюрократическую машину не интересовало. Нехитрая механика. Но - мороки!
Естественно, что я на Раису дышал, и надышаться не мог.

Было, разумеется, и другое.
Представить легко: ей – двадцать, мне – двадцать два. Практически ежедневно, наедине за одним столом в  кабинетике, тесно.
Была ли она красива? Не знаю. Не важно. По-деревенски склонная к полноте. Свежая, налитая. Вырез блузки ближе вытянутой руки. Томил, притягивал. Руку бы туда запустить. Мять, чтоб в смять. Бедро под столом случайно касалось бедра. Тут во мне начинало дрожать. Задрожит: все мы люди - живые.

Глупо врать: приударить пытался. Растекался словами: комплименты, намеки.  На коленку ладонь клал. Вроде бы невзначай. Вскользь  за талию обнимал. Шутки сальные отпускал...
Улыбалась, смущалась, краснела. Отстранялась:
-- Не надо, Вадим Сергеич. У меня жених есть.

Наслышан, ещё бы. Жених Степан. Отслужил армию, в родной деревне - механизатором. Свидания по выходным. На выходные Раиса ездила в деревню к родителям.
-- А что не женитесь?
-- Не хочу в деревне жить. Вот переедет Степан в город, поступит на завод, тогда.
-- А что не переезжает?
-- Да свекровь не отпускает. Пока. В доме сделать ремонт. Хозяйство наладить. Степан один, без отца…
-- Понятно с вами, – говорил я.
А понятно мне было то, что Степан, как конкурент - вялый. Дожимать нужно девку, дожимать.

И дожал. Вскоре после Нового года. В самый разгар моих сражений с отделом труда, с профкомом.
Раиса в курсе была. Переживала за меня.
В общем-то, мы дружили.


13.

Как-то в конце рабочей смены Раиса, порывшись в сумочке, выставила на стол бутылку вина.
-- Вадим Сергеич, вам.
Я повертел бутылку в руках.
-- Ого! «Токай»! Дорогое, небось. С чего бы, Раиса?
Румянец во всю щеку:
-- День рождения у меня. Проставляю.

Была у нас на заводе традиция. Кто в отпуск, кто премию получил, у кого день рождения – тот накрывает стол. «Проставляет».
-- Поздравляю, - сказал. – Только, чур, вместе пьем. Я без именинницы не буду.
Не сразу, однако, уговорил.

Запер я дверь. Достал стаканы. Шоколадка у Раисы нашлась. Посидели, поболтали о том, о сем, выпили по чуть-чуть. Встали.
Точнее, она - встала, а я наперерез подскочил.
-- Ну, давай, – нацелился я.
-- Что, Вадим Сергеич, давай? – будто не поняла.
Обхватил её подмышки, прижал. Потянулся губами к губам.
-- Вадим Сергеевич, не надо.
-- Не дури, Раиса. Кончай ломаться. Что я не понимаю, зачем ты вино принесла.

Притиснул спиной к столу. Щепотью выправил из юбки края и задрал блузку вверх. Втиснув ладонь под бюстгальтер, притащил его к шее. Как березу на веники обдирал. Безответно, бессловесно, бесчувственно.
Попробовал растормошить, зажечь. Сам-то   полыхал, как дрова.
-- Обними меня, Рая. Ну!
Обняла за талию, как в танцклассе.
Снова попробовал приникнуть губами к губам. Мягко, но отстранялась. Ладно, не насиловать же её. Не хочешь – не надо.
Что зря время терять? Полез под юбку, от коленки в промеж.

Вывернулась вдруг, отскочила.
-- Рая, ты чего? Брось дурить!
-- Колготки новые, Вадим Сергеич. Я - сама.
-- Что сама?
-- Колготки сниму.
О, святая простота! Смех и грех.
-- Тогда уж и юбку снимай.
Ну и я тем временем расстегнулся.

Снова приступил, как петух.
Бушевало, все кипело во мне. Ну же! Ну! А в заветную щель – никак. Была бы ростом повыше. Или меньше целлюлита на бедрах. Или как бы задницей её на стол усадить…
Раиса не мешала, но и не помогала. Как с резиновой куклою. Зло брало.
Тиснулся я так, елозил, ерзал. Пока  не доерзал, не доелозил. Самопроизвольный выстрел - случился. Мимо кассы, в белый свет, как в копеечку. По инерции притиснув живот к её животу, я обмяк.

