Весть о «деревяхе» пришла 5 мая 1987 года. К вечеру вызвал меня в подвальную каптёрку громозека Соколов и лужёной глоткой, издававшей звуки почему-то в полтона слабее обычного, обескуражил фактом:
– Собирать тебя приказано, солдат, завтра в войска!
– Как в войска? Я примыслил, сержантом остаюсь?
– Ка;ком кверху! Сказано: готовить! Бегом в казарму, тащи что скопил. Покажу, как собирать вещмешок и укладывать пожитки. Пройдём списком по обмундированию и обеспечению сухпайком. Велено на одни сутки...
Делать нечего: ка;ком кверху – значит, ка;ком кверху! Побрёл в казарму. Смотрю, Бояркин блаженствует мечтой о беззаботном черпачестве, а я как Геша Козодоев: «Шеф, всё пропало, всё пропало! Гипс снимают, клиент уезжает!» Дельце выгорает, будто его «деревянный дембель» отменяется. Комод сверкнул золотым резцом, цыкнул и рванул сводить концы с концами. Исполнение обязанностей командира отделения приелось сержанту пуще некуда...
Вечером ничего не прояснилось. Половину ночи глаз не смыкал, выгадывая: большую часть роты уже отправили; афганскую команду на полигоне гоняют денно и нощно, готовят к отправке за речку, а меня куда? Сухого пайка на сутки обещали; получается, мелькнула догадка, где-то в Средней Азии пристроят? С тем видимо и уснул...
На утреннем разводе Тарасенко объявил готовность, а мне отмёл: оставляем Бояркина! Не прошло пары часов, дюжину курсантов выстроили в полном выходном сборе. Впору стало сунуться в мешок на предмет маршальского жезла. Наполеон изрекал: в ранце каждого солдата лежит жезл маршала – в моём пиши пропало! Вот и складывай – я тот ещё растяпа, либо мою карьеру похерил Соколов?..
Отметили списком, погрузили в колымагу. Привезли на железнодорожный вокзал. За ночь я свыкся с догадкой, что останусь в Азии, покупатель лишь подтвердил:
– Служить вам, робяты, предстоит в Ашхабаде!
– Как там с погодкой? – вопрос из воздуха...
– Годовая температура Туркмении выше Узбекской, тепло, светло круглый год! Город комфортен, хотя случаются бури пылевые, а бывает и потряхивает изредка!..
Ничего себе, пальнул романтикой! А призадуматься: лучше уже в «огненных землях» гузно прогревать, нежели в полярных широтах отмораживаться до миряченья?
Поездка добавила впечатлений. Духом авантюризма веяло ото всего! Плацкарт убитый: поручни разболтаны, хром облуплен, пластик обшарпан, сиденья истерзаны до дыр. И кури, где соизволишь, дым отсасывался в сквозные щели как насосом. Перемахнули Амударью, поезд перецепили к дизелю 2ТЭ10Л, который был без стёкол в машинных отделениях, чадил со всех щелей и тёк маслами. Нас отвёз бы по назначению и толкай его на металлолом!..
Людные Бухару и Чарджоу проехали, далее печалью насыщенный пейзаж: малежи выбеленных солнцем дюн и катыши перекати-поля, гонимые ветрами кинетики ползучего поезда. Признаки жизнедеятельности отсутствуют по обе стороны чугунки, час за часом пустота, скукота и уныние – глянуть нечего! Иной раз попадётся городишко, угадаешь короткую остановку, но увидишь на платформе дюжину зевак – примешь за массовку. Вагон полупустой, круговерть попутчиков еле заметна: сошло с десяток пассажиров, взойдёт вроде столько же – откуда брались?..
