“Был у меня когда-то брат, двоюродный. Раньше бы сказали – кузен, - начала свой рассказ Виринея,- он очень нравился многим женщинам: высок, скроен ладно, чернокудр, глаза – под цвет волос, живые такие. Но был у него маленький изъян, который и придавал его внешности какую-то милую уязвимость – губы у него были мягкими и слишком пухлыми.
Так и хотелось подойти к нему и побренчать на них: трень-брень гусельки. Впрочем, он только по молодости ходил с бритым лицом и ртом напоказ, а потом, как повзрослел, спрятал их под бородой и небольшими усами. Ну, это уж потом, с возрастом. А в детстве, юности – куда их спрячешь. Так и ходил. Представляете - так мил, так хорош и вдруг – такой казус.
Но это не мешало женщинам в него влюбляться. На него клали глаз и немолодые дамы, знаете из тех, которые любят под зонтом в солнечный день в парке прогуляться, и циркачки-канатоходки, и робкие кружевницы, не говоря уж об отважных юных леди, готовых бороздить океаны на яхтах с красивым капитаном. Под его окнами сновали девицы на выданье, поплёвывая себе под ноги шелуху от семечек и, громко хихикая, поглядывали на спущенные жалюзи.
Любил ли он кого-нибудь из них я не знаю, так как была в те годы ещё мала и не смышлёна. Но уже и тогда доходили до меня слухи, что лет в четырнадцать приключилась с ним почти тургеневская история, после которой он сразу повзрослел и стал смотреть на жизнь и на людей с какой-то усмешкой: всё-то, мол, я о вас знаю.
Скажу честно, положа руку на сердце, даже оперившись, я испытывала к нему всегда хоть и самые искренние и нежные чувства, но только были они – сестринскими.
Не знаю почему, я всегда мечтала получить от него какой-нибудь подарок. Однажды я даже соврала подружкам, будто новые американские босоножки, купленные мамой, подарены им.
В те далёкие годы, - продолжала Виринея, - когда делать что-то своими руками считалось делом достойным, он увлёкся поделками из дерева. Находил какой-нибудь причудливый нарост на дереве, какую-нибудь корягу и кудесничал над ней, пока не выходило что-нибудь очень миленькое.
Однажды, в самом конце весны, в то время, когда расцветают ландыши, сирень, каштаны и начинают петь соловьи – брат подарил мне пепельницу, размером с небольшую розетку.
Очевидно, ему нелегко было найти и обработать заготовку – пепельницу обвивали тонким оплетьем то ли корневища, то ли лианы. Покрытая светлым прозрачным лаком, она сохранила кружевные очертания древесных волокон и от этого казалась почти волшебной. Почему-то я отнеслась к этому подарку довольно равнодушно, правда первое время часто протирала её тряпочкой и переставляла с места на место.
Я взрослела, стали ко мне в гости иногда захаживать юнцы, в отсутствии родителей они иногда покуривали и стряхивали пепел в ту самую пепельницу.
Однажды, когда было какое-то очередное семейное сборище, зашёл и брат. После бесед, еды и чая, он присел у моего стола, взял свою пепельницу, покрутил в руках, посмотрел на остатки пепла, обожженную древесину и взглянул на меня печально и недоуменно.
- Что это?
Я пожала плечами.
В тот вечер пепельница пропала. Больше я её никогда не видела”, – закончила свой рассказ Виринея.