-- Вадим Сергеич, вы все?
Я подумал: она издевается. Нет, всерьез. Нагнулась к сумочке. В маленьком моем кабинете -  любая вещь под рукой. Пошарила, достала носовой платок. Деловито, по-хозяйски, обтерла сначала у меня, потом себя.

Настроение - хуже некуда. Не знал, как себя вести, что сказать. Выручил, зазвонил телефон.
-- Рая, трубку возьми. Скажи, что меня сегодня нет и не будет.

Телефон охрип, пока она напяливала на себя трусы, колготки, юбку.
Потеха: эта дура, по-видимому, стеснялась разговаривать без трусов по телефону.
Подняла-таки трубку, успела:
-- Вадим Сергеич, вас назавтра в партком вызывают.
-- В партком? Надо же!

Впрочем, следовало ожидать.
Если и дальше так дело пойдет, вскоре следовало ожидать приглашения в ЦК.
Я делал стремительную карьеру. Что, понятно, меня совершенно не радовало.


14.

В парткоме на стене, в рамочке под стеклом, Ленин читал  «Правду». Секретарь парткома под ним в унисон шелестел листами.
При виде меня, Рулевой газету отложил и улыбнулся знаменитым ленинским прищуром:
-- Слышь, Сергеич, мне анекдот рассказали.
Субботник в Кремле. Брежнев  только  взялся  за бревно,  как вдруг  с того  света - Ленин.
«Здравствуйте, товарищи! Что тут у вас происходит?»
«Здравствуйте,  Владимир Ильич!  - отвечает Брежнев. - Это у  нас коммунистический субботник».
«Как?! – удивился Ленин. - До сих пор  разруха в стране?!

Я отрешенно разглядывал стену, не выдавив из себя даже подобия улыбки.
Выждав паузу, Рулевой игриво подмигнул.
-- На провокации не подаемся, Сергеич? Молодец, нравятся мне такие. А то некоторые начинают тут подхихикивать. А  чему вы смеетесь, спрашивается? Тому, что живем в эпоху товарного дефицита? Тому, что потребительское отношение к жизни охватило широкие слои? Тому, что застой? Над собой смеетесь! Да, мы все желаем жить лучше. Как в Америке. И ещё лучше. Но кто, скажите на милость, должен эту лучшую жизнь предоставить? Чтобы жить как в Америке, надо и работать, как в Америке.
-- А работать не хотца, – добавил Рулевой сокрушенно.

Я неопределенно пожал плечами. Дескать, да. Но если взять в целом…
-- Ты знаешь, Сергеич – по-деловому, однако и доверительно, заговорил Рулевой. – Тут ко мне комсомольцы заходили. Характеристику на тебя принесли, согласовать. Хорошая характеристика. За время работы проявил себя…зарекомендовал…энергичный, ответственный, перспективный, все такое. Работает над повышением политического уровня. Рационализатор, что немаловажно. Инициативен, что крайне важно. Ведь наши партийные решения принимаются на основе анализа творческой инициативы масс. Понять, чего массы от нас в первую очередь ждут, и оправдать эти ожидания – вот главная задача момента…

Рулевой поводил глазами по столу, переложил с места на место бумаги. Словно искал показать мне характеристику, чтобы я не подумал, что врет. Да, видно, не нашел, развел руками: мол, извини, подевалась куда-то.
-- Значит так, дорогой наш товарищ, Вадим Сергеевич. Есть мнение послать тебя делегатом от нашего коллектива на расширенный пленум обкома комсомола. С повесткой «Комсомольские резервы роста производительности труда в промышленности».
Я честно, не кривя душой, сказал нашим комсомольцам: ваш выбор одобряю. Кривошеин – заслужил и достоин. Более того, когда Кривошеин будет подавать заявление в партию (пока производственный стаж маловат), не раздумывая, дам ему рекомендацию. Так вы можете и сообщить своему комсомольскому руководству. По телефону. А характеристику я подпишу позднее. Пленум через полтора месяца, не горит. В товарище Кривошеине я абсолютно уверен, не сочтите перестраховщиком. Однако я и Леониду, дорогому нашему, Ильичу беззаветно верил. А сейчас говорят: застой. Да-с. В общем, я сказал комсомольцам: заходите через месяц. А пока пускай характеристика у меня полежит.