Перестук колёс тихнет на полустанках. Смотрителей тут вроде не видно, зато стоят гужевые ишаки, а поодаль бесцельно шатаются дромадеры. У многих переездов истлевшие останки крупного скота. Доходяга откинет копыта, испустит дух – на месте преткновения остаётся знаковая примета: полуприсыпанный песком массивный череп, гряда позвонков и рёберный костяк, на котором ветрами треплются пучки бурой шерсти. Испокон веков кочевники бросали мёртвый скот, оставляя на угоду степным падальщикам. Однако кормятся мертвечиной только всемогущие ветра и прославленное белое солнце пустыни...
В Марах заплеванный семечками и насваем перрон. Двухъёмкостная водяная подстанция, железнодорожный деревянный мост через Мургаб, семафор с битыми линза-ми, снегоуборочная (!) машина СМ2. Вот такой сложился образ железнодорожного турне по Туркмении 1987 года...
В Ашхабад въехали под покровом ночи шестого мая. Вокзал столицы представлен архитектурной эклектикой послевоенного периода – застеклённые залы, колоннады, стрелочные часы, острый шпиль со звездой в венке лавра. Народ рассосался, на перроне остались солдаты, которых и тут никто не встречал: девчух с караваем нет, лепестками роз не устлано, медные кимвалы не звенели – снова не продумали, лентяи! И даже извечный мыслитель Ильич с постамента среди вокзальной площади отвернулся и тою вечной печалью по революции смотрел куда-то в горы.
Прапор сказал, надо телефонировать машину, велел ждать и ушёл, напевая: «Лето!.. Оно сживёт меня со свету... Скорей карету мне, карету, а впрочем, подойдёт и квас...»
Войсковая часть находится в Ашхабаде – машину подали, не минуло часа. Нам предстала обожжённая солнцем ландолетка ГАЗ-66 с табличкой «дежурная» за лобовиком. Из кабины высунулась ряха довольного жизнью солдата «а у милого лицо занимает всё крыльцо!», и задушевным тоном оповестила: «Карета подана, тыщ прапщик!» Устав отслезил форму доклада, но прапор поздоровался с водителем обычным рукопожатием, когда тот соизволил снизойти, съязвил шуткой, а нам кивком дал понять прыгать в кузов. Горластых злыдней, придирающихся до каждого волоска под носом, за последующие полтора года службы мне больше не встречалось. Служба тут иным ценится...
Расселись быстро, поехали немедленно. Многие тотчас прильнули к переднему борту, вцепившись в поручни за кабиной. Весьма прилично освежает мозги терпкий запах столицы: жизнь тут есть – захолустья так не пахнут!
Хорошо освещённым проспектом ехали недолго, видами насладиться не успели. На подъезде к месту дислокации части из кабины крикнули сесть. Ночь на дворе, но влечь плотоядные взгляды прапору не хотелось. Шишига подпрыгнула на колдобине, через брешь в заборе скакнула внутрь территории и замерла, заволоченная клубами липкой пыли. Пыль осела, водитель высунул голову:
– Приехали! Молодёжь, выгружаемся без тормозов!
Высадились, осмотрелись, проведали: триумфальная пробоина в каменном ограждении это и есть наш КПП?
– Вот в какую дыру загнали! – первый отзыв.
– Сдаётся мне, это только цветочки! – второй.
Бесформенной толпой прошли через широкий плац. Казарма предстала одноэтажным стометровым зданием с разбитыми рустами стенами. Двускатная крыша, парапет, барельефный портик по центру. Прошли холл и напротив помещения дежурного по части стянулись в две шеренги. Вчерашние курсанты стояли столбняком, шевельнуться боялись. Тут же прошла поверка личного состава – потерь в дороге новое пополнение не понесло!
И вот невесть откуда, аки тать в нощи, перед строем явился сухощавый прапорщик с густыми чёрными усами. Усатый котяра – первое впечатление. Котяра сощурился и окинул шеренги взглядом, преисполненным выбора:
– Есть ремонтники?
– Йа! – пришлось отозваться как на духу.
Кивнув дежурному «беру!», прапор велел следовать за парнем, пребывающем в телесах атланта под погонами младшего сержанта, сам же рассеялся в сумраке ночи, как залётная тать после удачно провёрнутого дельца...