Что я мог Рулевому ответить, кроме:
-- Благодарю за оказанное доверие.
-- Не меня, благодари, себя, – привычно, по-ленински прищурился Рулевой. – Я ведь чего тебя пригласил. Ты уж постарайся за этот месяц не попасть в приказ, налететь на выговор. Не подведи меня, раз уж я поручился. Впрочем, ты парень умный, не хуже меня  понимаешь.

Я уже открывал дверь уйти, когда Рулевой окликнул:
-- Постой-ка! Чуть не забыл. Чекист наш хотел тебя видеть. Я думаю, ничего страшного. Полагаю, по поводу твоего, как  зовут забываю... Ганса? Темный тип. Дети, и те, от него отказались... Так ты заскочи, когда выберешь время, в первый отдел.

Я кивнул и вышел, больше не проронив ни слова.

На душе отлегло. Хороший мужик Рулевой, кто бы ни говорил. И то правда,  до этой дурацкой истории с Гансом дела мои на заводе обстояли неплохо. Был на хорошем счету. Уж месяц как висел на заводской Доске почета. Молодой специалист, лучший комсомолец-рационализатор.
А какой я был рационализатор, судите сами.

На заводе имелось бюро рационализаторов и изобретателей. А раз было бюро, то был и план по рационализаторским предложениям. Разнарядка на мой участок – два предложения в месяц. Вынь да положь.
Пока я чесал затылок и пялился в потолок, подоспел Куркуль. За любое рацпредложение выдавали по три червонца, а с экономическим эффектом - и сверх. Куркуль же находился в постоянном поиске, откуда лишних деньжат огрести. Вот Куркуль и предложил.

В цеху было немало импортного оборудования: чешского, венгерского, немецкого. Когда выходила из строя импортная запчасть: реле, контактор, электродвигатель; мы заменяли её на деталь отечественного производства.
-- Чем не рацуха? – смекнул Куркуль. – Никого не колышит, что меняем на советское, потому что импортных запчастей у нас на заводе нет, как нет. Валюту для страны экономим, это раз.
-- Повышаем надежность, ремонтопригодность, это два. – Подхватил я на лету. – А почему ты сам не хочешь рацуху оформить?
-- Да я не умею, начальник. Не могу я с бумагами. Ходить, подписывать, утрясать. Давай, как будто ты от себя. Денежки – пополам.

За полгода я оформил десяток рацпредложений на десяток станков. С Куркулем делился, как в сказке. Как мужик с медведем: мне - вершки, ему - корешки. Куркулю - тридцать рублей на карман,  мне - ореол.  Доска почета, звание лучшего молодого рационализатора, заметка в многотиражке...
С рационализаторством я угадал, попал в струю. О поиске скрытых резервов, необходимости экономии, повышении эффективности, вдруг после смерти Брежнева заговорили на всех углах. Собрания, съезды, пленумы были посвящены…

До сих пор я считаю, что непризнанных талантов не бывает. Есть таланты, что родились «в свое время». Есть - опередившие время. И есть с рождением опоздавшие.
Мне повезло. Я родился не раньше, не позже. В самое яблочко угодил, в самую точку.


15.

Раиса угадывала мое настроение, как собака.
-- Ну, что, Вадим Сергеевич, отстали от вас?
-- Не отстали, Рая. Не хочу говорить. Думать не хочу. А пошли они все! Давай-ка лучше мы с тобой о чем-нибудь другом поговорим. А ещё лучше - сделаем друг дружке приятное.
Опустила голову:
-- Вадим Сергеич, у меня жених есть.
-- Ну, и что? Вчера жених не помешал и сегодня не помешает.

Обхватив её за плечи, я попытался развернуть лицом к себе. Не то, чтобы я  так уж страстно хотел близости с этой деревенской клушей, да осадок от вчерашней осечки остался. Стыд - не стыд, а что-то внутри беспокоило, жгло. Желание реабилитироваться, что ли.
-- Вадим Сергеич, я не хочу.
-- Как это не хочу? – нахмурился я. – Вчера хотела, а сегодня – нате?

Я мягко, но настойчивей тянул её к себе. Она вроде как подавалась понемногу, но сама не своя. Выражение лица натянутое, глаза блуждают, будто думает о чем-то, что-то решает.
 Года не прошло, и решила:
-- А давайте я вам мнет сделаю?
-- Чего? – Не понял я.
-- Мнет, – повторила она, покраснев, и выразительно облизала губы.
-- А! – догадался я. – Хорошо.
Стремглав подскочил и расстегнул брючный ремень.

Раиса подошла к стеллажу, достала папку-скоросшиватель, вытерла папку от пыли, положила на пол перед собой и встала на папку коленями.
-- Колготки новые жалко, – усмехнулся я про себя.- Эх, колхозница.
Придвинулся к ней и предъявил содержимое плавок.
-- Ну!
Посмотрела по-собачьи наискось снизу вверх и по-собачьи лизнула:
-- Так?
-- Так, Рая, так. Только энергичней, интенсивней. Рукой помогай…

-- Ещё, Рая, ещё…
-- А? – недослышала она.
Пока длилось «а», рывком подав  таз вперед,  запечатал ей рот...
Удовлетворение накатило...

Закончив дело, я-то повеселел. Раиса надулась. Опять - двадцать пять. Что ещё не слава богу? На вопросы отвечала односложно, сквозь зубы. А то и вовсе не отвечала, делала вид, что не слышит.
-- Ладно, – сказал. – Надоело с тобою цацкаться. Пойду в первый отдел схожу. Секретчик за чем-то вызывает.
Тут она как очнулась.
-- Вадим Сергеич, не увольняйте меня сейчас. Пожалуйста.
Вот уж чего не ожидал:
-- С чего ты взяла, что я тебя увольнять собираюсь?
-- Электрики сказали.
-- Глупости. Да, тебе ли переживать? Да разве тебе, молодой, такая работа нужна? На побегушках, за сотню в месяц? Давно бы, что получше нашла.
-- Свекровь у меня, Вадим Сергеич.
-- Что свекровь?
-- Строгая. Вот скажет, уволили, потому что ленивая и никчемная.
-- Никто тебя, Рая, увольнять не собирается. Успокойся.
-- Правда, Вадим Сергеич?
-- Правда. Ох, уж мне эти электрики. Видно, давно не гонял.

С тем я в первый отдел и ушел.
Ушел сдаваться.


16.

Раньше мне первый отдел посещать не доводилось, и с Чекистом я знаком  не был.
За двумя дверьми, первая - дубовая, вторая – стальная, притаилась длинная узкая комнатушка-пенал. Пустоватая, как пенал второгодника. В глубине, под матовым зарешеченным окном одинокий массивный стол, врос. За столом – прямоугольный революционный стул облокотился на сейф. Слева вдоль стены плотно занавешены черной саржей – не поймешь что: шкафы? Тускло. Лампочка Ильича под потолком едва коптит. Сам Ильич строг, профиль хмурится на Железного Феликса. Дзержинский печален, взгляд его тих,  туберкулезные щеки впали. Запах сырости.
Каземата?  Оставь надежду всяк сюда входящий?
За столом сам секретчик. Под шестьдесят, неулыбчив, лысый лоб по-большевистски покат, очки-бинокли мерцали тревожным бликом.

-- Вы ко мне? Мастер Кривошеин? Странно, я вас не вызывал.
-- Как не вызывали? – растерялся я.
«Ах, Рулевой! Ах, скотина!»
-- А что там у вас?

Как при разводе караула, я прошагал комнату, шесть шагов от дверей, и, остановившись в полушаге от стола, достал из кармана и протянул вдвое сложенный лист.
-- Что это? Служенная записка? В отдел труда? А я-то причем? Вы, верно, ошиблись дверью, молодой человек.
-- Извините, – пролепетал я.
И протянул руку бумагу забрать.