Верзила оценил, звонко ли буду падать, устрашающе перекатил зубами спичку по губам, водрузил мне на плечо свою левую пятерню, правую протянул к пожатию:
– Идём, мастерскую покажу! Повезло тебе!
– Повезло в чём? – спросил я и подумал: масленица продолжается или он так неистово ёрничает?
– Повезло, что в ремвзвод попал, счастливчик!..
Что на такое сказать: дуракам везёт?
Обошли казарму, вышли на строение, претерпевшее забвение и игравшее в лунном свете жуткими тенями. Но территория метена, кусты стрижены, деревья понизу белены. Через арык к парадной постройки была проложена бетонная плита с перилами аршинной высоты. Подбитая кромка дряхловатого шифера кровли, околоченные трухлявой фанерой проймы окон, в былые летеца обличаемые стеклом, и гробовой покой выморочной композиции отлично отпугивали незваную тать и прятали смелое эхо!
Истину говорят: нежилая изба хуже кладбища!
Жизни в здании не обнаружилось, а обитание людей выдавал натоптыш в деревянном полу, ведущий на левое крыло коридора. Где и упряталось эхо. Атмосфера сооружения повторяла затхлость чулана деревенской избы, но сталкер держал маршрут. Вмиг по моему телу скользнули посмертные мурашки: «Ночь, здоровяк ведёт на тёмные задворки в какие-то развалины? Вот здесь меня видимо и похоронят... Повезло дураку... дураком родиться!..»
В левом упятье коридора последние два помещения справа числились за ремвзводом: каптёрка и мастерская. С дальнего торца прохода прорисовался мрачный силуэт единственного окна. В шахматном порядке ещё имевшее треснутые стёкла, слабо пропускавшие свет луны, окно в разнобой было заколочено фанерой, просто ли картоном или похожим светонепроницаемым материалом... Опаска от этих видов только усиливалась... Умереть не встать!..
В эту ночь я увидел только мастерскую ремонтников – верзила носил ключи, зацепованные к шлёвке штанов. У меня тоже была заныкана хромированная цепь из шайбы Гровера, скоро нацеплю на неё перочинник. Оставив вещи и документы, вернулись в казарму. Вожак показал кубрик, предложив выбрать любую пустую койку. Сложив форму на табурет, я залез на верхний ярус и там успокоился...
Лишь сейчас пришло сознание, что представляет собой незыблемая мощь Советской Армии, поддерживаемая в постоянной боеготовности. Никакой ворог не выгадает, что спецобъект Отдельного Батальона Связи – его реммастерская находится вне понятий рабочей области серого вещества любого милитаризированного индивида, любой армии сопредельной территории. В эту рохлю свои не полезут в поисках мастерской, не то, что чужие. Загадка, завёрнутая в тайну и помещённая внутрь головоломки!
Лежал, мозгуя эмоции. И прикидывал действия, если какой-нибудь вояка захочет подкатить под «дедовщину». Сержанты любили попугать дедовщиной в войсках, будто ведали о ней. Но усталость меня скоро выключила, откупившись парой необычайно пленительных сновидений.
Проснулся инстинктивно как собака Павлова, оттого что поло;хало на другом конце казармы протяжно провыл: «Па-ад-ё-ом!» Не прошло минуты, как тот же голос выдал уже рядом: «Ремхозвзвод, под-ни-ма-ем-ся!» По привычке я очнулся и от первого созвучия, но, не наблюдая шевелений, ожидал развития событий. Заутреннюю тишь потряс скрип койки, некая витавшая в эмпиреях душа мигом соединилась с телом и встряхнула спальный отсек набатом прокуренного кашля. После чего сиповатый басок, раздосадованный побудкой, достаточно агрессивно проворчал:
– Чижи, не врубаюсь... кому сказано падъём?