-- Нет, подождите, – словно, что-то припоминая, спохватился секретчик. – Это кого вы там сокращаете? Гражданина Копылова, никак?
-- Да, Копылова.
Забарабанил пальцами по столу. Как бы задумавшись, озадачен.
-- Ах, Копылова! – хлопнул себя по лбу секретчик. – Что ж вы сразу не сказали, голубчик?
-- Извините, я…
-- Не извиняйтесь, Вадим Сергеевич. Не за что вам извиняться, это я виноват. Заработался тут. Дела, понимаете ли, дела…

«Вот те на, – удивился я. -  Вдруг моё имя-отчество вспомнил. Значит, все-таки ждал? Вызывал? Комедию передо мною ломал?».
Словно камень от сердца отпал. Страх ушел. Стало как бы и любопытно.
Вызывающе поддакнул:
-- Понимаем, не только у прокурора дела.
-- Вы правы, голубчик: не только у прокурора. И совершенно правильно поступили, когда пришли проинформировать нас. Немногие понимают: век информации наступает. Помяните мои слова, молодой человек: скоро без информации  - никуда. Да. Сейчас я здесь вам в уголке закорючку поставлю. И несите, несите свою бумаженцию дальше. Не смею задерживать вас. Но будет ещё информация - обязательно заходите. Каждый раз заходите. Заходите почаще. Например, по средам с четырех до пяти.
Чекист поставил рядом с моею подписью толи шифр, толи пароль, толи дату 19-08-91 и вернул мне записку.
-- Я свободен? - поспешил я откланяться.

-- Свободен? – встрепенулся секретчик. – Как хорошо вы сказали: свободен! Какой интересный вы, однако, молодой человек.
И, привстав за столом, наклонившись ко мне, тыча пальцем мне в грудь, глухо, с расстановкой, проникновенно, до точки:
-- Вы свободны, мастер Кривошеин… А ведь кто-то сидит!

«Сумасшедший! – промелькнуло у меня в голове. – Сгорел Чекист на работе. Переусердствовал бдить. Надо, Вадим, делать отсюда ноги».
И задом-задом скорее на выход, кланяясь, как китайский болванчик.

По крайней мере в одном, как мне кажется, Эйнштейн ошибался. Насчет недостижимости скорости  света. Слухи распространяются ещё быстрее.
Непостижимо, но бригада уже все знала.
-- Нас на бабу променял, – изрек Пила и повернулся ко мне спиной.
-- Дурень, – сказал я его спине. – Дурни вы все. Требовалось сократить единицу обслуживающего персонала. Слово «обслуживающего» понимаете? Единицу электрика. А какой из Райки электрик?
-- А я думал, - закачал головой Крокодил.
-- Индюк думал, – оборвал я в зародыше прения. – Что расселись? Живо по рабочим местам.

Назавтра я и Ганс расписались в приказе. О том, что ознакомлены; в том, что до нас доведено. Копылов Иван Матвеевич (Ганс) увольняется по сокращению штатов по статье… с выплатой выходного пособия в размере…
Гансу разрешили доработать до конца месяца. По закону полагалось предупреждать за три месяца, но здесь, как вы понимаете, был случай особый.

Я расписался, Ганс без лишних слов расписался.  Высказался неугомонный Крокодил:
-- Так, когда будем, Ганс, провожать тебя на заслуженный отдых? Проставлять бригаде думаешь? Или как?
-- Получу расчетные и проставлю, – равнодушно пообещал Ганс.
Вот, собственно, и все. Тихо, спокойно прошло.
Было бы из-за чего копья ломать.


17.

Жизнь вернулась на круги своя, в привычно нервный дерганный производственный ритм. В беготне, что сопровождает окончание каждого месяца, не заметил, как наступил февраль. Напомнила Начальница отдела труда и зарплаты: «А почему у вас, Кривошеин, на участке посторонние люди?» «Какие такие посторонние?» «А разве электрик Копылов не уволен с первого числа?»