– Есть комусказано! – фривольная фистула; поиздевалась над басом. Чижи вспорхнули первые, неторопливо поднялись старички, в охапку похватали форму и вышли, одеваясь на ходу. Защитники! За ближайшие минуты кубрик обезлюдел, лишь пара молодых солдатиков осталась наводить марафет. Неторопливо заправляли койки, глядя на них я тоже не спешил; никто никого не гнал, обличать выучку не давало привилегий. Предположительно первого года службы боец с соломой взрывных волос на голове обратился ко мне в интонациях закадычного дружбана:
– Новенький? Андрей меня зовут, пошли со мной...
– Юра! – представляюсь в ответ.
– Пшеницын, кубрик добивай... Мы в мастерскую, – крикнул в сторону Андрей и подал мне руку:
– Младший сержант? Из учебки что ли?
– Да, ночью привезли...
– Короче, я и Валера Пшеницын по полгода служим; мы «молодые», ты третьим во взводе будешь. Осваивайся, сегодня присматривайся, а завтра как все!
– Что означает «как все»?
– На молодых уборка кубрика, мастерской и вокруг территорий. Будет чисто – никто трогать не будет.
– А есть, кого бояться?
– Не сделаешь своё – узнаешь!
Пока дошли до мастерской, обменялись о месте рождения. Андрей из Кумертау – Южный Урал я знал только с картой. Достав из загашника ведро и швабру, годок исчез. В мастерской, возлегая на столы, трое бойцов оттачивали мастерство восстановления сорванных сновидений. Присев за свободный, я быстро расслабился и тоже задремал.
Засони и ухом не моргнули на появление новичка, но за час раскачались: Женя Седых отслужил полтора, Костя Кравченко и Вова Шуфлин по году. Все попали в ремвзвод из 17-й роты самаркандской учебки. Жека начал с Арисом Пиваваренком, Костя и Вова под его командованием. Вова занимал то же койко-место возле углового окна, что и я... Мир тесен!.. Потому что Земля круглая?.. Или плоская?..
Вчерашний поводырь – Швец Андрей, год за спиной; прапорщик – командир ремвзвода Котов Александр Васильевич. Недаром я кота примыслил, увидев усача – первое впечатление не обманет! Человек прямой, бескомпромиссный правдоруб, но своих мастеров в обиду не давал.
Восемь утра, ремвзвод готовился на завтрак. Собрав подобие строя, двинули в столовку. Странно, горлопанить песни никто не собирался. Не принято, да и сошлось всего душ десять. Замечено мною: в столовку под песню вышагивала только молодёжь ПУС-ов – старички внимания не влекли и хвостом вихлялись позади общего строя.
Столовая питала не один батальон связи, время расписано. Меню нечета учебке, стряпня вкуснее. Сервировка табльдота под копирку: утварь по старинке и двухсаженные скамьи по обе стороны. Один-двое раздатчики – тоже никаких сверхъё. К приёму пищи ремонтники приступали по мере рассаживания и временем не ограничивались. Это было непривычно после учебки, и однозначно радовало!
Паче того в осень 1987 года столовую осовременили. Пока батальон воевал на учениях, оборудовали конвейер раздаточно-подносной системы по образцу гражданского общепита. Заходить стали очередью, хавчик набирали на поднос. Могли садиться, кто и где захочет, ремонтники по привычке усаживались за одним общим столом.
В общем, без мелочей мы всегда всё делали чохом, не обращая внимания на другие подразделения батальона. В первые часы в новой дружине я не заметил в отношениях между военнослужащими страшилок, чрезмерной строгости выполнения внутреннего расписания и уставной щепетильности. Грядущее нашёптывало спокойствие!
Приближался утренний развод, время праздничного построения и знакомства с местными достопримечательностями, правилами и обычаями. Батальон выстроился на плацу вдоль единственной казармы: первый ПУС, второй, в конце рем и хоз взвода. Звучали поздравления командования с Днём Радио, прошёл праздничный марш, довёлся распорядок дня свободным и распоряжения заступающим в наряд. Праздник кончился без затяжек, плац мгновенно опустел. Командир ремонтного взвода поставил какие-то задачи двум мастерам-ремонтникам, оставшиеся вроде и сами понимали, что следует делать дальше.
Я в первой шеренге, ждал чего-то неординарного, но Котов скомандовал разойтись и отправил в мастерскую – сам подойдёт, сказал, если возникнет необходимость.
День Радио начался припеваючи. Настали тяготы?..
День проходил в завязывании знакомств. Сослуживцы колотили баклуши – я с трудом за ними поспевал. Без надобы из мастерской не выходил, больше млеял дрёмой.
А назавтра мне исполнялось девятнадцать лет! Парни узнали о моём дне рождения, и замок Женька предложил по такому случаю увольнение в город. Настоящая везуха! Солдат второй день в расположении и сразу увал – отпад! Встречай, Ашхабад, мой первый променад!..
Ашхабад источал шарм безмятежности. Малоэтажен, чист, колоннадные и навесные фасады, никакой сутолоки. Люди доброжелательны, чувство вьётся, все одним миром мазаны. Дворы полны ребятишек, каждый двор как оазис. Улочки ухожены деревами, ботанический сад от местного сельхозинститута раскинут, всё утопает в растительности и манит в прохладу фонтанов... Душевная была прогулка...
Весь советский период город назывался Ашхабад – «город любви», привычно думать. Хотя краеведы оспаривают, что более точный перевод – «приятное место».
Ох и коварно... «приятное место!» Летом чудовищная жара, от которой сохнет мозг и лопаются глаза, зимой, похожей на благословенную болдинскую осень, неожиданно может заснежить, а к утру вертается осень. Изменчивость климата располагает к инфекциям – такие как малярия и пендинская язва ещё недавно держали тут штаб-палатку.
Зона сейсмическая, высотки наперечёт. Землетрясением середины XX века стёрло саманную застройку, прятавшую за дувалы глинобитные мазанки. Город вновь отстроили, каждая союзная республика возводила квартал; и теперь череда советского модерна с искусно плетённым азиатским ретро город только украшала. Дома Культуры, Дворцы, монументы, обелиски, стелы. Центральные парки или прогулочные аллеи под ансамблем фонтанов, есть что посетить: кинотеатры, театры, музеи, цирк...
Одна из особых достопримечательностей Ашхабада – это памятник дедушке Ленину. Изваяние как изваяние – вождь с вытянутой рукой, указывающей архиправильный путь развития. Скульптуру отлили к десятилетию Октября из бронзы старинных пушек царского имения Байрам-Али. Отлили и ладно бы, поставь на пьедестал, но статую водрузили на ма;стабу из параллелепипедов. Планировали сделать мавзолей, место упокоения тела великого вождя, но дубликата Председателя совнаркома СССР взять было негде, потому устроили музей единственному.
Пьедестал обложили ковром глазурованной плитки. Подобными изразцами ранее украшали мавзолеи и минареты Средней Азии. В советское время площадь с грандиозным сооружением была сакральным местом, где октябрята Ашхабада становились пионерами. Памятник является культурной ценностью Туркменистана, а Ленин, как жил, так в бывших пионерах доднесь жив и будет жив.
Многое за полтора года службы осмотрю, но пока по порядку. Памятное увольнение в город подрядился вести молчаливый гид Жека. Не по своему желанию подрядился – он больше слушатель, но я стараюсь с языком дружить и по ходу любой экскурсии расспрашиваю без устали.
Выход в город сквозь прореху в заборе. Первой попалась взору возведённая в дореволюционные времена, а в годы гонений разорённая каменная церковь, от которой остался лишь остов с закомарами. Признаки религиозного сооружения порушили, остов приспособили под вещевой склад. За экое богохульство отлично мстили горлицы, обгаживая новое обмундирование кешинского полка.