Точно. И я позабыл, и Ганс, по-видимому, тоже. Как обычно, сидел на лавочке в мастерской и, как всегда, командовал: «Провод ровней ложи. Контакты лучше зачищай…».
-- Иван Матвеевич, с сегодняшнего дня вы на заслуженном отдыхе, - строго напомнил я ему. – Ступайте домой, отдыхать.
Ганс виновато отвел глаза:
-- Нечего мне дома, начальник, делать. Позволь, я здесь с ребятами посижу.
-- Начальник, пускай Ганс посидит с нами, – загалдела бригада. – Кому он мешает?
Я махнул  рукой. Пусть сидит, если хочет. Кушать не просит, много места не занимает.

А назавтра опять:
-- До каких пор у вас на участке будут находиться посторонние?
Что за стервозная баба! Неужели ей больше заняться нечем?
Нервы не железные, и я свой голос возвысил:
-- Его охрана на территорию пропустила, пусть охрана и выводит.
Бросил трубку.
Тут же снова звонок:
-- Не смейте класть трубку. Немедленно выведите посторонних за территорию.
Что ты будешь делать? Если женщина хочет… Мужчина, может, и перехочет. Женщина – никогда.
Я к Гансу:
-- Ганс, нечего тебе здесь отираться. Не мешай людям работать. Чтоб немедленно убирался! И чтоб больше я тебя здесь не видел!
Тихо-тихо поднялся и поковылял к проходной.
Уф, кажется,  все. Закончилось, наконец.

Накликал я.  Действительно, история Ганса на этом закончилась. Бесповоротно. Назад ничего не вернешь, не исправишь.
Утром пронеслось по цеху: помер Ганс.
Пришел с завода, выпил пол-литра водки и помер. Подскочило давление. Сердце. Жил один, пил один. Это в его-то годы да бутылку водки в присест! Когда соседка по общежитию в комнату заглянула, лежал на полу,  холодный, как половицы. 

Большая половина моей бригады снялась с работы помогать с организацией похорон.
На заводе при столярном цехе было что-то вроде похоронного бюро. Гроб за счет предприятия, могилу выкопать, транспорт. Но мои кадры заявили: «Мы сами!».  Будто не обошлись бы без них. Запах дармовой водки почуяли.

Я и сам собрался сходить, долг отдать. Прибежала Аллочка, секретарша Сталина.
-- Срочно! Генеральный вызывает к себе.
На душе зябко стало. Ничего хорошего вызов к Сталину не предвещал. Мысленно я прокрутил в голове свои возможные прегрешения. Ничего криминального не нашел. Неужели вдруг несчастный случай? На производстве? Станочники имели привычку прятать в электрошкафы халтурку. Подальше от глаз начальства. Чего я всегда боялся.
Что Сталин вызывает  из-за Ганса, в голову не пришло.

Поэтому неожиданно для меня прозвучало:
-- Что ты наделал, щенок!
Я был ошарашен:
-- Что именно?
-- Ты даже не понимаешь, щенок! Из-за тебя, бездушного пащенка, погиб человек. Человек, который строил своими руками этот завод, когда тебя и на свете не было.
При слове «погиб» я обмер. Но следом  понял: о Гансе речь. А если зашел разговор о Гансе…
-- Простите, но я получил указания…
-- Какие указания? – Пристукнул кулаком по столу Сталин. – Тебе сказали, щенок, сократить единицу электрика. А не выгонять заслуженного ветерана на улицу, чья вся жизнь в этом заводе, в этом производстве… Эх, да что говорить, щенок…

Этим «щенком» он меня достал, довел до кипения. Не думая о последствиях,  я заорал в ответ:
-- А кого мне, прикажете, было увольнять? Коммуниста? Комсомольского активиста? Члена народной дружины? Председателя товарищеского суда? Или предателя родины?
 Не ожидал,  растерялся Сталин. Человек из мрамора; кремень, не человек.
-- Какой же Иван Матвеич предатель?
-- Сами знаете, какой.
-- Ты должен был знать…
-- А что я, по-вашему, должен был знать?
Вызов брошен, Рубикон перейден, мосты сожжены.
-- А должен был знать ты, пащенок, следующее, - сказал Сталин металлическим голосом.
Секундной его оказалась слабость, не более…


18.