Далее освидетельствовали военторг на территории штаба армейского корпуса, там же располагался узел связи с несвязным позывным «Автоклуб». Штабной узел Жека помянул оказией, здесь придётся часто что-нибудь чинить. Привратниками секретного военного объекта нам не было задано ни единого останавливающего вопроса, да и немудрено: связисты шныряли через пикет постоянно, и ОРОиО-шные наряды к тому были привычны. Зашмыгнув на закрытую территорию, прошли прямиком в торговый закуток в ознакомительных целях. Не вспомню, были ли в пехотном полку свои военторг и хоть какая чайная, связисты ходили в основном сюда. Исследовав кром небогатой войсковой торговли, не найдя ничего заслуживающего внимания, ремонтники вышли на улицы города.
Следующий на пути кинотеатр «Космос», хорошо известный каждой военизированной единице военного городка. Беглым взглядом осмотрев скудный репертуар, не радуя синематограф посещением, мы неспешно двинули вперёд на свободу по проспекту Свободы.
Цирк, в смысле здание – круглый, большой, стеклянные витрины. Сотни раз за службу фланировал мимо, а не посещал. Я и так в эпицентре: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся! Дальше салон «Оптика» – мы с Женькой очкарики, этот ориентир оказался чрезвычайно важным. Мастеровым из оптического ателье я неоднократно заказывал линзы для очков. Либо симулировал заказы...
Знаете, кто такой Карл Либкнехт? Вот и я в то время не знал (и сейчас не знаю, собственно!), но аллейная улочка с его именем запомнилась хорошо. Пройдя пару кварталов по тихому бульвару, я впервые попал на современный Русский Базар с восточным колоритом – Гулистан.
Гулистан казался вполне цивилизованным строением. Двуярусный периметр облагорожен мраморной и гранитной плиткой, разобран магазинами пром-ширпотреба. Центр, отведённый колхозникам или частным торговцам под продовольствие, выражала абстрактная инсталляция гигантских очертаний. Накрывает Русский Базар плоский навес в виде зонтов на десятке массивных колонн.
Сходу бросались в глаза ковры и миниатюрные килимы, свешенные с перил верхнего этажа. Не напрасно же Туркмения славится производством ковровых изделий, в немалом количестве кустарным. Но особо влекли галереи магазинов, по старинке зовущихся «дуканы;». В них можно было сыскать и выторговать любые мухояры, побрякушки национальной бижутерии или навороченный прибамбас забугорной электроники. Глаза всегда в разбег...
В сезон урожая городские рынки поражали разнообразием выбора. Алыча, черешня, арбуз... Знаменитая дыня «вахарма;н», сентябрьской зрелости... Апельсин, виноград, персик, гранат, орехи всех сортов – изобилие. Из-под полы даже бутыль сортового вина выудишь. Цены бросовые – бахча по пять копеек килограмм, но если поторговаться, что на Востоке категорически приветствуется, то громадный «ослиный огурец» (арбуз, с персидского) выуживался копеек за пятнадцать. Дыня «торпеда» стоила всего лишь двугривенную монету – почитай даром!
Базар радовал выбором в любое время года! И нынче пока не спал цвет миндаля, торговали алычой, абрикосом и черешней, хотя в основном в глаза бросались россыпи сухофруктов, орехов и пряностей, разложенных подобием горных хребтов. Прилавки манили молочными деликатесами и выпечкой. Именно на Русском Базаре я впервые пробовал фитчи – пирог с начинкой мясным рагу, солоноватую сузьму, чал с квасной кислинкой и агаран – сливки с верблюжьего молока. А так же нечто напоминавшее домашнюю брынзу... как крёстный самодельничал...
По базарам за время службы я часто хаживал, просто гонимый любопытством... А это та организация сознания, без которой нет разведки и человек не слез бы с ветки.
Вообще, восточный базар рисовался мне в уме иначе. Виделись мне вереницы купеческих лабазов с вычурными на южный манер гульбищами, заострёнными сводами фасадов и лепниной витых колонн. Лабазы отстроены впритык, закрывая от внешнего мира набитое в толчею торговище под открытым небом. Под сукном навеса чайхана, в ней должен восседать на тахте седовласый бабай в пушистом как копёшка сена тельпеке, в стёганом и опоясанном чесучовым кушаком-оберегом доне (халате), чарыках на босу ногу, и с порога потчевать гостей пиалой духмяного чая... Похоже, я сказок в детстве переначитался...
Кстати, подобное видел я на фотографиях Караван-сарая – постоя, занимавшего место нынешнего базара.
Завсегдатай аксакал поведал однажды, что название «Русский базар» идёт за Караван-сараем с той поры, когда рядом «на горке» развернулся артиллерийский дивизион Русской императорской армии, принимая защиту от опустошающих набегов всякого рода грабителей. И до наших дней под базаром ветвятся подвалы, служившие в былые лета для убежища торговцев и сохрана скоропортящихся продуктов в относительной прохладе, по отличию с иссушающей жарой на поверхности. Раскинуты они минимум на квартал шире территории современного торжища.
Позже узнаю, аксакал – это «белая борода», но здесь пожилых огузов с диковинными белыми бородами зовут «яшулы». Наши северные старики носят бороды окладом, кадык не видно – у яшулы лица чистые, лишь от уха к уху просеяны волосами, не заходящими в область рта и щёк...
Ашхабад снабжался отлично и лаптем щи не хлебал. Численность населения небольшая, и полнота провианта радовала глаз. Особо консервы, сыры, колбасы. И прочего вагон и маленька тележка. Офицеры говорили, родня ехала косяками, сметая с полок всё. Шмотьё тащили тюками, книг уйма, правда, буквы кириллицей, слова туркменские. Иным это становилось откровением, но не сложно отыскать Пикуля на русском, Дрюона или Дюма, к примеру...
Полдень разразился пеклом. Мы зашли в «Теремок», кафе на Аллее Славы, центральном пешеходном бульваре города, эспланаде площади Карла Маркса. До революции, кстати, носившей название Скобелевская, в честь главного умиротворителя Закаспийских владений империи.
В итоге, незабываемый день в увольнении в столице Туркменской ССР пролетел сказочно. Смотрели город, радовались свободе и вдосыть наслаждались вкусностями...
В тот майский день я с удовольствием перепробовал на вкус ассорти наивкуснейших продуктов, учитывая, что увольнительное время потворствовало. Как выяснилось, солдатские желудки оказались безразмерными – и мы, не замечая наполнения, нафаршировывались всем подряд...
Сладости выторговывал за копейки – с деньгами не густо, следовало хранить. После отбоя я готовил прописку на новом месте службы, поэтому под конец увольнения и по случаю дня рождения растратился на чёреки, творог и молоко, и тому подобные гостинцы, и вывалил их на стол в мастерской. Шнапс не брал – не рискнул, а намекнуть никто не додумался. Хотя каждый в Союзе человек, своевременно проставившийся пузырём-другим водки, всегда становился практически сродником навеки.
Сослуживцам, собравшимся в мастерской, досталось всем. На междусобойчик сбежали обыкновенно через окна хозвзвода, выходящие на обратную сторону казармы. Вероятно, дежурным по части заступил офицер строгого отношения к дисциплине, и красоваться перед открытой дверью его служебной комнаты было ни к чему. Кубрики на наше присутствие никем не проверялись, чужие не заглядывали, окна мастерской всегда были плотно зашторены байковыми одеялами, а потому мы смело затворничали от козней непрошеных гостей. Ремонтники отметились на импровизированной вечеринке точно всем составом, а накупленные яства не дожили и до полуночи.
Так началась служба в ремонтном взводе войсковой части 92526 мастером по ремонту радиостанций малой и средней мощности. Пока что внештатно, но подобающая запись в военном билете не главное. Штатную должность ремонтника мне определят в начале осени...
Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/05/27/951 > Рекогносцировка >