Если верить Сталину, с его слов.
Иван Копылов поступил на завод за десять лет до войны в возрасте семнадцати лет, когда на месте завода ещё был котлован. Работал с кайлом и лопатой, цеха возводил. Шустрого, смышленого паренька заметили. Семилетка за плечами – образованный человек по тем временам. Натаскали на электрика. Престижная профессия. Элита рабочего класса, можно сказать.
В тридцать восьмом, когда администрацию завода в полном составе сослали на Колыму; был назначен Главным энергетиком. Фактически, главным электриком города, ибо заводская электростанция в те годы снабжала и завод, и прилегающие к заводу бараки.
Как специалист, по брони, в армию призван не был. Когда немцы подошли к городу, руководил эвакуацией завода в Сибирь. А когда бои шли уже на окраинах, вместе с военными саперами взрывал цеха и то оборудование, что  вывезти не успели.

Саперы были взяты в плен и расстреляны. Иван Копылов был взят в плен вместе с ними и остался жив.  Не сам, доброжелатели из местных донесли, что он за птица. И практичные немцы погодили с растрелом. Прежде заставили порушенное восстанавливать. Немцам тоже был нужен завод, ещё нужнее – электростанция.

А ещё завод был нужен тысячам горожанам, оказавшимся в оккупации. Преимущественно бабам с детьми. Старикам.
Работать на немца, конечно, предательство родины. А детей не кормить – не предательство? Разве дети – не Родина?
Сложный вопрос.

И до и после освобождения он просился в бойцы Красной Армии. Но и после освобождения призван не был. Броня. Настала пора восстанавливать, отстраивать, по новой организовывать производство.
Два года директорствовал. Был одновременно за главного инженера, технолога, энергетика, всем. Посадили, вменив сотрудничество с  оккупантами, лишь в сорок шестом, когда начали возвращаться с войны уцелевшие мужики.
Дали шесть лет. Девять лет отсидел, вернулся. Вину признал, на Советскую власть не в обиде. Работал электриком…
Это ты знаешь…

-- Прямо ангел во плоти, – усмехнулся я. – Что же дети от него отказались?

-- Дети? – хмыкнул, поморщился Сталин. – Дети и жена Ивана погибли. Он эвакуировал свою семью в сорок первом вместе с заводом. Поезд по дороге разбомбили в пух. Такие дела.
Ну, да. Уже после того как отсидел, как вернулся, подженился он на молодке одной. Взял с пацаном. Молодка та вскорости умерла, больная была с войны. А пацана Иван воспитал, выучил, на ноги поставил. А как на ноги поставил, захотелось тому машину. Новые «Жигули». Так захотелось, что не придумал ничего лучше, стервец, как выгнать отца из дома. Чтобы дом – продать, машину купить…

-- Ничего в жизни  у Ивана Матвеича не осталось, кроме завода, кроме этих станков. Понимаешь теперь, что ты наделал? Завод – была его жизнь. Не от завода ты его отлучил,  жизнь отнял. – Опять обратил на меня претензии Сталин.
Я воспротивился. Довольно вешать на меня собак.
-- Позвольте вам не позволить, – твердо возразил я. - Я людей не принимаю и не увольняю. Подписываю приказы не я…
Кажется, осадил, поставил на место. Сталин побагровел, как гранат, в готовности, как граната, взорваться.
-- Вон отсюда, щенок, – взвыл Сталин. – Чтоб немедленно написал заявление по собственному! Вон с завода! Чтобы духа твоего здесь не было!
И ногами затопал.


19.

Прибежал я от Сталина взвинченный, вне себя.
-- Райка, где бумага у нас? Заявление написать. Увольняюсь из этого дурдома к чертовой матери…
-- А я уже уволилась, – буднично сообщила Раиса. – Уже обходной подписала. Вот вас поджидаю, ключи отдать.

-- Ты? Увольняешься? – от неожиданности у меня челюсть отвисла. – Чего вдруг?
-- Ничего не вдруг. Я давно ходила в военкомат, комиссию прошла. Вот пришла разнарядка в Нарофоминск, школу прапорщиков. Телефонисткой буду.
-- Ничего не понимаю.
Я потряс головой: уж не сплю ли?
-- А жених твой, Степан?
-- Нет жениха, – грустно доложила Раиса. – Сволочь он оказался. Мне, говорит, до свадьбы давала, значит, другим после свадьбы будешь. Нечестная ты, говорит. Пусть ищет честную. Ладно, Вадим Сергеич, я пошла.

Чувствовал, что должен что-то сказать, но нужные слова не приходили.
-- Хорошо, Рая, иди. Счастья в жизни тебе. Нас в Нарофоминске не забывай. Пиши, заходи, как будешь в наших краях…
Лицо Раисы окаменело:
-- Лучше больше нам не встречаться, Вадим Сергеич. Подлый вы.

Как дубиной по голове, как исподтишка в пах ногой.
-- Это я-то, подлый? Это так ты за все хорошее?
-- Вы, вы – подлый, – подтвердила Раиса, что я не ослышался.
И закрыла за собой дверь.
-- Секретутка, сука! – прокричал я вдогонку.
Но она была уже далеко. Не достал.

Руки дрожали, ходили ходуном. Трижды начинал писать заявление на расчет и трижды комкал листы.
Зазвонил телефон. Схватил трубку:
-- А вам какого от меня надо!
В трубке вежливо кашлянули.
-- Кто это? – спохватился я.
-- Вадим Сергеевич, это из комитета комсомола звонят. Мы внесли некоторые исправления в вашу речь на предстоящем пленуме. Не могли бы вы зайти посмотреть?

Вот оно как. Интересная штука жизнь. Как много в ней перемешано разного. Я пару раз глубоко вдохнул-выдохнул, успокаивая дыхание.
-- Ну, конечно, прямо сейчас и зайду.

Жизнь, черт её побери, продолжалась.


20.

После выступления на пленуме мне было предложено перейти на работу в обком. Порулить научно-технической молодежью.
В том же 1985 году я был принят в КПСС. В 86-ом назначен руководителем отдела. В 87-ом побывал в Великобритании. Одна из первых загранпоездок в СССР по обмену с молодежными организациями капиталистического лагеря.  Из Лондона я привез свой первый компьютер.
В 89-ом основал фирму по продаже оргтехники. В 90-ом оставил работу в комсомоле, полностью сконцентрировался на бизнесе. В 91-ом вышел из КПСС. В 96-ом купил завод.

Тот самый. Завод был убыточен, в долгах. Выгоды особой для себя я в покупке не видел. Мстительное чувство руководило. Представлялось, как попрошу Сталина освободить кабинет. Да Сталин к тому времени уже не работал.
Хотел поначалу перепродать завод по частям. Но тут подоспел дефолт. А следом подвернулся заказ из Германии. Сегодня завод – становой хребет бизнеса.

Завод не узнать. Новые люди, новые отношения. Я сторонник демократического подхода. Ставлю задачу, коллегиально обсуждаю решения. Акцентирую внимание на  проблемах, могущих быть, если... иначе...то... Но когда решение принято, никакие объяснения, ссылки на «подвели», «форс-мажор» в оправдание не принимаются.
Демократия, прежде всего - ответственность. «Главное – люди» - не устаю повторять своим подчиненным. Мастер персонально отвечает за всех людей своего участка, начальник цеха – за всех работников цеха. И так далее.
Один тут умник нашел, что методу управления я позаимствовал у товарища Сталина. Дурак. Вождь всех народов сажал и расстреливал, а я  увольняю.
Впрочем, не я. Есть специальная служба по управлению персоналом. Штатный психолог, специалист по реабилитации. В духе времени, социальный проект.

В личной жизни – четверть века - женат.
Жена – не стена, мой знаменитый кожаный диван цвета беж многих перевидал. И уж, верно, ещё перевидит.
Никого никогда не принуждал, напротив. Едва выскочив из кабинета,застегивая на ходу юбку, сами спешат растрезвонить на всю округу, что «у нашего шефа новая фаворитка».

Райка единственная выпадает из списка.

Райка. Вчера на центральной улице я попросил шофера остановить машину. Что-то в тетке базарного вида, плетущейся с сумками по тротуару, показалось знакомым. Пригляделся: нет, не она.

Ну, а если б была она, чтобы я ей сказал? Зачем? Чтобы ещё раз услышать в ответ, что подлец?
А какой я подлец? Патриарх орден дал, я две церкви построил.

Жесткая штука память. С ухватками палача.